ГЛАВА 29

Из современного вагона мы шагнули прямо под стеклянные своды Гар-дю-Нор, этой великой арены путешественников, в его пронизанную светом гулкую красоту, заключенную в стекло и металл ажурных перекрытий. Мы с Барли вышли из поезда рука об руку и пару минут простояли, замерев и впитывая свет и звуки этого места. По крайней мере, занималась я именно этим, хотя и не раз бывала здесь проездом вместе с отцом. Вокзал гудел, дробя под сводами скрежет тормозов, людские разговоры, шаги, свист локомотивов, шелест голубиных крыльев, звон монет. Мимо прошел старик в черном берете, под руку с молоденькой девушкой. Ее рыжие волосы были тщательно завиты, на губах — розовая помада, и я, провожая ее взглядом, на минуту представила себя на ее месте. Подумать только, парижанка, взрослая, на высоких каблучках, с настоящей грудью и под ручку с элегантным старым художником! Потом мне пришло в голову, что тот мог быть ее отцом, и вдруг стало очень одиноко.

Я обернулась к Барли, который, как видно, упивался больше запахами, чем видами.

— Боже, как есть хочется, — ворчал он. — Раз уж мы здесь, давай хоть съедим что-нибудь стоящее.

Он устремился к какому-то углу, будто знал вокзал как свои пять пальцев — как выяснилось, не только вокзал, но и местную горчицу и вкус каждого вида ветчины, так что вскоре мы получили по сэндвичу, завернутому в белую салфетку. Барли забыл даже присесть на выбранную мной скамеечку.

Я тоже проголодалась, но еще больше растерялась, не зная толком, что делать дальше. Теперь, когда мы вышли из поезда, Барли мог направиться к первому уличному телефону и вызвать мастера Джеймса или миссис Клэй, а то и целую армию жандармов, которые отправят меня обратно в Амстердам в наручниках. Я исподтишка взглянула на него, но его лица не видно было из-за сэндвича. Когда он оторвался от него, чтобы хлебнуть содовой с апельсиновым соком, я заговорила:

— Барли, можно тебя попросить?

— Ну что еще?

— Пожалуйста, никуда не звони. Я хочу сказать, пожалуйста, Барли, не выдавай меня. Ты же понимаешь — не могу я вернуться домой, не повидав отца и не узнав, что с ним!

Он серьезно прожевал кусок.

— Это-то я понимаю.

— Пожалуйста, Барли!

— За кого ты меня принимаешь?

— Не знаю, — растерялась я. — Я думала, ты сердишься, что я сбежала, и хочешь меня вернуть.

— Ну, подумай, — сказал Барли, — будь я человек твердый, я бы уже был на полдороге к завтрашней лекции и хорошему выговору от мастера Джеймса — и ты бы ехала со мной, как миленькая. Но вот я здесь, из рыцарства или из любопытства готов немедля отправиться с юной девицей на юг Франции. Думаешь, я упущу такой шанс?!

— Не знаю, — повторила я уже с благодарностью.

— Давай-ка лучше узнаем, когда ближайший поезд на Перпиньян, — предложил Барли, решительно комкая бумажку от сэндвича.

— Как ты узнал? — опешила я.

— А ты думала, ты такая таинственная? — усмехнулся Барли. — Не я ли переводил тебе ту вампирскую байку? Куда тебе еще направляться, как не в тот монастырь в восточных Пиренеях? Думаешь, я не учил географию Франции? Ну-ну, брось хмуриться. Тебе не идет.

И мы рука об руку направились к bureaudechange[33].

«Когда Тургут произнес, явно узнав, имя Росси, мир для меня будто сдвинулся, знакомые цвета и формы смешались, сложившись в сложный и невнятный узор. Было так, будто я смотрел знакомый наизусть фильм и вдруг из-за экрана выступил и беззастенчиво вмешался в действие совершенно новый персонаж.

— Вы знакомы с профессором Росси? — тем же тоном повторил Тургут.

Я все еще не мог вымолвить слова, но Элен уже решилась:

— Профессор Росси — куратор и научный руководитель Пола у нас на историческом.

— Невероятно, — медленно и раздельно произнес Тургут. — Я понятия не имел, что профессор Росси работает в вашем университете. Несколько лет назад, насколько мне известно, он был на другом краю Америки.

— Так вы его знали, — спросил я, — или просто слышали о его работах, но никогда не встречались?

— Нет, мы с ним не встречались, — сказал Тургут, — и я услышал о нем при самых необыкновенных обстоятельствах. Прошу вас, мне кажется, я должен вам рассказать. Сядем, коллеги. — Его жест выражал все то же гостеприимство, неискоренимое никаким удивлением. Мы с Элен; только теперь заметив, что вскочили на ноги, сели рядом с ним.

— Это совершенно невероятно… — Он осекся и, сделав над собой усилие, принялся объяснять. — Несколько лет назад, когда этот архив буквально зачаровал меня, я попросил библиотекаря собрать для меня все возможные сведения о нем. Тот ответил, что на его памяти никто никогда не занимался документами, но, возможно, его предок — я имею в виду, прежний библиотекарь — что-нибудь знает. И я пошел к старому библиотекарю.

— Он еще жив? — ахнул я.

— Нет, друг мой. К сожалению, он и тогда был ужасно стар, а через год после нашего разговора скончался. Однако он обладал превосходной памятью и сказал мне, что запер коллекцию, потому что она внушала ему дурные предчувствия. Он рассказал, что ею занимался один иностранный профессор, и он — как вы говорите? — стал вне себя, совсем сумасшедший, и вдруг убежал из библиотеки. По словам старика, несколькими днями позже он работал в архиве один, и вдруг, подняв голову, заметил какого-то человека, просматривавшего те же документы. Дверь с улицы заперли после окончания рабочего дня, так что тот никак не мог войти. Библиотекарь не мог понять, как попал в зал тот человек. Подумал, что забыл запереть дверь и, увлекшись работой, не услышал шагов на лестнице. И он рассказал мне… — Тургут понизил голос и нагнулся ближе к нам. — Он рассказал, что когда он подошел к тому человеку, чтобы спросить, чем он занимается, тот человек поднял голову и… понимаете… у него из угла рта стекала струйка крови.

Меня передернуло от отвращения, а Элен ссутулилась, словно сдерживая дрожь.

— Старик сперва не хотел мне об этом рассказывать. Он, пожалуй, боялся, что я сочту его сумасшедшим. Он сказал, что у него тогда потемнело в глазах, а когда он пришел в себя, в зале никого не было. Но документы были разбросаны по столу, и на следующий день он купил на рынке древностей коробку со священной надписью и вложил в нее документы. Он больше не открывал замка, и никто при нем не открывал. И того человека он больше не видел.

— Но при чем тут профессор Росси? — настаивал я.

— Видите ли, я решил проследить все нити этой истории, поэтому спросил у старика, как звали иностранца. Тот вспомнил только, что его имя звучало как итальянское, но посоветовал просмотреть книгу записей за 1930 год. После долгих поисков я нашел в ней имя профессора Росси и выяснил, что тот прибыл из Оксфорда в Англии. И я написал ему в Оксфорд.

— Он ответил? — Элен прожигала Тургута взглядом.

— Да, однако не из Оксфорда. Он перешел в американский университет — ваш университет, хотя я не вспомнил об этом при первом нашем разговоре, так что письмо переслали ему туда, и спустя долгое время я получил ответ. Он писал, что сожалеет, но, не имея никаких сведений об упомянутом мною архиве, ничем не может мне помочь. Я покажу вам письмо, когда вы пойдете ко мне обедать. Оно у меня дома. Пришло перед самой войной.

— Как странно, — пробормотал я, — не могу понять…

— Это еще не самое странное, — встревожено заметил Тургут и, обернувшись к столу, коснулся пальцем имени Росси на обрывке пергамента.

Я снова всмотрелся в записанные после имени слова. Несомненная латынь, однако мои знания латыни ограничивались программой двух первых курсов колледжа и никогда не блистали, а теперь и вовсе заржавели.

— Что там написано? Вы читаете на латыни? К моему облегчению, Тургут кивнул:

— Тут говорится: «Бартоломео Росси, дух… или призрак… в амфоре».

В мыслях у меня взметнулся вихрь.

— Но это название мне знакомо! Кажется… нет, точно, так называлась статья, над которой он работает… — я осекся, — работал весной. Он показывал мне ее месяц назад. Об античной трагедии и предметах, которые использовались в греческих театрах как реквизит. — Элен пристально глядела на меня. — Да-да, я уверен, его последняя работа.

— Очень, очень странно, — проговорил Тургут, и я услышал в его голосе явственную ноту страха. — Я много раз просматривал список, и никогда не видел последней графы. Кто-то вписал сюда имя Росси.

Я задыхался:

— Узнайте, кто это был. Надо узнать, кто мог поработать над документами. Когда вы были здесь в последний раз?

— Недели три назад, — мрачно ответил Тургут. — Подождите, пожалуйста. Для начала спрошу мистера Эрозана. Не двигайтесь. — Но едва он поднялся, внимательный библиотекарь заметил его движение и подошел сам. Они перекинулись несколькими словами.

— Что он говорит? — спросил я.

— Ну почему он не сказал раньше?! — простонал Тургут. — Вчера приходил человек, брал коробку.

Он снова спросил о чем-то своего друга, и мистер Эрозан в ответ указал на дверь.

— Тот человек, — перевел Тургут, оборачиваясь в ту же сторону. — Он говорит, тот человек, который только что заходил, с которым он разговаривал.

Мы, ахнув, обернулись, но было поздно. Седобородый человек в белой шапочке исчез».

Барли рылся в своем бумажнике.

— Придется разменять все, что есть, — уныло сказал он. — Деньги, которые дал мастер Джеймс, и еще несколько фунтов из моих карманных.

— У меня тоже есть, — сказала я. — В Амстердаме захватила. Куплю билеты и, думаю, хватит еще, чтобы заплатить за еду и постель, хотя бы на пару дней.

В глубине души я сомневалась, сумею ли прокормить Барли. Я никак не могла понять, как можно столько есть и оставаться таким тощим. Я тоже не была толстушкой, но и скорость, с какой Барли умял два сэндвича, была мне недоступна. Проблема питания занимала меня, пока мы не подошли к окошку обмена, где девушка в синем свитерке оглядела нас с головы до ног. Барли с пулеметной скоростью стал расспрашивать ее о валютных курсах, и через минуту она подняла трубку телефона.

— Что она делает? — испуганным шепотом спросила я. Барли удивленно оглянулся:

— Уточняет зачем-то курс. Не знаю. А что?

Я сама не знала, что. Может быть, меня заразил тон отцовских писем, но все вокруг казалось мне подозрительным, будто за мной следили невидимые глаза.

«Тургут, больше моего сохранивший присутствие духа, бросился к двери и скрылся в маленькой прихожей. Через несколько секунд он вернулся, качая головой.

— Ушел, — тяжко уронил он. — На улице его нет. Затерялся в толпе.

Библиотекарь виновато проговорил что-то, и Тургут коротко ответил ему, потом снова обернулся к нам.

— У вас есть основания думать, что за вами следят?

— Следят? — У меня были все основания думать так, но я понятия не имел, кто может этим заниматься.

Под пронзительным взглядом Тургута мне вспомнилась вчерашняя цыганка.

— Мой друг библиотекарь говорит, что тот человек хотел снова получить наши документы и очень рассердился, узнав, что они уже выданы. Он говорит, тот человек говорил по-турецки как иностранец. Вот почему я спросил, не следят ли за вами. Давайте уйдем отсюда, друзья мои, но будем начеку. Я попрошу своего друга сторожить документы и взять на заметку всякого, кто придет за ними. Если тот человек вернется, он постарается узнать его имя. Может быть, он вернется скорее, если нас здесь не будет.

— Но как же карты! — Я боялся оставить в коробке драгоценные документы.

И ведь мы так ничего и не добились. Своими глазами убедились в их существовании, но ни на шаг не приблизились к разгадке.

Тургут обернулся к мистеру Эрозану, и они обменялись понимающими улыбками.

— Не беспокойтесь, профессор, — сказал мне Тургут, — я собственноручно скопировал все документы, и копии хранятся у меня в доме. Кроме того, мой друг не допустит, чтобы с оригиналами что-нибудь случилось. Поверьте мне.

Я и сам хотел ему верить. Элен испытующе оглядела обоих новых знакомых, и мне оставалось только гадать, что она в них увидела.

— Ладно, — согласился я.

— Так идемте, друзья мои. — Тургут начал собирать бумаги, касаясь их с такой нежностью, что большего нельзя было и пожелать. — Кажется, нам многое нужно обсудить наедине. Я отведу вас к себе, и там мы будем говорить. Там я покажу вам и некоторые материалы из моего собрания. Но не будем говорить о нашем деле на улицах. Уйдем как можно заметнее и, — он кивнул на библиотекаря, — оставим лучшего из наших генералов защищать ворота.

Мистер Эрозан пожал всем нам руки, тщательно запер коробку и вместе с ней скрылся за книжными стеллажами в конце зала. Я проводил его взглядом и невольно вздохнул. Меня не покидало чувство, что в коробке скрывался ключ к спасению Росси, словно, спаси господь, сам Росси был похоронен в ней — а мы не сумели спасти его.

Мы покинули здание, нарочно задержавшись на несколько минут на крыльце под предлогом разговора. Нервы у меня были натянуты как струна, а лицо Элен бледно как никогда, но Тургут держался спокойно.

— Он где-то выжидает, — тихо заметил наш спутник. — Гаденыш не пропустит нашего выхода.

Он предложил Элен опереться на его руку, и она согласилась куда охотнее, чем я ожидал, после чего мы втроем спустились на забитую толпой улицу. Было время первого завтрака, и ароматы жареного мяса и горячих лепешек смешивались с темным дымом горящих углей, похожим на гарь дизельного мотора. Тот запах до сих пор иногда без предупреждения настигает меня, принося с собой память обо всем мире Востока. Что бы ни случилось дальше, думалось мне, все будет загадочно, как сам этот город: я вглядывался в лица прохожих, в иглы минаретов над каждой улочкой, в древние купола над смоковницами, под которыми скрывались таинственные боги, — все вокруг было загадкой. И величайшая из всех загадок лежала тяжестью у меня на сердце: где Росси? Здесь, в этом городе, или далеко отсюда? Жив ли он, или мертв, или ни то и ни другое?»

ГЛАВА 30

Экспресс на Перпиньян отходил в 4:02.

Барли забросил свою сумку на площадку и за руку втащил меня по крутым ступеням. В поезде было мало пассажиров, и мы легко нашли пустое купе. Поезд тронулся, а попутчиков так и не появилось. Я устала: дома в этот час миссис Клэй, усадив меня за кухонный стол, вручала мне стакан молока и сдобный кекс. Сейчас я лишь мечтательно вздохнула о ее надоедливой опеке. Барли сел рядом со мной, хотя в его распоряжении было еще четыре свободных места, а я просунула руку под его локоть в шершавом рукаве свитера.

— Мне надо заниматься, — объявил студент, однако раскрыть книгу не торопился: за окном города то и дело открывались новые виды Парижа. Мне вспомнилось, как мы с отцом поднимались на Монмартр или разглядывали понурого верблюда в зверинце Ботанического сада. Теперь я словно открывала город заново.

Барли, шевеля губами, читал Мильтона, а меня стало клонить в сон, так что когда он сообщил, что хочет выпить чаю в вагоне-ресторане, я только головой помотала.

— Отключаешься, — улыбнулся он. — Тогда поспи здесь, а я возьму с собой книжку. Когда ты проголодаешься, сходим еще раз, пообедаем.

Он не успел выйти из вагона, как у меня закрылись глаза, а открыв их снова, я обнаружила, что, как ребенок, лежу, свернувшись в клубочек на сиденье, а длинная юбка натянута до самых лодыжек. Напротив кто-то сидел, скрыв лицо за газетой, и я поспешила сесть как следует. Это был не Барли. Человек читал «Le Monde», и из-за двойного листа виднелись только его колени да черный кожаный портфель, стоявший с ним рядом.

На долю секунды мне почудилось, что рядом отец, и меня захлестнуло радостное смятение, но тут мне бросились в глаза ботинки. На соседе были черные, начищенные до блеска кожаные ботинки с изящным ажурным узором на мыске и с черными же шнурками, оканчивающимися черными кисточками. Мужчина сидел, заложив ногу на ногу, и под безупречными черными брюками виднелись черные шелковые носки. Но ботинки были не отцовские, и вообще что-то было не так с этими ботинками или с ногами, которые в них скрывались, хотя я не могла бы сказать, в чем дело. Мне стало неприятно от мысли, что странный попутчик вошел, пока я спала, и, может быть, смотрел на меня спящую. Я поежилась, гадая, удастся ли встать и выйти из купе, чтобы он меня не заметил. Тут я заметила, что он задернул занавеску, отделяющую купе от прохода, так что мы были скрыты от пассажиров, проходящих через вагон. Или это Барли задернул ее, уходя?

Украдкой я посмотрела на часы: почти пять. Судя по холмистой местности за окном, мы уже на юге. Человек за газетой сидел так тихо, что меня пробрала дрожь. Теперь я поняла, что с ним было не так: я не спала уже несколько минут, но за это время он ни разу не перелистнул газету.

«Квартира Тургута располагалась в дальней части города, на берегу Мраморного моря, и мы попали туда на пароме. Элен стояла у перил, глядя на летящих за кормой морских чаек и на величественный силуэт удаляющегося старого города. Я встал рядом с ней, и Тургут называл для нас имена куполов и шпилей, а ветер уносил его слова. Квартал, куда мы попали, сойдя с парома, оказался гораздо более современным — что в данном случае означало застройку девятнадцатого века. Проходя по тихим улочкам, тянувшимся от пристани, я открывал для себя новый Стамбул: гордо распростершие ветви деревья, каменные и деревянные дома, какие можно увидеть в пригородах Парижа, чистые тротуары, цветочные клумбы, приподнятые над мостовой, и резные карнизы. Здесь и там старая империя прорывалась полуразрушенной аркадой или одинокой мечетью, а иногда — зданием турецкой архитектуры, с нависающим вторым этажом. Но на улице, где жил Тургут, западный комфорт смел местный колорит. Позже я встречался с подобным сочетанием противоположностей в других городах: в Праге и Софии, в Будапеште и Москве, в Белграде и Берлине — во всех восточных городах, щеголявших заемным стилем жизни.

— Прошу входить!

Тургут остановился перед старым многоквартирным домом, вместе с нами поднялся по двухпролетной лестнице и заглянул в почтовый ящик, оказавшийся пустым, с надписью: «Профессор Бора». Отворив дверь, он отступил в сторону.

— Добро пожаловать. Мой дом — ваш дом.

Мы оказались в прихожей с блестящим паркетным полом и деревянной обивкой стен и здесь, следуя примеру Тургута, сменили туфли на расшитые цветным узором шлепанцы. Затем он провел нас в гостиную, где Элен восторженно охнула, и я невольно отозвался эхом ее восклицанию. Комнату наполнял приятный зеленоватый свет, смешивавшийся с отсветами мягких розовых и желтых оттенков. Спустя минуту я сообразил, что солнечный свет пробивался сквозь кроны деревьев, заслонявших два больших окна, и вливался в комнату через дымку кружева белых занавесок. Вдоль стен стояли дивные кушетки резного дерева — очень низкие, полускрытые кружевными накидками поверх гор цветных шелковых подушек. Выше на беленых стенах располагались картины и гравюры с видами Стамбула и среди них — портреты старика в феске и человека помоложе, в черном костюме, а также лист пергамента с арабской вязью, вставленный в рамку. Среди видов города было несколько поблекших, цвета сепии фотографий, а в стороне — шкафчик с медным кофейным сервизом. Углы комнаты украшали яркие керамические вазы с букетами роз. Прямо посреди комнаты, сияя в ожидании новой трапезы, стоял большой круглый поднос на низких подпорках.

— Как красиво! — выдохнула Элен, обращаясь к хозяину, и я снова поразился, как хорошеет она, когда искреннее чувство расправляет жесткие морщинки вокруг глаз и губ. — Прямо «Тысяча и одна ночь»!

Тургут рассмеялся, взмахом широкой ладони словно бы отстраняя комплимент, однако он явно был польщен.

— Это все жена, — сказал он. — Она любит старину: картины и вещи, и получила многие из них в наследство. Может, кое-что сохранилось даже со времен султана Мехмеда, — улыбнулся он мне. — И кофе она варит лучше меня — по ее словам, но я сделаю все, что в моих силах.

Он усадил нас рядком на низкие кушетки, и я понял, что неспроста именно турецкие слова служат в нашем языке символами уюта: диван, халат и, в конце концов, оттоманка.

В силах Тургута оказалось угостить нас настоящим обедом, который он принес из кухни, отвергнув наши настойчивые предложения помочь. Не представляю, как он умудрился так быстро все соорудить — должно быть, приготовил заранее. На круглом подносе появились соусы и салаты, нарезанная ломтиками дыня, тушеное мясо с овощами, цыплята на вертеле, вездесущая простокваша с огурцами, кофе и россыпи медовых сластей в миндальной крошке. Мы ели от всей души, а Тургут все потчевал и потчевал нас, пока мы не взмолились о пощаде.

— Ну, — заметил он, — жена, пожалуй, скажет, что я морил вас голодом.

На закуску были поданы стаканы с водой и к ним — блюдечки с чем-то белым и сладким.

— Розовое масло, — попробовав, определила Элен. — Очень мило. У нас в Румынии такое тоже делают.

Она капнула немного белой пасты в свой стакан и выпила. Я последовал ее примеру — мне было не до забот о пищеварении.

Когда мы, чуть не лопнув, откинулись на низеньких диванах — теперь-то я понимал, как необходимы они после подобных обедов, — Тургут удовлетворенно оглядел нас.

— Вы уверены, что сыты?

Элен расхохоталась, а я только слабо застонал, однако Тургут на всякий случай снова наполнил наши стаканы и кофейные чашки.

— Вот и хорошо. А теперь давайте поговорим о вещах, которых еще не обсуждали. Прежде всего, я поражен мыслью, что вы также знакомы с профессором Росси, однако я еще не понял, как вы с ним связаны. Он ваш куратор, юноша? — Тургут опустился на оттоманку и выжидательно склонился к нам.

Я взглянул на Элен, и она чуть заметно кивнула. Должно быть, розовое масло смягчило ее подозрительность.

— Видите ли, профессор Бора, боюсь, что мы не были с вами до конца откровенны, — признался я. — Поймите, мы занимаемся необычными поисками и не знаем, кому можем довериться.

— Понимаю, — с улыбкой кивнул он. — Вы, может быть, сами не сознаете своей мудрости.

Его слова привели меня в замешательство, но Элен снова кивнула, и я продолжал:

— Мы особенно интересуемся всеми сведениями о профессоре Росси, и не только потому, что он — мой куратор, но и потому, что, доверив нам… мне некую информацию, он… он исчез.

Взгляд Тургута пронзительно блеснул:

— Исчез, друг мой?

— Да.

Запинаясь, я рассказал ему о своей дружбе с Росси, о работе над диссертацией и о странной книге, найденной мною в библиотеке. Когда я начал описывать книгу, Тургут выпрямился на диване, сцепив пальцы, но ничего не сказал и только слушал с удвоенным вниманием. Я рассказал, как принес книгу Росси и как тот поведал мне историю собственной находки. «Три книги», — думал я, смолкнув на минуту, чтобы перевести дыхание. Нам известны уже три такие книги — волшебное число. Но что связывает их друг с другом? Я пересказал рассказ Росси о поездке в Стамбул — здесь Тургут недоуменно покачал головой — и об открытии в архиве карты, силуэт которой повторял очертания дракона на гравюре.

Я рассказал об исчезновении Росси, о чудовищной тени, которая померещилась мне в тот вечер над его окном, и о том, как начал — еще не до конца уверовав — собственные поиски. На этом месте я снова замялся, не зная, что можно рассказать об участии Элен. Та шевельнулась и спокойно взглянула на меня из глубины диванных подушек, а потом, к моему удивлению, заговорила сама и своим низким, резковатым голосом повторила для Тургута все, что уже знал от нее я, — историю своего рождения, мстительные замыслы против Росси, исследование связанных с Дракулой легенд и планы поездки в Стамбул. Брови Тургута взлетели прямо к напомаженным волосам. Ее слова, ее глубокий ясный голос, впечатляющая ясность мысли, а может быть, и тень румянца над голубым воротничком блузы: все отразилось в его лице восхищенным изумлением, и впервые за все время нашего знакомства во мне шевельнулось враждебное чувство к Тургуту.