Капитан Маргелов не ожидал, что очередной вызов его в штаб дивизии обернется новым назначением. В преддверии назревавших событий должность начальника отдела, НО -2, в задачу которого входило обеспечение комплектования части личным составом и техникой, становилась едва ли не ключевой. Распорядительность молодого офицера и знание местных условий помогли наладить прочные отношения с военкоматами, через которые осуществлялась основная работа в случае мобилизации.
      Как и было предусмотрено планом боевой подготовки, части 8-й стрелковой дивизии имени Ф. Э. Дзержинского в начале июня 1939 года покинули казармы и вышли в летние лагеря. Маргелов вычертил схему: стрелковые полки 151-й, 229-й, 310-й, танковая рота с разведбатом связи и зенитно-пулеметной ротой расположились в лагере «Большевик», в семи километрах от Бобруйска, артполки — 62-й и 117-й гаубичный — в лагере «Западный» на артполигоне.
      1 сентября 1939 года, после внезапного нападения Германии на Польшу, размеренный ритм лагерной жизни сменился напряженным ожиданием: что дальше?
      О вероятности подобных действий Германии И. В. Сталин был информирован еще в начале августа. Сложившиеся обстоятельства, прежде всего позиция Великобритании и Франции, пытавшихся направить устремления агрессора на Восток, рассматривавших гитлеровский режим как основ ной противовес коммунизму, вынудили советское руководство пойти на сближение с Германией и заключить с ней 23 августа договор о ненападении и секретный дополнительный протокол.
      В штабной палатке не было недостатка ни в комментариях, ни в предположениях о дальнейшем развитии событий! Но общее мнение было единым: Польша сама поставила себя в тяжелейшее положение, оказавшись без союзников, в полной изоляции. Особого сочувствия не проявлялось — были в памяти страницы недалекого прошлого, проявленные враждебным отношением западного соседа к Советской России, а затем к СССР, суть которого определили слова «начальника» польского государства Ю. Пилсудского: «Мы не желаем существовать рядом с Советской Россией». Польская интервенция, подкрепленная мощными финансовыми вливаниями и потоками вооружения из Франции и Англии, осуществлялась под лозунгами «Даешь Польшу в границах 1772 года!» и «Да здравствует великая Польша!». Оккупация белорусских и украинских земель в феврале 1919 года, а затем в апреле 1920 года, когда под напором поляков части Красной Армии вновь были вынуждены оставить Минск, Вильно, Киев, Барановичи, Бобруйск, отличалась особой жестокостью.
      18 марта 1921 года в Риге был подписан советско-польский договор, по которому к Польше отошли Западная Украина и Западная Белоруссия. Не вернулись на родину и десятки тысяч военнопленных.
      В секретном дополнительном протоколе к договору о ненападении между Германией и Советским Союзом от 23 августа 1939 года определялось, что «в случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Польского государства, границы сфер интересов Германии и СССР будут проходить по линии рек Наревы, Вислы, Сана.
      Вопрос, является ли в обоюдных интересах желательным сохранение Польского государства и каковы будут границы этого государства, может быть окончательно выяснен только в течение дальнейшего политического развития».
      Сегодня тайны советской дипломатии в тяжелейшее для страны время порой преподносятся несведущему обывателю едва ли не как преступления. Поэтому вновь хотелось бы обратиться к авторитетному свидетельству очевидца происходивших событий — Г. К. Жукова. В «Воспоминаниях и размышлениях» он пишет: «Что касается оценки пакта о ненападении, заключенного с Германией в 1939 году, в момент, когда наша страна могла быть атакована с двух фронтов — со стороны Германии и со стороны Японии, нет никаких оснований утверждать, что И. В. Сталин полагался на него. ЦК ВКП(б) и Советское правительство исходили из ого, что пакт не избавлял СССР от угрозы фашистской агрессии, но давал возможность выиграть время в интересах укрепления нашей обороны, препятствовать созданию единого антисоветского фронта. Во всяком случае, мне не при ходилось слышать от И. В. Сталина каких-либо успокоительных суждений, связанных с пактом о ненападении».
      ...7 сентября штаб дивизии был поднят по тревоге. Комдив полковник Фурсин и полковой комиссар Бурылин были вызваны к командарму 4-й армии В. И. Чуйкову. В этот же день В. Маргелов получил приказ вскрыть конверт. Распоряжение гласило: «Поднять войсковые части на большие учебные сборы по литеру "А"», что соответствовало проведению скрытой мобилизации. Слово «мобилизация» категорически было запрещено употреблять как в устных, так и в письменных приказаниях, что вовсе не меняло сути процесса приведения дивизии в полную боевую готовность.
      НО-2 трудился в поте лица. По существу, отдел, который он возглавлял, и его подчиненные в полках в считанные дни, в условиях строжайшей секретности и скрытности должны были поставить в строй тысячи бойцов и командиров, сотни единиц автотранспорта, расконсервировать весь комплект боеприпасов и вооружения, развернуть тыловые части, медсанбат, хлебозавод, склады ГСМ.
      Но... Маргелов с грустью смотрел на «Сведения об укомплектованности дивизии». Хотя вины за собой капитан не чувствовал, итоги скрытой мобилизации были неутешительны. Цифры говорили о том, что к более-менее серьезным военным действиям страна не была готова. Из запаса так и не прибыло 30 процентов офицеров, в отделениях и расчетах не хватало половины младших командиров. Внушителен недокомплект медиков и техников. Из народного хозяйства так и не поступили 200 машин, не было никакой возможности наладить выпечку хлеба, тылы дивизии растянулись на семьдесят километров, в дивизионе противотанковых орудий — ни одной пушки, нет танков, радиостанций — ничтожно мало, командирских биноклей — всего 150 штук.
      Маргелов с утра до ночи мотался по военкоматам, слал телеграммы руководителям советских и партийных органов в Бобруйск, Рогачев, Жлобин ... Но дело продвигалось «со скрипом» — люди и техника повсеместно были задействованы на уборочной страде. «Государственное задание», так на официальном языке называлось развертывание частей и соединений, явно срывалось. Никто не полагал, что речь идет о подготовке к серьезным военным действиям. Эти настроения хорошо иллюстрируют слова рядового резервиста из колхоза имени Молотова Жлобинского района Петра Афанасьева: «Наш колхоз поработал в этом году хорошо, моя семья полностью до нового урожая обеспечена хлебом, кое-что думаю продать. Я с большой радостью пришел на сбор». К этому надо добавить, что политотдел дивизии получил также расплывчатые указания относительно цели сборов. Но, как и водится, все «формы и методы» политической работы были приведены в действие: под лозунгом «Проявим образцы большевистской организованности!» закипело соцсоревнование, вовсю трудились редакторы боевых листков, стенных газет, бодро звучали марши полковых радиостудий. На политработников возлагалось не только создание комсомольских и партийных организаций в новых подразделениях но и отслеживание неблагонадежных. На «политически сомнительных» (так в одном из донесений. — Б. К.)заводилось особое досье.
      Неожиданно выявился казус: некоторая часть красноармейцев, прибывших из запаса, не была приведена к присяге. Комдив и комиссар поручили ее организацию Маргелову. К этому моменту дивизия вышла в район сосредоточения. Ритуал был торжественным и волнующим и, как сообщала дивизионная многотиражка, «могучее красноармейское "ура" в честь мудрого Сталина, в честь любимого наркома тов. Ворошилова далеко и гулко прокатывалось по сосновому лесу».
      10 сентября 8-я стрелковая дивизия, доукомплектовываясь, начала погрузку в эшелоны. Для переброски соединения к государственной границе их требовалось ни много ни мало 48 единиц. Сразу выяснилось, что железная дорога не способна выдержать такого напряженного графика работы. И все же к исходу 14 сентября части дивизии сосредоточились в районе Большая Раевка — Дубровичи — Конотоп — Пруссы. К этому времени их общая численность, которая по штатам военного времени должна была составлять 16 126 человек, достигла 15 011 человек.
      14 сентября в «Правде» была опубликована передовица «О внутренних причинах поражения Польши». Как выяснилось спустя три дня, она содержала основные положения, которые были высказаны в ноте Правительства СССР, врученной польскому послу В. М. Молотовым 17 сентября:

      «Господин посол!
      Польско-германская война выявила внутреннюю несостоятельность польского государства. В течение десяти дней военных операций Польша потеряла все свои промышленные районы и культурные центры. Варшава, как столица Польши, не существует больше. Польское правительство распалось и не проявляет признаков жизни. Это значит, что польское государство и его правительство фактически перестали существовать. Тем самым прекратили свое действие договоры, заключенные между СССР и Польшей. Предоставленная самой себе и оставленная без руководства, Польша превратилась в удобное поле для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу СССР. Поэтому, будучи доселе нейтральным, Советское правительство не может нейтрально относиться к этим фактам.
      Советское правительство не может также безразлично относиться к тому, чтобы единокровные украинцы и белорусы, проживающие на территории Польши, брошенные на произвол судьбы, оставались беззащитными.
      Ввиду такой обстановки Советское правительство отдало распоряжение Главному командованию Красной Армии дать приказ войскам перейти границу и взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии.
      Одновременно Советское правительство намерено принять все меры к тому, чтобы вызволить польский народ из злополучной войны, куда он был ввергнут его неразумными руководителями, и дать ему возможность зажить мирной жизнью. Примите, господин посол, уверения в совершенном к Вам почтении».

      Советский исследователь майор И. П. Мариевский обстоятельно проанализировал расстановку сил накануне похода Красной Армии в Западную Белоруссию:

      «Польское командование держало все свои силы в оперативных группах численностью до 15 дивизий.
      Белорусский фронт составляли 4 армии и отдельный стрелковый корпус.
      3-я армия действовала на правом фланге в направлении Полоцк — Вильно.
      11-я армия южнее — в направлении Молодечно.
      10-я армия — в направлении Костаново (Дзержинск) — Новогрудок.
      4-я армия — Барановичское направление.
      23-й стрелковый корпус развернут был в Полесье на Пинском направлении и служил связующим звеном между Белорусским и Украинским фронтами.
      Резерв фронта — 29-я стрелковая дивизия.
      Немцы взяли Брест 14 сентября, Белосток — 15 сентября, и поляки вынуждены были перебросить часть сил на эти направления.
      Согласно оперативному плану и директиве фронта (Боевой приказ № 01 от 15.09.39 г.) "ближайшая задача фронта — уничтожение и пленение вооруженных сил Польши"» .

      К тому времени в состав 4-й армии входили 31-й батальон охраны, 8, 55, 143-я стрелковые дивизии, 29-я и 32-я танковые бригады, два батальона связи, армейские части. К окончанию мобилизации в состав армии была включена 122-я стрелковая дивизия. От Смоленска до Минска Белорусский военный округ напоминал человеческий муравейник в котором все было подчинено одному: к началу боевых действий части и соединения должны доукомплектоваться полной штатной численности и иметь все необходимое для успешного выполнения задачи.
      Вряд ли будет уместным назвать поход «военной прогулкой», как это сделал Сталин.
      15 сентября во второй половине дня в район сосредоточения 8-й дивизии приехал командующий 4-й армией В. И. Чуйков. Устраивать разнос дивизионному начальству за очевидные проблемы в укомплектовании он не стал — в других соединениях дела обстояли не лучше. А вот с танками командарм помог, передав в поддержку дивизии 29-ю танковую бригаду. Комдив вздохнул облегченно — будет чем прорывать проволочные заграждения. Переход советско-польской границы был намечен на 5 часов утра 17 сентября в полосе пограничных столбов № 855 — 887 у населенных пунктов Оступ — Дегтяны .
      Едва за командармом захлопнулась дверь, Маргелов стал упрашивать командира направить его в боевой строй. Худо-бедно, но отдел задачу свою выполнил, и Фурсин не стал удерживать капитана в штабе, направил его в разведывательный батальон.
      16      сентября 1939 года Военный совет Белорусского фронта в составе командующего — командарма 2 ранга
      М. П. Ковалева, членов совета — корпусного комиссара Сусайкова, дивизионного комиссара Смокачева, комдива Гусева отдал боевой приказ. В нем говорилось:

      «Товарищи красноармейцы, командиры и политработники!
      Польские помещики и капиталисты поработили трудовой народ Западной Белоруссии и Западной Украины. Белым террором, полевыми судами, карательными экспеди циями они подавляют революционное движение, насаждают национальный гнет и эксплуатацию, сеют разорение и опустошение.
      Великая социалистическая революция предоставив польскому народу право на отделение. Польские помещики и капиталисты, подавив революционное движение рабочих и крестьян, захватили Западную Украину и Западную Белоруссию, лишив эти народы своей Советской родины, и приковали их в цепи кабалы и угнетения.
      Правители панской Польши бросили теперь наших белорусских и украинских братьев в мясорубку второй империалистической войны.
      ...Товарищи бойцы, командиры и политработники Белорусского фронта, наш революционный долг и обязанности оказать безотлагательную помощь и поддержку нашим братьям
      ...Выполняя эту историческую задачу, мы не намерены нарушать договор о ненападении между СССР и Германией.
      Мы не должны допустить, чтобы враги белорусского и украинского народа надели на них новое ярмо. Мы идем не как завоеватели, а как освободители.
      Приказываю:
      Частям Белорусского фронта... перейти по всему фронту в решительное наступление. Молниеносным, сокрушительным ударом разгромить панско-буржуазные польские войска и освободить рабочих и крестьян Западной Белоруссии.

      Начало боевых действий дивизионная многотиражка освещала так:

      «Неожиданный переход, отделяющий светлый социалистический мир от мира нищеты и эксплуатации.
      Красноармейцы с мыслью о Сталине и с мыслью о родине начали резать проволоку».

      Упоминание о проволочных заграждениях не случайно: проделывать проходы приходилось в кромешной темноте под холодным осенним ливнем. Разведчики перешли границу первыми. Внезапность, с какой они действовали, ошеломила поляков, они смогли ответить лишь разрозненной пальбой. Застава была разоружена в считанные минуты. Один поляк был убит, 35 пограничников было взято в плен. Разведчики потеряли ранеными трех человек.
      Так состоялось боевое крещение, которое показало, что не напрасно тренировал Маргелов «мускул, свое дыхание и тело с пользой для военного дела», впитывал боевой опыт командиров, прошедших через горнило Гражданской войны, овладевал секретами меткой стрельбы. И как знать, если бы не этот успех, тяжко бы пришлось бойцам, идущим вослед разведчикам. Ведь никто из них пороха не нюхал, да и в самой организации перехода через государственную границухватало неразберихи. Однако, как бы то ни было, дорога на Несвиж была расчищена. Дивизия без сопротивления двинулась в путь одной колонной, что, конечно, в любой другой обстановке привело бы к непредсказуемым последствиям. Однако Белорусский фронт и по численности войск, и по технике, без сомнения, имел явное преимущество над противником. И все-таки враг огрызался, устрашая на пути засады, обстреливая колонны. В таких мелких стычках разведбат 8-й стрелковой дивизии достиг Несвижа. Установившуюся тишину вдруг прорезали звуки оркестра. Через несколько минут недоумение Маргелова и комбата было рассеяно. Под звуки импровизированного оркестра на дороге, ведущей из города, показались люди в ярких нарядах. Скрываться им более не было смысла — представители прежней власти разбежались. Встреча была радостной, с хлебом-солью, поцелуями и слезами.
      По сведениям местных жителей, гарнизон в Ляховичах был готов защищаться до последнего. Рассказ о том, что произошло далее, записан со слов самого В. Ф. Маргелова:

      « — Василий Филиппович, — обратился ко мне комдив. — Ни о том, какой в Ляховичах гарнизон, ни об обороне поляков сведений нет. Дерзости тебе не занимать. Бери броневик, отделение автоматчиков. Но только, прошу, не лезь на рожон и действуй аккуратно. Город мы должны взять малой кровью. Задача ясна?
      — Так точно! — ответил я.
      — На знакомство с группой и подготовку к выполнению боевой задачи даю один час, а затем — вперед.
      — Есть, — козырнув, ответил я.
      Водитель и автоматчики были не новичками в Красной Армии, и долго объяснять им суть предстоящего не пришлось. На мой вопрос, есть ли у них какие-либо предложения или просьбы, они попросили разрешения взять побольше боеприпасов.
      Убедившись в надежности своих бойцов, я проверил, как они подготовились к выполнению боевой задачи, после чего доложил командованию о том, что через пять минут отправляемся на выполнение задания.
      Получив "добро", мы двинулись в путь. Дорога была Длинной. Спустя некоторое время увидели скелет сгоревшей легковушки, а через несколько километров — взорванную танкетку. Остановились, огляделись. Мост через речушку был свободен. Пролетев его на бешеной скорости, въехали на окраину. Заглушили двигатель. На улицах — ни единой  души. Казалось, город знал, что скоро штурм. Жители попрятались как перед бурей, магазины были закрыты.
      Вдруг, откуда ни возьмись, к броневику подбежал мальчонка лет двенадцати.
      — Вы советские? — спросил он.
      — Да. А ты кто такой? — спросил я.
      — Советские — значит наши. А я местный, — ответил паренек, — зовут Янко.
      — Ладно, Янко, раз ты местный, то и показывай дорогу к ратуше.          
      Мальчонка проворно вскарабкался на переднее сиденье и спустя некоторое время броневик подскочил к ратуше. Поблагодарив хлопчика и пожав ему на прощание руку, я савтоматчиками направился к входу в здание, условившись с водителем о том, чтобы минут через десять он дал из пулемета очередь в воздух.        
      Возле входной двери стояли два полусонных полицейских, которые, завидев нас и броневик со звездой на башне, стали изумленно протирать глаза. Сообразив, что это не сон, они бросили оружие и пустились наутек.        
      Путь в ратушу был свободен, и мы смело шагнули в здание. На первом этаже никого. На втором — тоже. На третьем путь нам преградили два польских жандарма, но направленные дула автоматов поумерили их пыл. Я понимал польский и уяснил, что сейчас у бургомистра идет совет, решавший, как и чем предстоит оборонять городок.
      Связав на всякий случай перепуганных до смерти жандармов, мы ворвались в большую комнату: "Руки вверх! — громко скомандовал я. — Шановне панове! Вы арестованы. Сопротивление бесполезно. Наши войска уже заняли все подходы к городу. Вам, полковник, советую прямо сейчас связаться со своим полком и распорядиться о сдаче частям Красной Армии".
      И тут, в подтверждение моих слов, прогремела длинная пулеметная очередь. Эффект ее был впечатляющим. Трясущимися руками командир полка польских жолнежей взял телефонную трубку и слово в слово повторил в нее мой ультиматум. Мы вывели из ратуши городского голову, начальника полиции, полковника, дав еще для острастки вверх несколько очередей, отправились в обратный путь. Город был занят нашей дивизией без единого выстрела».

      За такие смелые действия впору было представить и участников к боевым наградам, однако поход в Западную
      Белоруссию и Западную Украину в официальных военных сводках именовался как «большие маневры» или «учебные сборы», и ни один из бойцов награжден не был.
      А между тем Маргелов стал настоящим героем дня и дал действенный ответ на вопрос дивизионной газеты: «Кто первым вступит в Барановичи?» — был в авангарде подразделений, освободивших город. В качестве трофеев бойцам давался целый эшелон с хлебом, галетами, мясными консервами. Это было значимым подспорьем — дивизионный хлебозавод так и не сдвинулся с места, а пропитание войск командиры всех степеней должны были организовывать за счет местных ресурсов. Впечатляло и количество захваченного оружия: винтовок — 850 штук, пистолетов — 80 штук, патронов — 15 000 штук, легковых машин — 35, грузовых — 15.
      Из Барановичей дивизия двинулась на Пружаны. Дивизионная разведка в связи с участившимися стычками и нападениями была усилена третьим батальоном 229-го стрелкового полка. Вот одно из боевых донесений командира передового отряда.

      «В д. Стриженец обнаружил небольшую группу конных. При перестрелке они отошли, оставив убитыми 2-х польских улан.
      Разведкой под командой начальника 2-й части штадива капитана Маргелова было установлено наличие мелких групп конницы. В перестрелке ранен один красноармеец».

      Количество раненых и убитых бойцов и командиров Красной Армии в ходе похода долгое время держалось в строжайшей тайне. А между тем такой учет велся. В 8-й стрелковой дивизии убитых — 9 человек, раненых — 21. Возле хутора Михали в белорусской земле схоронили красноармейца Ивана Николаевича Ивлиева, капитана Харитона Матвеевича Авхименко, младшего лейтенанта Евгения Омельяновича Орлова. Русский, белорус, украинец... Все трое погибли от немецких пуль.
      Взаимоотношения с новоявленными союзниками — отдельная тема. 24 сентября части 8-й дивизии переправились через Буг в намерении выйти на демаркационную линию, определенную договоренностью с немецким командованием. Тот самый инцидент, в котором были убиты бойцы и командиры Красной Армии, произошел у местечка Баранки-Велько. Маргелов докладывал: «В 16:00 конный разъезд РБ (разведбата. — Б. К.)был обстрелян пулеметным огнем из немецких танков. Есть убитые и раненые. Бронемашины отбили и подожгли один танк». Взвилась красная ракета, это означало: «Я — свой».
      Немцы принялись извиняться: «Дескать, ошибка получись, думали — поляки». А между тем за местечко Седлец, примерно в ста километрах от Варшавы, едва не разгорелся первый настоящий бой. Командарм В. И. Чуйков требовал: «Добиваться отвода немецких войск настойчиво и с полным  достоинством». Как оказалось, в этот населенный пункт польское командование свезло многое из того, что не досталось немцам. Командующий 4-й армией распорядился; «Принять оставшееся [от поляков] имущество, для чего выслать к 12:00 часам представителя к германскому командованию в сопровождении разведывательного батальона». Представителями были НО-1 майор Концевой и капитан Маргелов, которые и сообщили начальству ландверной дивизии: «Красная Армия займет этот пункт, даже если он не будет освобожден частями немецкой армии».
      Немцы сообразили, что вполне могут обрести неприятности, и более территориальных споров не возникало. 3 октября 1939 года 8-я дивизия стала укрепляться по демаркационной линии. То же самое делали и немцы и как победители с небывалой открытостью шли на контакт с командованием нашей дивизии.
      Это были блаженные дни. Более двух недель Маргелов не снимал гимнастерку, недосыпал и недоедал, проделав с бойцами трехсотверстный путь. И вот теперь — жаркая баня, чистое белье и обильное хлебосольное застолье. Освободители и освобожденные не только говорили на одном языке, но и имели одни традиции. Добрая чарка, отменная закуска, застольные песни, всеобщая нескрываемая радость. Сполна проявились радушие и гостеприимство — извечные качества белорусского народа, разделенного Рижским договором на целых восемнадцать лет.
      Подводя итоги похода, полковой комиссар остановился и на вкладе НО-2 в общую копилку победы: «Коммунист товарищ Маргелов бесстрашно ходил в разведку, неоднократно вступал в бой с небольшими группами и целыми бандами врага». А следом за этим последовала новая, на этот раз довольно «деликатная» задача. Командующий армии В. И. Чуйков, понимая, что другого случая добыть у немцев новейший противогаз может и не представиться, распорядился «изыскать способ его обретения».
      Прямо скажем, задача была не из легких, и комдив поручил выполнить ее Маргелову. Повод для визита к немцам имелся — демаркационная линия была прочерчена, и оставалось лишь поставить подписи на карте.
      Разговор с комдивом проходил с глазу на глаз:
      — Вся ответственность на тебе, капитан. Удачи. Но если попадешься немцам, рассчитывай только на себя.
      Подписание документов прошло без сучка и задоринки. А затем красных офицеров пригласили за стол. Немцы были щедры: водка и вино лились рекой. Произносились тосты за Гитлера, за Сталина... Между тем Маргелов незаметно присмотрел, что в стоящий на отшибе походный сортир периодически наведываются солдаты. Когда застолье было в апогее, капитан притворился захмелевшим и вышел из-за стола. Случай шел к нему в руки — возле будки, переминаясь с ноги на ногу, стоял немец с противогазной сумкой на боку. Удар ножом. Второй удар — тому, кто отправлял естественные надобности. Трупы — в отхожую яму, а противогаз — в машину.
      Стакан водки — под аплодисменты немцев и одобрительные взгляды своих. Дело было сделано. Офицеры уже помышляли о наградах, когда на обратном пути произошло непредвиденное: едва легковушка въехала на небольшой мосток, раздался взрыв.