Андрей КОСТИН
      ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ ПУТЕШЕСТВУЮЩИМ В ТУМАНЕ
      1. ПЯТНИЦА
      Все началось с кошмара. Вернее, все началось с того, что испортилась погода. Еще вчера стоял ясный солнечный день, но закат был багровый, и сегодня лапы красных сосен уже дрожат на ветру, аккуратные домики рыбачьего поселка подернулись дождливой дымкой, а волны Рижского залива стали набегать на берег со злым шипением. Одна такая волна выкатила к моим ногам огненный осколок янтаря. Он пылал, как уголек, на ладони, и все вокруг казалось еще более пасмурным и унылым.
      И тогда я понял, что отпуск кончился. Оставшиеся десять дней можно провести в Москве, среди городского шума, телефонных звонков и желтых уличных фонарей. Потому что отпуск - это не перерыв между работой, а особое состояние души. И если оно потеряно - ничего тут не поделаешь.
      Но довольно об этом. Речь-то ведь шла о кошмаре.
      Я сложил все вещи в две сумки, отнес их в машину. Потом простился с Ириной Иозефовной, своей хозяйкой, вернув ей ключ от комнаты и пообещав приехать на следующий год, если пришлют приглашение. Она поцеловала меня в лоб, и даже, как мне показалось, немного загрустила. Наверное, у нас все же было некое родство душ.
      ...В зеркальце я видел, как Ирина Иозефовна машет мне вслед. По обочинам на фоне серого неба промелькнули дома поселка, багровые стволы сосен, мальчик на велосипеде, стадо рыжих коров, оранжевый дорожный указатель и светловолосая
      девушка в красном плаще.
      Она обернулась и неуверенно подняла руку. Я не стал тормозить, хотя, быть может, в наших с ней отношениях присутствовало что-то более серьезное, чем самим поначалу казалось.
      Но все дело в том, что в любви у меня никогда не было счастья, да и вряд ли теперь будет. Почему? Об этом в другой раз...
      Машин было мало, и я прошел таможню на границе с Латвией быстрее, чем предполагал. Дорога из отпуска казалась легкой и не утомительной. Рассчитываясь после обеда в придорожной забегаловке, полез в карман за деньгами, и пальцы наткнулись на осколок янтаря. Я расплатился, вернулся к машине, выехал со стоянки, и тут у меня созрела идея. С нее-то, наверное, все и началось. Я решил навестить Эдгара.
      В этой истории он, скорее, не действующее лицо, а перст судьбы, подтолкнувший меня ввязаться в довольно скверные события. Но я не в обиде на него. Знаю, что всегда хотел мне только добра. Как, впрочем, и я ему. Вот почему и решил завезти в Камышевск почти рубиновую каплю окаменевшей смолы.
      Дело в том, что Эдгар курземец, то есть латыш из латышей.
      И за полтора десятилетия жизни в провинциальном Камышевске он так и не сумел убедить себя, что на Земле есть места не хуже Курземе.
      Мне показалось, что своим сентиментальным подарком я
      его немного порадую. Кроме того, мы не виделись почти пять лет. И вовсе не потому, что нам нечего было сказать друг другу. Просто у каждого была своя жизнь.
      * * *
      Серое полотно дороги убегает под капот машины. В разрывах туч появилось солнце, наполняя еще влажный воздух чудесным золотистым свечением. Впереди мелькает указатель: "Лосево. 5 км". Путь мой вьется среди тополей и берез, временами сужаясь и ныряя в радугу поздней листвы и неба. Я открываю окно, и в салон врывается встречный ветер. Он напоен запахами мокрого асфальта, прелой земли и далекого дыма.
      Справа снова указатель: "Камышевск. 12 км". Поворот - и цепь взаимосвязанных событий продолжает раскручиваться.
      В принципе обычная жизненная ситуация. Шаг в сторону - и судьба начинает преподносить милые сюрпризы. Вроде открытого канализационного люка под ногами.
      Сзади появляется золотистый "Мерседес". Некоторое время он идет впритык к бамперу моей машины, то неожиданно выкатываясь влево для обгона, то отставая и прячась за мою спину. Я с опаской слежу в зеркало за этими маневрами, они мне совершенно не нравятся. Судя по вмятине на крыле "Мерседеса", водителю не раз доводилось бывать в переделках. Однако мне подобный опыт ни к чему. Наконец я не выдерживаю и беру ближе к обочине, предоставив противнику широкое поле деятельности. Он идет на обгон. Но, перестраиваясь, так резко виляет вправо, что я бормочу подходящий к случаю эпитет и выжимаю тормоз.
      "Мерседес" уносится вперед, а я некоторое время прихожу в себя.
      * * *
      Догнать "Мерседес" удается километра через три. Именно в тот момент, когда он пытается повторить проверенный на мне маневр с голубым "Запорожцем". Водитель микролитражки, видимо, не принимает правила игры и, вместо того чтобы отстраниться и уступить дорогу, продолжает пыхтеть и дребезжать, перекрывая единственную полосу.
      Силы явно неравные.
      "Мерседес" сигналит и начинает по осевой обходить соперника. До этого момента я - зритель. Но происходит непредвиденное. При повороте золотистую машину бросает вправо, она задевает "Запорожец" и тормозит, микролитражка заваливается в кювет, а я, опоздав на мгновение, раскалываю фару о бампер "Мерседеса".
      Для одного раза этого многовато.
      Достаю сигареты, прикуриваю, вылезаю из машины.
      Судя по всему, мы когда-то родились в сорочках. Я прихожу к этой мысли, убедившись, что два других участника аварии живы и невредимы. У "Мерседеса" сильнее прежнего помято крыло. "Малыш" отделался разбитым капотом.
      Однако водитель "Запорожца" был совсем другого мнения. С достоинством плюнув под ноги, он сообщил:
      - Этот подонок нам за все ответит. Угробил такую машину...
      Я не мог понять, какую из трех он имеет в виду.
      - Так нахально врезаться, - он покрутил седой головой.
      - Я видел, как все произошло. У меня тоже разбита фара.
      - Ну и хрен с ней, с твоей фарой. Возьми еще вот это в придачу. - он плюнул под ноги.
      Его гневную физиономию заливал пот, который по вискам, носу и подбородку стекал на застиранную клетчатую рубашку.
      Подошел владелец "Мерседеса".
      - Гоша, - кивнул он нам.
      - Вот подонок, - пот сильнее заструился по вискам хозяина "Запорожца", другого слова нету. Ты ж меня таранил!
      - Не надо ругаться, - Гоша обвел нас спокойным взглядом.
      - Нет, ты посмотри, - седой дернул меня за рукав, - ты посмотри, что этот леший наделал. Смотри, смотри.
      - Уже видел, - я отодвинулся. - Правда на вашей стороне. Одного только не пойму: зачем...
      - Я же не отпираюсь, что виноват, - несмотря на незавидное положение виновник вел себя с завидным достоинством. Пусть ГАИ акт составит, справки об аварии выдадут - и все расходы по ремонту вашей колымаги я на себя возьму. Только шуметь не надо.
      Старик обиделся. Наверное, он считал, что его транспортное средство заслуживает другого определения.
      - Что касается вас, то вообще-то надо было соблюдать дистанцию...
      - Надо себя на дороге прилично вести, - разозлился я.
      - Однако, - Гоша улыбнулся, - семь бед - один ответ. Меня в городе все знают, замолвлю за вас словечко в автосервисе. Они вам мигом все поправят. И расходы - за мой счет.
      - Обойдусь как-нибудь.
      - Да что вы, не сердитесь. Считайте это взаимной услугой.
      - В каком смысле взаимной?
      - Видите ли, мне никак нельзя сейчас права терять. Поэтому при разборе постарайтесь быть объективным. Ведь это его
      "Запорожец" меня подрезал, когда я на обгон пошел.
      - Я в такие игры не играю.
      - За несколько "франклинов" он себе вторую такую же тачку купит, - Гоша достал бумажник и вынул из него пачку стодолларовых купюр. - А если по закону так у него машину ржа сожрет, прежде чем он страховку получит. Если вообще такие колымаги кто-нибудь страхует...
      Старик с интересом наблюдал за нами и теперь снова потянул меня за рукав:
      - Слышь, парень, а ведь правда. Пусть только деньги вперед даст. А там, кто его знает, может, и вправду я подставился.
      - Катитесь вы... - я махнул рукой. - Надо ГАИ вызвать.
      * * *
      Когда все необходимые процедуры остались позади, Гоша подцепил "Запорожец", и мы отправились в гараж. Там он исчезает в глубине длинного серого здания, смахивающего не то на конюшню, не то на заброшенный склад.
      Седой продолжает потеть и озираться по сторонам. А я решаю пройтись среди поржавевших выпотрошенных таратаек, которыми заставлен двор гаража.
      Краска на кузовах облупилась, и рыжий металл осыпается ядовитой пылью от малейшего прикосновения. Асфальт под ногами весь потрескался, трещины проросли пожухлыми стеблями полыни. Зрелище довольно унылое, я останавливаюсь. Один из ржавых остовов вдруг скрипит и неожиданно оседает, подняв облако пыли. Его обломки задевают соседние груды лома, и мне кажется, что на
      мгновение все автомобильное кладбище приходит в движение.
      За спиной слышатся хлопки испуганных птичьих крыльев.
      Наверное, шум напугал крылатых обитателей свалки.
      Минут через десять ко мне подходит Гоша. Вместе с ним - мужчина лет сорока пяти с блестящей, словно отполированной лысиной, в черном, забрызганном краской халате.
      - Тут такое дело, - Гоша кивает на спутника, - нужного механика уже нет. На выходные уехал на рыбалку, вернется в понедельник. Согласитесь подождать? Заодно, я договорился, вам профилактику сделают. В качестве компенсации за потерянное время. Вы ведь не местный, как я понял? - спрашивает он.
      - Да, приехал к приятелю.
      - Значит, подождете?
      - Раз другого выхода нет...
      Лысоголовый всем своим видом показывает, что другого выхода действительно нет.
      - Скажите, откуда я могу позвонить?
      - Там, справа на стене, телефон, - он машет в сторону открытой двери.
      Седьмой час. У меня мало надежд застать Эдгара на работе. Но три долгих гудка, и он снимает трубку.
      - Привет, - говорю я, - хочу свалиться тебе на голову.
      - Слушай, - Эдгар немного растягивает гласные, - я совсем недавно тебя вспоминал. Это хорошо, что ты приехал.
      - Собираюсь погостить до понедельника. Найдешь мне приют?
      - Не волнуйся, что-нибудь придумаю. Где ты находишься?
      Я объяснил.
      - Слушай, тогда садись на пятый автобус. Через три
      остановки буду тебя ждать. Еще успеем выпить по чашечке кофе...
      На прощанье Гоша сигналит, снова вспугнув чьи-то быстрые крылья, и говорит:
      - Если заскучаете, приходите на стадион. Теннисные корты, тренажеры, сауна. Охрану я предупрежу, скажите им - Георгий Васнецов пригласил. Я - помощник мэра по спорту и туризму.
      Выхожу через ржавые ворота и на мгновение останавливаюсь. Город обволакивал меня, как полуденный сон. Он приникал к земле здесь, на окраине, повторяя своими улицами изгибы оврагов, таившихся под зарослями серой крапивы, и где-то там, ближе к центру, вставал на четвереньки блочными многоэтажками. Кривая улица карабкалась на пригорок, а на углу стояла обезглавленная церковь красного кирпича, с заколоченными фанерой окнами и безысходной вывеской: "Склад".
      К краснокирпичной стене прилепилась покосившаяся палатка, в которой торговали сигаретами и всякой ерундой.
      * * *
      В автобусе нещадно наступали на ноги и просили прокомпостировать талоны.
      Город вливался в меня своими голосами.
      - Он, говорит, артист, а сам всю жизнь в клубе, на баяне...
      - Разве датская колбаса - это колбаса? А окорок? Где вы раньше видели окорок без жира?
      - Да куда ты со своей сумкой прешь? Не на митинге...
      - Доктор, объясняю, это не грыжа. Откуда ей взяться, грыже-то...
      - Вы, гражданин, локти при себе держите... Что значит, вам моя грудь мешает? Никому не мешает, одному ему...
      - Говорят, на фабрике зарплату хозяйственным мылом выдают... Теперь будут мылом закусывать, без всякого предварительного застирывания...
      Город возвращался с работы по домам, квартирам, коммуналкам, койкам в общежитиях, чтобы затаиться до утра. Он обволакивал меня и сам оставался бесстрастным...
      * * *
      Через четверть часа мы уже сидели под продуваемым ветром полосатым тентом летнего кафе. Еще только смеркалось и сквозь поредевшие узоры деревьев проглядывал раскаленный шар заходящего солнца.
      Эдгар был таким же, как пять лет назад, когда провожал меня в аэропорту Шереметьево. Мы рассчитывали скоро встретиться вновь. Но незаметно прошло слишком много лет...
      В оправдание могу сказать - я всегда помнил об Эде...
      - За границу больше не ездишь? - Эдгар прикуривает сигарету. У него дурная манера постоянно держать сигарету в уголке рта. От этого один глаз всегда щурится, и лицо приобретает брезгливое выражение.
      - Нет. Медкомиссию не прошел.
      - Понятно... А я всегда, как кино про шпионов смотрю, тебя вспоминаю.
      - В кино все выглядит по-другому.
      - Конечно. Это я так, к слову. А чем теперь занимаешься?
      - Работаю в журнале...
      Сумерки продолжают наступать на город, улицы постепенно пустеют. Я рассказываю историю с аварией, и когда дохожу до того места, что машина будет готова только в понедельник, Эдгар перебивает:
      - Подожди. Еще кофе, пожалуйста, - обращается он к официанту.
      - Мы уже закрываем, - невозмутимо отвечает официант.
      - Пойдем ко мне? - предлагает Эдгар. - Я имею в виду лабораторию. Там, заодно, подумаем, где тебе сегодня ночевать. Я ведь сам после развода в общежитии...
      - Хорошо. В лабораторию, так в лабораторию.
      Мы идем по сумеречным улицам, и наши шаги тонут в шорохах города. В глубине тусклого неба уже замерцали первые звезды. С реки потянул промозглый ветерок. Я поднял воротник плаща. Мы дошли до моста и остановились. Облокотились на чугунные перила, посмотрели, как под мостом проплывает баржа.
      Вода чуть рябила, и на ней отражались зеленые огоньки фонарей. Мы перешли мост и стали взбираться по крутой улочке. Эдгар дымит очередной сигаретой, лицо у него сосредоточенное. Словно хочет что-то сказать и не решается.
      - Вот мы и пришли, - он сворачивает к высокому дому, который будто гвоздь торчит посреди пологого провинциального городка. - Наша гордость. И кому в голову пришло построить институт здесь, а не где-нибудь в столице?
      - Так ведь он же был засекреченный, вот и прятали подальше.
      - Он и сейчас засекреченный, - кивает Эдгар, - только всем уже наплевать. И слава Богу. Работаем как городская больница.
      Оборудование ведь такое, что и в Москве нет.
      На проходной Эдгар показывает удостоверение, объясняет, что я с ним, и нас пропускают. Лаборатория Эдгара находится на седьмом этаже. Мы прошли через двери с вывеской "Биохимическое отделение", и я окунулся в запахи, присущие всем лабораториям.
      Эти запахи никогда не вызывали у меня бурной радости - слишком они напоминали о стоматологическом кабинете или операционной.
      Эдгар приоткрыл дверь в кабинет. Там за столом сидела по-мальчишески худенькая девушка в белом халате и печатала на машинке. Она казалась совсем молоденькой, и, если бы не злоупотребляла косметикой, я бы принял ее за подростка.
      - Марина, - крикнул Эдгар, - пора начинать, вам не пришло это в голову?
      - Да, да, иду, - ответила она на удивление низким голосом и улыбнулась. Улыбалась она искренне.
      - Сейчас серия опытов, Эдгар обернулся ко мне. - Рабочего дня не хватает. Ты извини, я должен...
      - Давай. Мне тоже интересно, чем ты занимаешься.
      Эдгар вошел в лабораторию и склонился над клеткой с белыми крысами. Потом приоткрыл дверцу и ловко вытащил одну.
      - Пора бы уже, - сказал он, глядя на часы. - Две минуты осталось. Тут главное - все вовремя.
      Мне стало скучно. Я прошелся вдоль клеток, остановился у окна. Лежавший под нами город погрузился в темноту, лишь переливались далекие и близкие электрические огни.
      - Ты ведь охотник? - спросил Эдгар.
      - В некотором роде.
      - Не мог бы мне крысу укокошить? Терпеть не могу сам.
      - Нет уж, уволь. Я ружейный охотник.
      Эдгар вздохнул.
      - Давайте я, - сзади неслышно подошла та самая худая девушка, которую я видел в кабинете.
      Отработанным движением она умертвила крысу, потом приколола тушку к пробковой подстилке и стала делать надрезы.
      - Это еще что, - Эдгар покачал головой. - Иногда в одной серии приходится убивать не меньше сотни экземпляров.
      - У тебя тут можно курить?
      - Не рекомендуется. Пойдем в кабинет. Кстати, там ты сможешь сегодня переночевать. А завтра утром будет гостиница. Я договорюсь, чтобы тебя оформили, будто ты приехал в институт в командировку. Иначе сдерут втридорога, как за пятизвездочный отель.
      На моем лице, наверное, было довольно ясно написано, что я об этом думаю.
      - Ладно, шучу, -он злорадно ухмыльнулся. - Устроим
      тебя в тепле и уюте. Один приятель живет за рекой в большом
      собственном доме. От тетки остался. И почему другим такая
      роскошь?
      Лаборантка на секунду подняла голову и внимательно посмотрела на нас.
      - Слушай, старик, - я замялся, - а это не свинство? Ты хотя бы приятеля своего предупредил.
      - Зачем? К ним в общем запросто. Дом большой.
      - Ну, все-таки...
      - Могу дать ключ от своей комнаты, - девушка снова
      посмотрела на нас, - мне ведь всю ночь дежурить.
      - Марина, не узнаю, - Эдгар развел руками, - что про вас после этого подумают соседи?
      - Я им объясню: помогла, мол, милому, тихому старичку.
      - Дожил... - вздохнул я.
      - Ничего, - глаза у нее были как у кошки, опрокинувшей банку молока, старенький, да ладненький.
      - Пожалуй, нам пора, - Эдгар потянул меня за рукав.
      В коридоре на полу лежал раздавленный таракан.
      - Языкатая у тебя лаборантка, - сказал я уже в лифте.
      В ответ Эдгар только крякнул.
      * * *
      Мы снова шли по ночным улицам. Роса смочила плиты и теперь они блестели в свете фонарей. С реки поднимался туман. Над фонарями кружили ночные бабочки. У Эдгара снова появилось сосредоточенное выражение. Словно в уме подыскивает слова.
      - Выкладывай, - говорю я, - не тужься.
      - Просто через час мне надо будет вернуться в институт. Лаборантка новенькая, до этого в клиническом работала.
      - Не слишком ли ты ее опекаешь? - я подмигнул.
      - Ее недавно к нам перевели. Неопытная. Но, он многозначительно посмотрел на меня, - рекомендовали...
      - Чья-то родственница?
      - Нет, кажется. Но связи у нее есть.
      - Внебрачные?
      - Ну и шутки у тебя.
      Дальше мы шли молча. В затихших домах светились разноцветные окна. За каждым из них были люди, своя жизнь, свои радости и огорчения. Эти люди спешили по утрам на работу, вывешивали во двориках белье, молча ужинали перед телевизорами и храпели по ночам. Тут кто как умеет.
      Их мир, как в эпицентре, рождался за этими окнами и выплескивался в город, становясь чем дальше, тем призрачней и условней. Это ерунда, что мы обжили планету. Обжить планету так же невозможно, как и любить вкупе все человечество. Мы мельтешим в жизни каждый сам по себе и каждый на своей делянке. И самое обидное - общие у нас только стены, которые нас и разделяют. А что говорит стенка стенке? Вот именно...
      Эдгар останавливается.
      - Мы пришли, - он кивает на серый забор. Расстояния не московские. Тут живет мой приятель. Бессонов. Хороший парень.
      * * *
      Старый дом затаился в глубине яблоневого сада.
      Остановившись у калитки, я окинул его взглядом. Они были очень старыми - и дом и сад. Черные бревна дома лоснились вековой усталостью. Эта же усталость лежала на ветвях бесплодных старых яблонь и на выщербленных ступеньках крыльца.
      Пока я шел от калитки, казалось, насквозь пропитался ветхостью.
      Среди ветвей шелестел ветер. Было одиннадцать часов.
      Эдгар позвонил в дверь. Замок щелкнул, и дверь приоткрыли. Узкая полоска света легла наискось на крыльцо и затерялась в
      глубине сада.
      - Кто там? - спросила женщина.
      Дверь была на цепочке.
      - Нина, откройте. Это я, Эдгар.
      - Вы не один? - спросили за дверью.
      - Со мной товарищ.
      Я почувствовал себя неловко.
      - Да, да, сейчас, - растерянно сказала женщина, и полоска света стала шире.
      - Нина, мы не поздно? - спросил Эдгар, заслоняя собой дверной проем. - А где Бессонов? Неужели уже спит?
      Из-за его плеча я увидел в сумраке коридора огромные серые глаза. Огромные серые глаза, тонкую шею и чуть вздернутый носик. Женщина смотрела на нас и кусала пухлые губы.
      - Вы проходите... - она отступила дальше.
      - Так где Бессонов? Не разбудим? - снова спросил Эдгар.
      - Его нет. Мы вчера... В общем, это не важно. Он не был со вчерашнего вечера. Ушел прогулять собаку. И не вернулся.
      - У него были на это причины? - улыбаясь, спросил Эдгар.
      - Да, - женщина почему-то посмотрела на меня. - Небольшая семейная размолвка. Но вы проходите, - повторила она.
      - Дела-а... - Эдгар почесал затылок. - Что ж, ладно. Поищем счастья в другом месте.
      - Вы уходите? - она встрепенулась.
      - Тут такая ситуация, - Эдгар кивнул в мою сторону, - надо товарища переночевать устроить. Думал, может, к вам. Но раз так вышло...
      - Почему же? - женщина сделала шаг навстречу. - Пожалуйста,
      оставайтесь, - она опять посмотрела на меня. - Одной не хочется...
      Не уходите, ладно? Куда же вы на ночь глядя?
      - И то верно, - Эдгар покачал головой. - А Бессонову я завтра на работе скажу...
      Женщина как-то неопределенно скривила губы.
      - Мне пора, - Эдгар вдруг засуетился. - Лаборантка неопытная. Вы ее знаете. Марина Афанасьева. Та, что у Бессонова раньше работала.
      - Значит, она к вам перешла? - женщина сморщила уголки глаз.
      - Да, ко мне. Ставка свободная...
      - Она милая девушка, часто у нас бывает... Кстати, вы видели сегодня Бессонова на работе?
      - Сегодня? - Эдгар задумался. - Не припомню. Что за день сумасшедший! И сейчас тороплюсь. Спокойной вам ночи.
      Я кивнул в ответ и улыбнулся. В этот момент я еще не представлял, насколько его слова будут далеки от истины.
      Женщина закрыла за Эдгаром дверь. Я немного удивился той тщательности, с которой она задвигала засов и накидывала цепочку. Наверное, есть что прятать, подумал я. Потом снял плащ и мы прошли в гостиную. Возле каждой двери Нина пыталась пропустить меня вперед.
      * * *
      Комната обставлена со вкусом, но, вероятно, еще в прошлом веке. С тех пор мебель не только не меняли, но, как я подозреваю, не переставляли. Я увидел у окна глубокое кожаное
      кресло и с удовольствием плюхнулся в него. В последний момент,
      правда, мелькнула мысль, что этот музейный экспонат рассыплется
      подо мной и я окажусь в весьма неудобном положении. Но Боливар
      выдержал такую нагрузку.
      - Разучился много ходить, - объяснил я. Женщина откинула со лба волосы и вопросительно посмотрела на меня:
      - Ужинать будете?
      - Если честно, умираю с голоду.
      - Тогда сейчас что-нибудь соображу.
      - А вы составите мне компанию?
      - Почему бы нет? Я все равно ложусь поздно.
      Нина вышла, а я встал и подошел к массивному книжному шкафу. Судя по корешкам, он был набит только специальной литературой. На одной из полок за стеклом стояла фотография мужчины и женщины. Мужчина демонстрировал внушительный волевой подбородок и хорошо развитый плечевой пояс. А женщина была та самая, с серыми глазами, высокая, с распущенными темно-русыми волосами.
      На фотографии она смеялась.
      Я вернулся в кресло и взял с подоконника один из журналов. Он оказался медицинским.
      Через некоторое время Нина внесла поднос и поставила его на низенький столик на колесиках. Наверное, мы готовим с ней по одной поваренной книге: яичница с ветчиной - самое распространенное блюдо в моем меню.
      - Боюсь, что пересолила, - говорит Нина.
      - Напротив, в самый раз.
      - Может, выпьете? В баре есть водка.
      - Нет, спасибо.
      - Как знаете. Хорошая водка - "Смирнофф". Бессонову часто делают подарки он многим помогает.
      Я невольно смотрю на фотографию за стеклом. Нина замечает это:
      - Много лет назад, на Рижском взморье, когда еще не нужны были никакие визы, чтобы туда поехать. Свадебное путешествие.
      Я склоняюсь над тарелкой и молчу, не зная, как продолжить разговор.
      - Не напускайте на себя удрученный вид, - вдруг говорит Нина. - В общем мы довольно давно чужие друг другу. Так, редкие перемирия... Это, - она машет рукой в сторону фотографии, одно из них.
      Я делаю два-три движения вилкой и наконец говорю:
      - Сегодня утром еще был на берегу моря. Ездил туда в отпуск.
      - Было хорошо?
      - Чудесно.
      - Да, это чудесно, когда можно уехать, и не только на взморье. Все время кажется, что где-то там, - она неопределенно взмахнула рукой, - другая жизнь. Но почему только там?
      - Всюду одинаково.
      - Всюду? - она усмехнулась.
      Я пожал плечами. Потом посмотрел в окно.
      - Хорошо-то как. Завидую. Тишина, покой...
      - Как в могиле, - резко отвечает она. - Теперь - кофе или чай?
      - Лучше кофе.
      Нина собрала грязные тарелки, а я опять подошел к окну. Начался дождь. В темноте было видно, как качаются ветки яблонь, словно деревья машут черными крыльями.
      В соседней комнате скрипнули половицы.
      Я резко обернулся, и в этот момент начали бить часы... Они стояли в прихожей, высокие напольные часы с тяжелым маятником за толстым выпуклым стеклом. И они пробили все двенадцать раз, и каждый удар откликался глухим эхом в этом пустом старом доме.
      Не успел отдрожать звон последнего удара, вошла Нина. Она поставила на столик две чашечки кофе и блюдце с нарезанным лимоном, села напротив. Мне показалось, что глаза ее как-то странно блестят.
      - Я сделала крепкий. Вы любите крепкий кофе?
      - Да, я люблю очень крепкий.
      Первый глоток был обжигающе горьким. Нина умела варить кофе.
      Где-то в глубине дома хлопнула дверь.
      - Сквозняк, - предположил я.
      Нина сидела неподвижно.
      - Старые дома всегда полны шумов, - я откинулся в кресле, - потрескивает дерево, скребутся мыши...
      Над нашими головами на втором этаже дома что-то со звоном упало на пол.
      - Это не мыши, - она прикусила губу.
      Я прислушался. Продолжения не последовало, только в дымоходе завывал ветер.
      - Что же это такое?
      Нина пожала плечами.
      - У вас нет кошки? Или собаки?
      - Собака. Кокер-спаниель. Бессонов забрал ее с собой.
      - Тогда, может, ваш муж вернулся? Незаметно?
      - Я же закрыла дверь на засов.
      - Ах, да. Значит, надо проверить.
      Наверху опять что-то упало и покатилось по полу. Женщина замерла в кресле, сжав тонкие пальцы в кулаки.
      - Идемте, - наконец опомнилась она. - Только учтите, вы сами меня об этом просили.
      Мы прошли по темному коридору и стали подниматься по скрипучей лестнице.
      - Лампочка перегорела, - раздраженно сказала Нина, - теперь только на втором этаже можно включить. Как подниметесь - сразу направо.
      На верхних ступеньках я увидел, что дверь в одну из комнат на втором этаже чуть приоткрыта, а через щель в коридор льется сиреневатый мягкий свет. Дверь колебалась, попискивая в петлях, словно раздумывая. - захлопнуться или нет. Я дотронулся до плеча женщины, знаками попросив остановиться. А сам на цыпочках стал подходить ближе.
      Вдруг, перед самым моим носом, дверь захлопнулась, и будто вибрация прошла по всему дому.
      Нина щелкнула выключателем.
      - Что за чертовщина? - спросил я, когда зажегся свет.
      - Сквозняк, - сдержанно сказала женщина. Через дымовые трубы.
      - А разве такое бывает? - я улыбнулся. - Вот не подумал бы...
      Осмотрел обе комнаты на этаже. Одна, угловая, была почти
      пустая - старенький диван, большое старинное зеркало и два
      стула.
      - Для гостей, - пояснила Нина. - У нас часто кто-нибудь ночует. Дом большой, а с жильем не у всех...
      В кабинете хозяина дома на полу валялся стаканчик для карандашей, а сами карандаши разлетелись во все стороны. Один из них выглядывал из-под кресла.
      - Наверное, когда пыль вытирала, - наморщила лоб
      Нина, поставила на самый краешек.
      - Неустойчивое равновесие, - кивнул я.
      Она собрала карандаши, и мы вышли в коридор. Тут я заметил странную деталь - все двери были с врезными замками.
      - Раньше что - коммуналка? - спросил.
      - Нет, - она махнула рукой. - Жила сумасшедшая тетка. На заре ее туманной юности тут произошла какая-то кошмарная история - не знаю подробностей. Что-то связанное то ли с удушением, то ли с отравлением. Короче, тетка к старости, а было ей уже лет девяносто, сдвинулась по фазе. И утверждала - тот, давнишний покойник только ждет своего часа, чтобы объявиться. - Нина рассказывала со вкусом. - Наверное, тетка прожила не безгрешно. Вот и врезала замки - чтобы оттянуть неизбежную встречу. Кстати, оставила она сей мир довольно странным для ее возраста образом - но это уже другая сказка. Старый дом без легенд - все равно что неделя без выходных. Слава богу, завтра суббота...
      - А это что? - я подошел к маленькой, в пол человеческого роста, двери и подергал за ручку.
      Дверца была заперта.
      Нина пожала плечами:
      - Кладовка. Всякий хлам. Не помню, где ключ... Хотите взглянуть?
      - Нет, не стоит.
      - Пора ложиться спать, я вас замучила. - Нина устало помассировала виски. Постелю вам в угловой комнате.
      * * *
      В угловой комнате было два окна. Я завел часы и откинулся на подушку. Сквозь стекла в комнату лился призрачный лунный свет. Серебристая дорожка пересекала комнату и отражалась от большого старинного зеркала.
      Я лежал и слушал, как шумит сад.
      Несмотря на усталость, сон накатывал на меня вол нами, и большую часть времени я провел в каком-то забытьи. По овалу двигались вперемежку люди и звери. Каждое мгновенье кто-то вырывался из толпы и исчезал в розовом мареве, которое окружало нас. Это ритуал, понимал я, и пытался остановиться. Но толкали в спину, и я продолжал бежать в безумном хороводе. Наконец пелена лопнула, и я оказался на краю лестницы. На ступеньках сидела женщина, почти девочка, спрятав лицо под черным капюшоном. Я попытался обойти ее, но она встрепенулась и откинула капюшон. Ее глаза оказались совсем близко. Неестественно близко. Блеклые старушечьи глаза, разделенные породистой тонкой переносицей. Из черных складок одежды выскользнула худая белая рука и загородила мне дорогу. Я шагнул ей навстречу, прошел сквозь нее и всплыл из кошмара, чтобы