Социологические опросы того времени свидетельствовали, что пресса в целом и журналисты в частности пользовались, в отличие от органов власти, депутатов и политиков, наибольшим доверием у населения.
      За обладание этим мощным рычагом влияния и развернулась настоящая битва между исполнительной и законодательной властями.
      Формальным поводом для открытия "боевых" действий послужил острый конфликт между газетой "Известия" и Верховным Советом, точнее его спикером Р. Хасбулатовым. Газета несколько раз публично уличила его во лжи. В Верховном Совете началась шумная кампания за ревизию демократического Закона о печати. Фактически речь шла о попытке введения цензуры в виде "наблюдательного совета".
      Нужно было думать о защите.
      Трудности вовлечения президента в борьбу за прессу состояли в ток, что, по моему мнению, Ельцин в то время недооценивал опасности со стороны Верховного Совета не только для прессы, но и для демократии вообще. Ему казалось, что и с Р. Хасбулатовым и с Верховным Советом можно договориться. И он постоянно шел на маленькие уступки, а это только разжигало аппетиты Хасбулатова. Мне звонили главные редакторы, журналисты, деятели культуры и все в один голос говорили: президент утратил чувство опасности, он шаг за шагом отдает власть Хасбулатову. Возможно, Ельцину давало уверенность и спокойствие то, что он крепко, как ему казалось, держал в руках контроль над силовыми структурами. Последующие события, и в частности предательство тогдашнего главы ФСБ Виктора Баранникова, входившего в круг самых близких президенту людей, показали, что вера в людей без стойких убеждений, а призванных в команду по формуле "лично предан" себя не оправдывает.
      В силу своего "политического происхождения" и политического опыта, большая часть которого приходилась на советский период, Б. Н. Ельцин никогда не испытывал особых симпатий к журналистам. Мне думается, что он так до конца и не осознал, что СМИ стали самостоятельной политической силой, с которой нужно и считаться, и работать. К некоторым известным деятелям из мира прессы и телевидения он испытывал тайное недоверие, полагая, что они работают на Горбачева. Принято связывать скандальное отстранение Егора Яковлева от должности председателя телевизионного канала "Останкино" с тем, что на него "накапал" О. Галазов, лидер Северной Осетии, обвинивший телевидение в раздувании национальной вражды. Однако стремительность расправы с Е. Яковлевым и оскорбительность формы отставки свидетельствовали скорее о том, что обида на него долго тлела. Попытку убедить президента отменить или изменить свое решение, кроме меня, предпринимали Гайдар, Полторанин, главный редактор "Известий" Голембиовский. Мы опасались, что отстранение Е. Яковлева, человека известных демократических убеждений, нанесет ущерб президенту в среде СМИ. Но наши усилия не увенчались успехом. Через некоторое время президент все-таки осознал, что допустил бестактность, и в косвенной форме попросил извинение. Однако Е. Яковлев извинений не принял.
      Даже в моменты опасности приходилось прилагать немалые усилия, чтобы убедить Б. Н. Ельцина встретиться с журналистами. Такого рода встречи нередко переносились, а иногда и вовсе отменялись. Летом 1992 года конфронтация с Верховным Советом достигла опасных масштабов. Конституционный суд выступил с предупреждением об угрозе конституционному строю. Резко активизировался Руцкой, который все больше отдалялся от президента, сближаясь с деятелями "Гражданского союза", за которым маячила фигура Горбачева. В ночь с 22 на 23 июня непримиримая оппозиция провела шумный и агрессивный митинг около телевизионного комплекса "Останкино". Произошли столкновения с милицией. Ощущение реальной опасности возникло, когда на одном из московских заводов была объявлена стачка, носившая явно выраженный политический характер с лозунгами против политики Ельцина. Горячие головы из оппозиции открыто призывали к кампании гражданского неповиновения.
      Президент просто вынужден был еще раз оглядеться вокруг себя и провести "инвентаризацию" сил поддержки. При помощи М. Н. Полторанина удалось провести встречу президента с руководителями средств массовой информации, которая в немалой степени способствовала взаимопониманию демократической прессы и президента.
      Формальным поводом для встречи послужило "Обращение руководителей средств массовой информации к президенту России". О его подготовке мне было известно заранее.
      "Выступить с этим обращением нас вынуждает беспрецедентная, близкая к печальному завершению кампания по удушению свободы слова и печати... Предотвратить его с Вашей помощью - цель данного обращения. Речь идет уже не только о свободе слова и печати, но и о твердых, неукоснительных гарантиях нашего дальнейшего демократического развития", - говорилось в Обращении.
      13 июля 1992 года его подписали двадцать видных деятелей российских СМИ.
      На следующий день я передал это Обращение лично президенту. Еще через день оно было опубликовано в прессе.
      Сценарий встречи прорабатывался пресс-службой вместе с Полтораниным, который в тот период пользовался абсолютным доверием президента. В порядке подготовки встречи я переговорил со многими из авторов письма. Все оказалось значительно сложнее, чем я предполагал. Недоверие к власти было уже столь сильно, что оно распространялось и на президентскую ветвь. Газеты, конечно же, прежде всего опасались попасть под контроль Верховного Совета, но и в отношении президента у главных редакторов уже были подозрения.
      Основания для таких подозрений были. Журналистов настораживала слишком уж активная деятельность М. Н. Полторанина, который, в сущности, и не скрывал своего амбициозного плана создать "суперминистерство" Федеральный информационный центр России (ФИЦ). Он даже мечтал наделить ФИЦ правом законодательной инициативы. М. Полторанин говорил о "программе государственной поддержки информации и печати", а журналистам не без основания слышалось: "государственного контроля". У Полторанина был уже подготовлен и проект Указа президента по этому вопросу. Проект Указа предусматривал, помимо прочего, и передачу Федеральной информационной службе огромной недвижимости.
      Борис Николаевич нутром почувствовал тут опасность. Указ мог бы поссорить его с демократической общественностью, которая и слышать не хотела о государственном контроле. Видимо желая перепроверить свои опасения, президент дал мне ознакомиться с проектом Указа, попросив ничего не говорить Полторанину. Проект Указа откровенно напугал меня. От него веяло холодом государственного монополизма в области СМИ. Думаю, что, желая создать мощный блок газет в защиту президента, М. Н. Полторанин перестарался. Получилась Демьянова уха. На следующий же день я в самых решительных словах высказал Борису Николаевичу свои опасения. В результате Указ подвергся решительной переработке. Все эти закулисные маневры сказывались на подготовке встречи с главными редакторами, усложняли мои отношения с Полтораниным.
      Тем не менее 16 июля эта встреча состоялась. Прошла она достаточно сумбурно, и я остался ею недоволен. Отчасти тут была и вина президента. Едва усевшись в кресло, он тотчас же объявил, что времени у него всего час. Журналисты так долго ждали этой встречи, так многое хотели сказать президенту, что это их сильно обидело.
      И все-таки встреча свою роль сыграла. Главные редакторы в откровенном разговоре, а временами и в споре с президентом, сумели донести до него всю озабоченность общества и интеллигенции возможностью коммунистической реставрации. Даже сама острота этого разговора, похоже, импонировала Ельцину.
      Впоследствии такие встречи повторялись не раз, и по предложению президента их стали проводить не в торжественном Екатерининском зале, где сами стены с их царственной позолотой как бы приглушали остроту и откровенность дискуссии, а в одном из ближайших загородных особняков на улице Академика Варги, в так называемом особняке АБЦ. (Между прочим, это тот самый особняк, где в августе 1991 года, накануне путча, собирались члены ГКЧП.) Встречи с журналистами здесь проходили в достаточно непринужденной обстановке при минимуме протокольных условностей. После официальной части разговор переносился за стол и часто затягивался.
      Несмотря на все трудности и проблемы, период 1992- 1994 годов был самым плодотворным в отношениях президента с прессой. Потом в силу целого ряда обстоятельств отношения президента с главными редакторами усложнились. Прежде отбоя не было от желающих принять участие во встрече с президентом и даже приходилось как-то ограничивать число участников, чтобы встреча не превращалась в обширное собрание. Но к концу 94-го года желающих откровенно поговорить с президентом становилось все меньше и меньше. Под всякого рода благовидными предлогами некоторые главные редакторы стали уклоняться "от чести". Думаю, что главная причина была в том, что все заметней становилась "смена пейзажа" в верхних сферах власти. Чуткая пресса, может быть, раньше других начинала свой собственный политический маневр уже с прикидкой на президентские выборы 1996 года. Похоже, что кремлевский адрес уже не всем казался самым перспективным.
      Но были и привходящие обстоятельства. Главных редакторов, имеющих, разумеется, четкое представление о собственном достоинстве, стала раздражать некая "необязательность" в отношениях с пресс-службой. Договоришься с главным редактором об интервью, даже по-дружески заполучишь предварительные вопросы... а потом интервью либо многократно переносится, либо аннулируется. Заметно упал и интерес к получению эксклюзивного интервью. Главные редакторы жаловались на риторичность и повторяемость текстов и приемов. Что касается встреч, то и их характер претерпел изменения. Они стали носить менее дружеский и более назидательный характер, чего журналисты совершенно не приемлют.
      На последнюю организованную мною уже в начале 1995 года встречу с главными редакторами не пришли лидеры журналистского корпуса И. Голембиовский и В. Старков. Владислав Андреевич Старков, человек прямой и независимый, когда я стал его "пытать" о причине, не лукавя и не прячась за благовидные предлоги, прямо сказал: "А что я там услышу нового на ваших встречах? Поговорим, и все останется как прежде". Для меня слышать это было тем более огорчительно, что возглавляемая им газета "Аргументы и факты" продолжала оставаться на демократических позициях. Все это наводило на невеселые размышления. К тому же В. Старков был прав.
      Глава 4
      В ЛАБИРИНТАХ РЕШЕНИЙ
      Осень 1992 года была очень сложной для президента. Хотя атака Верховного Совета на средства массовой информации была частично отбита, а президент получил в лице подавляющего числа газет, а значит, и в общественном мнении основательную точку опоры, политические опасности подстерегали его со всех сторон.
      Главная была - непрекращающееся падение производства, резкое падение уровня жизни миллионов россиян, а следовательно, и сокращение социальной базы поддержки политики Ельцина и Гайдара. Были предложения создать президентскую партию, которая могла бы стать для него реальной опорой. Однако Ельцин по-прежнему отвергал эту идею. На влиятельный в то время директорский корпус он не мог опереться. В оппозиции к президенту, по данным массового социологического опроса в 36 регионах России, находилось 26% директоров и 41% руководителей колхозов и совхозов. Это была огромная и организованная консервативная сила. Многие попросту выжидали, тем окончится схватка Ельцина и Хасбулатова.
      В этой обстановке в московской политике огромное значение приобрели политическая интрига и аппаратная игра. Вот почему в тот период много споров велось по кадровым вопросам. Демократы ревниво следили за переменами в окружении президента, нередко воспринимая тактические перестановки как угрозу курсу реформ. Помню, сколько опасений было высказано демократической прессой по поводу назначения Г. С. Хижи на пост вице-премьера. Поначалу его сочли чуть ли не "троянским конем" ВПК. А между тем его рекомендовал Б. Н. Ельцину Анатолий Собчак. Немало острых стрел летело в сторону тогдашнего руководителя Администрации президента Юрия Петрова, который в демократических кругах считался консерватором. При встрече главные редакторы упрекали президента и за то, что он согласился на назначение зам. министра иностранных дел бывшего главу советского комсомола Б. Н. Пастухова. Думаю, что сегодня многие из этих упреков не возникли бы, но тогда в политически перегретое время большее значение имело не то, является ли человек профессионалом своего дела, есть ли у него опыт работы, а к какому лагерю он принадлежит, какое у него политическое прошлое, кем он был при Брежневе или Горбачеве.
      Ельцину приходилось вести сложные маневры, чтобы поддерживать оптимальный баланс между молодыми демократами и опытными функционерами. Время показало, что многие из бывших "номенклатурщиков" вполне вписались в демократический пейзаж. Мы как-то забываем о том, что все мы дети и жертвы нашего общего тоталитарного прошлого и что сама КПСС была крайне неоднородна. В последние особенно годы в ее верхнем слое начала формироваться критическая масса вполне либерально мыслящих людей, многие из которых сегодня лояльно работают на демократическую Россию.
      Нужно сказать, что малочисленная команда президента часто проигрывала команде Р. Хасбулатова. Хасбулатов собрал в своем ближайшем окружении "тертых" аппаратчиков из бывшего Общего отдела ЦК КПСС. Сильные кадры были взяты и из аппарата М. С. Горбачева. По нашим подсчетам, на Хасбулатова работало не менее одиннадцати человек из команды В. Болдина, бывшего первого помощника Горбачева.
      В ближайшем же окружении президента аппаратный опыт имели лишь тогдашний первый помощник В. В. Илюшин и глава Администрации Ю. В. Петров. Их сил явно не хватало, чтобы уследить за калейдоскопом событий. Тем более что и тот и другой обеспечивали главным образом административные нужды президента. Для того чтобы держать руку на пульсе большой политики, у них просто недоставало времени и опыта.
      Что касается В. В. Илюшина, то он был "вброшен" из провинции в московскую политику сравнительно недавно, почти не имел связей с московской политической элитой. Вкус к большой политике к нему пришел позднее. Для того чтобы играть политическую роль в команде президента, ему нужно было вначале преодолеть политический монополизм Г. Э. Бурбулиса, а затем и вовсе вытеснить его из окружения президента. В отличие от Бурбулиса В. В. Илюшин предпочитал политических позиций не занимать, убеждений не декларировать, на телевидении не показываться, интервью не давать. Его политический нейтралитет, отсутствие четких политических контуров, настораживали, иногда вызывали раздражение, но, с точки зрения интересов президента, в сущности, это было неплохо. У первого помощника при всех кренах президентской лодки оставалась возможность при необходимости спокойно маневрировать и в центре, и даже левее центра. Но это качество Виктора Васильевича я смог оценить не сразу. Я не помню, чтобы В. В. Илюшин поссорился с кем-нибудь из реальных или потенциальных противников президента. В этом отношении у него был своего рода талант. Он поддерживал хорошие рабочие отношения и с А. Руцким, и с Р. Хасбулатовым, и с Н. Рябовым даже в периоды самой яростной их конфронтации с президентом. Но, видимо, именно эти качества "нейтрального" игрока и ценил в нем президент. Это давало уверенность в том, что в момент, когда президенту требуется совет, первого помощника не подведут ни страсти, ни поспешность, ни политические симпатии. При разговорах об Илюшине после событий октября 1993 года журналисты часто задавали каверзные вопросы. Например, о его особых отношениях с Юрием Скоковым. Или почему в списке ближайших сподвижников Б. Н. Ельцина, подлежащих интернированию и суду, подписанном А. Руцким 3 октября 1993 года, не было его фамилии?
      Но это риторические вопросы, на которые необязательно было отвечать.
      На любом крутом вираже, когда другого человека могло "занести", Илюшин умел сохранить устойчивость "маятника Фуко". В политике это ценное качество. Президент хорошо отзывается о нем в своей книге "Записки президента". Однако в демократических кругах это его свойство вызывало настороженность. Не знаю, любил ли Борис Николаевич Илюшина, но, безусловно, ценил за высочайшую аппаратную компетентность, за способность быстро выполнить поручение, дать нужную информацию. Но в том, что касается политики, Виктор Васильевич предпочитал не высказывать идей, не формулировать предложений. Как правило, он присоединялся к мнению президента. Умел делать это не суетно, соблюдая достоинство. В отношении Ельцина к Илюшину сказывалась многолетняя привычка: ведь В. В. Илюшин вырос под крылом Ельцина с комсомольской должности в Свердловске до одного из самых влиятельных лиц в государстве. Видимо, Ельцину импонировала и закрытость первого помощника, его неяркость, умение держаться в тени. Я заметил, что В. В. Илюшин никогда не осмеливался шутить при Борисе Николаевиче и всегда придерживался сухого административного тона. Думается, он по-своему страдал от этой системы отношений. При всей кажущейся близости это были отношения президента и высшего чиновника. И Илюшин, кстати, сам любил подчеркивать это. Но, по-видимому, он все-таки остро завидовал тем действительно сердечным и неформальным отношениям, которые имелись у Ельцина с Коржаковым. Отчасти это предопределяло неизменное соперничество между первым помощником и главным телохранителем. Когда у президента "отняли" Коржакова, Борис Николаевич остро переживал это. Некоторое время даже есть в одиночестве ему пришлось привыкать, ибо за многие годы привык делить трапезу именно с Коржаковым. С В. Илюшиным президент, насколько мне известно, расстался достаточно спокойно, во всяком случае внешне.
      Вообще, президент не любил ярких людей рядом с собой. В этом он напоминал актера. Ему хотелось, чтобы весь блеск рампы, все аплодисменты принадлежали только ему. В отношении политического успеха он был страшным ревнивцем. Это проясняет многие нюансы его взаимоотношений, в частности, с Ю. Лужковым, В. Черномырдиным, С. Филатовым, позднее с А. Лебедем. Ему не нравилось, чтобы кто-то выступал из его тени.
      Итак, возвращаясь мысленно в тревожные дни осени 1992 года, повторю еще раз: команда Р. Хасбулатова явно переигрывала президентскую рать. Нам приходилось догонять события, реагировать на упреждающие, часто очень точно рассчитанные ходы Хасбулатова. Причем реакция Кремля нередко носила декларативный, "лингвистический" характер, облекаясь в форму не политических действий, которых требовали демократы, а президентских выступлений или заявлений пресс-секретаря. Если бы не контроль над силовыми структурами, который президент взял на себя после августа 1991 года, то, боюсь, политическую битву за власть демократы в 1992-1993 годах проиграли бы. Тот факт, что в октябре 1993 года президенту все-таки пришлось прибегнуть к "последнему аргументу королей" и вывести к Белому дому танки, в сущности, говорит о том, что политическую партию мы проиграли.
      В этой связи хотелось бы напомнить один из частных, но показательных эпизодов, который говорит о неопытности к неготовности к реальной борьбе тогдашнего окружения президента.
      5 августа 1992 года Президент России отбыл в отпуск в Сочи. С ним, по уже установившейся традиции, уехали А. В. Коржаков и В. В. Илюшин. У остальных помощников появилась возможность тоже взять недельки две каникул. Поскольку я заступил на службу в Кремле всего три месяца назад, отдых мне еще не полагался. Я остался в Москве на связи.
      11 августа в сводках новостей прошла информация о предстоящем в Москве Совещании товаропроизводителей. Особого значения я ей не придал. Может быть, оттого, что несколькими днями ранее президент встречался с одним из главных организаторов совещания Ю. Гехтом и даже предложил Е. Гайдару выступить на совещании от лица Правительства.
      Все это внушало спокойствие.
      Но на следующий день мне позвонил один из знакомых журналистов и спросил, знаком ли я с документами и проектом заключительной резолюции Совещания товаропроизводителей. "Документы носят резко антиправительственный и антипрезидентский характер. Вы что там ушами хлопаете?" - резковато спросил журналист.
      Я забеспокоился. Насторожило и то, что участники совещания стали усиленно распространять информацию о возможном участии Б. Н. Ельцина в их встрече. Все мои попытки связаться с президентом в Сочи и узнать о его отношении к совещанию не увенчались успехом: "прикрепленный", сидевший на телефоне, отвечал: президент на корте... президент купается... президент отдыхает. Я был еще новичком в команде и не знал, когда можно настаивать, а когда нет.
      Между тем в вечерней сводке зазвучали еще более тревожные ноты. Сообщалось, в частности, что директорское лобби на Совещании будет требовать "сильного правительства народного доверия". В переводе на более простой язык это означало, что Совещание товаропроизводителей может стать детонатором требований "свалить" правительство Гайдара. Присланные мне из "Интерфакса" проекты документов Совещания подтверждали эти подозрения. Показательно, что ни в Администрации президента, ни в Службе помощников никто этими документами не располагал.
      Крайне обеспокоенный, я позвонил главному редактору "Известий" И. Н. Голембиовскому и попросил о помощи. Игорь Несторович обещал провести "журналистское расследование". Не знаю, кто его вел, но с поразительной оперативностью в газете появилась публикация, проливающая дополнительный свет на эту закулисную интригу. Фактически совещание организовывал Верховный Совет. С благословения Хасбулатова в Москву вызвали 2,5 тысячи участников (главным образом, работников Советов) и пытались представить это номенклатурное собрание как гневный голос всей индустриальной России.
      На следующий день, собрав все имевшиеся у меня сведения, я направил в Сочи фельдъегерской почтой записку для Бориса Николаевича:
      "...есть основания предполагать, что за Совещанием товаропроизводителей кроется серьезная подножка, если не провокация против Гайдара, а косвенно и против Президента. Само название - "Совещание товаропроизводителей" - лишь ширма. Директоров заводов там не более одной трети. В первоначальном проекте резолюции Совещания говорится о том, что Правительство ведет геноцид против собственного народа. В телефонном разговоре со мной А. И. Вольский сказал, что ему удалось убедить организаторов смягчить резолюцию. Однако и в новом варианте она звучит как ультиматум Гайдару".
      Мне лично с президентом по этому вопросу поговорить так и не удалось. Во время отпуска Борис Николаевич всегда как бы выпадал из системы связи с помощниками. Но через В. В. Илюшина он уполномочил меня сделать соответствующее заявление. На следующий день (в разгар работы Совещания) оно было опубликовано практически всеми центральными газетами.
      "...Ни в какие переговоры с кем бы то ни было по поводу своего участия в Совещании товаропроизводителей Президент не вступал. Он не намеревался и не намеревается участвовать в этом собрании... Президент не знаком с документами этого Совещания, и последствия его решений лежат всецело на ответственности его организаторов".
      Резко и единодушно атакованное демократической прессой, Совещание товаропроизводителей, задуманное как демонстрация мускулов Хасбулатова и промышленного лобби против экономической реформы, съежилось, как проколотый воздушный шар. Гайдар на него, естественно, не поехал.
      Эпизод с Совещанием товаропроизводителей, замысел которого мы чуть было не проглядели, наглядно продемонстрировал, насколько несовершенной была в службе помощников система "раннего оповещения" президента об опасностях. Да и позднее я не раз с огорчением видел, что журналисты подчас оказывались и более информированными, и более политически прозорливыми, чем мы. Неадекватной была и система связи с президентом. Нередко помощники президента вынуждены были вести разговор через охранников или "прикрепленных". Иногда информация проходила и в ту, и в другую сторону в неполном или даже искаженном виде. При таком посредничестве теряются важные политические нюансы, снимается острота, теряется драгоценное время.
      В сущности, в работе службы помощников не было определенной системы. Были привычки, традиции и перекосы, родившиеся в период "бури и натиска" под влиянием обстоятельств или сугубо личных свойств участников. В условиях расширявшейся политической ответственности президента нужен был более четкий регламент, сочетающий демократизм и порядок. Если от частного переходить к общему, нужно было бы глубоко переосмыслить систему подготовки и принятия политических решений. В противном случае мы можем еще и еще раз столкнуться с ситуацией наподобие эпизода отмены президентского визита в Японию.
      Он настолько поучителен, что мне хотелось бы остановиться на нем поподробнее.
      Напомню, что дело происходило осенью 1992 года.
      * * *
      Многие расценили в свое время инцидент с отменой визита в Японию в свете известного представления о "непредсказуемости" Бориса Ельцина.
      На самом же деле решение президента (действительно, не очень элегантное по форме) непредсказуемым было лишь внешне. Ошибка состояла, видимо, в том, что он позволил увлечь себя позитивными перспективами визита, тогда как такие перспективы изначально были более чем сомнительными. Ошибка, уже чисто техническая, состояла в том, что он до последнего оттягивал заявление об отмене поездки, тогда как лучше было бы это сделать раньше или вообще не планировать ее в связи с территориальной проблемой.
      Я не исключаю, что тут сказались и определенные психологические моменты. Еще очень живо было соперничество с М. С. Горбачевым, и, возможно, президент Ельцин хотел "сработать" на японском направлении лучше, чем его предшественник. Ельцин действительно стремился разрубить гордиев узел и вывести из тупика российско-японские отношения. На волне трудных, но ярких политических побед 1991-1992 годов ему казалось, что он найдет неожиданную формулу, некое чудесное решение. Воспоминание о мощном и успешном визите в США в какой-то мере затмевало реальные трудности на японском фланге.
      Хотя по мере приближения визита сомнения Б. Н. Ельцина все увеличивались, машина подготовки визита продолжала крутиться на основании подписанного президентом еще 19 августа (то есть почти за месяц до предполагаемого визита) распоряжения "Об организационных мероприятиях в связи с официальным визитом Президента РФ в Японию и Республику Корея". Уже был утвержден состав делегации: С. А. Филатов, А. В. Козырев, Г. Э. Бурбулис, Ю. В. Петров, В. В. Илюшин, П. С. Грачев, П. О. Авен, послы в Японию и Республику Корея - Л. А. Чижов и А. Н. Панов.
      Политическая часть распоряжения о подготовке визита свидетельствовала о том, что президент рассчитывал сдвинуть отношения с восточным соседом с мертвой точки и создать реальную атмосферу добрососедства и сотрудничества. Предполагалось подписать Итоговый политический документ, который фактически ликвидировал бы нездоровое и противоестественное состояние "ни войны, ни мира" между Японией и Россией. Это могло бы создать совершенно новую политическую и экономическую атмосферу во всем Азиатско-Тихоокеанском регионе. В качестве жеста доброй воли Россия намеревалась вывести свой военный контингент с Южных Курильских островов. В распоряжении президента содержалось указание Министерству обороны предоставить соответствующий график до начала визита. Однако в распоряжении не содержалось никакого намека на "алгоритм" решения территориальной проблемы.
      В порядке подготовки визита в японскую столицу уже неоднократно, как это принято, выезжали представители Службы безопасности и Протокола Президента, мощные транспортные самолеты уже перебросили в Токио тяжелые, бронированные "ЗИЛы", уже известен был день и даже час, когда Б. Н. Ельцин, большой любитель спорта, побывает на матче по национальной борьбе "сумо", уже промерены и проверены были все изгибы маршрута... А президент все еще маялся бессонными ночами, не находя главного, политического смысла своего визита. Безошибочного решения, похоже, и не было.
      Высказывалось много противоречивых суждений о причинах отмены визита. Но, на мой взгляд, истоки этого политического скандала следует искать не в ситуации осени 1992 года, а раньше, когда сам Ельцин, вероятно, и не предполагал, что судьба сделает его Президентом России.
      И в этом качестве он в какой-то мере был вынужден "платить" и за внешнеполитические просчеты Горбачева. Начиная с Берлинской стены и добровольного ухода тогда еще СССР из стран Восточной Европы, где у нас были мощные политические, военные и экономические позиции, у зарубежных политиков начало формироваться крайне опасное представление о том, что от Горбачева, если его очень сильно похвалить за заслуги перед демократией, можно получить бесплатно не только Берлинскую стену, но и значительно больше. Демократическое крыло российской общественности в этот период тоже находилось под влиянием ряда достаточно абстрактных идей, возникших как реакция на прежний жесткий курс во внешней политике СССР. Демократическая пресса камня на камне не оставила от сталинской внешней политики, отвергая в ней не только все тоталитарное, но и то, что было обусловлено реальными национальными интересами.
      В этом свете легче понять японцев, занявших очень жесткие позиции в преддверии визита Б. Н. Ельцина в Японию. "Если русские так легко уступают свои мощные бастионы на Западе, почему бы им не отдать крохотные острова на Востоке?" - так, похоже, рассуждали в Токио. И эта внешнеполитическая логика Японии вполне укладывалась в логику "мирной капитуляции" во внешней политике Горбачева. Осуждать за это японских дипломатов было бы фарисейством. Другое дело, что в Японии вовремя не уловили ни разницы между идеалистом Горбачевым и прагматиком Ельциным, ни перемен в политической психологии России.
      Борис Ельцин, может быть, и был изначально готов пойти на передачу островов японцам во имя мощного притока японских капиталов. Но он уже не мог сделать того, что в свое время мог делать Горбачев. К этому времени идеология "мирной капитуляции" была на излете. Сознание, что Россию обсчитали на Западе, оборачивалось жесткостью по отношению к Востоку. Ельцину отдать крохотные острова стало много труднее, чем Горбачеву - всю Восточную Европу.
      Ко времени запланированного визита Ельцина в Японию единства "партии и народа", которым можно было бы оправдать все, что угодно, уже не было.