Автобус был полупустой, я выбрал место у окна. На часах было без четверти пять. В автобусе висел красочный плакат: "Курение - наш злейший враг". Я порадовался за художника. Красочно и убедительно. Особенно беременная женщина с сигаретой.
      - Я вижу, вы плакатик изучаете? Приезжий, наверное? - спросил подвыпивший мужичок с авоськой.
      - Правильно борются, - я кивнул. - А то моду взяли - что хотят, то и делают со своим здоровьем.
      - Конечно, - мужичок вздохнул. - Только ведь со злом, которое у всех на виду, бороться значительно почетнее...
      Люди стали выходить. Автобус завершил свой круг. Мой - продолжается...
      * * *
      Я огибаю выпотрошенные таратайки и в нерешительности останавливаюсь. Не очень-то вежливо прерывать трапезу трех мужчин, даже если эта трапеза состоит из покромсанной вареной колбасы и батареи бутылочного пива.
      Но так как один из них, блистающий отсутствием волос, мой давний знакомый если за точку отсчета принимать день приезда, - я все же решаюсь.
      Он замечает меня сразу, как только я появляюсь из-за ржавого автомобильного кузова. Поговорка гласит: "Всегда садись лицом к воображаемому входу и поближе к воображаемому выходу". Он свою часть поговорки учел. Прожевывая колбасу, сделал знак сотрапезникам, чтобы они освободили один из перевернутых ящиков. Открыл бутылку пива и протянул мне.
      - Освежитесь с нами.
      Я поблагодарил. Сунул руку в карман, вроде за сигаретами. (Но дело было вовсе не в сигаретах. В чем именно - скоро станет ясно.)
      - Как машина? - осведомился лысоголовый. - Лошадка ваша как новая стала. Мы еще тормоза проверили и шины подкача... - Он осекся и озадаченно посмотрел на того сотрапезника, что сидел с краю. Потом добавил:
      - Чего я вам рассказываю-то? Ремонт ведь в присутствии заказчика делали, верно, Валера? Твоя работа...
      Крайний сосредоточенно кивнул. По всему выходило, это и есть слесарь Панфилов. Только не нравилось мне, что врут они хоть и без блеска, но очень дружно. Я-то ожидал, что дело придется иметь с одиноким корыстным слесарем Панфиловым. И теперь решил идти напролом.
      - Ребята, - сказал я, - что же вы милицию в заблуждение вводите? Машина ведь с пятницы у вас стояла.
      Лысоголовый озадаченно посмотрел на меня:
      Какая машина? - На валяйте ваньку, мужики. Моя машина. Ну, использовали вы ее, покатали бабенку по городу, я ж не в обиде. Кстати, я тут хотел пудреницу отдать, она в машине забыла.
      Я заметил, что все трое как-то напряглись.
      - Давай сюда, я передам.
      - Значит, катали?
      - Нет, ты ошибаешься, парень, - наконец сказал средний.
      - Тогда, - к этому моменту я проиграл в уме ситуацию, - этот, как его Барин? Или парнишка его?
      Наверняка это им не понравилось.
      - И про это пронюхал? Не длинный ли у тебя нос, а, дружок? Боюсь, без хирургического вмешательства не обойдется, - сказал, вставая, крайний.
      - Посмотрим, - я тоже поднимаюсь. - Спасибо за угощение.
      Ухожу, не оглядываясь. Снова лезу в карман. Нет, не сигареты меня заботят, а портативный диктофон, я уже о нем как-то вскользь упоминал. Как правило, я использую его по-пижонски, вроде дневника событий, мысли вслух. Но сегодня, пожалуй, он мне по-настоящему пригодился. И хотя магнитофонная запись доказательство не слишком надежное, Сухоручко, я надеюсь, она понравится. В смысле понимания ситуации. У него в кабинете, наверное, они были бы поосторожнее.
      - Стой, парень, - слышится за спиной.
      Они уже успели прийти в себя. Форы у меня метров десять. Но автомобильное кладбище достаточно обширное, до ворот раньше их я не успею. Тем более в беге никогда не бил рекордов - не мой вид спорта.
      Больше всего я опасаюсь подсечки сзади, и потому резко сворачиваю в щель между ржавыми кузовами и мчусь к строительному фургончику, который возвышается над озером мертвого железа. Если дверь в него открыта - им придется здорово попотеть, прежде чем меня оттуда выколупнут. Если нет - хоть плачь.
      По дороге успеваю сбросить диктофон внутрь покореженного запорожца у самого вагончика. Прямо за приборную панель, ощетинившуюся рваными проводами.
      Они слишком увлеклись погоней, чтобы заметить некоторую мою суетливость.
      Напрягаю силы, чтобы одним прыжком добраться до двери служебного вагончика. Рву ручку на себя, рву еще раз, до боли в суставах. Не тут-то было.
      У меня остается еще мгновение, чтобы прижаться к двери спиной и встретить противников, как говорится, с открытым забралом.
      Забрала мне как раз сейчас и не хватает.
      Ближе всех оказывается слесарь Панфилов. Вид у него решительный, что он и торопится доказать. Его кулак идет на стыковку с моей челюстью, но ее как раз в этот момент не оказывается на месте. По инерции он разворачивается чуть боком, и этого достаточно. Надеюсь, все ребра у него остались целы.
      Пока бедняга пытается встать, я записываю одно очко в свою пользу и тут же получаю страшный удар в плечо. Счет ничейный, к тому же слесарь Панфилов встает на ноги. И снова трое против одного.
      Их-то трое. А я один...
      Крайний справа идет наперехват, но я нарушаю правила, выдавив из него локтем запас воздуха. Это не помогает, так как лысоголовый старательно пинает меня кованым ботинком, а слесарь Панфилов продолжает развивать успех, проводя прямой в голову. Тут в самый раз вспомнить фигурное катание. Не в смысле изящества, с которым я принимаю горизонтальное положение, а в смысле замедленных повторов. Чья-то подошва зависает над моим лицом, и так медленно, что я успеваю рассмотреть полустертую подкову и прилипший комок глины.
      Подошва исчезает.
      - Придурок, он нужен тепленький.
      Меня поднимают на ноги, но тут крайний, которого я в самом начале вывел из игры, решает внести свою лепту в виде мощного пинка сзади. Согласно закону физики, я лечу вперед, где меня ждет неумолимая стена вагончика.
      Дальше я путешествую в розовом тумане.
      * * *
      ...Туман наползает на меня, я тону в нем, тону в этих липких густых хлопьях, так и не достигнув дна. Путь мой долог.
      Но вот впереди забрезжил свет. Или призрак света. Желтый кружок с рваными краями. Я не чувствую собственного веса.
      Поднимаюсь и начинаю путь к свету. Мне некуда спешить.
      Желтый кружок нестерпимо режет глаза. Я отворачиваюсь, и снова подступает темнота. А сквозь темноту проступает воспоминание.
      Я ощущаю воспоминание как реальность, ощущаю каждым мускулом, каждым нервом. Тело мое снова приобретает вес, и вот уже вокруг растаяла неопределенность, а я сижу в салоне взятого напрокат "фордика" с забрызганными номерами. Сижу в кресле рядом с водителем и курю сигарету за сигаретой. В машине я не один: моя спутница, прекрасная и гордая, ведет машину.
      Она чуть наклонилась вперед, и я вижу только ее профиль, в котором слились воедино черты испанских и африканских предков.
      За окнами чужой город, где кастильские балконы перемешаны со слепым железобетоном, где бармены вежливы и сердечны, а проституткам нет и тринадцати, где бассейны с лазоревой водой, и так сладостно отдыхать в тени после обеда. Правда, в подвалах некоторых учреждений ломают кости и подключают электроды к половым органам. Есть и такие развлечения. Но это для избранных... Мне, судя по всему, будет уготовано не место зрителя, а участника представления.
      Я в этом городе чужой. У меня чужое имя и чужая биография. И только моя спутница знает, кто я на самом деле. Скорее, не знает, догадывается. Она сбросила туфельки на пол, чтобы удобнее было выжимать сцепление и газ, и теперь они лежат на полу маленькими серебряными скелетиками.
      Я курю сигарету за сигаретой, а она, ни к кому лично не обращаясь, говорит:
      - Скоро можно будет выпрыгнуть. Я приторможу за поворотом.
      Я понимаю, почему она это говорит. Достаточно оглянуться на голубой "Шевроле", который идет следом. В нем крутые ребята, они не будут церемониться, тем более мы морочим им голову уже довольно долго. Кажется, они вычислили нас еще в гостинице, где мы строили из себя двух молодоженов.
      Кстати, так ли уж это было далеко от истины?
      - Я приторможу, - говорит она, - возле бульвара. Там кусты. Если сразу не встанешь, можно отползти в кусты. Они не заметят.
      - Подождем, - наконец говорю я.
      - Нельзя, - она оборачивается, и я вижу ее блестящие глаза. - Мы сейчас попадем на скоростную трассу. Там нам от них не уйти. Наш "форд-фолькон", - она прищуривается, - тропический вариант. Нельзя, чтобы нас остановили, когда у тебя этот. пакет. Тогда конец. И тебе, и моим товарищам.
      Понимаю - она права. Я всего-навсего почтовый ящик. А почтовый ящик должен заботиться о своих адресатах. Тем более когда это нечто большее, чем просто работа.
      - Сейчас приторможу, - говорит она, - приготовься...
      Я откатился в кусты и потом, хромая, дошел куда следует.
      А на следующий день прочел в газете, что тот самый "фордик" с забрызганными номерами, тропический вариант, сбил ограждение на повороте и упал со склона. Он переворачивался и падал вниз, пока не врезался в дерево.
      Чтобы извлечь из обломков тело водителя, машину пришлось разрезать автогеном...
      - Я приторможу, - говорит она, а я пытаюсь ответить ей, что хочу остаться, остаться до того, последнего поворота...
      Но она настойчиво повторяет:
      - Я приторможу. Приготовься.
      И я прыгаю в придорожные кусты. И продолжаю быть рядом
      с ней, до тех пор, пока машина не расплющится о ствол дерева...
      Это бесконечно остается со мной. Вот уже много лет.
      Такие дела...
      Я вновь поворачиваюсь к свету, чтобы преодолеть
      последнюю черту. Уже протянул вперед руку, и она заискрилась в
      нестерпимом желтом свете.
      И услыхал голоса. Где-то позади.
      Голоса назойливые.
      Я невольно останавливаюсь, и вот уже подо мной не пустая бездна. А безликая серая равнина. Очертания равнины проступают, как фотография в проявителе. И очень скоро я понимаю, что это потолок. Обыкновенный облупившийся потолок.
      Я почему-то улыбаюсь. Последний поворот опять ускользает вдали.
      Я лежу на спине, точнее на собственных руках, стянутых сзади веревками. Где-то рядом, вне моего поля зрения, проплывают тени.
      - Надо поднять его на ноги, - произносит одна тень. Довольно хрипло произносит.
      - На ноги не удастся, Гвоздь, - отвечает вторая. - Во всяком случае, до утра.
      - Тогда хотя бы на четвереньки. Хочу с ним поболтать о
      разных пустяках.
      - Попробуй вот это. Со шприцем, я думаю, справишься?
      - Откуда торпеды? Что в них?
      - Барин передал, верное средство, сказал. Минздрав рекомендует.
      - Вот оно что. Ладно, попробуем.
      Я чувствую, распутывают веревки, перевернув меня лицом к стене, закатывают рукав, потом боль укола. Через некоторое время мир теней приобретает реальность. Надо мной склонились двое. Один из них определенно знаком по дискотеке. Тот самый, которого называют Гвоздь. Второй, неведомый, круглолицый, с пергидрольными волосами.
      Мы находимся, по всей видимости, в пустующем доме, из которого давно выехали жильцы. Пол кое-где провалился, а темные прямоугольники на выгоревших обоях напоминали о бывшей мебели. Присутствующие мало похожи на лекарей. Более того, с моего лежачего ракурса смотреть на них было довольно уныло, особенно на их ботинки в метре от моей головы.
      - Ну вот, вынырнул, - сказал пергидрольный, потом обратился ко мне. Хватит валяться, а то разжиреешь.
      Я попытался подняться сначала на локте, потом, опираясь
      на стену, встал на ноги. На удивление, мне это удалось с первого
      раза.
      - Ну что, поболтаем? - спросил Гвоздь.
      Я равнодушно кивнул. Стал растирать затекшие запястья.
      Гвоздь настороженно следил за моими руками. Потом я полез в карман за сигаретами. В самый последний момент вспомнил, что вместо сигарет в кармане раньше был диктофон, а сигареты, увы,
      остались в гостинице, на подоконнике.
      - Какие проблемы? - спросил Гвоздь.
      - Если не трудно, дай сигарету.
      - Конечно, как я сам не догадался. Да ты присаживайся, - он сделал широкий жест, - садись на пол.
      Я отрицательно покачал головой, взял сигарету, прикурил. Вдыхая дым, чувствовал, как проясняется голова, искал выход.
      Выход, по-моему, был один - заорать истошным голосом, как в кошмарном сне, в надежде, что проснешься.
      В принципе с возрастом привыкаешь к быстротечности жизни. И начинаешь воспринимать перспективу без паники. Тут дело привычки. Но одно дело абстрактно не бояться смерти, другое - стоять на ее пороге. Кто знает, что это такое, - тот поймет. Остальным предлагаю поверить на слово.
      - Нам от тебя требуется ерунда, - Гвоздь сплюнул на пол. - Скажи, где пудреницу ту хранишь, и можешь катиться на все четыре стороны. Ты понимаешь, о чем я говорю? Я не ответил.
      - В гостинице?
      Отрицательно качаю головой.
      - В машине?
      Тот же жест.
      - У кореша твоего? У бабы? Где, отвечай?
      - Не дави на нервы. Вам до нее не добраться.
      - Что? А... Да черт с тобой. В принципе что эта пудреница - золотая? Что она доказывает? Без тебя-то? Да и с тобой тоже... Только на упрямых воду возят. Будем тебя перевоспитывать.
      Тут он ткнул меня кулаком в живот. Кулак у него оказался на редкость тяжелый, словно чугунный. Я отлетел к стене и
      закашлялся. Но не упал. Живот свели судороги, и прошло не
      меньше минуты, прежде чем я смог нормально дышать.
      - Ладно, - Гвоздь прикурил две сигареты и одну из них протянул мне, - ты ведь, парень, не Рокфеллер? Думаю, тысчонка тебе не помешает? Плачу валютой.
      - Это что же, - я усмехнулся, - столько стоит пудреница?
      - Догадливый ты, парень. Ну что, по рукам?
      Я кивнул.
      - Ну как? - он внимательно посмотрел на меня.
      Я неопределенно поморщился и промолчал.
      - Хочешь сказать - бабки вперед?
      Гвоздь достал из заднего кармана джинсов бумажник и отсчитал десять бумажек по сто долларов, протянул их мне.
      - Теперь о'кей?
      - Мои документы и все, что вы у меня отобрали.
      - А, это... Они здесь, со мной. Говори, где - и сразу получишь.
      - Поедем покажу.
      - Ты посиди здесь, с твоим здоровьем свежий воздух противопоказан. Мы сами все сделаем.
      - Нет, только вместе.
      - Ты опять за старое?
      - Не прикончи его, Гвоздь, - бросает пергидрольный, - Рано еще.
      - Ничего. Я ему одну штуку покажу.
      Он рывком приближается ко мне и-изо всех сил снова бьет в солнечное сплетение. Второй раз, третий. Я не успел сгруппироваться и плашмя упал на пол. Перед глазами
      взрываются ослепительные круги. Дальше я не чувствую боли.
      И снова розовый туман. Он рассеялся после нового укола.
      - Мы так его избалуем, Гвоздь, - говорит пергидрольный, - и прогорим на лекарствах. Лекарства-то дефицитные, - он хмыкнул. - Следующий раз полегче.
      - Дурак ты, парень, - Гвоздь склоняется надо мной, - впутался в историю. Чем ты Барину насолил - ума не приложу. Впрочем, это его дело. Нам, за наше, заплатили. Я зла на тебя не держу. И ты - не надо. Тут кто сверху - тому и везет, понял?
      - Хватит языком молоть, - перебивает пергидрольный, - темнеет уже.
      - Если бы ты, - Гвоздь распрямляется, - не полез в пекло, а смотался утром из города - дожил бы до пенсии. А теперь...
      - Тогда к чему вся комедия? - спросил я. - Мою судьбу вы, кажется, определили?
      - Ты прав, парень. Только подумай - ты можешь умереть в мучениях. Мы не показали и десятой части того, что умеем. Или легко и быстро. Ведь это тоже не так мало значит.
      - Теперь деловой разговор, - кивнул я.
      Замолчал и посмотрел в окно, ощетинившееся разбитым стеклом. На город уже спускались сумерки, и в их пелене с трудом угадывались очертания полу разобранной крыши соседнего дома.
      Я почему-то вспомнил, как просиживал в юности часами на балконе с книгой до тех пор, пока строчки не начали теряться в подкравшемся вечере. Солнце уже пряталось за дальними кварталами, небо становилось бесцветным и бездонным, а над московскими улицами кружились и перекликались стрижи.
      И вот уже в окнах загорался свет, а я все сидел с книгой на коленях, и на душе было щемяще-восторженно от предчувствия неведомых удач.
      Наверное, это были самые счастливые и безмятежные мгновения в жизни.
      - Хорошо, - сказал я, - остается уточнить одну деталь.
      - А именно?
      - Дневник Бессонова. Как ты за него со мной собираешься расплатиться?
      - Дневник? Какой? Откуда? - насторожился Гвоздь.
      - Бессонов в последнее время вел кое-какие записи. Кстати, и Барин там упоминается. И поверь - в случае чего он попадет в надежные руки.
      - Блефует? - Гвоздь обернулся к пергидрольному.
      Тот пожал плечами.
      - А если нет? - спросил я. - Вам ведь несладко тогда придется. Но за дневник цена особая. За дневник вы проводите меня до шоссе, протрете тряпочкой ветровое стекло и потом долго будете махать вслед платочком.
      - Может, еще букет фиалок презентовать? - поинтересовался пергидрольный.
      - Увы, фиалки отцвели.
      - Пожалуй, тебе стоит снова врезать, - подумав, сказал Гвоздь. - Но уж больно ты уверен. Насчет дневника надо посоветоваться.
      - С кем? - ввернул я.
      - Заткнись, - отрезал Гвоздь.
      Потом обратился к пергидрольному:
      - Надо связаться с Барином. Если дров наломаем - у него разговор короткий.
      И Гвоздь почесал за ухом.
      - Тогда я схожу позвоню, - предложил пергидрольный.
      - Хорошо, - кивнул Гвоздь. - Только давай снова спутаем его веревкой. Жизни в нем еще лет на сорок.
      Веревка была бельевая и стягивала руки невыносимо. А мне в ближайшее время это было вовсе ни к чему. Я снова посмотрел на ощетинившееся окно. Оно меня словно заклинало. Я понял, что мне просто необходимо добраться до этого окна.
      Никогда не подумал бы, что буду так неистово цепляться за жизнь.
      Я встал, скользя спиной по выцветшим обоям. То ли уколы, то ли небольшая передышка, но сил во мне было предостаточно. Лет на сорок, как подметил собеседник. Славный малый!
      Я оторвался от стены и, стараясь, сохранить равновесие, сделал шаг вперед. Гвоздь с интересом наблюдал за мной. Он еще не допер, что впервые за сегодняшний день мне выпало встретиться с противником один на один. И я свой шанс упускать не собирался.
      Гвоздь просто искрился от сдерживаемого смеха.
      - Ну и нравишься же ты мне, - наконец сказал он. - В первый раз вижу парня, который так любит, когда его бьют. А я не могу не сделать человеку приятное.
      Я сделал еще шаг, и он поднялся. На этот раз он просто собирался отшвырнуть меня ударом на место. Лениво размахнулся, снова выбирая солнечное сплетение. И тут все решила доля секунды.
      Я отклонился в сторону, так, что кулак только скользнул по ребрам, и резко боднул его в лицо. Ощущение было такое, словно я раздавил лбом помидор. И эффект похожий.
      Он сначала дернулся назад, потом упал на колени, закрыв ладонями залитую кровью рожу. Я подбежал к окну и об острые осколки вместе с кожей на руках порезал и веревки. Потом обернулся. Гвоздь уже встал на ноги и наступал. Вся рубашка у него была залита кровью, но кулаки сжимал достаточно решительно. Только позже он понял, что я теперь сорвался с цепи.
      Позже, когда, уклонившись от его правой, провел прямой в челюсть. Он ушел в глухую защиту, в глазах его отразился страх, потом ужас. Эти ребята герои, когда нападают стаей или неожиданно. В остальном они начинают метаться, словно крысы. Гвоздь метался по комнате минуты три, пропуская удары и в голову, и по корпусу. А потом, зажатый в угол, просто свалился. Ясное дело, надолго.
      Сам отделался лишь несколькими новыми ссадинами на лице, но на общем фоне они просто затерялись. Я вышел в коридор поискать воды. Как раз у двери образовалась большая лужа - потолок протекал, а последние дни погода была мочливая. Ополоснул в луже лицо - от холодной воды боль ушибов немного утихла. Из-за темноты двигаться приходилось на ощупь.
      В комнате намного светлее - в разбитое окно заглядывала луна. Разорвав рубашку, перевязал порезы на руках.
      Гвоздь понемногу стал приходить в себя. Что-то бормотал, вздрагивая всем телом. Я похлопал его по щекам, и он открыл глаза. Попытался встать, но, уткнувшись скулой в мой кулак, остался на месте.
      - Что вы мне кололи? - спросил я.
      Он попытался промолчать, потом посмотрел мне в глаза, отвел взгляд и замотал головой.
      - Не знаю. Барин передал.
      - Кому твой приятель звонить побежал?
      - Профессору. Ты его знаешь - лысый, что голова, что...
      - Зачем? Что он вам поручал?
      - Сказал - взять пудреницу и женский носовой платочек какой-то. Потом насчет платочка отменил - только пудреницу.
      - Кто такой - этот Профессор?
      - Авторитетный мужик.
      - Что его с Барином связывает?
      - А ничего. Мы поначалу частников потрошили - багажники ломали почем зря. Потом эти частники к нам же в мастерскую - за ремонтом. Прибыльно, да рисково. Не скажу, через кого Барин на нас вышел, - не знаю. Он с Профессором связь держит. В крайних случаях к нам обращается. Зато капусту не жалеет.
      - Ты сам Барина видел?
      - Нет, он всегда шестерку присылает. К Профессору, кстати, тоже. Не доверяет. Хитрый, сволочь. Если мы засыплемся, он пацана уберет - и как отрежет.
      - Откуда ты знаешь Бессонова?
      - Не знаю я его.
      - Не виляй. Прибью.
      - Говорю, не знаю. Только фамилию.
      - Откуда?
      - От Барина приказали - из Питера телеграмму устроить.
      Адрес дали и текст. Вроде бабе его телеграмма. Мол, а ты не плачь
      и не горюй. У меня кореш в Питере, я ему по телефону
      продиктовал.
      - А Громову? Веру Громову знаешь?
      - Кто ж ее не знает? Давно по рукам ходит.
      - Ее убили. В курсе?
      - Нет... Лишнего не возьму.
      Он попытался еще что-то сказать, но глаза у него затуманились, и он обмяк. Все-таки нокаут был основательный.
      Я достал у него из кармана свои документы. Потом, подумав, забрал сигареты и спички. Так, ради пагубной страсти, пошел на воровство. Даже не на воровство грабеж. То-то и оно. Надо было уходить, только я все никак не мог решиться. Наверное, от побоев и уколов голова варила с перебоями. Ноги словно приросли к полу.
      Внизу послышались голоса. Потом два человека стали подниматься по лестнице. Я еще стоял неподвижно, пока они шли по коридору, и только в последний момент вышел из оцепенения и успел отступить в темный угол.
      Луна уже вырвалась из оконного проема, и в комнате было совсем темно. Однако я нутром понял, что первым в комнату вошел лысоголовый. Вторым был пергидрольный. Он затоптался нерешительно в дверном проеме. Лысоголовый наткнулся на лежащего, выругался, достал из кармана фонарик. И только когда желтый лучик прорезал темноту, он вдруг почувствовал опасность и обернулся.
      Он находился в метре от меня, и я с трудом смог его достать. Хотя, как мне показалось, кулак только скользнул по лысому черепу, он грузно осел на пол, и фонарик покатился по
      полу, погас. Пергидрольный метнулся вон, а я подбежал к окну и
      прыгнул вниз, в кусты сирени, умудрившись при этом только
      порвать одежду. Благо был второй этаж.
      Через некоторое время сзади послышался звук, словно сломали сухую палку, и на плечо упала срезанная пулей ветка. Я оглянулся и увидел, как лысоголовый, высунувшись из окна, из пистолета целится куда-то в ночь.
      Но больше он не стрелял...
      5. ВТОРНИК
      - Не дергайтесь, - говорит мне Сухоручко, обрабатывая ссадины на лице. Это совсем не больно.
      - Откуда вам знать? - я морщусь. - Вы такого не испытали.
      - Верно, я ведь не ввязываюсь в дурные истории.
      - Просто у вас для этого недостает решительности.
      Сухоручко улыбается в ответ и бросает тампон в пепельницу.
      - Все-таки лучше было бы показаться врачу, - говорит он. - Как у вас голова, не кружится?
      - Пустяки. Отделался легким испугом. А здесь что, - я подмигиваю, конспиративная квартира?
      - Нет, просто товарищ в отпуске и оставил мне ключи. Цветы, значит, чтобы поливал. После того как вы мне позвонили, я решил - лучше пока не показывать вас в городе. Сначала надо решить, что мы можем выжать из этой ситуации.
      - А вы уверены, что я захочу что-нибудь выжимать?
      Он качает головой, потом спрашивает:
      - Есть хотите?
      - Хочу.
      - Тогда пойдем на кухню. Разносолов не обещаю.
      Он открывает холодильник и, брезгливо морщась, достает оттуда кусок заплесневелого сыра и бутылку кетчупа. Сухоручко и сам мне напоминает этот кетчуп - трясешь, трясешь - ничего, а потом бац - и полная тарелка.
      Оперуполномоченный тем временем хлопает дверцами
      шкафов. Наконец трагически изрекает:
      - Я нашел только макароны. Вы любите макароны? Именно они будут у нас на ужин. Или на завтрак? Четвертый час, как-никак.
      - Сожалею, что побеспокоил. Но странная штука - в этом городе я знаю только ваш номер телефона. И Эдгара. На работе его уже не было, а в общежитие не дозвонишься - постоянно занято. Так что пришлось побеспокоить вас. Наверное, ваша жена была не в восторге, когда я позвонил?
      - Она привыкла. Привыкла к мысли, что она жена сыщика.
      Я это имею в виду.
      Он ставит воду на плиту и садится напротив. Потом говорит:
      - Наломали вы дров.
      - По-моему, этих типов вы можете элементарно арестовать...
      - За хулиганство? Больше ведь не за что. Но только учтите - до суда ваши ушибы заживут. А отделали своего противника вы, судя по рассказу, основательно. Думаю, сломанные ребра - это минимальное. Вот и доказывайте - самооборона это была или превышение...
      - Если честно, я на них заявлять не собирался. Но неужели во всем остальном они чисты и невинны?
      - Вы не представляете, как трудно подобные элементы взять с поличным. Парадоксальная ситуация: преступники - производители и распространители наркотиков и их жертвы-потребители - все смертельно заинтересованы в том, чтобы наркобизнес функционировал. И если даже нам удастся
      выключить из этой системы одно звено, оно все равно сразу же
      восстановится. Почему? Это и есть другая сторона. Что заставляет
      одних добровольно губить себя, а других, за определенную мзду,
      уничтожать своих соплеменников? И учтите, система
      наркомании функционирует и расширяется прежде всего за счет
      молодежи...
      "Им нужны наши дети. Наши общие дети", - вспомнил я
      слова из недавнего сна.
      - Вы ждете от меня ответов на эти вопросы?
      - Просто все сложнее, - он пожал плечами. Несколько лет назад я вел одно дело. Женщине-врачу было предъявлено обвинение по признакам статей 224 часть 3 и 224 часть 2. Она занималась хищением и продажей наркотиков. И когда описывали ее имущество, вот что оказалось: за двадцать лет честной работы она нажила добра столько же, сколько составил ее гонорар за одно хищение. Я ее не оправдываю, приговор был справедливый. Но неужели, кроме нее, никто не виноват? Однако я отвлекся. Давайте работать над нашей ситуацией.
      - Давайте.
      - Значит, все по порядку. Как я понимаю, все началось с того, что вы поселились в доме Бессонова?
      - Немного раньше. С самого Бессонова. Как я понял с их слов, его убили.
      - Если убийство, тут дело серьезное, - Сухоручко задумался. - Но это только версия. А пока что у нас несчастный случай с гражданкой Громовой и полный туман во всем остальном. Как бы окончательно не потеряться в этом тумане.
      - Что же вы предлагаете?
      - Кроме лиц, фигурирующих в вашем рассказе, по сути, исполнителей, есть еще некто Барин. Он, ориентировочно, организатор и руководитель преступной группы. Что известно о нем? Имеет доступ к наркотикам - сам или через третьих лиц. Знает вас в лицо, осведомлен как о вас самом, так и о предпринятых вами действиях.
      - Я не играл в прятки, в принципе за мной несложно было проследить. Кстати, молодой человек в светлом плаще и...
      - От которого вы убежали у дома Громовой? Это наш сотрудник. Стажер.
      - Ну а Георгий Васнецов? Тот самый бывший спортсмен, через которого я попал в эту мастерскую? Помните, рассказывал?
      - Мы проверили. Прекрасное алиби. Был на загородной даче с отцами города, включая мэра и прокурора, играл с ними в теннис. Правда, в субботу вечером посетил дискотеку...
      - Вот-вот, видите.
      - Вместе со своими партнерами по теннису - теми, кто помоложе, конечно. Но был среди них и начальник паспортного стола - надежный парень, я ему доверяю. Он утверждает, что с дискотеки Васнецов не отлучался ни на минуту, ни с кем посторонним не общался - разве только танцевал с девушками. Все вместе в 22.30 вернулись на дачу в тридцати километрах от города, где и находились безвыездно до 8.00 в понедельник. Так что знать, в каком номере вы остановились, с кем встречаетесь, чем занимаетесь, а тем более руководить своими "компаньонами" он не мог. Нет, я уверен, Барин все это время находился где-то очень близко, рядом с вами, здесь, в городе. Судя по его осведомленности относительно вас - человек
      ближайшего окружения. Я бы сказал - самого что ни на есть...
      Сухоручко посмотрел мне в глаза.
      - Эдгар? Перестаньте, - сказал я.
      - Вот видите, и вам пришла в голову эта мысль...
      - Вы ошибаетесь, ничего подобного мне в голову...
      - Если беспристрастно...
      - Я ему полностью доверяю.
      - Вот это я и предлагаю вам сделать.
      - То есть?
      - Прийти и рассказать ему все, как было. В том числе и про диктофон в разбитом "Запорожце". Об этом, видимо, пока никто, кроме нас двоих, не знает. Ведь даже вы мне не описали в точности место.
      - И что дальше?
      - Мы поставим наших людей понаблюдать за гаражом. И посмотрим, что произойдет дальше.
      - Да что я вам, в конце концов!...
      - Если вы уверены, что ваш друг не замешан в этой истории, чего боитесь? Он просто привезет вам диктофон и пленку. А мои люди, которые будут наблюдать, обеспечат его полную безопасность. Или... вы опасаетесь, что он не сможет... или не захочет доставить нам запись вашего разговора с бандитами в целости и сохранности?