ГЛАВА 22

Отец долго не соглашался взять меня в Оксфорд. Он собирался провести там шесть дней, и мне опять пришлось бы пропускать школу. Я дивилась, как это он соглашается оставить меня одну дома: он ни разу не делал этого с тех пор, как мне попалась Книга Дракона. Возможно, позаботился об особых предосторожностях? Я напомнила, что поездка по югославскому побережью заняла две недели, что ничуть не помешало моим школьным успехам. Отец возразил, что образованием пренебрегать нельзя. Я напомнила ему, что он всегда считал путешествия лучшим образованием и что май — лучший месяц для путешествий. Я предъявила последнюю ведомость успеваемости, блистающую высокими оценками, и диплом по истории, на котором моя восторженная наставница приписала: «Ты проявила необычайное, особенно для твоих лет, понимание методики исторического исследования». Сей комплимент я заучила наизусть и перед сном повторяла как мантру.

Отец заметно колебался и даже отложил нож и вилку, что, как мне было известно, означало лишь перерыв в трапезе за старинным голландским обеденным столом, а не решительное ее окончание. Он сказал, что будет слишком занят и не сможет мне все показать и что не хочет испортить мне первое впечатление от Оксфорда, держа меня взаперти. Я сказала, что лучше буду сидеть взаперти в Оксфорде, чем дома в компании миссис Клэй, — тут мы оба понизили голос, хотя нашей хозяйки в тот вечер не было дома. Кроме того, добавила я, я уже не маленькая и могу походить сама. Он сказал, что просто сомневается, стоит ли мне ехать, поскольку переговоры обещают оказаться довольно… напряженными. Это может быть не совсем… Он не стал продолжать, и я знала, в чем дело. Так же как я не могла признаться, зачем так рвусь в Оксфорд, он не мог открыто сказать, что мешает ему взять меня. Я не могла признаться, что, глядя на черные тени у глаз и бессильно ссутуленные плечи, уже боюсь выпускать его из виду. А он не мог прямо сказать, что в Оксфорде для него небезопасно, а значит, небезопасно и для меня. Он помолчал минуту или две, а потом мягко спросил, что у нас на сладкое, и я принесла ужасный рисовый пудинг с черносливом, который миссис Клэй всякий раз готовила в качестве извинения, когда отправлялась в «Центр Британского кино», оставляя нас без присмотра.

Оксфорд представлялся мне тихим зеленым городком, своего рода собором под открытым небом, где доны в сопровождении преданных учеников расхаживают по дорожкам, рассуждая об истории, литературе и о темных вопросах теологии. Действительность оказалась разительно живой: бибиканье мотоциклов, шныряющие туда-сюда малолитражки, студенты, перебегающие улицу под самыми колесами, и толпы туристов с фотоаппаратами перед уличным крестом, где четыре столетия назад сожгли на костре парочку епископов. Доны и студенты разочаровали меня современной одеждой: по большей части шерстяными свитерами с фланелевыми брюками у наставников и синими джинсами у послушников. Мы еще не успели выйти из автобуса на Брод-стрит, а я уже вздыхала по временам Росси, минувшим сорок лет назад. Оксфорд мог бы хоть одеться поприличнее ко встрече со мной.

Но тут на глаза мне попался первый колледж, в утреннем свете возвышающийся над стеной двора, а поодаль удивительная Камера Рэдклифф, которую я приняла сперва за небольшую обсерваторию. За ней тянулись к небу шпили огромного темного собора, а стена вдоль улицы казалась такой старой, что даже лишайник на ней представлял собой антикварную ценность. Я попробовала вообразить, что подумали бы о нас люди, ходившие по этим улицам, когда стена была новенькой, — о моем коротком красном платьице с вязаными гольфами, о моей школьной сумке, и об отце в капитанском пиджачке и серых слаксах, и о наших чемоданах на колесиках.

— Прибыли, — провозгласил отец и, к моей великой радости, свернул в ворота поросшей лишайником стены. Ворота были на замке, и пришлось ждать, пока студент распахнет перед нами кованую решетку.

Отцу предстояло сделать сообщение по вопросам отношений США и Восточной Европы в разгар оттепели. Университет выступал хозяином конференции, так что нас пригласили остановиться в квартире одного из преподавателей колледжа. Здешние наставники, пояснил мне отец, как доброжелательные диктаторы, надзирали за жизнью студентов. Пробравшись темными низкими переходами в солнечное сияние внутреннего дворика, я впервые задумалась, что вскоре и мне предстоит поступать в колледж. Я скрестила пальцы на ручке портфеля и загадала желание, чтобы мне достался такой же, как этот.

Вокруг нас лежала мостовая из выглаженных шагами плит мягкого камня, раздвинутых здесь и там, чтобы дать место тенистым деревьям — строгим, меланхоличным старикам-деревьям, сторожившим узкие скамейки. Перед главным зданием колледжа раскинулся прямоугольник великолепного газона с узким прудиком. Здание было одним из старейших в Оксфорде, заложено при Эдуарде III в XIII веке, а новейшие усовершенствования вносили елизаветинские архитекторы. Даже клочок стриженой травки внушал почтение: я ни за что не посмела бы ступить на него.

Мы обошли газон и пруд, прошли мимо столика портье и дальше, в комнаты, прилегающие к помещениям ректора. Должно быть, комнаты эти не перестраивались с самой постройки колледжа, хотя трудно было судить, для чего они предназначались в те времена. Низкие потолки, темные панели стен, крошечные свинцовые окошки… В спальне отца занавеси оказались голубого цвета, а в моей, к моему восторгу, обнаружилась высокая кровать под ситцевым балдахином.

Мы разобрали часть вещей, в общей умывальной отмыли дорожную пыль над бледно-желтой раковиной и пошли знакомиться с мастером Джеймсом, ожидавшим нас в кабинете на другом конце здания. Мастер Джеймс оказался сердечным, любезным человеком с сединой в волосах и узловатым шрамом на скуле. Мне понравилось его теплое рукопожатие и взгляд больших, чуть выпученных ореховых глаз. Он не подал виду, что мое присутствие на конференции кажется ему странным, и даже предложил дать мне вечером в провожатые по городку одного из своих студентов. «Весьма достойного и знающего юношу», — заверил он. Отец разрешил: сказал, что сам будет занят, так что почему бы тем временем не осмотреть местные сокровища? К трем часам я была готова: новый берет в одной руке, блокнот — в другой. Отец посоветовал сразу делать заметки для школьных сочинений. Проводником моим оказался голенастый студент с бесцветными волосами. Мистер Джеймс представил его как Стивена Барли. Мне понравилась его тонкая рука с голубыми жилками и толстый рыбацкий свитер; он, когда я выразила свое восхищение, назвал свое одеяние: «джемпер». Шагая рядом с ним, я чувствовала, что временно приобщилась к избранному обществу. Кроме того, едва ли не впервые я ощутила еле слышный голос пола: неуловимое чувство, что стоит мне вложить свою руку в его, как где-то в длинной стене реальности откроется дверца, которая — я знала — никогда не закроется вновь. Я уже говорила, что была домашним ребенком: настолько домашним, что в семнадцать лет даже не представляла, как тесны стены дома. Предчувствие мятежа, обуявшее меня рядом с красавцем-студентом, долетело как обрывок мелодии чужой страны. Однако я крепко вцепилась в свой блокнот и в свое детство и спросила, почему во дворе не газон, а плиты. Парень улыбнулся мне сверху вниз:

— Вот уж не знаю. До сих нор никто не спрашивал.

Он провел меня в трапезную — сводчатый длинный зал тюдоровских времен, уставленный деревянными столами, и показал место, где молодой граф Рочестер вырезал на скамье какую-то непристойность. По стене тянулись свинцовые окна, в центре украшенные старинными витражами отличной работы: Томас Беккет на коленях у смертного ложа; священник в длинной рясе, разливающий похлебку смиренно выстроившимся в очередь беднякам; средневековый доктор, перевязывающий кому-то бедро. Над местом Рочестера оказалась картина непонятного мне содержания: человек с крестом на шее и с палкой в руке склонился над грудой черных лохмотьев.

— А это в самом деле любопытная вещица, — ответил на мой вопрос Стивен Барли. — Мы ею очень гордимся. Видите ли, этот человек — один из первых донов колледжа. Он пронзает серебряным колом сердце вампира.

Я, онемев, уставилась на него и наконец с трудом выговорила:

— А что, в Оксфорде тогда водились вампиры?

— Точно не скажу, — с улыбкой признался он, — но есть легенда, что первые ученые помогали окрестным крестьянам избавиться от вампиров. Они в самом деле собрали немало преданий на сей счет, весьма устрашающих. Записи и теперь хранятся в Камере Рэдклифф, через дорогу от нас. Легенда говорит, что первые доны не желали держать у себя даже записок о чудовищах, так что хранили их в разных местах, пока не построили Камеру.

Я вспомнила Росси и задумалась, заглядывал ли он в это хранилище.

— А нельзя ли узнать имена студентов, которые учились в вашем колледже раньше… скажем, лет пятьдесят назад. Или аспирантов?

— Не знаю. — Мой провожатый удивленно разглядывал меня через деревянную скамью. — Если хотите, могу спросить мастера колледжа.

— Нет, нет. — Я почувствовала, что краснею — проклятие моей юности. — Неважно. А можно… можно посмотреть записи о вампирах?

— Любите ужастики, да? — усмехнулся Стивен. — Там особенно не на что смотреть — старые пергаменты да кожаные тома. Ну да ладно. Пойдем сейчас посмотрим библиотеку колледжа — она того стоит! — а потом отведу вас в Камеру.

Библиотека, воистину, была жемчужиной университета. С тех невинных дней я повидала много колледжей и многие из них изучила насквозь — бродила по библиотекам и трапезным, вела занятия в аудиториях, чаевничала в гостиных — и могу с чистой совестью утверждать, что ничего подобного той первой библиотеке не видала: кроме, может быть, часовни колледжа Магдалены с ее божественной росписью. Прежде всего мы вошли в читальный зал, окруженный, как некий террариум, стенами цветного стекла. Студенты — редкие образчики флоры — сидели вокруг столов, равнявшихся древностью самому колледжу. Удивительные люстры свисали с потолка, а в углах на пьедесталах возлежали необъятные глобусы эпохи Генриха VIII.

Стивен Барли указал на стену, уставленную рядами томов первого «Оксфордского словаря английского языка». Другие полки были заняты атласами разных веков, третьи — старинными родословными и трудами по истории Англии, греческими и латинскими грамматиками разных времен. Посреди читальни на резной барочной подставке разместилась гигантская «Энциклопедия», а у входа в следующий зал в стеклянном ящике виднелась растрепанная книга: по словам Стивена — «Библия» Гуттенберга.

Над головой окошки, похожие на отверстия в куполах византийских церквей, пропускали внутрь столбы солнечного света. Над ними кружились голуби. Пронизанные пылью лучи касались рук студентов, переворачивающих темные листы, их вязаных «джемперов» и серьезных лиц. Здесь был рай ученья, и я молилась, чтобы однажды его врата открылись мне.

В следующем зале на высоких стенах виднелось множество балкончиков, винтовых лестниц и, под самым потолком, — ряд пыльных окошечек. А все пространство стен между ними было скрыто книгами, сверху донизу — от каменных плит пола до сводчатого потолка. Акры тисненой кожи корешков, кипы папок, массы темно-красных миниатюрных томиков девятнадцатого века. Что могло скрываться под всеми их переплетами? Смогу ли я хоть что-нибудь в них понять? Я не знала, в библиотеке мы или в музее. Должно быть, все эти чувства явственно отразились на моем лице, потому что мой провожатый довольно улыбнулся:

— Недурно, а? Вы, должно быть, и сами из книжных червей. Раз так, пойдемте: покажу самое лучшее, а потом — в камеру.

После тишины библиотеки яркий день и гул машин были почти непереносимы. Однако у меня был повод благодарить их: проходя по шумной улице, Стивен на всякий случай взял меня за руку. Наверняка он заботливый старший брат, подумалось мне, однако от прикосновения его теплой сухой ладони у меня по спине разбегалась звенящая дрожь, оставшаяся и тогда, когда он выпустил мою руку. Поглядывая искоса на его беззаботный веселый профиль, я не сомневалась, что сигнал передался только в одну сторону. Но мне хватило и того, что я получила его.

Камера Рэдклифф, как известно любителям английской старины, — одно из чудес английской архитектуры: странная и прекрасная бочка, полная книг. Одна ее окруженная широким газоном стена выдвинута из ряда домов почти на середину улицы, так что трудно рассмотреть ее целиком, разве что как силуэт над крышами университетских зданий. Мы вошли молча, хотя середину величественного круглого зала уже заполнила группа говорливых туристов. Стивен показывал мне особенности интерьера, описанные во всех учебниках по английской архитектуре и в каждом путеводителе. Но здесь было все трогательно и мило, и я подивилась, какое неподходящее место нашли давние ученые мужи для науки зла. Наконец Стивен подвел меня к лестнице, и мы поднялись на балкон.

— Вон там, — он указал на дверцу, пробитую в стене книг, будто вход в пещеру в скальной стене, — там маленькая читальня. Я сам всего раз туда заходил, но, по-моему, вампирская коллекция у них там и хранится.

Темная комнатушка в самом деле оказалась крохотной, тесной и молчаливой. Здесь не слышны были голоса туристов, а углы древних переплетов торчали с полок, как осколки окаменевших костей. Человеческий череп в золоченом ящичке довершал мрачное впечатление. Комната была так мала, что в ней нашлось место всего для одного стола посередине, и мы, входя, едва не налетели на него. А значит, оказались лицом к лицу с ученым, переворачивавшим хрусткие листы фолианта и делавшим короткие заметки на листке бумаги. На бледном костлявом лице этого человека темнели провалы глазниц, и из них на нас удивленно и сосредоточенно взглянули горящие глаза. Глаза моего отца.

ГЛАВА 23

— В столпотворении машин скорой помощи и полиции, среди столпившихся зевак, — сказал отец, — я простоял с минуту на мостовой перед библиотекой, глядя, как извлекают из-под колес и увозят погибшего библиотекаря. Страшно и невозможно было представить, что жизнь, пусть даже весьма неприятного человека, оборвалась так внезапно, однако меня в ту минуту больше заботила судьба Элен. Я проталкивался сквозь разросшуюся толпу, высматривая девушку, и вздохнул с бесконечным облегчением, когда она сама нашла меня и тронула за плечо рукой в перчатке. Элен была бледна, но собрана. Шею она плотно обмотала шарфиком. Я содрогнулся, увидев повязку на ее нежной шее.

— Я несколько минут ждала, а потом спустилась за вами, — пояснила Элен. Толпа так шумела, что ей не приходилось понижать голос. — Хочу поблагодарить вас за помощь. Этот тип был настоящим чудовищем, а вы просто храбрец!

Оказывается, ее лицо умело быть и добрым.

— Храброй-то оказались вы. Но он вас ранил, — тихо ответил я, не решаясь на людях коснуться ее горла. — Он?..

— Да, — так же тихо ответила она. Я невольно шагнул к ней ближе, чтобы никто в толпе не подслушал нашего разговора. — Он бросился на меня и прокусил горло. — Губы у нее задрожали, словно девушка готова была расплакаться. — Он не мог успеть вытянуть много крови. И ранка почти не болит.

— Но вы… — Я запнулся, не веря тому, что собирался сказать.

— Не думаю, что заразилась, — договорила она. — Крови почти не было, и я сразу перевязала.

— Может, обратиться к врачу? — Я сразу пожалел о своих словах, и не только из-за ее убитого взгляда. — Или попробуем обработать сами?

Наверно, мне представлялось тогда, будто этот яд можно извлечь, выдавить, как змеиный. На ее лице отразилась такая боль, что у меня сердце перевернулось в груди. Но тут же мне вспомнилось, как она чуть не выдала доверенную ей тайну.

— Но зачем же вы…

— Я знаю, о чем вы думаете, — поспешно перебила она. В ее речи сейчас ясно слышался акцент. — Но я не могла придумать, чем его заманить, и хотела посмотреть, как он среагирует. Я не собиралась отдавать ему карту и ни о чем бы не рассказала, честное слово.

Я с подозрением смотрел на ее лицо: серьезное, с опущенными книзу уголками стиснутых губ.

— Правда?

— Даю слово, — просто отозвалась она и тут же саркастически усмехнулась. — К тому же я вовсе не склонна делиться тем, что нужно мне самой. А вы?

Я хмуро улыбнулся шутке, но что-то в ее лице говорило против моих опасений.

— А реагировал он весьма необычно, не правда ли? Она кивнула:

— Сказал, что сам собирался в могилу и что кто-то забрал туда Росси. Чрезвычайно странно, но, по-видимому, он знал что-то о моем… о вашем кураторе. Не то чтобы я верила в историю с Дракулой, но ведь Росси могли похитить члены какой-то секты?

Я в свою очередь кивнул, хотя верил много большему, чем она.

— Что вы намерены делать? — спросила она, удивив меня внезапной отчужденностью.

Ответа я не обдумывал: он вырвался сам.

— Поеду в Стамбул. Уверен, что Росси не успел прочесть всех документов, а в оставшихся могут содержаться сведения о захоронении — может быть, о захоронении Дракулы на острове Снагов.

Элен рассмеялась.

— А не хотите ли совершить незабываемое турне по моей родной Румынии? Отправиться в замок Дракулы с серебряным колом наперевес, а то и посетить его в Снагове? По слухам, природа там очаровательная.

— Слушайте, — обиженно прервал ее я. — Понимаю, что выгляжу смешным, но мне приходится проверять каждый след, если он может привести к Росси. И вы прекрасно знаете, легко ли американскому гражданину проникнуть за «железный занавес» и отыскать кого-то по ту сторону.

Моя горячность, должно быть, немного пристыдила ее, и девушка промолчала.

— Я хотел вас спросить. В церкви вы сказали, что вашей матушке может быть известно что-то о Дракуле и о том, как Росси за ним охотился. Что вы имели в виду?

— Только то, что он говорил ей, будто приехал в Румынию собирать легенды о Дракуле, и что сама она верит в эти легенды. Может быть, она знает о его поисках больше, чем успела мне рассказать, — не знаю. Ей нелегко о нем вспоминать, и я унаследовала страстишку милого старого paterfamilias[20] не в лоне семьи, а по научным каналам. Жаль, что не расспросила мать раньше.

— Довольно странное для этнографа упущение, — фыркнул я. Поверив, что Элен на моей стороне, я с облегчением сбрасывал напряженность.

Элен заулыбалась:

— Touche[21] Шерлок. При следующей встрече обязательно расспрошу.

— Когда же?

— Думаю, годика через два. Моя драгоценная виза не предусматривает возможности скакать с Востока на Запад и обратно.

— Но разве вы ей не звоните, не переписываетесь? Элен долго и удивленно рассматривала меня.

— О святая простота западных душ! — наконец усмехнулась она. — Вы думаете, у нее есть телефон? Может, и письма, по-вашему, доходят невскрытыми?

Я смущенно молчал.

— Что за документ вы так рветесь отыскать, Шерлок? — продолжала девушка. — Ту библиографию Ордена Дракона? Я заметила последний пункт в списке. Единственная статья без полного описания. Вы о ней думали?

Естественно, она угадала. Я уже проникся восхищением перед ее интеллектом и с сожалением думал, какой замечательной собеседницей могла бы стать эта девушка при других обстоятельствах. С другой стороны, ее догадливость меня тревожила.

— А вам зачем знать? — вопросом на вопрос ответил я. —

Для монографии?

— Разумеется, — сухо проговорила она. — Вы не откажетесь снова связаться со мной по возвращении?

На меня вдруг навалилась усталость.

— По возвращении? Я не слишком представляю, куда отправляюсь, тем более — когда возвращусь. Может, мне и самому придется столкнуться с вампиром.

Я намеревался пошутить, однако при этих словах неправдоподобие происходящего открылось мне во всей полноте: я стоял перед библиотекой, как сотни раз до того, и рассуждал о вампирах так, словно поверил в их существование, и с кем — с румынкой-этнографом! А вокруг врачи и полиция суетились над убитым, к чьей смерти мы имели отношение, хотя бы и косвенное. Я отвел взгляд от их жутковатой суеты. Надо было уходить: быстро, но с видимой неторопливостью. У меня не было времени отвечать на расспросы полиции. Дел предстояло множество, и каждое было неотложным: получить турецкую визу — а значит, лететь в Нью-Йорк, — и купить билет на самолет, и еще скопировать и оставить в надежном месте все сведения, которые успел получить. К счастью, в этом семестре я не вел занятий, но все же надо было представить хоть какое-то алиби на факультет и придумать успокоительное объяснение для родителей.

Я повернулся к Элен:

— Мисс Росси. Если вы сохраните происшедшее в тайне, я обещаю связаться с вами, как только вернусь. Вы ничего больше мне не скажете? Нет ли способа связаться с вашей матушкой до моего отъезда?

— Только письмом, — твердо сказала девушка. — Да и по-английски она не говорит. Вот уеду домой через два года, тогда сама обо всем ее расспрошу.

Два года были для меня равны вечности. Я вздохнул. Приходилось расставаться с единственным человеком, знакомым мне всего несколько дней — да что там, часов, — который разделял мою тревогу за Росси. Вскоре я окажусь в одиночестве среди незнакомой страны. Однако делать нечего. Я протянул Руку:

— Благодарю вас, мисс Росси, что вы два дня снисходительно терпели общество безобидного лунатика. Если я вернусь, то обязательно дам вам знать… Я хотел сказать, может быть… если мы вернемся с вашим отцом…

Она неопределенно повела рукой в перчатке, показывая, что ее меньше всего заботит возвращение Росси, однако тут же вложила свою руку в мою и мы обменялись сердечным рукопожатием. Мне почудилось вдруг, что, отняв руку, я разорву последнюю связь со знакомым мне миром.

— До свиданья, — сказала Элен, — всего вам самого лучшего в ваших розысках. Она отвернулась — шофер «скорой помощи» как раз захлопнул дверцы машины, — и я тоже отвернулся и стал спускаться с крыльца. В сотне шагов от библиотеки я оглянулся в надежде взглядом отыскать в толпе ее черный жакетик. К моему удивлению, девушка шла за мной и уже почти догнала. Мы оказались лицом к лицу, и я заметил у нее на скулах яркий румянец. Элен явно спешила.

— Я подумала… — Она замолчала и набрала в грудь побольше воздуха. — Меня ведь все это тоже касается.

Она с вызовом смотрела мне в глаза.

— Не знаю еще, как это устроить, но я еду с вами.

ГЛАВА 24

Отец сумел вполне убедительно объяснить, почему вместо совещания он оказался в хранилище вампирской коллекции.

— Отменили совещание, — сказал он, с обычной теплотой пожимая руку Стивену Барли. — Вот он и забрел сюда, в компанию привидений… — Тут он осекся, закусил губу и начал сначала: — Искал спокойного местечка…

Последнему я поверила без труда. Я прямо чувствовала, как он рад Стивену, его цветущему здоровьем, открытому лицу, обыденности и надежности всего его облика. В самом деле, что бы он мне сказал, если бы я застала его здесь без свидетелей? Как объяснялся бы, как успел бы незаметно прикрыть фолиант, лежавший на столе? Он и теперь закрыл его, но опоздал: я успела прочесть выделявшееся на плотной желтоватой бумаге название главы: «VampiresdeProvenceetdesPyrenees[22]».

Ночь на кровати под балдахином в доме главы колледжа я провела скверно, каждые несколько часов просыпаясь от странных сновидений. Раз, проснувшись, я заметила свет под дверью в ванную, разделявшую мою комнату с отцовской, и немного приободрилась. Но чаще ощущение, что он не спит, что в комнате за стеной идет некая беззвучная деятельность, мешало мне заснуть. В последний раз я проснулась перед рассветом, когда мгла за тюлевыми занавесками приняла цвет сухого асфальта.

Меня разбудила тишина. Тишина в смутных очертаниях ветвей за окном (я выглянула наружу, отогнув краешек занавески), тишина в необъятном платяном шкафу у кровати и, самое тревожное, — тишина в соседней комнате. Не то чтобы отцу уже пора было вставать: наоборот, в такой час он должен был спать, быть может, чуть похрапывая, если лежал на спине, — стараясь стереть все заботы прошедшего дня и отложить назойливую маету ожидавших назавтра докладов, семинаров, дебатов. Обычно в поездках я успевала проснуться сама и тогда уже слышала знакомый стук в дверь, приглашающий прогуляться с отцом до завтрака.