Степан Гончар любил водить машину ночью. Наверно, потому, что днем он всегда был занят работой. С утра до позднего вечера бесконечные звонки, факсы, переговоры. Если надо было слетать из офиса в порт, то его возили на разъездном "паджеро", а он в это время, трясясь на заднем сиденье, сверял бумаги или продолжал телефонные переговоры.
      Степан работал в отделе международных перевозок крупной транспортной компании. Ему нравилось дело, которым он занимался. Нравилось, что в этом деле он все понимал и всегда добивался результата. Он мог часами дозваниваться до нужного абонента, чтобы потом, в двухминутном разговоре, убедить его подписать контракт с шестизначными цифрами. А еще он мог, сопровождая контейнеры, договариваться с грузчиками в любом порту от Новороссийска до Нью-Йорка и Вальпараисо. И клерки, и докеры принимали его за своего, и это нравилось Степану.
      Но больше всего ему нравилось то, что, приходя на работу, он каждый день словно оказывался на пороге всего мира. Огромная карта двух полушарий на стене офиса была испещрена флажками, отмечавшими места, где побывали работники компании. Несколько таких флажков воткнул сам Степан, возвращаясь из командировок. И глядя, как много еще свободного места на карте, он надеялся, что работа подарит ему не один новый маршрут.
      В глазах начальства Степан Гончар был ценным кадром — молодой, но опытный специалист, одинокий, легкий на подъем. Наверно, опасаясь его потерять, шеф убедил Степана взять ссуду в фирме и купить квартиру. Шефу Гончар уступил. Но категорически отверг попытки сослуживцев задарить его мебелью. Вся обстановка его квартиры состояла из компьютера, дивана, холодильника и пары дорожных сумок, всегда готовых к путешествию.
      Если в выходные дни вдруг оказывалось, что ему не надо заниматься отправкой груза или вести в ресторан важных клиентов, то Гончар выбирался в лес, вооружившись старенькой двустволкой, и стрелял по шишкам и мухоморам.
      Но самым любимым развлечением Степана Гончара была езда по ночному городу. Пролететь по проспекту Славы на скорости в сто сорок и испариться за один перекресток до гаишника с радаром. Или просто катиться вдоль Невы, любуясь мостами. Или подвезти красивую женщину и при этом не взять с нее не только денег, но даже и номера телефона… вот и сегодня он притормозил под "американским" мостом на Обводном канале, заметив женскую фигурку с поднятой рукой на обледеневшей дороге. В таком глухом месте и днем-то пешехода не встретишь. Что здесь делает женщина зимней ночью?
      Она была в короткой дубленке и джинсах, заправленных в высокие рыжие сапоги. Длинные черные волосы двумя гладкими крыльями опускались из-под ковбойской шляпы. "Иностранка", — мгновенно определил Степан Гончар. Только иностранцы могут одеваться так дорого и безвкусно.
      Он остановился и, не задавая вопросов, открыл перед ней дверь. Женщина уверенно села рядом, наполняя салон ароматом незнакомых духов, и сказала:
      — Эйрпорт, плииз.
      — Какой аэропорт, мэм? — переспросил Степан по-английски, щегольнув своим произношением. — Международный или внутренний? Какой рейс вы встречаете?
      Она была без вещей, поэтому он и решил, что она никуда не летит. А зачем, в таком случае, ей нужен аэропорт? Кого-то встречает, конечно.
      — Я не встречаю. Я должна проводить человека, — ответила она. — Поехали, у нас мало времени.
      Степан пожал плечами. Уточнить маршрут можно будет и позже, подъезжая к повороту на Пулково-2. К чему лишние разговоры? Ясно одно — сегодня он попадет домой на час позже.
      Он подкрутил настройку радиоприемника, потому что зазвучал его любимый Эрик Клэптон, "I Shot A Sheriff" .
      — Не слишком громко?
      — О'кей, — иностранка благосклонно кивнула.
      — Не могу определить стиль этой песни. По ритму — рэгги. А по сути — натуральный блюз.
      — В чем, по-вашему, суть блюза?
      — Ну, есть же классическое определение. Блюз — это песня о том, что хорошему человеку плохо. Хороший человек подстрелил шерифа и честно в этом признается. Но он не убивал помощника шерифа, а ему и это вешают. Он клянется, что стрелял исключительно в целях самозащиты, но судьи его и слушать не хотят. Есть от чего загрустить. Натуральный блюз.
      — Любите блюз?
      — Кто ж его не любит. Хотя… — Гончар пожал плечами. — У меня нет ни одного знакомого, кто тоже любил бы блюз.
      — Я люблю.
      — Ну вот, теперь у меня есть такой знакомый, — сказал Степан.
      Он подумал, что после такой реплики было бы естественно познакомиться. Но такое продолжение стало бы вопиющим нарушением его традиций. Впрочем, иностранка никак не отреагировала на последнюю фразу и молча смотрела перед собой.
      Обычно в это время Пулковское шоссе бывает загружено едва ли не меньше, чем днем. Но сегодня, свернув с кольца вокруг площади Победы, Степан оказался в одиночестве. Не было ни череды слепящих фар на встречной полосе, ни красной гирлянды габаритов и стоп-сигналов впереди. Только желтый огонек светофора мигал ему издалека сквозь ночной туман. Гончар поддался искушению и вдавил педаль газа в пол.
      Если дорога свободна, значит, надо прибавить скорость. А если мешает туман, значит, надо ехать еще быстрее, чтобы в тебя никто не врезался сзади.
      Возможно, с его рассуждениями не согласился бы не только работник ГАИ, но и любой здравомыслящий водитель. Но Степана не волновало их мнение. Его волновала скорость и неизвестность. Уж так он был устроен.
      И к "здравомыслящим" он себя не относил. Иначе не стал бы браться за такие командировки, куда обычно посылали только в виде наказания. С его положением в фирме он спокойно мог бы раз в год летать в Штаты или Европу. Но Степан предпочитал сложные маршруты. Например, в Бангладеш через Иран на трех видах транспорта. Вот это была командировка!
      — Вы едете слишком быстро, — вдруг сказала женщина. — Зимний туман очень опасен. Дорога скользкая. И вы не можете видеть, что у вас впереди.
      — Я знаю, что у нас впереди, — ответил Степан, понемногу сбрасывая скорость.
      — Никто не знает, — печально проговорила иностранка.
      — У меня впереди пост ГАИ. А у вас впереди — встреча и расставание. Кстати, если вы проводите своего человека достаточно быстро, я могу подождать вас и отвезти обратно. О'кей?
      — Вы очень любезны.
      — Просто у меня есть свободное время. Вы из Америки?
      — Да.
      — Отличная страна, — сказал Гончар, чтобы польстить попутчице. — Я был в Нью-Йорке, Бостоне, Сиэтле. Я люблю Америку.
      — За что? Что вам так нравится в Америке?
      — Скорость, — подумав, ответил Гончар. — Американцы все делают очень быстро. Второе — там всегда тепло и чисто. Третье — все вокруг улыбаются.
      — Я ждала другого ответа. А как насчет свободы, демократии? Как насчет Голливуда, Бродвея, Вегаса?
      — Это тоже хорошие штуки, демократия и Бродвей. Но они не касаются моей работы. Для меня главное — работа. В Штатах легко работать и удобно жить. Все делается быстро и четко. Мне это нравится.
      — Работа — это еще не все. Разве человек создан для того, чтобы работать?
      — Именно так, — уверенно ответил Степан. — Потому что никто, кроме человека, работать не может. Ни дельфины, ни обезьяны, никто. Работает только человек. И если он хорошо работает, то и живет хорошо.
      — Дельфины и обезьяны живут хуже людей?
      — Не знаю. Никогда не жил с обезьянами.
      — О'кей, — женщина рассмеялась. — Считается, что лучше всех живут миллионеры. Разве они работают лучше всех?
      — Не знаю. С миллионерами я жил еще меньше, чем с обезьянами. Но вот что я вам скажу, мэм. В Америке, конечно, много богатых бездельников. Но самые первые миллионеры, я уверен, и в самом деле работали лучше всех. У вас там были совсем другие правила игры, не такие, как в Европе или в России. Надо было только иметь голову на плечах и какой-то начальный капитал. В те времена никто не мешал человеку разбогатеть.
      — Никто, — согласилась американка. — Кроме других людей, которые тоже хотели разбогатеть.
      — Ну, от таких было чисто американское средство, — сказал Степан. — Называется "кольт".
      Туман сгустился так, что лучи фар не пробивали молочно-белую стену.
      — Остановите здесь, — попросила женщина.
      Степан удивился, но ничего не спросил. Он сбросил скорость, свернул в правый ряд и остановился, когда под колесами захрустел гравий обочины.
      — Вы можете мне помочь, — сказала она.
      — Конечно, — ответил Степан.
      До него не сразу дошло, что она и не спрашивала его. В ее словах звучала простая констатация факта. Он может помочь ей.
      — Нам надо выйти из машины. — Она посмотрела ему в глаза.
      Степан заглушил мотор.
      — Надо — выйдем. А мы не опоздаем в аэропорт?
      — Не опоздаем, — сказала женщина. — У нас еще много времени.
      — Десять минут назад его было мало, — напомнил Степан, задержавшись перед открытой дверью. — Что-то изменилось?
      — Разве вы не заметили? — улыбнулась иностранка, и он удивился ее красоте.
      Куда же он смотрел все это время? Почему он до сих пор не разглядел этих глаз, этих высоких скул и этих по-детски свежих губ?
      Посмеиваясь и качая головой, он достал фонарик, выбрался на дорогу и обошел машину, чтобы открыть дверь для пассажирки.
      Выйдя, она поправила шляпу и осмотрелась. Степану показалось, что она видит в тумане гораздо больше, чем он. Женщина кивнула и вытянула руку:
      — Нам сюда.
      Она уверенно пошла впереди, и Степан двинулся за ней.
      Плотный холодный туман окутал его. Отойдя на пять шагов от машины и оглянувшись, Степан едва смог различить ее задние огни. Они тускло светились, как два тлеющих уголька в толще золы.
      — Не идите так быстро, — сказал он, пытаясь разглядеть в тумане женщину. — Мы можем потерять друг друга.
      — Мы найдем друг друга, — прозвучал ее голос.
      По лицу хлестнула ветка дерева, и Степан остановился, поняв, что сошел с обочины. Женщины здесь не оказалось, и в желтом луче слабого фонарика колыхались клочья густого тумана. Гончар повернул вправо, но под ногами вместо твердого асфальта продолжали хрустеть ветки.
      Ему стало смешно. Заблудился на шоссе. В десятке шагов от машины. Да еще с красоткой. Которая, кажется, тоже заблудилась.
      — Мэм, встречаемся у машины! — позвал Степан.
      Не дождавшись ответа, он развернулся и решительно зашагал обратно. Длинная разлапистая ветка со свистом скользнула по кожаной куртке.
      "Никогда не замечал, что здесь столько деревьев", — удивился Степан. Он отвел ветку от лица и в следующий миг почувствовал, что нога повисла над пустотой.
      Яма? Люк открытый? Кювет? Не удержавшись, он сорвался вперед. В пустоту. Ветка выскользнула из руки, больно расцарапав ладонь, и Степан Гончар покатился вниз… наверно, он на какое-то время потерял сознание. Голова еще гудела после удара, и почему-то кругом был рыхлый снег. Откуда здесь столько снега? Он не мог вспомнить, как оказался в этом сугробе. Встав и ощупав себя, Степан огорчился. Пропали часы. Это было непонятно. Потеря бумажника была легко объяснима — он просто вывалился из кармана во время падения. Но как Степан мог потерять свои часы? Швейцарский браслет не расстегивается сам собой. Получается, он был не совсем швейцарским. Обидно.
      Туман понемногу рассеялся, и Гончар видел в темноте перед собой крутой склон, покрытый редкими искривленными деревцами, между которыми белели полосы снега. Где-то вверху расплывалось и подрагивало пятно света. Хватаясь за гибкие стволы, Степан пробирался наверх, оглядываясь и ощупывая склон перед собой. Где-то впереди, в вышине за туманом, послышался женский голос.
      — Одну минуту, мэм! — крикнул Степан. — Я уже возвращаюсь! Подождите минуту!
      Не обнаружив по пути ни часов, ни бумажника, он думал только о том, как ему теперь довезти американку до аэропорта, не имея документов на машину. Потеря денег и "омеги" была не страшна. На обратном пути он еще раз, с фонариком, обследует это заколдованное место. Но что делать, если его тормознут гаишники?
      "Договоримся как-нибудь, — решил Гончар. — Я трезвый, в бардачке лежит пропуск в порт и другие бумажки. Гаишники тоже люди. Пуштунские заставы меня пропускали, неужто я с русскими не договорюсь? Да и с чего бы им меня останавливать? Довезу пассажира, потом разберемся. Эх, да с документами любой доедет, а ты попробуй вот так".
      Повеселев, он быстрее зашагал вверх. Из-под ног вылетали камешки и катились, громко цокая по заледеневшему склону. Степану пришло в голову, что камни, судя по звукам, улетали слишком далеко. Похоже, что ему еще повезло, когда он застрял в том сугробе.
      — Эй, кто там? — послышался сверху голос американки.
      — Это я, мэм! Подождите минутку, не бойтесь!
      Наконец он выбрался на обочину шоссе. В тумане казалось, что сразу за обочиной стоит непроницаемая черная стена. Световое пятно, к которому так стремился Гончар, оказалось вовсе не лучами фар. Источник света находился на уровне земли, и Степан не сразу понял, что это был небольшой костер.
      Справа послышался странный звук. Словно фыркнула лошадь. Цок-цок — ударили подковы, будто лошадь переступила на месте. Скрипнули, проворачиваясь, деревянные колеса.
      "Куда я вышел? — недоуменно оглядывался Степан. — Какая-то конюшня? Колхоз? Кажется, при Пулковской обсерватории есть подсобное хозяйство. Но как меня занесло в обсерваторию?" — Вот он, стоит впереди! — раздался высокий мужской голос.
      "Еще иностранец появился", — подумал Степан, потому что мужчина говорил по-английски.
      — Эй, ты! Положи оружие на землю! — скомандовал иностранец. — А потом медленно подходи!
      — У меня нет оружия! — сердито ответил Степан и пошел на голос.
      — Я сказал "медленно"! — закричал мужчина, и его голос сорвался на визг. — Стой! Один шаг, и ты покойник!
      — О'кей, сэр, — миролюбиво произнес Гончар, принимая нелепую игру, и даже на всякий случай поднял руки.
      — Подходи медленно!
      От костра тянуло запахом подгоревшего хлеба.
      В неверных отблесках огня сверкнули глаза и оскаленные зубы черной лошади. За ней стояла другая лошадь, светлая, положив свою голову на круп черной. Дальше виднелись очертания высокого фургона.
      "Что за цирк шапито?" — подумал Степан. Он остановился у огня, оглядываясь. Людей не было видно. Но из темноты прозвучал властный голос иностранца:
      — Эй, ты! Что тебе надо?
      Гончар разозлился и, забыв о присутствии женщины, от всей души послал незнакомца туда, куда обычно направлял слишком несговорчивых грузчиков.
      В ответ раздался громкий металлический щелчок. Степан понял, что с ним не шутят. Он успел инстинктивно пригнуться, и тут же из темноты вырвалась оранжевая вспышка. Жесткий порыв ветра взъерошил волосы на голове Степана. Неведомая сила заставила его вмиг повернуться и сломя голову кинуться прочь от этого костра. За спиной ударил еще один выстрел. Степан бежал, не чувствуя ног под собой, и ветки хлестали по его щекам.
      Но снег под ногами становился все глубже, и в конце концов Гончар провалился в него по пояс. Он замер, прислушиваясь.
      Никто не гнался за ним.
      В вышине просвистел ветер, и голые ветки деревьев выбили барабанную дробь.
      Степан с трудом развернулся в снегу и побрел обратно по глубокой тропе, которую сам же и пробил в сугробах.
      Тучи над головой раздвинулись, и лесную поляну залил холодный лунный свет. Степан хорошо видел свои следы и смог выбраться по ним на твердую дорогу. Отряхнувшись от снега, он огляделся.
      Черные ели окружали его со всех сторон. Гончар зашагал по накатанной узкой дороге. Она вела вверх, и подъем становился все круче.
      "Куда я попал?" — думал Степан, непрерывно оглядываясь. Все вокруг было совершенно незнакомым, и даже воздух казался чужим. Но больше всего удивляла его темнота. В небе отчетливо виднелись мириады звезд, и горизонт над черными макушками леса был таким же густо-синим и прозрачным, как небо над головой. Куда же подевалось городское зарево?
      Легкий морозец пощипывал уши, и Гончар поднял капюшон кожаной куртки.
      Дорога круто сворачивала вверх по склону, и Степан остановился на повороте. Отсюда ему было видно необъятное черное пространство — и ни одного огонька до самого горизонта. Внизу простирался бесконечный лес.
      Он протер глаза, пытаясь избавиться от наваждения. Но картина не изменилась. Черный лес под ногами, и черное небо над головой. Вот где-то внизу высветились отблески костра — наверно, там греются те, кто стрелял в Степана.
      — По крайней мере, ясно, куда идти, — сказал себе Гончар, и странно было слышать собственный голос в этой морозной тишине. — Внизу я уже был. Там ничего хорошего. Значит, надо идти вверх.
      Он посмотрел на звезды и увидел ковш Большой Медведицы.
      — Замечательно! Я могу определить направление на север, — громко сказал Степан. — Ну и что с того? Какая теперь разница, где север, а где юг? Вот дорога, по ней и пойдем. Все равно делать больше нечего.
      Степан Гончар не привык забивать голову бессмысленными вопросами. Каким образом он оказался здесь, в этом лесу? Куда ведет дорога? Кто был придурок, что стрелял в него? Нет никакого смысла гадать.
      Не останавливаясь, он проверил карманы. Носовой платок. Складной нож. И все, больше ничего не осталось. Куда-то пропали и мобильный телефон, и пейджер, и записная книжка… Пропали и деньги, вместе с кошельком.
      — В следующий раз, выходя из тачки, возьму с собой спички и запас продуктов, — громко пообещал Степан.
      А будет ли он, следующий раз? Отбросив очередной бессмысленный вопрос, Степан Гончар шагал по дороге, гулко топая по мерзлой земле.

      Дорога петляла, ведя все выше по склону, а потом вдруг после очередного поворота пошла под уклон. Теперь идти было легче. К тому же скоро Степан увидел впереди пламя далекого костра.
      На этот раз он был осторожнее. Когда до костра оставалось метров сто, Степан остановился. Неизвестно, что за люди греются там, у придорожного огня. Может быть, благоразумнее будет прокрасться мимо них и шагать себе дальше?
      Нет, кто бы там ни сидел, это все-таки люди.
      Костер вдруг стал ярче и выше — наверно, подбросили дров. В его свете блеснуло окно. Поначалу Гончару показалось, что это окно автобуса или прицепа-трейлера. Темнота снова сгустилась, но он успел осознать, что у дороги стоит не автомобиль, а какая-то высокая повозка. Карета? Нет, скорее фургон или дилижанс. Степан даже успел разглядеть, что на крыше повозки приторочены тюки и ящики.
      В светлом пятне мелькнули тени, раздался звон упавшей металлической посуды, а потом послышалась ругань. Гончар не смог разобрать ни слова, но догадался, что это именно ругань, и более того — американская ругань.
      "Везет мне сегодня на штатников", — подумал Степан. Он зашагал дальше, сунув руки в карманы и беспечно насвистывая, чтобы убедить всех в своей полной безвредности. Почему-то озябшие губы упрямо выбирали одну и ту же мелодию: "Взвейтесь кострами, синие ночи… " — Эй, кто это там? — настороженно окликнули его из темноты.
      Гончар остановился.
      — Могу я подойти к вашему огню?
      — Ну, попробуй.
      Он сделал только несколько шагов, вынул руки из карманов и встал так, чтобы его освещал костер.
      Над огнем на треноге висел полукруглый котел. Рядом на камнях стоял кофейник. Дальше в темноте блестели белыми спицами высокие колеса, и огонь отражался двумя желтыми зигзагами в двух окошках на дверцах фургона. Людей не было видно.
      — Покажи твои руки и повернись.
      Разведя руки в стороны и медленно поворачиваясь, Степан сказал, отчетливо выговаривая каждое слово, как будто обращался по телефону к далекому индийскому или арабскому контрагенту:
      — Я не могу найти свою дорогу. Пожалуйста, покажите дорогу в город.
      — Ты шутишь, друг? Дорога у тебя под ногами.
      — Мне нужна дорога в город, — повторил Степан.
      — Здесь нет других дорог. Мы тоже хотим попасть в Эшфорд.
      — Какой Эшфорд?
      — Во всей Небраске только один Эшфорд.
      Степан присел и вытянул руки над костром. Пламя обжигало кожу, дым ел глаза, черные сучья потрескивали под голубыми и желтыми языками огня. Все это было реальным, настоящим, подлинным. Это не снилось ему.
      Значит, не снится и голос. Эшфорд. Небраска. Здесь нет других дорог.
      Еще и еще раз Гончар пытался прокрутить в голове все последние события. Он вышел из машины. Оступился. Долбанулся головой. Очнулся на склоне… Очнулся? Значит, он на какое-то время потерял самоконтроль. Кстати, потерял и кое-что еще — часы и бабки, не говоря о документах. Стоп. Хватит о потерях.
      Итак, пока он был без сознания, его перебросили с Пулковского шоссе в Америку. Штат Небраска.
      Кто перебросил? Зачем? Стоп, стоп, стоп! Снова бессмысленные вопросы. Бессмысленные, потому что некому их задать. В жизни, впрочем, случаются события и покруче. Подумаешь, человек пропал. Эшелоны пропадают, и то никто не удивляется. А тут — всего лишь человек…
      При современном состоянии авиации это заняло бы часов десять. Какой тут часовой пояс? "Все срастается, — подумал Степан, радуясь хотя бы такому объяснению, более или менее рациональному. — Неважно, кто это сделал и с какой целью. Но если меня вырубили, тайно доставили на борт и выбросили в Америке, то сейчас тут как раз и должна быть глубокая ночь. Ладно, в Небраске тоже люди живут. Вот уж не думал, что в Штатах остались такие глухие места. Экологический беспредел. Никаких признаков рекламы и уличного освещения, никаких промышленных запахов. Да еще и любители экстремального туризма за каждым кустом".
      Из-за фургона показался темный силуэт. Высокий мужчина в широкополой шляпе приблизился к кругу света возле костра, и Степан увидел у него в руках ружье.
      — Проклятый туман, — сказал мужчина. — Из-за него мы застряли на перевале. Будем ждать рассвета. Можешь остаться с нами, если тебе надо в Эшфорд.
      Степан кивнул. Он оставался неподвижным, пытаясь разобраться в ситуации. А ситуация менялась. Глаза привыкали к освещению, и Степан разглядел новые лица у костра.
      Благообразный джентльмен с бакенбардами устроился на раскладном стуле. Он поминутно поправлял складки своего длинного плаща, с откровенным интересом разглядывая Гончара. У его ног примостилась, кутаясь в рыжую лохматую шубу, девочка лет двенадцати, в меховой шапке с опущенными клапанами.
      Вышел из темноты и еще один вооруженный мужчина, в короткой двубортной куртке, отороченной белым мехом. Он присел на корточки, опираясь на ружье, и вытянул над огнем длинный шомпол с насаженным куском хлеба.
      — Откуда идешь, друг?
      Степан молча показал большим пальцем за спину.
      — Снизу? И давно шагаешь?
      Степан неопределенно пожал плечами.
      — Ты отчаянный парень, — сказал любитель жареного хлеба. — Пешком, в одиночку пройти перевал Вэйна? На такое не каждый решится даже днем. Хочешь хлеба?
      Он переломил обугленную горбушку и протянул половинку Степану.
      — Спасибо.
      — Хочешь кофе? Дуглас, ты все равно стоишь, подай-ка еще одну кружку.
      — Любишь ты командовать, Гарри, — покачал головой высокий, который стоял, опираясь на свое длинное ружье.
      Не сходя с места, он потянулся к заднему ящику фургона, откинул его боковую стенку, выудил из ящика кружку и кинул ее к костру. Разговорчивый Гарри ловко поймал ее одной рукой, а во второй руке у него уже был закопченный кофейник.
      — Тебе повезло, друг. Я только что расплескал почти весь наш кипяток, но в кофейнике осталось как раз на одну кружку. И это твоя кружка. Человек, прошедший перевал Вэйна ночью, заслужил того, чтобы отдать ему остатки кофе. Зимней ночью добрый глоток кофе стоит столько же, сколько целая пинта воды в жару, верно, друг?
      Гончар вспомнил, где он слышал такое произношение. Похожим образом переговариваются в нью-йоркском порту — гнусавыми скороговорками, с особенными словечками из тамошнего жаргона. Он мог бы и сам ответить в такой же манере, если бы стоял сейчас на терминале и следил за погрузкой. Но здесь, на ночной дороге, такое пижонство было неуместным. Здесь надо говорить так, чтобы тебя поняли сразу. И незачем притворяться местным.
      Кроме необычной речи, эти американцы удивили Степана еще одной особенностью — они не улыбались. Дуглас и Гарри глядели на него довольно дружелюбно, но их обветренные лица оставались суровыми и непроницаемыми. Джентльмен с бакенбардами бесцеремонно рассматривал покрой куртки Степана, словно видел впервые такую диковинку. А девчонка угрюмо уставилась в огонь немигающим взглядом. Никто из них не завел со своим случайным попутчиком вежливой беседы о погоде и спортивных новостях. И только Гарри, наверно, ждал, что Степан оценит его гостеприимство.
      — Хорошая штука — горячий кофе, верно, друг? — спросил он, видимо надеясь услышать от Степана хоть какую-то ответную реплику.
      В общении с иностранцами всегда трудно произнести первые слова, потому что приходится перешагивать какой-то внутренний барьер. Боишься, что тебя не поймут. Бесследно выветриваются из памяти все глаголы. Кажется, что, кроме мычания и жестов, у тебя ничего не осталось. Но Степан Гончар знал одно простое средство от этой напасти. Он никогда не заговаривал первым, а старался как можно дольше послушать собеседника. После двух-трех фраз он уже переставал мысленно переводить на русский каждое слово, а просто понимал смысл сказанного. С пониманием возвращались к нему и уверенность, и позабытые слова.
      Так поступил он и на этот раз. Отхлебнув осторожно горячей жижи, в которой плавали крошки, Степан заметил:
      — Не все на этой дороге так добры. На той стороне я тоже видел костер, но вместо кофе и хлеба меня угостили двумя пулями.
      Гарри повернулся к Дугласу:
      — Я же говорил, что был выстрел!
      — Ты не мог слышать выстрел с той стороны перевала, — спокойно ответил Дуглас и взглянул на Степана. — Скажи нам, друг, кто были те люди, которые стреляли в тебя?
      — Не знаю. Они забыли представиться. Могу точно сказать, что у одного из них женский голос.
      Американцы переглянулись.
      — Вот такой? — спросил Гарри и просипел фальцетом: — Отвали, придурок!
      Степан кивнул, и Гарри снова оглянулся на Дугласа. Тот присел к огню, положив ружье рядом на землю, и подержал руки над пламенем, сгибая и разгибая длинные узловатые пальцы.
      — Я думаю, доктор Фарбер, что туман уже рассеялся и мы можем ехать. — Он поднял лицо к благообразному джентльмену, который сидел напротив на складном стуле. — Луна высокая, дорогу видно хорошо. Нет смысла ждать здесь.
      — Особенно когда банда Сиплого ошивается поблизости, — добавил Гарри.
      — Вам виднее, джентльмены, — ответил доктор Фарбер. — В любом случае лучше двигаться, чем стоять.
      — Двигаемся, Дуг! — скомандовал Гарри. — Займись лошадьми, а я наведу порядок.
      Уже в следующую секунду кофейник и котелок были опрокинуты над костром, и пламя исчезло под белым паром. "Эти парни умеют быстро собираться", — подумал Степан Гончар и вылил остатки своего кофе на шипящие угли.
      — Прошу на борт, мэм! — Гарри шутливо поклонился, открывая дверцу фургона перед девчонкой.
      Доктор Фарбер жестом пригласил Степана, пропуская его в повозку, и забрался следом за ним. Последним на скрипучий диванчик уселся Гарри. Заскрипели, проворачиваясь, колеса, и фургон покатил куда-то, переваливаясь на неровной дороге.
      "Странная какая-то здесь Америка, — с нарастающей тревогой думал Степан. — Дорога явно грунтовая. Как же они ездят по этому перевалу в дождь? Да, правильно говорят, в Америке есть все. Даже грунтовые дороги".
      Он снова успокоился и устроился в уголке поудобнее, сунув руки в карманы. Доктор Фарбер протянул ему что-то колючее, свернутое в рулон.
      — Для ног, — коротко произнес он, и Степан заметил, что его попутчики уже укрыли свои колени такими же одеялами.
      Укутывая ноги, он увидел, что на стенках фургона тут и там поблескивают латунные донышки гильз. Степан не удержался и провел рукой по стенке. Так и есть — его пальцы наткнулись на патронташ.
      Вот и еще одна версия: он попал в компанию любителей старины, которые разыгрывают свои исторические постановки.
      Мерно громыхали колеса по мерзлой дороге. Фургон покачивался, убаюкивая седоков. Степан задремал, продолжая прислушиваться к разговорам своих странных попутчиков. Он почти ничего не понимал из их речи, да и не напрягался особенно, чтобы перевести. Гарри и доктор Фарбер тихо обсуждали возможный маршрут через верховья Миссури, когда в их беседу неожиданно вступила девчонка.
      — Папа, а почему мы все время удираем от какого-то Сиплого? — невинно поинтересовалась она. И тут же добавила своим ангельским голоском, не дожидаясь ответа: — Почему бы нам не подождать его за поворотом и не отбить охоту преследовать нас?
      — Каким образом, дитя мое?
      — Папа, ты же сам учил меня, что бешеных псов не лечат, а уничтожают. Пара добрых выстрелов из мушкета , и мистер Сиплый потеряет всякое желание гоняться за нами. Я с удовольствием взяла бы на себя труд вышибить последние мозги этому негодяю, если позволишь.
      — Заслушаться можно! И как же ловко выражается наша девочка! — восхитился Гарри. — Мне так в жизни не завернуть. Взяла бы на себя труд вышибить последние мозги!
      — Хорошо, что нас не слышит миссис Фарбер, — вздохнул доктор. — Мне бы досталось за то, что я плохо воспитываю ребенка. Да, возможно, я плохой воспитатель. Но природу невозможно переделать по правилам хорошего тона. "Вышибить"! Почему бы не употребить правильное слово — "выбить"?
      — Хорошо, папочка, — согласился ангелочек. — Я выбью ему последние мозги, и он их развесит на кустах для просушки.
      — Да таких словечек я и от портовых оборванцев не слыхивал, — с уважением заметил Гарри. — А я ведь там, можно сказать, вырос, в порту. Там грудные младенцы вместо соски грызут кастет, а приличные люди вместо "спасибо" говорят "отдай все". Но так, как ты, Милли, им в жизни не сказануть.
      — Гарри, Гарри, не стоит хвалить ее за это. Я бы и сам хотел надеяться, что моя дочь когда-нибудь превратится в настоящую леди. Но чего можно ожидать от девочки, которая родилась в походной палатке? А ее няньками были ирландцы, рабочие моей первой экспедиции.