Неуклюжесть его походки скрашивалась широким размеренным шагом. И снова, как не в первый уже раз, ощутил Медведев, как от слегка согбенной и мощной фигуры Квазимоды веет тоской и одиночеством. И вдруг ему стало пронзительно жалко этого сильного, загубленного судьбой человека... Жалко, как родного сына... Нет, это не было старческой слезливостью, он нутром чуял в Воронцове - Человека, способного одуматься и выбрать праведный путь... И очень хотелось помочь ему в этом... Медведев по-доброму смотрел на него из окна.
      А тот явно наслаждался своей относительной свободой после изолятора и потому даже не торопился на обед, это было заметно... Заметно было и что-то разительно новое в его облике, он словно посветлел весь, плавные и спокойные движения, взгляд поверх голов строя, плутает в небесах и далеко за Зоной, на воле... И вдруг Медведев с удивлением увидел на изуродованном лице Воронцова добрую улыбку... шрам словно исчез, стертый ею, и открылся красивый, зрелый и сильный мужик, еще способный на большую жизнь. И понял Василий Иванович, что так может улыбаться только большая Любовь, запоздало осиявшая скорбную душу... и позавидовал ему.
      ЗОНА. МЕДВЕДЕВ
      После обеда я заглянул к бригадиру Дикушину, увидел у него недопитую банку чифиря, влепил за душ, за раздевалку, за чифирь этот...
      - Смотрю я, у тебя уже этапное настроение, хлопец, - говорю. - Суд прошел, и теперь все побоку? - Молчит, понимает, что я правду говорю. - Ладно... Кого вместо тебя бригадиром ставить?
      - Чиркова? - предлагает.
      - Молод, - отсекаю.
      - А Скворцова? - Дружка своего мне впихивает.
      - Нет, - говорю, - такой же разгильдяй из него вырастет, из корешка твоего. Он на своем месте еще туда-сюда, специалист неплохой. А здесь другой нужен, с опытом и в авторитете. Думай!
      Оставил его в растерянности, а сам поднялся на второй этаж, к заместителю директора завода.
      Дернулся - дверь заперта. Но вдруг слышу - вроде там кто-то приглушенно бубнит. Снова дернулся, слушаю. Да нет, показалось, наверное...
      НЕБО. ВОРОН
      Нет, не показалось тебе ничего, майор Медведев по прозванию Мамочка. И я советовал бы тебе сейчас развеять свои сомнения и удостовериться, что тебе ничего не почудилось, потому как очень много зависит от этого. Сейчас ты еще остановить можешь, изменить то, что тебе предписано изменить.
      Шанс есть всегда, и попробуй использовать его. Потому - не уходи! Не уходи, майор! Не уходи, не уходи, не уходи...
      ЗОНА. МЕДВЕДЕВ
      Но как подтолкнуло что - не уходи, майор!
      Постучался я еще раз, настойчиво так. И тут мелькнула мысль: а вдруг там осужденный заперся?
      А что, запросто, эти ухари до всего могут додуматься. Отошел я от двери, прикурил. Притих, а затем сымитировал шаги уходящего человека, да ловко так получилось. Взглянул на часы - понятно...
      Сейчас все вольные мастера на обеде, никого здесь быть не может, и если там другой человек, рассчитал он все верно.
      У него в запасе было около пятнадцати минут. Это не много, но и не мало. За это время можно по городскому телефону связаться и с Владивостоком, и с Москвой, если захочешь...
      Стою, жду, думаю: вот майор, как мальчик ты... в прятки уже играешь. И вот так вся жизнь твоя сторожевая - выследить, выждать, схватить...
      В общем, через пятнадцать минут сначала нерешительно, затем все увереннее начал ключ в замке проворачиваться. Один оборот, другой...
      Я поближе подкрался, папиросу затушил. Азарт даже меня взял: кто ж такой умный, если это зэк.
      Так вот. Дверь тихонечко растворяется, и показывается в ней голова с залысинами - здрасьте, приехали...
      Новичок мой Ястреб. Вот ведь как шустро придумал, а в отряде-то второй день. Шустряк... Мне его рожа не понравилась с первой беседы, особенно ледяной колючий взгляд, блатная нервозность психопата. Многолетним чутьем прочитал в нем кичливую ущербность подонка. Да и чем-то он сильно смахивал на гиену: короткие ноги, длинный торс, выпяченная вперед нижняя челюсть с вихляво растущими мелкими клыками. Уж это был настоящий преступник, с претензией на вора в законе.
      И вот отвратная рожа этого Ястреба вытянулась, когда он меня увидел. На мгновение растерялся, но очень шустро овладел собой. Вышел из кабинета, смотрит уже недоуменно и вопросительно: а что такого, мол?
      - Ну-ка, подойди! - командую, хлопнув рукой по бедру. Подходит, уже вразвалку, терять-то нечего, а соблюдать блатную независимость надо... как же мы без этого... -Ключ? - руку протягиваю.
      Отдает. Осматриваю - самодельная отмычка из набора - гарнитуры, с заусеницами, только что выточена. Подталкиваю его назад, в кабинет.
      - Иди... - Входим. - Садитесь, товарищ заместитель директора...
      Он уже совсем успокоился, ухмыльнулся, садится, как в кабаке, нехотя, с изгибом. Да-а, тяжелый экземпляр.
      - Рассказывай, - говорю. - Только не юли. Не уйдешь отсюда, пока не расскажешь, - предупреждаю. Думает, глазки маленькие бегают. Ястреб, мля...
      - Деньги вчера здесь спрятал, - начинает врать, вижу. Ахинею, в общем, несет.
      ЗОНА. ЯСТРЕБ
      Ну в каком еще чеканутом сне может такое обломиться: хотел в первый раз позвонить и тут же нарвался на этого табунщика. Вот непруха-то!
      - Куда звонил? - кричит этот двинутый, и рука у него дергается, как у эпилептика.
      - Звонил маме, - отвечаю, хорош ерунду-то лепить, звонил, и все... Откуда мне здесь звонить?
      - Тебе тут что - пункт переговорный?
      - Искал деньги. Как пришел в первый день на работу, тут чирик и заначил. В бараке найдут, а здесь - место верное. - Втираю шары, в общем. Смотрю - не верит, ослит.
      - Где прятал, покажи!
      Подхожу к шкафу, спокойненько вынимаю технический справочник, наугад. Указываю на небольшую щелку в переплете.
      Вижу - не верит он, чует - леплю ему лапшу на уши. Но больно красиво я все это делаю, не подкопаешься. Да и улик у него никаких, что это за улики: что-то там он слышал, мол, голос чей-то. Уши прочисти, начальничек... слышал...
      В общем, его версия с телефоном крякнулась, и он это понимает, старый хрен.
      - Кто гарнитурку сделал?
      - Канюков, слесарь.
      - Он вчера освободился? - придурок этот спрашивает.
      - Aгa, - спокойно так отшиваю и глазами невинно блямкаю.
      ЗОНА. МЕДВЕДЕВ
      - Ловко все у тебя получается. - Я даже удивился его дерзости и находчивости. - Но все равно я тебе не верю, знай, морда. Лучше сознайся.
      Удивление он мне демонстрирует, наигранное.
      - Я же в сознанке!
      Оглядел я его, да, вот кто, значит, мне достался...
      - Иди, - говорю, - мелкий паскудник... И знай, телефонный звонок все равно на тебе.
      Наказывать Ястребова самолично я не стал, решил подождать, когда соберется совет коллектива на расширенное свое очередное заседание, и пусть наказание будет вынесено там, публично. Надо нанести упреждающий удар, так как этот тип явно может возглавить отрицаловку отряда, что скрылась-размылась после так и не раскрытого убийства Бакланова и ухода Филина.
      А тут мне еще пришло от нового цензора письмо этому новичку от некой дамочки, в котором она туманно как-то излагала всякую белиберду, а затем четверть листка была исписана столбиками цифр. Китайская грамота вроде, а на самом деле - шифр, понятно и идиоту. Посмотрим, что на это и свои звонки скажет новый умник, тоже мне шпион. Но что задумывает подлянку нам блатарь, это точно. Ну а планы у таких персонажей могут быть только в двух направлениях - побег да наркота, ничего нового тут не будет. Так что копать надо в этом направлении, подключить неутомимого нашего опера, глядишь, и задавим во чреве гидру зарождающегося нового гнезда отрицаловки...
      Расширенное заседание совета проводилось в жилой секции. Перекличку в таком случае я делал не всегда, доверяя совету. На этот раз решил поверить, но проверить. И вот пожалуйста - отсутствовали Сычов с Дупелисом, пришлось дать указание прапорщикам на поиски их по Зоне. А сами приступили к повестке дня.
      В дальнем проходе тихо, как мышка, сидел Ястребов, надеясь, что я забуду о его скромной персоне.
      ЗОНА. ЯСТРЕБ
      Засел я подальше от приисканного майора, дремануть решил, пока они мелиораторствуют там о своих сучьих забавах - кто кого заложил, да кого отпустят завтра за то, что ссучился...
      Рядом со мной приткнулся шут местный, придурок жизни Крохалев. Все мне в дружки клеится, с первого дня, лапоть. С другой стороны, не на ком взгляд здесь даже остановить, все скурвились, продались своей Мамочке. Вот если Кваз только мне в подмогу, дело здесь еще можно поставить, но он вареный какой-то. Не пойму я его тоже, в натуре...
      Притырился ко мне этот кишкоглот, чего-то на ухо бубнит:
      - ...у меня работы нет, а он меня гонит и гонит на восьмой полигон, сука...
      А я все о Квазе думаю: что с ним? Как же фраернулся кент, будто другой вообще стал...
      - Чего, - говорю, - Кваз такой всегда или ему в ПКТ мозги повышибли?
      - Да он, - этот шепелявит, - в ПКТ списался с бабенкой и оттого ходит такой, весь в любовных переживаниях. Гамлет! - хохотнул шут. - Тут и Мамочка замешан. Опутал он его, обещает золотые горы, вот у Кваза крыша набок поехала, боюсь, скурвится вот-вот...
      - Что, - говорю, - хочешь сказать, что стучит вашему Мамочке Кваз? идиота пытаю.
      - Пока нет, - не боится меня, скот, отвечает без страха. - Но теперь Мамочку защищает на всех углах. Раньше-то помалкивал в тряпочку, а теперь такой идейный стал... Вчера со мной на работе сцепился. Я что-то про Мамочку сказал, а Кваз мне: сейчас трубой по калгану дам. За Мамочку как бы...
      Вот это дела...
      - К ней стремится, - шепчет опять. - Но поселения ему дружок Мамочка не добьется, не сможет... Льгот у Квазимоды - нуль-нуль... Звоночком сидеть будет. А чувиха клевая! Да если увидит его, вот смеху-то будет, да?
      - Ну, - говорю. - Ты все ж, свищ, сильно про Кваза напраслину не гони. Тут разобраться надо.
      Кивает.
      - Я же правду говорю, - шепчет.
      А может, и прав он. Тогда вообще кранты.
      - Тише! - тут на нас цыкнули. - Не видишь, что ли, - смотрит он на вас!
      Вот как боятся они тут своего Мамочку. Вот вляпался ты, Ястреб, в сучье место. Все здесь начальничками да суками повязано, не зона, а пионерлагерь. Надо что-то делать. Или сдохнуть здесь, одно из двух.
      Тут меня как ударило, голос узнал, что нас одернул... Батин это голос, Квазимоды. Я торчу...
      ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
      Сидел я да оглядывал своих товарищей по несчастью. Вот Дроздов, что все думает о своих вчерашних прекрасных похождениях. Ему что, свобода сейчас будет, по первому теплу... Звонком освободится, бродяге лишь бы зиму-зимушку перекантоваться... Срок-то всего один год. А это Гоги Гагарадзе, рукой волосатой зевоту прикрывает. Что ему слушать эти разговоры, он уже давно в своей будущей веселой и беззаботной жизни...
      НЕБО. ВОРОН
      Уже он в том самом Сочи, куда занесло когда-то юную Раечку, где она, недалеко от дома Гоги, проводила бессонные ночи с темпераментными южанами...
      ...Вижу я его в девяносто седьмом году, вот и новый яркий дом Гоги Гагарадзе, президента страховой компании "Людовик". Сам Гоги не управляет делами компании, потому что у него много неотложных и важных дел транспортировка спирта в Россию из Турции, отлов рыбы, что идет по плану в Калининград и там же перерабатывается на его заводе, принося хороший барыш бизнесмену Гагарадзе. Все, о чем мечтает он сейчас в Зоне, воплотится в тех далеких будущих годах, когда эта страна будет жить по иным законам. И они, эти законы, по которым живет уже давно весь мир, станут главными и в этой стране, и Гоги забудет свое тюремное прошлое, потому что будущее Гоги и его детей будет светлым и радостным... Пока не войдет в обиход иностранное слово "киллер"...
      ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
      А вот недавно переведенный в отряд пожилой зэк Скворцов кудахчет в кулак у него хронический бронхит, и лечиться надо, да кто его будет здесь лечить?
      Ладно, зиму бы пережил... Вон вена на лбу вздулась, и кажется, сейчас прорвется она и зальет всех присутствующих скворцовской темной, несвежей, зачифиренной прогорклой кровью....
      - Дикушин уходит ведь, - шепнул Ястребу Крохалев. - Вот козлы сейчас и будут драться за бригадирскую повязку...
      - Ястребов! Крохалев! - вдруг крикнул майор. - Все не наговоритесь?
      Примолкли и затаились.
      - Итак, в рядах активистов у нас пополнение. Лебедушкин имел в минувшем году ряд нарушений, но год новый и начал по-новому, дисциплина у него идеальная, работает за двоих. Мы удовлетворили его просьбу о принятии в актив отряда.
      Оглянулись все на Володьку - кто недоуменно, кто с пониманием, кто зло. А он - серьезный, будто и не слышит, думает о чем-то своем, кивнул только, плечами пожал. Будто так и надо.
      - Дикушин покидает нас, - продолжил майор. - Уходит на стройки народного хозяйства. Мы посоветовались с бригадирами и решили вот кем заменить его...
      Мамочка оглядел скучающих зэков. Вот подарочек-то он им готовит...
      ЗОНА. ВОРОНЦОВ
      А я сидел, дремал почти. Ястреба шугнул - они там с шутом придурочным базлали на весь барак. Уважение-то надо иметь все же. Тот на меня волком прямо посмотрел, ну и хрен с ним...
      Вот и сижу, про свое думаю. Мне-то разборки их - кто да зачем - ни к чему, у меня сейчас перед ними долгов нету.
      И тут тишина наступила, я даже голову поднял.
      А все обернулись и на меня смотрят. У меня сердце в пятки ушло - неужто с Надеждой что случилось, почему-то так подумал... Но тут же сообразил - нет, на собрании об этом Мамочка говорить не будет.
      А они смотрят.
      - Чего, - говорю, - зенки-то вылупили?
      ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
      Тишина стояла такая, что казалось, можно услышать стук сердца рядом сидящего. Все уставились на Квазимоду - не веря в сказанное, боясь, радуясь, подозревая, завидуя, презирая - все смешалось в этих взглядах.
      Был он в отряде своего рода "духовным отцом", каждый из отрицаловки бегал плакаться к нему в жилетку - на администрацию, подлость блатков, продажность "общака". Активисты, напротив, завидев тяжелую фигуру Воронцова, спешили обойти ее, постараться не попасться ему на глаза.
      Смотрели.
      И Мамочка, будто поняв недоумение и растерянность Ивана, внятно еще раз повторил сказанное:
      - На должность бригадира мы единогласно решили выдвинуть осужденного Воронцова Ивана.
      Он встал.
      И тишина вмиг разорвалась, словно мощный и пахучий морской прибой разом окатил лица и души, сделав их свежими, вновь ждущими чуда от жизни.
      В гуле, в ветре нового свежего выдоха застоявшейся жизни десятки возгласов-вскриков слились воедино и вынесли его имя на вершину - Иван Воронцов. Иван. Воронцов. Это стало как новый пароль, пароль в новую жизнь.
      И впервые в своей взрослой жизни залился Квазимода розово-красным, девичьим прямо румянцем. Не от радости, нет, от растерянности, испуга даже, будто кто-то бросил ему в лицо - предатель ты, Кваз...
      И он стоял, готовый взорваться, растерянный, не могущий понять, что же от него хотят, что ему дали, доверили, к чему все это?
      Я - бригадир? - доходило до него.
      Что?!
      - Воронцов! - предупредил взрыв своего протеже майор. - Не спеши, пожалуйста! Подумай... - И глянул по-доброму.
      И оглядел проходы меж коек - люди, сидящие там, были растерянны, повергнуты происходящим в шок...
      ВОЛЯ. МЕДВЕДЕВ
      Ну, понятно, ни у отрицаловки, ни у активистов не укладывался в сознании образ Воронцова-бригадира. Любой другой образ - пожалуйста. Квазимода вел правилки, утешал обиженных, наказывал нерадивых и давал санкции на усмирение зарвавшихся. Но Квазимода - сам отвечающий за людей перед нами, "погонниками"?
      Так вот, этот мой Квазимода застыл тут истуканом, не в силах он сообразить, как ему реагировать на услышанное. То ли над ним смеются, значит, за табуретку хвататься и гонять всех подряд!
      Да запросто он это может сделать, сила дурная. И нрав такой же. Взбредет если ему в голову, что смеются над ним, он все и порушит. Запросто. Я прямо вижу, как в груди у него крик взбурлил протестующий - нет, мол, никогда в жизни. Вот...
      ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
      И тут наконец столкнулся Воронцов со взглядом майора. Смотрел на него Медведев с добрым прищуром, с надеждой и в то же время требовательно.
      Еще тише стало, даже привычного поскрипывания коечных ярусов не слыхать; ни кашля, ни чиха...
      И Воронцов застыл с раскрытым ртом, но уже ничего не сумел сказать: опередил его майор:
      - Вот что... Твое мнение, Воронцов, потом. Пусть сначала другие выскажутся.
      - А че, он работу знает, - зашепелявил другой бригадир, Кукшин, вечный подпевала, недостача зубов во рту у которого в последнее время почему-то прогрессировала. Выбивали.
      - Людей знает, - добавил бригадир Дикушин, - уважают его.
      - Главное, стаж большой, - не выдержал, блеснул своим "юмором" Ленин.
      Ястреб с ухмылкой поглядел на него. Вздохнул.
      - При нем бездельников не будет! - громко вдруг сказал тихий теперь, вечно больной Поморник. - Пора ему, засиделся.
      Ленин, уловив ход движения пролетарского собрания и мгновенно осознав всю выгоду своего человека в бригадирах, обернувшись к Воронцову, заорал на весь барак, прикрыв для смелости исколотые веки:
      - Правильно, Кваз - самый справедливый! Защитит нас! Он нас не забудет!
      И все заулыбались, спало напряжение, и люди добродушно загудели, кто-то хохотнул, и еще один.
      Воронцов в недоумении оглядывал людей, вдруг ставших ему будто родными даже... Неужели все они верят, что именно он их защитит и будет справедливым и честным с ними?
      - Дроздов, а что ты хотел сказать? - направил в нужное русло разговор хитрый майор.
      Дроздов, не ожидавший, что его мнение будут спрашивать, привстал, приободрил себя, растягивая слова, начал важно:
      - Д-д... думаю, это дельное предложение. Тут хоть как смотри, а он бригаде нужен именно в таком качестве. Мужчина Воронцов работящий, с понятием. Не забивает, надо сказать, себе голову всякими воровскими идеями. Так что кому, как не ему, становиться у нас бригадиром... - сел, довольный произведенным эффектом.
      - Хватит сидеть за спинами, Кваз, - спокойно и просто добавил Гоги. - Ты свое отмучился.
      Медведев внимательно слушал реплики, не перебивая. Но тут вскинул руку некто Кенарев, что появился в отряде недавно, он и был одним из трех новичков. Сразу стал членом СПП и явно тянулся к руководству, это майор заметил. И сейчас он не стал осаживать выскочку, разрешил, махнул рукой - валяй.
      - Все, что здесь говорили вы, правильно, - туманно начал Кенарь. - Но... боюсь, что он начнет защищать осужденных своего круга, тех, кто увиливает от работы...
      Внезапный свист оборвал оратора. И после этого майору долго пришлось призывать к порядку - зэки расшумелись, раздухарились, заспорили. Кричали на новичка:
      - Заткни пасть, козел!
      - Кишка дырявая! Сам метит, шкура...
      - Только пришел, а лапы всем лижет...
      Испуганный и ошарашенный Кенарь вяло оборонялся, разводил руками, но его посадили - насильно, и он замолк, за-травленно озираясь.
      ВОЛЯ. МЕДВЕДЕВ ДОМА
      - Ну, все, тихо, тихо, Верочка, ну, не ругайся... Как додумался? Так и додумался. Пришел раз в барак и увидел, как весь отряд бросился приветствовать освободившегося из ПКТ Воронцова. Кому еще эти люди такие почести окажут? То-то, Вера... Тут расчет, Вер... Надо, чтобы отрицаловка захотела иметь своего бригадира, понимаешь. Тогда она по-другому работать будет... Власть я таким образом даю не активисту, а лидеру настоящему, которому они служить будут.
      Спать? Сейчас. Дай выговориться. Ну, правильно, это работа моя... А с кем мне еще об этом поговорить? Ты же знаешь, какой у тебя муж зануда.
      Риск? Конечно, риск, и немалый риск есть, я тебе скажу. Но вот это решение у меня созрело внезапно так, неожиданно. Как, думаю, такой грозный авторитет поставить на службу мне, а не блатоте. Они ведь нам и нами поставленным бригадирам не доверяют, это понятно. И ничего тут не изменишь.
      Что Львов? А я схитрил, на планерке вчера говорю: зэки сами хотят себе бригадира избрать. Он же понимает, что им станет член СПП, активист. Но такого поворота дел он не ожидает, вот будет ему мина, да? Чему радуюсь? Да ничему...
      Дослужим до мая, Веруня, и все, за огурцы твои возьмусь. Слово даю. Такую теплицу отгрохаю! А что там Львов подумает о новом бригадире, мне уже все равно...
      Да, да, спать, спать...
      НЕБО. ВОРОН
      А там, сегодня вечером, проголосовали за моего хозяина его товарищи по неволе и выбрали его командиром над собой. И Сказание мое продолжается...
      ЗОНА. ВОРОНЦОВ
      Братва в углу сидела, я слышу за спиной - они злятся, что-то в спину мне обидное говорят, не расслышал. Ну, их понять можно. А меня?
      А у меня как пелена на глаза пала, ничего не вижу, влажные стали, будто заплачу сейчас. Такое вот состояние. Видать, совсем стареешь, брат, печально думаю. И... охватило меня волнение, не знаю, как словами передать...
      ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
      И им овладело чувство общности со всеми, кто его поддержал, кто бесхитростно и рьяно встал сейчас на его защиту, как человека, кто поверил и верил давно в него, кто решил закрыть глаза на обиды и дурной нрав его, и прощая авансом даже то, что может стать он в новой должности активистом... Поверили.
      И только сидевший невдалеке от него Скворцов все никак не мог взять в толк, что же произошло. Если можно идти вору при общей поддержке в активисты, то он-то, Скворцов, и постарше Воронцова, и легкие все в дырах, может быть, ему-то и стать бригадиром, если это братве "не западло"...
      Странно, но позже всех подняли руки активисты, и это отметил Медведев. И подумал: как на воле. Там ведь тоже малые чиновники ох как тяжело поддаются коренным ломкам, тянут назад, боятся всего нового. Колония - как модель государства с его же язвами, бедами и законами.
      - А теперь, Воронцов, иди сюда, - позвал Батю наконец майор.
      Квазимода, набычась, словно строптивый бугай, которого ведут на бойню, хищно раздул ноздри, поднялся, обвел всех взглядом, не предвещавшим ничего хорошего... Такая манера, и к ней тоже привыкли и не испугались.
      - Давай, Батя, - шепнул Володька, до сего времени сидевший тихо, словно не понимая, что происходит...
      ЗОНА. ВОРОНЦОВ
      Шел я к самодельной трибуне словно во сне и никого не замечал в зале. Лишь у трибуны поднял голову и... опять словно остановил меня взгляд майора. Смотрим друг другу в глаза. И читаю в его пронизывающем взгляде твердую отеческую мольбу: не перечь.
      ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
      Посмотришь на русского человека острым глазком... Посмотрит и он на тебя острым глазком...
      И все понятно. И не надо никаких слов.
      Ильин, философ, по-моему, так емко написал. Или Розанов. Не важно...
      И вот стояли друг против друга два русских мужика, сыны русских мужиков, прошедших тяжкий путь в северной, немилой к человеку природе, в унижающей человека стране, что морила и жгла его, не давая свободы-вольницы. И вот теперь сынам тех мужиков взяться бы за одно дело да потянуть его, да так, чтобы жилы вздулись от надсады и душа успокоилась в работе наконец.
      Но нет ведь, не могут они пойти в одной упряжке: переломала судьба одного, и не может встать вровень с другим, свободным, и не сделает он уж ничего в жизни, чем запомнился бы потомкам и детям и незнакомым людям.
      Вот так и пропадает втуне талант работящего человека, и деяния его, людям пользу что могли бы сослужить, - пропадут. Ничего не останется - пустота, тлен, пыль.
      Жалко, больно, обидно.
      ЗОНА. ВОРОНЦОВ
      И я понял, что не могу ему, Мамочке, отказать, не найду сил. Все здесь смешалось - и забота погонника обо мне, не пойму, почему возникшая, и Надежда, и мысли о воле - все...
      И думаю: вот старикан этот, что на таблетках живет, последний срок тянет, чего-то хочет мне доброе сделать, как же мне его надежды обмануть? Нельзя.
      ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
      Да, возился он иногда с ними, как с малыми детками. А отрицаловка за это давала ему пощечину за пощечиной - наркота, заточки, бунты, побеги. Будто наслаждаясь тем, что с каждой такой пощечиной все ниже приседал он, ниже и ниже, а блатота уже старалась низвергнуть его до своих самых низких обнаженных лагерных страстей - жри, жри, начальничек...
      А когда нажрется он их, кровавых, душу заставляющих замирать, тут можно и вдоволь насмеяться, поглумиться над ним...
      И все ж он, униженный, но сильный духом, усталый, но не сломленный их паскудством, ждет - горделиво, терпя - от них человеческих страстей и поступков. И дожидается, пока их злоба и мнимое превосходство иссякнут, и тогда он докажет блатоте ее никчемность. И та будет повергнута им и мучима рыданьями осознания...
      Было ли в Зоне это?
      НЕБО. ВОРОН
      Было. За внешней суровостью и бравадой чаще кроется в Зоне придавленность, сломленность людей, независимо от их кастовой принадлежности. Ну, блатари из отрицаловки еще пыжатся, хвастаются тем, что случилось с ними там, на далекой воле, и "фасон" свой держат. А остальные - "матерые" разбойники и убийцы, насильники и душегубы - чаще только по бумагам именно такие, а здесь ломающиеся и жалкие, ничего не поделаешь...
      Выживание как процесс, выживание как единственная задача потихоньку стирает иные чувства, более тонкие, неуловимые, остаются механические действия - сон, еда, работа. Трагизм ситуации здесь еще и в том, что человек в Зоне теряет окончательно нравственные ориентиры, что вели как-то еще большинство людей по жизни там, на воле. Здесь нет им, ориентирам этим, подпитки, и они истончаются и исчезают, вяло подтверждая мою теорию об отсутствии божественного в душе человеческой.
      Ведь ежели дух и частица Вседержителя в каждом двуногом заложена, то частица эта не может быть подвержена коррозии всего лишь из-за некомфортных условий жития и временного отлучения от привычного социума. Было бы странно, ежели могучее божественное начало спасовало бы пред мучениями; не ими ли наставляет Вседержитель весь род человеческий...
      Почему ж так оскотинивается человек здесь, в неволе, среди себе подобных? Ведь не среди зверей диких, не в пустыне безгласой живет; существуют рядом такие же, школы окончившие, мать свою любящие и Отчизну... Но...
      Но звериное-то часто побеждает, милый вы мой гегемон земли, держатель собесов и помоек, небоскребов, ракет и притонов. Побеждает, причем так легко, что ох как сомневаюсь я в наличии здоровой земной силы, что может спасти тебя, двуногий, там, внизу.
      ВОЛЯ. ДОСТОЕВСКИЙ
      Попробую возразить, вяло, как вы любите сказывать, уважаемый Ворон. Вы не помните разве или вид делаете, что не помните, сколь популярен в мире человеков сегодня тезис "Бог умер".
      Вот и ответ о частице Его в каждом. Если согласиться с вышеизложенным, то бесовские силы полностью завладели душами, а значит - Бог отступился от землян.
      Это и значит, что нам заказан путь, на котором утвердится духовное могущество. А Он ведь мог сплотить нас, заставил бы раскаяться и жить по вере, и тогда - возможно - нам могла быть явлена милость Божья. Милости. Но... если бы да кабы...
      Личное мое мнение пессимистично: круг порочных наслаждений да мучений закончен, иссяк, жизнь человечества движется к своему финалу, и никакие наставления на путь истинный уже не отвернут нас от пропасти. А что в ней вам знать лучше... Недаром в преступном мире, где так все обнажено, есть жестокая присказка: "Ты умри сегодня, а я завтра". Кажется мне, что весь мир преступен.
      НЕБО. ВОРОН
      Ну да, только вот не велено посвящать вас, уважаемый "Достоевский", в эту тайну. Ради нее вы живете, ползете пока по лестнице...
      ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
      ...ведущей вниз...
      Давайте вернемся к нашим героям. Нам негоже рассуждать о высших материях, когда мучения конкретных людей здесь, рядом, воочию. И я, между прочим, мучаюсь с ними вместе, не меньше их. Потому слушать прекраснодушные рассуждения о конце света мне противно. Я при нем уже нахожусь, привет из ада...
      ЗОНА. МЕДВЕДЕВ
      Замер Квазимода около трибуны, и взоры ста человек в полной тишине уставились на него в ожидании.
      И он выдавил хриплым, как со сна, голосом, словно рожая слова:
      - Я со-гла-сен.
      ЗОНА. ЯСТРЕБ
      После всего этого сучьего маскарада меня вызвал к столу Мамочка. Так, мол, и так, пойман Ястребов в кабинете заместителя директора. Мол, искал он деньги, а я не верю.
      Я повторил, что ему уже тогда сказал.
      - Ясно, опять врешь, - бакланит.
      - Откуда же вы знаете, вру я или нет?! - Я тут прямо взорвался.
      - А для этого, горлопан, Шерлоком Холмсом большим не надо быть. Не только я, но и все видят, что ты врешь.
      Что значит - все? При чем тут все? Во порядочки тут... Сейчас всех небось будет спрашивать: верите - не верите... Копец!
      Оглядел кодляк. Кто рожи отвернул, кто в рот майору смотрит. Мой шут Крохалев где-то сховался. Гоги, хитрожопый грузин, будто не слышит. Новый бригадир сидит как истукан, ничего не видя, ничего не слыша.
      И тут - я не ослышался ли? - спрашивает всех дурной майор:
      - Я спрашиваю всех! Тишина! Какого наказания заслуживает Ястребов?
      - Объявить благодарность! - тотчас посоветовали из дальнего угла, куда слабовато доходил свет лампочек.
      - Кто? - вскинулся тут блаженный майор. - Крохалев?
      Точно, майор, придурочный мой кент голос подал. Да куда там... Тут же прокис.
      - Виноват, больше не буду! - Встал, как школьник, блин, повинился Ленин... Порядочки.
      - Ларька его лишить. - Кукшин, слизняк тоже, базарит, активист хренов.
      Ну, за это и проголосовали все, кроме тех, кто в уголке сидел. Там хоть несколько людей порядочных оказалось, на них вся надежда в сучьей норе...
      Сел, оглядел я ссучившийся весь контингент и про себя, вот тут, сейчас, решил: нет, или будет, как во всех Зонах, по закону воровскому, или я замочу пару-тройку активистов, чтобы уже не жить такой жизнью, пусть под суд снова пойду, ничего, хоть Зону сменю. А вышку не дадут, обхезаются. Вот такой мой себе наказ.