ГЛАВА 27

Барли сидел, спрятав подбородок в ладони, и тщетно пытался вспомнить, что же такое было с мастером Джеймсом. Наконец он поднял на меня взгляд, и я поразилась, каким красивым стало его свежее узкое лицо в задумчивости. Лишенное беспокойной улыбки, лицо это вполне могло быть ликом ангела или, может быть, монаха в каком-нибудь нортумберлендском монастыре. Впрочем, тогда я только смутно ощутила красоту: сравнения всплыли в моем мозгу позднее.

— Ну, как я понимаю, есть две возможности, — заговорил он наконец. — Либо ты свихнулась, и тогда мне надо остаться с тобой и постараться доставить тебя домой; —либо ты не свихнулась, и тогда, того гляди, угодишь в беду, и значит, тем более я не могу тебя бросить. Завтра мне полагается быть на лекции, но уж что-нибудь я придумаю.

Он со вздохом откинулся назад.

— Насколько я понимаю, на Париже ты не остановишься. Не просветишь ли меня насчет цели нашего путешествия?

«Пара пощечин, полученных каждым из нас от профессора Боры, поразила бы нас меньше, чем его рассказ за уютным столиком о происхождении его „оригинального хобби“. Однако встряска пришлась кстати: мы вполне очнулись. Я и думать забыл о смене часовых поясов и дорожной усталости, а вместе с усталостью ушла и безнадежность. Мы прибыли туда, куда надо. Возможно — тут сердце у меня сжалось, и не только от радостного предчувствия, — возможно даже, гробница Дракулы тоже найдется в Турции.

Мысль эта возникла тогда впервые, но сразу показалась разумной. Неспроста Росси столкнулся здесь с одним из присных Дракулы. Может быть, не-умерший охранял не только архив, но и могилу? И появление вампиров, о которых вспоминал Тургут, могло быть наследием Дракулы, навсегда поселившегося в городе. Я снова перебрал в уме сведения и легенды о Владе Цепеше. Здесь он в юности жил пленником — не мог ли он и после смерти вернуться в места, где впервые обучался искусству пытки? Он мог даже испытывать своего рода ностальгию, вроде той, что манит людей в места, где они выросли. Если можно считать роман Стокера справочником по привычкам вампиров, те вполне способны менять места обитания, перенося с собой свою могилу. В романе Дракула был доставлен в Англию в собственном гробу. Почему бы ему не переехать в Стамбул, не стать ночным кошмаром народа, чьи воины привели его к гибели? Пожалуй, это была бы достойная месть.

Но я еще не осмеливался заговорить обо всем этом с Тургутом. Мы едва знали его, и я все еще гадал, можно ли доверять новому знакомому. Он казался искренним, но слишком уж невероятной «случайностью» было его появление за нашим столом. Сейчас он говорил с Элен, и она наконец-то отвечала ему.

— Нет, дражайшая, я не узнал «всего» об истории Дракулы. Поистине, знания мои далеко не полны. Но я подозреваю, что наш город все еще в его власти — злой власти, — и потому я продолжаю искать. А вы, друзья мои? — Он перевел проницательный взгляд с Элен на меня. — Вы, кажется, немало заинтересовались моей темой. Какова тема вашей диссертации, юноша?

— "Голландское купечество в семнадцатом веке", — беспомощно признался я.

По крайней мере для меня это прозвучало признанием, и я уже не знал, как сумею выпутаться. Что ни говори, голландские купцы не имели привычки набрасываться на людей и похищать их бессмертные души.

— А… — озадаченно протянул Тургут и решительно продолжил: — Что ж, если вас интересует история Стамбула, вы можете завтра с утра сходить со мной посмотреть собрание султана Мехмеда. Этот блестящий старый тиран собрал, помимо моих заветных бумаг, множество любопытных вещиц. Сейчас я должен вернуться домой к жене, которую мое опоздание приведет в состояние распада.

Он сиял, словно такое состояние жены было предпочтительнее других.

— И она, несомненно, захочет позвать вас завтра к обеду, как пожелаю и я.

Я задумался: судя по легендам о гаремах, турецкие жены отличались покорностью. Или он имел в виду, что жена его так же гостеприимна, как и он? Я ждал фырканья со стороны Элен, но она молча глядела на нас.

— Итак, друзья мои… — Тургут собрался уходить.

Он извлек несколько банкнот — из ниоткуда, как мне показалось, — и подсунул их под свою тарелку, затем последний раз поднял в тосте свой кувшин и допил остатки чая.

— Адье, до завтра!

— Но где мы встретимся? — остановил его я.

— О, я зайду за вами сюда. Скажем, в десять часов утра? Хорошо. Желаю счастливого вечера.

Он поклонился и исчез. Только через минуту я сообразил, что он почти ничего не ел, расплатился не только за себя, но и за нас, да к тому же оставил нам талисман против дурного глаза, сверкавший на белой скатерти посреди стола.

Ту ночь я, как говорится, проспал как убитый: сказался перелет и обилие впечатлений. Только в половину седьмого меня разбудил городской шум. Еще не вполне проснувшись, смотрел я на беленые стены, на простую, непривычную обстановку и переживал жутковатое смятение чувств. Здесь, в этом или другом пансионе, проживал когда-то Росси; здесь перетрясли его багаж и выкрали копии драгоценных карт — и все это вспоминалось так, словно было не с ним, а со мной, сию минуту. Только окончательно проснувшись, я заметил, какие чистота и покой царили в моей комнатке; мой чемодан в неприкосновенности лежал на конторке, и, главное, мой портфель со всем драгоценным содержимым нетронутым стоял у кровати, так что я мог, протянув руку, потрогать его. Даже во сне я не мог забыть о притаившихся в нем старинных безмолвных томах.

Теперь я услышал, как Элен возится в ванной комнате за стеной, включает и выключает воду. Еще минуту спустя я сообразил, что, кажется, подслушиваю, и мне стало стыдно. Чтобы стряхнуть смущение, я быстро вскочил, пустил воду в раковину в углу спальни и шумно ополоснул лицо и руки. Лицо мое в зеркале — ты не поверишь, доченька, каким молодым казалось оно тогда даже мне самому — выглядело совсем обычным. Глаза немного покраснели от усталости, но смотрели живо. Я пригладил волосы капелькой обязательного в те времена бриолина, зачесал их так, что голова стала гладкой и блестящей, и влез в помятый костюм, дополнив его чистой, хотя и неглаженой, рубашкой с галстуком. Поправляя перед зеркалом узел галстука, я услышал, что возня в ванной прекратилась, и, выждав немного, достал бритвенные принадлежности и постучал в дверь. Никто не ответил, и я вошел в ванную. Запах резкой дешевой туалетной воды Элен, должно быть, привезенной ею с родины, еще держался в воздухе. Запах этот потихоньку начинал мне нравиться.

Завтрак в ресторане состоял из черного кофе — очень крепкого, к которому подали хлеб с соленым сыром и оливками, а также газету на турецком. Мы ели молча, и у меня было время поразмыслить, смиряясь с густым сигаретным дымом, тянувшимся к нашему столику из уголка официантов. В зале с утра было пусто, только солнечные лучи пробрались сквозь стрельчатое окно да уличный гомон наполнял его благозвучным жужжанием. За окнами мелькали прохожие, кто в рабочей одежде, кто с рыночной корзиной в руках. Мы бессознательно выбрали самый дальний от окна столик.

— Профессор придет только через два часа, — заметила Элен, засыпав сахар во вторую чашечку кофе и бодро помешивая его ложечкой. — Чем займемся?

— Я бы сходил еще раз к Айя-Софии, — предложил я. — Хочется осмотреть не спеша.

— Почему бы и нет, — хмыкнула Элен. — Раз уж мы здесь, будем осматривать достопримечательности, как добропорядочные туристы.

Она выглядела отдохнувшей и надела к черному костюму светло-голубую блузу — впервые отступив от уже привычной мне черно-белой гаммы. Шарф все так же прикрывал укус на горле, а настороженно-ироничная маска — лицо, но у меня, без особых к тому причин, появилось ощущение, что она привыкла к моему присутствию и готова чуточку смягчиться.

К тому времени, как мы выбрались на улицу, там уже полно было людей и машин, и мы влились в их поток, пробираясь к сердцу старого города с его базаром. Проходы между прилавками были забиты покупателями: старухи в черном перебирали пальцами радугу тончайших тканей; молодые женщины в ярких платьях, скрывавшие лица под платками, торговались с продавцами незнакомых мне фруктов или рассматривали разложенные на подносах золотые украшения; старики, прятавшие под фесками седины или лысины, читали газеты или, склонившись, озирали выставки резных курительных трубок. Кое-кто перебирал в руках четки. Повсюду мелькали красивые, выразительные смуглые лица, подвижные руки, указующие пальцы и ослепительные улыбки, открывавшие порой целые россыпи золотых зубов. И повсюду слышались горячие, уверенные гортанные голоса и смех.

Элен со своей задумчивой полуулыбкой рассматривала горожан. Лицо ее будто бы говорило, что народ ей по душе, однако она слишком многое о нем знает. Мне тоже нравился город, но не оставляла и настороженность — чувство, с которым я познакомился всего неделю назад, преследовавшее меня теперь повсюду в людных местах. Я невольно обшаривал взглядом толпу, оглядывался через плечо, искал в лицах приметы добрых или злых намерений — и чувствовал, что за мной тоже следят. Неприятное чувство, единственная резкая нота в гармонии звучавших вокруг голосов, и я который раз задумался, не это ли чувство скрывалось и под циничной усмешкой Элен. Быть может, думал я, дело тут не в характере, и чувство это свойственно каждому, выросшему в полицейском государстве.

Собственная паранойя, где бы ни крылись ее корни, оскорбляла мои прежние представления о самом себе. Всего неделю назад я был нормальным американским студентом, щеголял недовольством собой и своей работой, гордился в глубине души достатком и высокими моральными принципами своей страны, а на словах сомневался в них, как и во всем на свете. Теперь «холодная война» воплотилась для меня в разочаровании, застывшем на лице Элен, а в своих жилах я чувствовал отзвуки давней вражды. Мне представился Росси, бродивший по этим улицам летом 1930 года, еще до того, как встреча в архиве заставила его бежать из Стамбула, и он тоже был для меня живой реальностью — не только знакомый мне профессор, но и тот, молодой Росси из его писем. Элен на ходу тронула меня за плечо и кивнула на стариков, склонившихся в сторонке у магазинчика над деревянным столиком.

— Взгляните — вот ваша теория праздности в действии, — заметила она. — В девять утра они уже играют. Странно, правда, что не в «табла» — здесь это излюбленная игра. Но у них, по-моему, шахматы.

В самом деле, старики как раз расставляли фигуры на потертой деревянной доске. Черные против слоновой кости: башни и конница охраняли своих владык, пешки выстроились в строю — военный порядок, общий для всего мира, отметил я про себя, остановившись понаблюдать за игрой.

— Вы играете в шахматы? — спросила Элен.

— Как же не играть? — обиделся я. — Меня отец научил.

— А!

В ее восклицании мне послышалась горечь, и я запоздало вспомнил, что в ее детстве не было таких уроков и она вела со своим отцом совсем другую игру — с отцом или с его образом. Но Элен уже погрузилась в исторические соображения.

— Вы ведь знаете, эта игра пришла с востока: «Шахмат» — арабское название. По-английски оно звучит «чекмэйт». «Шах» — означает «король». Битва королей.

Я следил за разворачивающейся партией, глядя, как движутся под узловатыми пальцами первые пехотинцы. Так я мог бы простоять весь день, если бы Элен не увела меня. Старики, кажется, только тогда заметили нас, когда мы прошли мимо их столика, и нас проводили насмешливые взгляды. В нас сразу узнавали иностранцев, хотя лицо Элен прекрасно вписывалось в окружающую толпу. Я задумался, сколько времени продлится игра — уж не полдня ли? — и кто останется победителем.

Между тем лавочка, у которой они устроились, как раз открывалась. Молодой человек в черных брюках и белой рубашке расставлял перед будкой столы и раскладывал на них свой товар — книги. Деревянный прилавок, полки в будке и даже пол были завалены стопками книг.

Я тут же устремился в ту сторону, и юноша встретил меня кивком и улыбкой, признав библиофила под иностранной упаковкой. Элен не столь поспешно, однако последовала за мной, и мы долго перебирали книги, разбираясь в многоязычных заглавиях. Многие были на арабском или на современном турецком; другие написаны кириллицей или греческим алфавитом, а рядом лежали книги на английском, французском, немецком, итальянском. Мне попался том на иврите и целая полка латинской классики. Были здесь и современные дешевые издания в крикливых бумажных обложках, и старинные книги, чаще всего арабские.

— Византийцы тоже любили книги, — пробормотала Элен, перелистывая страницы двухтомника немецкой поэзии. — Может, и в то время здесь была книжная лавка.

Тем временем молодой человек разложил свой товар и подошел, чтобы приветствовать нас.

— Говорите по-немецки? По-английски?

— По-английски, — поспешно отозвался я, видя, что Элен не собирается отвечать.

— У меня есть английские книги, — юноша одарил меня приятной улыбкой, — прошу вас!

У него было тонкое выразительное лицо, длинноносое, с большими зеленоватыми глазами.

— И газеты из Лондона и Нью-Йорка.

Я поблагодарил и спросил его о старых книгах.

— Да, есть, очень старые.

Он протянул мне «Много шума из ничего» — дешевое издание девятнадцатого века в потертом переплете. Любопытно было бы узнать, какое путешествие проделал этот томик, чтобы попасть — скажем, из деловитого Манчестера — сюда, на перекресток древних миров. Я из вежливости полистал книгу и вернул ее владельцу.

— Недостаточно старая? — улыбнулся тот.

Элен заглянула мне через плечо, а потом многозначительно взглянула на часы. Мы так и не добрались до Айя-Софии.

— Да, надо идти, — согласился я.

Юный торговец любезно поклонился, не выпуская из рук книги. На мгновение мне померещилось в нем что-то знакомое, но паренек уже отвернулся к новому посетителю — старику, неотличимому от пары шахматистов. Элен подтолкнула меня локтем, и мы вышли из лавочки, уже не глядя по сторонам, обогнули базар и свернули обратно, к своему пансиону.

В ресторане было все так же пусто, но всего несколько Минут спустя в дверях появился Тургут. Кивая и улыбаясь, он спросил, как нам спалось. Сегодня он, презрев надвигающуюся жару, нарядился в костюм оливкового оттенка, и я приметил в нем сдерживаемое волнение. Курчавые волосы он зачесал к затылку, его начищенные ботинки сияли, и он торопливо теснил нас к выходу из ресторана. Я снова отметил бурлящую в нем энергию и решил, что нам посчастливилось найти подобного проводника. Во мне тоже нарастало возбуждение. Бумаги Росси надежно скрывались в моем портфеле, а в ближайшие несколько часов нам, быть может, удастся еще на шаг приблизиться к их хозяину, где бы он сейчас ни был. По крайней мере, скоро я смогу сравнить его копии с оригиналами, изученными им много лет назад.

По дороге Тургут объяснил нам, что архив Мехмеда Второго хранился не в главном здании библиотеки, хоть и под охраной государства. Его передали филиалу библиотеки, помещавшемуся в здании медресе — традиционной мусульманской школы. Ататюрк в своем стремлении к секуляризации страны позакрывал эти училища, и здание было передано Национальной библиотеке, разместившей там отдел редких и старинных книг по истории империи. Среди них мы и найдем коллекцию султана Мехмеда Второго.

Филиал библиотеки оказался небольшим строением причудливой архитектуры. С улицы в него вела деревянная дверь с медными бляшками. Окна скрывались под мраморной резьбой; солнечные лучи, пробиваясь сквозь нее, образовывали на полу полутемной прихожей светлый узор из звезд и многоугольников. Тургут провел нас к книге записей, лежавшей на столике у входа (я отметил, что Элен подписалась неразборчивыми каракулями), и сам вписал свое имя пышным росчерком.

Затем мы прошли в единственный зал библиотеки — просторное тихое помещение под куполом, украшенным зеленой и белой мозаикой. По всей длине его тянулся ряд блестящих столов, и за ними уже работали трое или четверо архивистов. На полках рядом с книгами виднелись деревянные ящики и коробки, а с потолка свисали изящные медные светильники с электрическими лампочками вместо свечей. Библиотекарь — человек лет пятидесяти с цепочкой четок на запястье — оторвался от работы и подошел пожать руку Тургуту. Они коротко переговорили — в турецкой речи Тургута я уловил название своего университета, — после чего библиотекарь, кланяясь и улыбаясь, обратился, по-турецки же, к нам.

— Мистер Эрозан приветствует вас в своей библиотеке, — с довольным видом перевел нам Тургут. — Он будет до смерти рад соучаствовать.

Я невольно поежился, а Элен растерянно улыбнулась.

— Он немедленно представит вам документы султана Мехмеда об Ордене Дракона. Но прежде мы должны уютно усесться и ждать его.

Мы присели за один из столов, подальше от других читателей. Они с любопытством взглянули на нас, но тут же вернулись к работе. Через минуту вернулся и мистер Эрозан, нагруженный закрытой на замок большой деревянной коробкой с арабской надписью на крышке.

— Что здесь написано? — спросил я профессора.

— А… — Он провел по крышке кончиками пальцев. — Тут сказано: «Здесь содержится… хм… обитает зло. Замкни его ключами святого Корана».

У меня дрогнуло сердце: так похожа была эта фраза на ту, что, по словам Росси, он нашел на полях таинственной карты и произнес вслух в старом архиве. В его письме не упоминалась коробка, но ведь он мог и не видеть ее, если библиотекарь принес ему только бумаги. Или, может быть, их уложили в коробку уже после отъезда Росси?

— Это старинная коробка? — спросил я Тургута. Тот покачал головой.

— Не знаю, и друг мой тоже не знает. Она деревянная, так что вряд ли сохранилась со времен Мехмеда. Мой друг однажды говорил мне… — он блеснул улыбкой в сторону мистера Эрозана, и тот вежливо улыбнулся в ответ, — что документы были собраны в коробку в 1930 году, для лучшей сохранности. Он слышал об этом от прежнего хранителя. Мой друг чрезвычайно дотошен.

1930 год! Мы с Элен переглянулись. Похоже, примерно в то же время, когда Росси заканчивал свои письма, — в декабре 1930-го — для неизвестного будущего преемника бумаги султана для сохранности уложили в коробку. Обычная деревянная крышка могла защищать от мышей и сырости, но что подвигло библиотекаря нашего времени скрыть документы Ордена Дракона под именем священной книги?

Друг Тургута принес кольцо с ключами. Я едва не рассмеялся, вспомнив наш современный каталог, открытый доступ к тысячам редких книг в современной библиотечной системе. Мне в голову никогда не приходило, что тайны истории придется открывать настоящими старомодными ключами. Ключ, между тем, щелкнул в замке.

— Ну вот, — пробормотал Тургут, и библиотекарь удалился.

Тургут улыбнулся нам — его улыбка показалась мне довольно грустной — и откинул крышку».

В поезде Барли закончил читать про себя второе письмо отца. Как ни тревожно было мне отдавать их в чужие руки, я понимала, что Барли скорее поверит авторитетному для него голосу отца, чем моему слабому голосу.

— Ты раньше бывал в Париже? — спросила я, больше ради того, чтобы скрыть свои чувства.

— Еще бы не бывал! — с жаром ответствовал Барли. — Я там год проучился перед поступлением в университет. Мамаша считала, что мне надо усовершенствоваться во французском.

Мне захотелось расспросить его о матери, почему она требует от сына таких достижений, и вообще, каково это — иметь мать, но Барли уже снова углубился в чтение.

— Твой отец, должно быть, отличный лектор, — заметил он между прочим. — Это гораздо увлекательней наших оксфордских лекций.

Передо мной открывался новый мир. Неужели лекции в Оксфорде могут быть скучными? Барли был кладезем интереснейших сведений, посланником мира, которого я и вообразить не могла. Мои рассуждения прервало появление кондуктора, который прошел по коридору, возглашая: «Брюссель!» Поезд замедлил ход, и через несколько минут мы увидели за окном брюссельский вокзал. В вагон зашли таможенники. На платформе пассажиры спешили к вагонам, и голуби подбирали крошки булки.

Быть может оттого, что испытывала тайную слабость к голубям, я пристальнее вгляделась в толпу, и в глаза мне бросилась неподвижная фигура в суетливой толпе. Высокая женщина в черном плаще стояла на платформе. Черный шарф прикрывал ее волосы, обрамляя белое лицо. Издалека я не сумела отчетливо рассмотреть ее лица, но заметила блеск темных глаз, неестественно красные губы — должно быть, яркая помада. Нечто странное было и в ее одежде: вместо юбки «миди» и модных туфель на широком каблуке она носила узкие черные лодочки.

Но другое привлекло мой взгляд и удержало на минуту, пока поезд не тронулся: напряженное внимание во всей ее позе. Она обшаривала глазами вагоны, и я невольно отстранилась от окна, так что Барли поднял на меня вопросительный взгляд. Женщина не могла видеть нас, однако сделала шаг в нашу сторону, но, как видно, передумала и повернулась к поезду, подошедшему на соседний путь. Я провожала взглядом ее прямую суровую спину, пока поезд не отошел от станции, а женщина не затерялась в толпе пассажиров, словно ее и не было.

ГЛАВА 28

Вместо Барли всю дорогу проспала я. А проснувшись, обнаружила у себя под головой его плечо, обтянутое рыбацким свитером. Барли глядел в окно, аккуратно сложив письма в конвертах у себя на коленях и скрестив ноги, а лицо его — совсем рядом с моим — поворачивалось, провожая пролетающие за окном пейзажи сельской Франции. Открыв глаза, я уперлась взглядом в его костлявый подбородок, а опустив взгляд, увидела его руки, лежащие поверх стопки писем: длинные белые ладони с квадратными кончиками пальцев. Я снова прикрыла глаза, притворяясь спящей, чтобы не пришлось убирать голову с его успокоительно теплого плеча. Потом вдруг испугалась, не рассердится ли он, что я к нему прислонилась или что во сне я обслюнявила ему свитер, и резко выпрямилась. Барли обернулся ко мне. В его глазах еще хранилось отражение каких-то далеких мыслей, а, может быть, просто навеянных видами за окном — уже не плоской голландской равнины, а мягких французских холмов с фермами. Через минуту он улыбнулся.

«Когда крышка шкатулки с секретами султана откинулась, я ощутил знакомый запах — запах старых документов, пергамента или пыли веков, страниц, давно отданных во власть времени. Так же пахла книжечка с драконом на развороте — моя книга. Я ни разу не осмелился сунуть нос прямо в ее страницы, как делал иногда потихоньку с другими старинными томами, — опасаясь, может быть, уловить в ее аромате оттенок зловония или даже тайного яда.

Тургут бережно извлекал из коробки документы, обернутые, каждый в отдельности, в желтую папиросную бумагу. Все они были разного размера и формы. Тургут раскладывал их на столе.

— Я сам покажу вам бумаги и расскажу все, что знаю о них, — сказал он. — Потом вам, вероятно, захочется посидеть над ними в раздумьях, да?

— Пожалуй, что так…

Я кивнул, и он, сняв обертку со свитка, осторожно развернул его у нас перед глазами.

Пергамент был накручен на тонкие деревянные штырьки — непривычно для меня, работавшего чаще с большими плоскими листами и переплетенными гроссбухами века Рембрандта. Поля пергамента украшал яркий геометрический орнамент, блиставший позолотой и ярчайшими оттенками синего и красного цветов. К моему разочарованию, рукописный текст был написан арабской вязью. Не знаю, с какой стати я ожидал другого от документа, написанного в сердце империи, говорившей и писавшей по-арабски и вспоминающей греческий, только чтобы угрожать Византии, а латынь — при штурме ворот Вены.

Тургут взглянул на мое лицо и поспешно пояснил:

— Перед вами, друзья мои, письмо валашского паши, в котором он обещает отсылать султану все оказавшиеся у него документы Ордена Дракона. А вот счет расходов на войну с Орденом Дракона, написанный чиновником из небольшого селения на южном берегу Дуная. Он отчитывается, так сказать, за казенные деньги. Отец Дракулы, Влад Дракула, как видите, дорого обходился Оттоманской империи в середине пятнадцатого века. Чиновник исчисляет расходы на броню и — как вы их называете? — ятаганы для трех сотен пограничной стражи в Западных Карпатах. Они должны были удержать от мятежа местное население, причем он закупает для них и коней. Вот здесь, — его тонкий палец коснулся нижней части свитка, — он жалуется, что Влад Дракула — разорение и… и несносная обуза, и паша не может тратить на него столько денег. Паша в унынии и горести, и желает долголетия Несравненному во имя Аллаха.

Я переглянулся с Элен и прочел в ее глазах отражение того же трепета, что испытывал сам: открывшийся нам уголок истории был так же ощутим, как изразцовый пол под ногами или полированная крышка стола под пальцами. Люди в нем жили и дышали, думали и чувствовали, как мы, а потом умерли — как умрем мы. Я смущенно отвел взгляд, увидев волнение на ее волевом лице.

Тургут скатал свиток и уже вскрывал следующую упаковку, доставая другой.

— Вот отчет о торговле на Дунае в 1461 году, в местности, близ земель, подвластных Ордену. Как вы понимаете, границы их не были несокрушимы — они то и дело изменялись. Здесь списки шелков, пряностей и лошадей, отданных пашой местным пастухам в обмен на тюки шерсти.

Следующие два списка оказались сходного содержания. Затем Тургут развернул маленький пакет с плоским пергаментным листком.

— Карта, — пояснил он.

Я невольно потянулся к своему портфелю с набросками Росси, но Элен остановила меня чуть заметно покачав головой. Я угадал ее мысль: мы еще слишком плохо знали Тургута, чтобы обсуждать при нем свои тайны. «Пока», — мысленно оговорился я, чувствуя себя виноватым перед человеком, откровенно выкладывавшим нам все, что ему известно.

— Я так и не сумел разобраться в этой карте, друзья мои, — с сожалением говорил между тем Тургут, задумчиво поглаживая усы. — Я не узнаю местности, и к тому же, не представляю, в каком… как вы говорите?, масштабе она изображена.

Склонившись над пергаментом, я вздрогнул, узнав в нем повторение первой карты Росси — длинных хребтов с извивающейся на севере рекой.

Тургут отложил лист в сторону.

— Вот еще одна карта, как видно, дающая ту же местность более крупно.

Я узнал и эту карту и уже с трудом сдерживал дрожь возбуждения.

— Кажется, это взгорье с западной части той карты, нет? Он вздохнул.

— Но больше никаких сведений, и подписей, как видите, нет, если не считать изречений из Корана и этого странного девиза — я когда-то сделал буквальный перевод: «Здесь он живет со злом. Читающий, откопай его словом».

Я вскинул руку, пытаясь остановить его, но слишком быстро он говорил и застал меня врасплох.

— Нет, — вскрикнул я, но было поздно, а Тургут в недоумении уставился на меня.

Элен переводила взгляд от одного к другому, и мистер Эрозан оторвался от работы и удивленно рассматривал меня с другого конца зала.

— Простите, — прошептал я, — просто меня поразили эти документы. Они так… интересны.

— О, я рад, что вы находите их интересными. — Серьезная мина Тургута не могла скрыть его восторга. — А слова эти поистине звучат немного странно. Что-то от них, знаете ли, переворачивается.

В зале послышались шаги. Я нервно оглянулся, наполовину ожидая увидеть самого Дракулу, как бы он ни выглядел, но в дверях показался маленький человечек в феске, с клочковатой седой бородкой. Мистер Эрозан поспешил ему навстречу, а мы вернулись к нашим документам. Тургут достал из коробки очередной пергамент.

— Это последний, — заметил он. — Я никогда не мог его понять. В каталоге архива он числится как «Библиография Ордена Дракона».

У меня дрогнуло сердце, а на щеках Элен показался слабый румянец. . — Библиография?

— Да, друг мой. — Тургут бережно расправил пергамент. Лист казался очень древним и хрупким, а греческие строки на нем был выведены тонким пером. Верхний край упорно загибался внутрь, словно когда-то лист был частью свитка, а нижний был грубо оборван. Эта рукопись не была украшена орнаментом — просто длинный столбец тонких строк. Я вздохнул. Греческого я совершенно не знал, а чтобы разобрать этот документ, несомненно, нужен был настоящий знаток.