— Сделай их, Лесик!

— Не подведи нас, земеля!

— Не опозорь погоны!

Голоса все громче. Их все больше. Они сливаются в один громкий и стройный хор:

— Лесик! Лесик! Лесик! Шайбу! Лесик!

Оборачиваюсь, чтобы махнуть рукой, но на холме уже никого нет. Только где-то высоко, у самого солнца, затихает последнее эхо:

— Дурак ты….

Улыбаюсь.

Конечно дурак. Но стойкий, как одноногий оловянный дурак. Теперь меня ничто не остановит. Ни отражения, ни ветер, ни что другое.

Земля под ногами неприятно шевелится.

Опускаю глаза и подпрыгиваю от ужаса. С детства не выношу большого скопления насекомых.

По поверхности чужого мира, совершенно не обращая на меня внимания, бегут, прыгают, ползут от шалаша уже не тысячи, а миллионы крошечных жучков, тараканов, гусениц, букашек. Живой ковер из противных, хрустящих, скрежещущих челюстями насекомых. Топтать, не перетоптать. Давить, не передавить. Бежать…. Бежать?

Смеюсь в лицо тем, кто думает, что можно испугать молодого лейтенанта миллионом насекомых. Это все бред. Галлюцинации. Игра воображения, вызванная злым умыслом преступника. Я дурак. А дураки, как известно, ничего не боятся.

В лицо со всей скорости врезается жук. Следующий метит в глаз, но я вовремя закрываю веки. Такой мелочью меня не возьмешь.

— И это все? — кричу я невидимому злодею.

И зря кричу. Потому, что в следующее мгновение вижу, как у шалаша клубится, заворачивается узлами воздух и из грязно серой массы выползает серая масса крыс. Самых обычных крыс. С хвостами и противными мордами. Набегают на меня, тычутся мордами в ботинки, пищат, пытаются цапнуть, забраться по одежде, но едва прикоснувшись до меня, растворяются.

— Ха-ха! — почему я так веселюсь?

За волной из крыс бежит на меня черная масса, состоящая из кротов. Удивительно, но их глаза широко распахнуты, вытаращены на меня и не предвещают ничего хорошего. Добежав на неуклюжих лапках до меня, они подпрыгивают, шипя зубастыми пастями. И пропадают так же, как только что пропали насекомые и крысы.

Я знаю, кроты, это только начало. Преступник, имеющий неограниченную власть, будет забавляться до самого конца. Пока я не побегу, трусливо взмахивая руками. Или пока не сделаю очередной шаг вперед.

Не стоило мне так широко шагать.

Из сгустка у шалаша в степь выпрыгивает гигантская стая волков. У каждого измазанная в крови пасть. Глаза горят огнем. Я уже не уверен в собственной безопасности. А что если они наплюют на условности и правила игры? Откусят несколько важных кусков тела? В чем-то ведь их морды испачканы?

Первые волки достигают меня спустя мгновение. Каждый прыгает высоко вверх, бросается навстречу, разевая страшную пасть. Отворачиваюсь, шепча про себя слова несвязной молитвы. Ощущаю сильный толчок в грудь, но сохраняю равновесие. Волки исчезают прямо в полете. Только один успевает полоснуть клыком штанину. Впрочем, неудачно. Досталось только материалу.

Стискиваю зубы и делаю еще один шаг вперед. Порванная штанина и толчки в грудь вполне реальны. Не хочется каркать, но надо ждать отвратительного продолжения. Интуиция подсказывает, что все еще только начинается.

— Ох ты….

Уже несется на меня, грохоча пудовыми копытами, плотное стадо. Ослы со звериными мордами, коровы с дикими глазами-блюдцами, буйволы с опущенными рогами-вилами. Мелькают в тучном стаде длинные шеи жирафов. Проглядывают сквозь редкие просветы туши носорогов. Горные козлы взмывают высоко в небо. Местами видны обычные козлы, но они единственные несутся молча. Все остальное мычит, ревет, блеет. Мешанина из рогов и копыт.

Так не должно быть, но так происходит. Иллюзия становится все более реальной и страшной. Половина стада испаряется не добежав. Половина проносится мимо, обдав потревоженным ветром. Приблудный ишак, презрев животный страх, поворачивается задом и высоко вскидывает задние копыта.

Хороший удар по челюстям еще никогда не вредил ни одному молодому лейтенанту. Так же, как хороший ответный пинок ботинком не вредил ни одному ишаку.

Ишак обиженно икает, рябит и пропадает вслед за стадом.

Не успеваю перевести дыхание, поправить челюсть и сделать очередной шаг, как из сгустка нехотя выползает здоровенный лев. Совсем по-человечески шмыгает носом, лениво вскидывая лапами, трусит ко мне, то и дело оглядываясь.

Один лев, даже такой большой, совсем не страшно. Если, конечно, он не людоед. После копыт ишака встреча с хозяином джунглей не вселяет уверенности.

Лев переходит на шаг, останавливается и усаживается напротив меня. До густой гривы рукой подать. Можно даже дотронуться до клыков. Или потрепать по загривку. Второй вопрос — стоит ли?

Зверюга тяжело вздыхает, клацает кровожадно челюстью, и совершенно неожиданно облизывает меня широким шершавым языком.

— Держись лейтенант, — царь зверей хитро подмигивает большим хитрым глазом, победно бросает взгляд на шалаш, довольно урчит и бледнеет до прозрачности воздуха.

Вспомнить потом, кормил ли я в детстве львов в зоопарке?

Предупреждение льва как нельзя кстати.

Ожидая всего, что угодно, нерешительно дергаю ногой. И тот час оказываюсь в самой гуще калейдоскопа. Темная масса у шалаша выплевывает почти мгновенно целую череду очередных сюрпризов.

Стайка крокодилов, десяти метровый клубок змей, два стегозавра, один дохлый бронтозавр, сдыхающий на половине пути, тридцать восемь испуганных попугаев.

Последней из сгустка вышвыривают рыбешку с ладонь величиной. Рыбешка кое-как допрыгивает до ноги, цепляется зубастой пастью в материал, да так и замирает. Толи засыпает, толи засыхает. Дура, куда полезла? Дала себе засохнуть.

Осторожно, тщательно вымеряя каждое движение, совершаю невозможное в виде несколько шагов. Масса у шалаша клубится, наливается подозрительной темнотой. Но пока ничего не происходит.

— Выдохся, гад?! — шепчу, боясь спугнуть тишину.

Он не выдохся. Он просто готовился к последнему представлению.

С дикими криками из сгустка появляются сгорбленные тела пещерных доисторических людей. У каждого в руке или сучковатая палка, или обглоданная кость.

— Тяжелая артиллерия? — после сдохшего бронтозавра я настолько смелею, что даже не останавливаюсь, в ожидании мохнатеньких прародителей человека. Мелкими шашками топаю к шалашу. Впрочем, не слишком тороплюсь.

Питекантропы проносятся мимо, даже не удостоив меня взглядам. Скорее всего они спешат покинуть тесную темницу прошлого и расплодиться под солнцем незнакомого мира. Будут множиться как кролики в Австралии, пока позволит площадь и запасы пищи.

За питекантропами топают низкорослые ребята в набедренных повязках. Щерятся от непривычно яркого солнца и разбегаются от одного моего предупреждающего крика. Теперь я знаю, откуда человечество узнало мат.

Робко постукивая мечами об щиты выступает римская когорта. Ребята, толкаясь, выстраиваются в правильный прямоугольник. Слышны незнакомые команды и знакомые латинские фразы.

Впереди легионеров десяток черных рабов тащат чугунную ванну. В ванной курчавый человек. Расплескивая воду рабы подтаскивают курчавого ко мне. Курчавый жалуется по поводу не лимитированного расхода воды. Кратко объясняю товарищу, что объем вылившейся воды равен массе его тела. Курчавый товарищ кричит: — «Эврика», — на скорую руку берет у меня автограф и вместе с рабами испаряется.

Чего нельзя сказать о возмущенных легионерах. Несколько стрел тыкаются под ноги. Но ребята в красивых шлемах явно не понимают, зачем они здесь нужны. Теоретически враг есть, но практически он не представляет никакой опасности. Ребята обижаются и с трудом забираются обратно в явно растерявшуюся массу сгущенного воздуха у шалаша.

Я не сбавляю ход. Не спешу, но и не опаздываю. Чем быстрее дойду, тем быстрее все это кончится.

На черном коне выезжает закованный с головы до пяток черный рыцарь. На идеально плоском щите рыцаря буквы LG. В правой руке полосатое копье. Смотрится красиво, но неестественно на фоне одинокого шалаша.

С удовольствием наблюдаю, как рыцарь резво берет разбег, целится своим дрючком мне в лицо, проносится мимо, промахиваясь, идет на повторный круг, но не вписывается в поворот и врезается со всего маху в шалаш. Щит с буквами в одну сторону, полосатое копье в другую. Остальное железо вместе с черной лошадью рассыпаются в пыль.

Но масса уже изрыгает из себя очередную порцию гадости. Я уже настолько успокоился, что решаю остановиться и просмотреть бесплатное представление до конца.

Первым подбегает парень с усами, в широкополой шляпе, с длинной шпагой. Тыкает, тараща глаза, острием прямо в лицо.

Хороший выпад. Придется выпрашивать у Баобабовой серьгу в ухо. Зачем дырке пропадать.

Следом на огневую позицию выходит мушкетер. Просит несколько секунд подождать и не двигаться для более качественно прицеливания. Пока тлеет фитиль из сгустка выпрыгивает дяденька художник с мольбертом под мышкой. В клубах едкого дыма рисует меня и пытается выпросить за высокохудожественное произведение три рубля.

Фитиль догорает, мушкет подпрыгивает, свинцовый шарик попадает точно по назначению. В серебряный крест, подаренный на время Баобабовой. Вот и не верь после этого в чудотворную силу крестов. Мушкетер жалуется, что он мазила, что сбился прицел, извиняется, помахивая шляпой в поклоне, и пропадает.

Художник исчезает следом. С высокохудожественным портретом молодого лейтенанта и тремя рублями.

Зеваю.

Следующие десять минут ко мне выстраивается очередь из разномастных по виду и вооружению товарищей. Преимущественно с колющими предметами. Используют меня в качестве чучела для тыканья штыками, пиками, саблями, ножами. Попадаются и ребята с ружьями, мушкетами, чугунными пушками.

Практически все безбожно мажут, смущаются и уступают место другим желающим поразить неподвижную мишень.

Те, кто попадает, веселятся, как дети, но недолго. Больше пяти минут на этом свете не задерживаются.

Серебряный крест постепенно превращается в истерзанную свинцом и железом крестообразную заготовку. Надолго его хватит. Но я надеюсь на крепость святой вещи, потому что знаю, основная огневая мощь впереди. И не ошибаюсь.

Проносится мимо тачанка, поливая огнем из пулемета. Высовывается из массы дуло танка, бабахает, прячется. Падает под ноги, но не взрывается ракета «Земля-земля».

Минута затишья. Сгусток у шалаша набухает до невероятных размеров и выплевывает из себя летающую тарелку. Завывая и дергаясь тарелка отхаркивает из трубчатых орудий пламя. Вокруг меня закивает почва. Тарелка на дикой скорости проносится над головой, задевает оставленный художником мольберт, кренится, пускает струю дыма, врезается в землю и уходит по макушку в почву.

Пережидаю пока перегорит и остынет земля.

Отличная работа.

Вокруг хорошо вспаханное поле. Ямы, ямы, ямы. Пролетают над головой перелетные птицы, роняют по зерну. Богатый урожай вырастет! Стосковалась степь по зерно продуктам.

Сгусток у шалаша бледнеет, перекореживается, сужается, превращаясь в легкое облачко, и улетает вслед за перелетными птицами.

Быстро, не теряя даром драгоценного времени, проверяю физическое состояние. Все цело и здорово. Крест расплющило так, что он превращается в односторонний бронежилет. Тонкий, но, как оказывается, достаточно надежный. Снимать его не решаюсь. От преступника еще можно ожидать выстрела из-за угла.

Но успокаиваться рано. Маловероятно, что уничтожитель вселенных израсходовал все возможные средства для остановки сотрудников милиции. С такой вещью, как борода джина, он может сделать все что угодно, и когда угодно.

Продолжает беспокоить только одно обстоятельство. Почему? Почему до сих пор я жив? Почему мои косточки не развеяны по степи? Почему на этой незнакомой планете до сих пор витает русский дух. Почему пахнет Русью?

Потому, что молодые лейтенанты не потеряли способность волноваться за свою жизнь.

На умные мысли нет времени. Через полчаса, если Садовник ничего не перепутал и не соврал, вселенная окунется во мрак небытия. Должно быть это красиво — мрак небытия. Но для нас, для меня и всего человечества, данная перспектива неинтересна. Поэтому продолжаю работать, как учили и как положено.

Зигзагами, короткими перебежками, пригнувшись до самой выжженной земли, добираюсь практически до самого шалаша. До задней его стенки. Несколько секунд, привалившись спиной, отдыхаю.

Впереди последний рывок. Рывок, от которого завит судьба вселенной. Приготовил ли Угробов медаль? Глупо погибать, если приготовил. Куда подевалась Баобабова?

Выдохнув, выставляю впереди себя газовую горелку и крадусь к входу в шалаш.

Интересно, какой он — преступник, посягнувший на целую вселенную? Гнусный тип с лицом психопата? Или ангел с комком зла вместо сердца?

Над головой проносится что-то огромное и быстрое. Неужто летающая тарелка выкопалась из земли? Натренированным движением брякаюсь на землю. Не хочу получить по голове с воздуха чем-нибудь тяжелым.

Смотрю вверх. Не верю глазам. Щипаю, впрочем не сильно, руку. Нет, глаза не обманывают. Поднимаюсь и, прикрываясь от солнца ладонью, наблюдаю чудовищную картину.

В небе над злодейским шалашом идет воздушный бой. Наших и не наших. Не наши, это длинноногая мертвячка в красном платке. Наши — не менее длинноногая, но живая и горячая Баобабова в бронежилете и ботфортах.

Два высокоскоростных паласа, размерами два на три, мечутся среди облаков. Честный бой. Один на один. До последней крови. До последнего метра высоты.

Метрах в двадцати от шалаша земля встает бугром и из нее вылезает длинный металлический шест с квадратным раструбом на конце. Раструб многозначительно прокашливается:

— Добрый день. Сегодня в нашем небе праздник. Показывают свое летное мастерство две лучших паласницы мира. Прапорщик Баобабова — измерение Земля. И загадочная незнакомка из таинственного измерения. Прекрасный день для выяснения отношений. К услугам зрителей горячие пирожки и прохладительные напитки. Нет, нет! Вы только посмотрите, что они вытворяют?! Это же фантастика! Это удивительное рядом, простите, над головой. Конгениальное владение техникой дальнего и ближнего боя! Филигранное чувство полета и расстояния!

Ничего особенного паласы в небе не вытворяют. Гоняются друг за другом, пытаясь свалить противника в штопор. Мертвячка намерена задавить Баобабову массой. Баобабова хочет стащить мертвячку за волосы. Пока ни у той ни у другой ничего не получается.

— Ай-яй-яй! — кричит комментатор.

Это не наш палас делает обманное скольжение, разворачивается на девяносто градусов и сбивает с уже нашего паласа Баобабову.

Замирает сердце. Тяжело наблюдать пытающегося взобраться обратно прапорщика. Но я ничем не могу помочь. Поскорей бы найти безумца, что устроил совершенно идиотский спектакль, да набить морду. Чтобы знал, что такое хорошо, а что такое, соответственно, не очень.

Прапорщик Баобабова, сдирая любовно накрашенные ранее ногти, все-таки успевает заползти на летательный палас и выровнять полет. Особо хочется отметить, что делает она это без предварительных тренировок. Вот что значит настрой. Вот что значит характер.

Но если такая расстановка сил и дальше будет продолжаться, мы определенно проиграем. Даже комментатор, и тот, вроде бы нейтральный товарищ, а уже отдает пальму первенства длинноногой девице с холодной кожей.

— Бочка, пике, заход, атака. Именно так выигрываются великие сражения, товарищи. Какая скорость, вы только посмотрите на эту скорость! Неужели таинственная незнакомка решается идти в лобовую атаку? Но ведь это верная смерть для прапорщика Баобабовой!

Я начинаю откровенно нервничать. Налицо явное подсуживание. Никто не дает права голосу из динамика подсказывать мертвячке, куда и как лететь. Хорошо, что Машка соображает, что к чему и ловко увертывается от лобового удара. Но если бы я был на ее месте, сделал вот что….

Словно услышав мои мысли, а может быть и в самом деле услышав, Баобабова умудряется пристроить свой палас в хвост длинноногой. Мертвячка пытается оторваться, но не так то просто уйти от хвоста, особенно если он организован лучшими сотрудниками отдела «Пи» с планеты Земля.

Прапорщик Баобабова вытаскивает из-за пояса секретное оружие, на бешеной скорости включает его и мастерски поджигает газовой горелкой хвост не нашего паласа.

В степи вырастают трибуны. Народ без лиц встаскивает с мест, стонет, зажимая пустые лица руками и пропадает. Я знаю, что это значит. Мы выиграли воздушную битву.

Палас длинноногой чадит. Теряет скорость. Сваливается в пике и быстро догоняет землю. Удар, еще удар. Подскок, еще подскок. Переворот без дополнительно переворота. Враг повержен, враг растерян. Забывает воспользоваться парашютом. Сваливается с порядком обгоревшего паласа под ноги Марии Баобабовой. Щелкают наручники. Подозреваемая в шоке. Баобабова в восторге.

Догорает в степи сбитый палас. Никогда больше не увидеть ему синего неба. Бесславная кончина. Может быть через многие миллионы лет придут на это место археологи, извлекут из-под многометровой толщи окаменевший кусок с обгорелыми краями и поймут, что жили давным-давно на этой планете, в этом измерении, хорошие люди, которые умели не только степь пахать, но и сбивать летающие паласы.

— Двигай, гадина, — Баобабова, пользуясь законным правом сотрудника милиции, подталкивает длинноногую к шалашу.

На мгновение выпадаю из потока времени и ощущений. Любуюсь картиной вывода пленных с поля боя. Враг и друг. Преступник и защитник закона. Проигравший и победитель. Не совсем, правда, знаю, что мы сделаем с задержанной мертвячкой в этой глуши. Идеальный мир для преступников. Нет ни прокуроров, ни судей. Но с другой стороны нет и адвокатов.

Баобабова замедляет шаг. Лицо прапорщика меняется от восторженного до испуганного. Мария дергает рукой, пытаясь предупредить меня об опасности. Прекращаю лыбиться, как весенний кот, но уже поздно.

— Радуешься, Пономарев?

В затылок упирается твердый предмет.

— Не дергайся, лейтенант.

Я и не дергаюсь. Я молодой лейтенант, а не самоубийца.

— Скажи своей красавице, чтобы расстегнула наручники.

Мысленно представляю, что на моем месте сделал бы капитан Угробов. Повернулся лицом к злодею и с честью встретил смерть? Но я не Угробов. Я даже не капитан.

— Ну! — твердый предмет убедительно проворачивается, заставляя шипеть от боли.

Прапорщик Баобабова, видя, что мне не оставляют права на выбор, ругается так виртуозно, что даже у меня уши краснеют. Такой красоты фразы я еще не слышал. Неподготовленная к подобной красоте мертвячка шатается от натиска слов и намеревается свалиться в обморок. Но уже проворачивается ключ, и только что задержанный преступник получает свободу.

Обидно. Досадно.

И уже прапорщик Баобабова надевает на свои белы руки прочные браслеты. Длинноногая этим не ограничивается и наносит страшный удар в солнечное сплетение прапорщика российской милиции. Не спасает даже бронежилет. Баобабова складывается пополам и валится на траву. Длинноногая зажимает рукой шею Марии и тащит ее к шалашу.

— Сволочи.

— Не ругайтесь, лейтенант. Поднимите лучше руки. Извините, но мы вынуждены обыскать вас.

Обыскивает длинноногая. Такая же холодная, как и в первую встречу. Из-под сбившегося красного платка виднеется белая прядь волос. Лицо, если не обращать внимания на мертвенную бледность, даже красивое.

— Я же вас предупреждала, — длинноногая в глаза не смотрит. Боится, видать, сурового лейтенантского взгляда. — А вы меня не послушались. Теперь мужайтесь.

Хочется послать длинноногую подальше за горизонт, но лейтенантское воспитание не позволяет. Да и что этим можно добиться? Мы с Баобабовой проиграли. Проиграли из-за моей невнимательности. Нельзя на решающей стадии захвата преступников любоваться на напарника. Нельзя терять бдительность.

Из карманов вынимается все. С шеи снимается то, что раньше было серебреным крестом. Баобабова, видя, во что превращена фамильная драгоценность, обвиняет меня в пренебрежительном отношении к личному имуществу, но длинноногая мертвячка ловко заклеивает Машке рот скотчем. Теперь Марии остается только бешено вращать вытаращенными глазными яблоками.

— Больше у него ничего нет, — мертвячка напоследок вынимает из ботинок шнурки. Зря. У меня и в мыслях не возникает возможность ухода из жизни посредством самостоятельного повешения.

— Лейтенант Пономарев, обещайте вести себя прилично, и мы не станем ограничивать вашу свободу. В разумных пределах, конечно.

Что мне остается делать?

— Обещаю. Клянусь погонами.

Затылок освобождается от давления твердого предмета.

Поворачиваюсь. В данную минуту больше всего хочу взглянуть на того, по чьей вине я оказался так далеко от родного отделения.

— Не смотрите на меня так удивленно, лейтенант, — улыбается низенький, на голову ниже меня, худощавый мужичок.

Я удивлен? Да, я удивлен. В этом человеке нет ничего такого, что могло указывать на его принадлежность к преступному миру. Нет гор мускулов. Нет дикости в глазах. И даже в руках мужичок сжимает не оружие, а суковатую, побелевшую от времени, длинную палку, с золотистым набалдашником на конце. Просторные спортивные штаны с двумя белыми полосками, намокшая от пота футболка, стоптанные кеды. Но мое удивление не от неряшливой одежды. С первого взгляда я понимаю, что раньше я где-то видел этого низенького человека.

— Вспоминаешь, при каких обстоятельствах мы встречались? — этот голос я тоже слышал. Но не могу вспоминать, где и когда.

— Ты у нас по картотеке проходишь, — говорю наугад, так как совершенно не уверен в сказанном. Мужичок только весело смеется. Длинноногая тоже не выдерживает и хихикает в кулачок. Не знал, что мертвяки умеют хихикать.

— Значит, в общероссийском розыске? — мужичок заливается все пуще. — За тунеядство задерживался? В ресторане? На вокзале?

— Холодно. Очень холодно, — вытирает мужичок слезы. — Насмешил ты меня, лейтенант, ох насмешил. Жаль, что у вас, у людей, такая короткая память. Мы ведь не раз встречались. Хочешь, напомню?

Думаю, что хочу.

— Расскажу, когда время придет, — мужичок скребет короткую щетину. — Тебе потом, а девчонке твоей сейчас.

Длинноногая склоняется над Баобабовой и что-то тихо и долго наговаривает Машке на ухо. С каждым новым шепотом лицо Баобабовой меняется не в лучшую сторону. Глаза прапорщика готовы от удивления выкатиться из положенных мест и умчаться вслед за солнцем по бескрайней степи. Она что-то мычит, мотая головой по сторонам, пытаясь сообщить мне невероятные, только что услышанные новости. Но скотч для того и придуман, чтобы надежно заклеивать рты особо говорливых прапорщиков.

— Видишь, как удивлена твоя красавица, — спрашивает мужичок, внимательно наблюдая за моей и за Баобабовской реакцией.

Пытаюсь понять по мычанию и по дерганью Марии смысл передачи. Скорее всего она узнала такое, что ясно указывает на то, что до следующего утра мы определенно не доживем. Черт, перед тем как лезть в канализационный колодец, надо было просмотреть интерполовские ориентировки. Наверняка мужичок в розыске по всему миру.

— Зачем вы это делаете? Издеваться над сотрудниками правоохранительных органов запрещено законом.

— Почему издеваюсь? — переспрашивает мужичок, встряхивая головой с коротко стрижеными волосиками. — Просто мы напомнили вашей коллеге, кто я и кто эта красивая леди с длинными, как вы правильно заметили, лейтенант, ногами. И теперь прапорщик Баобабова совершенно счастлива. Посмотрите сами, лейтенант.

Полоска скотча мешает разобрать выражение лица прапорщика Баобабовой. Может эта сморщенная маска и есть выражение счастья, но мне так не кажется.

— Околдовали, сволочи, — сжимаю кулаки и делаю шаг навстречу подлому преступнику, взявшему на вооружение недопустимые формы общения с заложниками.

Мужичок ловко отпрыгивает, дергает, словно затвором, суковатой палкой и из золотистого набалдашника мне в лицо выстреливает белый плевок. Тело резко замедляет движение, мышцы сковывает судорога, кожа покрывается пупырышками. Немеет, как от наркоза, все тело. Только глаза продолжают принимать информацию, да мозг лениво перерабатывает порции мыслей.

Секретное космическое оружие. Жаль, что не удалось арестовать гада. За такую палку правительство одной медалью не отделалось бы. Сто процентов на грамоту палка тянет. Почетную.

— Так то лучше, — мужичок обходит вокруг меня, постукивая секретным оружием по задубевшей коже. — Знал, что молодые лейтенанты такие прыткие, но чтобы настолько….

— Может, пригласим дорогих гостей в дом? — слышу за спиной голос мертвячки. Издевается, уродина.

Однако мужичок соглашается и, так как я не в состоянии самостоятельно двигать конечностями, обхватывает меня руками, крякает, приподнимая, и мелкими шашками волочет в шалаш. Секретное оружие оставляет на траве белый выжженный след.

Внутри шалаша потемки. Мужичок устанавливает меня в угол, добивается устойчивости и только удостоверившись, что я не шлепнусь плашмя на пол, оставляет одного. Зажигает несколько толстых свечей. Появляются мертвячка и Баобабова с ошалевшими глазами. Хорошо девчонку обработали. Даже боится руками пошевелить. Пялится на длинноногую и мужика, словно сто лет их не видела. Можно сказать, предает напарника в самый ответственный момент.

А я не такой. Даже в неподвижном состоянии продолжаю работать Собираю зрительный материал для последующего обвинительного заключения. Если оно, конечно, кому-то пригодится.

Напротив меня, в углу, две кровати, застеленные лоскутными одеялами. Подушки похожи на объевшихся жаб. Толстые и зеленые. На полах затоптанные половики. Здесь же валяются баулы. Скорее всего награбленное добро. В середине шалаша грубо сколоченный стол и табуретки. У стены напротив тумбочка.

Бичевник натуральный. Временное убежище преступника, которого разыскивают две обиженные цивилизации.

— Не бичевник, — подслушав мысли, обижается мужичок. — Это называется временным жилищем. Пристанищем усталого путника, если хочешь. Чай с печенюхами хочешь? Ах, да! Извини. Тогда мы без тебя трапезу изведаем.

Странный слог для злодея. Трапезу изведаем…. А я, что, как дурак должен здесь торчать? Я, может, тоже чай с печенюхами люблю.

Мертвячка достает из тумбочки три железных, с обколотыми краями, кружки и кипятильник. Размахивается и втыкает вилку прямо в столешницу. Странно, но вода в стаканах закипает как и положено. С пузырьками и паром. Основной преступник в это время выкладывает на стол пачку печенья «Юбилейные», горсть колотого сахара и банку варенье из еловых шишек. У меня аж слюнки потекли из неподвижно раскрытого рта. Безобразие.

Странная компания, состоящая из закоренелых преступников и лучшего оперативного сотрудника страны, рассаживается на табуретки. Вернее, рассаживаются преступники, а сотрудник остается стоять и продолжает пялиться на рассевшихся. Эх, иметь бы голос, можно крикнуть. Разрушить злые фокусы, скрутить надежно, да доставить куда положено.

— Это ты, лейтенант, зря, — мужичок засовывает кривой палец в кипяток и размешивает сахар. — Думаешь, раз мы такие сякие, то надобно арестовать нас немедленно, да Гаагскому трибуналу отдать? Ошибаесси, лейтенант.

Мужичок шумно отхлебывает чай, давая возможность выкинуть из головы мысли о месте, куда я намереваюсь запихать гада до конца жизни без помилования.

— Да ты неуемный, — не получилось. Слишком велико желание исполнить до конца служебный долг. — Вот ты, лейтенант, дальше собственного носа ничего не видишь, а все про долг рассуждаешь. Иногда ведь не только задним местом думать необходимо. Сердце на что тебе дано? Нет, для фуражки она тоже пригодна. Но ты глубже посмотри.

Смотри, не смотри, толку никакого. Есть злодей, взять которого я должен живым или мертвым.

— Тьфу, — обжигается мужичок чаем, но плюет в мою сторону. — По-твоему, я кто?

Рисую воображаемого преступника с выдвинутой челюстью, злыми глазами и окровавленным ножом, занесенным над крошечным земным шариком.

— И оказываешься не прав, Пономарев. У нас еще есть немного времени, поэтому я обрисую ситуацию такой, какой вижу ее я. А ты послушай. Занимательная история.

Расслабляюсь настолько, насколько это возможно. Сделать это на удивление легко. Мозги и так всегда расслаблены.

Мужичок залпом допивает чай, горстью забрасывает в рот остатки кускового сахара, быстро пережевывает и отодвигает чашку на середину стола. После чего тушит половину свечей. Очевидно для придания рассказу большей красочности.

— С давних времен в данной точке пространства, — мужичок глазами указывает себе под ноги. — Именно здесь, существует сотни параллельных миров. Практически все они непригодны для жизни. Но три измерения очень даже ничего. Это твоя Земля, лейтенант. Джинова планета. И, наконец, измерение, где в данную минуту мы все соизволим находиться.

Понемногу отходит тело. Зачесалось правое ухо. Но почесать, а тем более попросить кого-нибудь, не в состоянии. Надо терпеть.

— Ты наверно спрашиваешь, а где же остальные обитатели этой прекрасной планеты?

А вот когда начнет чесаться второе ухо будет совсем тошно.

— Как ни странно это покажется, мы, лейтенант, единственные обитатели. Я и она, — мужичок кивает на длинноногую мертвячку, скромно ковыряющуюся ложкой в стакане. К сожалению ей не досталось сахара. — Именно поэтому о нас не знаете ни вы, так называемые земляне, ни джины. Но мы есть, и с этим фактом необходимо считаться.

О! Кончик носа чувствует свободу. Теперь им можно дергать. Жаль, не умею.

— Между джинами и землянами заключен позорный для вас, землян, договор о взаимном сотрудничестве. Подробности, надеюсь, тебе известны. За подозрительную и грязную возможность управлять жизнью целой планеты земляне платят Джине небывало высокую цену.

А ноздрями шевелить умею.

— Я не говорю о полезных ископаемых, миллиардами тонн отправляемых этим зазнайкам с хвостами вместо ног. Вы, бедные земляне, продаете больше, чем полезные ресурсы. Вы торгуете свободой самоопределения. Грязные подонки, извините дамы, творят с Землей грязные дела, прикрываясь словами о благоденствии. Вранье, чистой воды вранье. Сначала джины не такими были. По мелочам промышляли. Кто за лампу красивую желание исполнит, кто за побрякушку блестящую. А сейчас, видишь, до чего докатились. Миллиарды требуют. А откуда все это берется? Ты никогда не задавал себе этот вопрос, лейтенант Пономарев? Жаль. Почему одни государства купаются в роскоши, а другие вымирают от голода?