- Надо еще жестче, - отозвался президент. Смысл его высказываний состоял в том, чтобы "не размазывать ситуацию", а "немедленно арестовать выпущенных по амнистии". Президент был настроен очень решительно. Он нажал на кнопку пульта и тут же при нас стал говорить с В. Ф. Ериным: "Нужно немедленно провести аресты. Вы знаете кого", - сказал он, не называя фамилий.
      Мы слышали все ответы Виктора Федоровича, поскольку президент не считал нужным скрывать от нас разговор и у него было включено звуковое переговорное устройство. Ерин отвечал, что приказ готов выполнить, но что ему нужно официальное согласие нового Генерального прокурора Ильюшенко.
      - Согласие будет, - коротко сказал президент и отключил связь.
      Президент велел срочно вызвать Г. Сатарова, который находился в Государственной думе у И. П. Рыбкина, и и. о. Генерального прокурора А. Ильюшенко.
      К самому концу нашего разговора в кабинет вошел В. Илюшин, который был где-то на выезде. Он всегда крайне ревниво относился к тому, что кто-то приходит к президенту и говорит с ним без его ведома. Очевидно, его предупредил, позвонив в машину, что мы у Бориса Николаевича, и он срочно вернулся.
      У меня нет никаких сведений по поводу того, что произошло после отъезда президента из Кремля. Весь день мы ждали свидетельств того, что приказ Ельцина будет выполнен. Но время шло, а вестей не было. Уже поздно вечером с дачи я позвонил друзьям в "Интерфакс" и, не раскрывая причин своего интереса, спросил, нет ли у них каких-либо новостей. Ожидаемых новостей не было. Не было их и утром. Сработали какие-то механизмы торможения, и приказ Ельцина был либо блокирован, либо отозван.
      У меня, впрочем, имеется вариант разгадки этой запутанной ситуации. Возможно, что между Б. Н. Ельциным и И. П. Рыбкиным изначально существовала некая договоренность с учетом интересов председателя Государственной думы...
      И. П. Рыбкину, незадолго перед этим избранному на весьма сложный пост спикера, крайне важно было утвердиться в качестве независимого лидера этого органа. В свою очередь, президента крайне раздражала возможность проведения парламентского расследования обстоятельств, приведших к мятежу октября 1993 года. Он опасался, что такое расследование вновь обострит политическую жизнь и помешает заключению Меморандума об общественном согласии, которого он очень добивался... Между тем Государственная Дума 16 февраля уже приняла постановление "Об утверждении состава комиссии по расследованию событий 21 сентября - 4 октября 1993 г.". В нее вошли ряд непримиримых противников Ельцина. Все это неминуемо привело бы к новой жесткой конфронтации с Государственной Думой, что никак не соответствовало намерениям Ельцина.
      Возможно, президент решил пойти на уступки в вопросе об амнистии в обмен на ответный шаг Государственной думы. И такой шаг был сделан. 23 февраля 1994 года Рыбкин подписал Постановление Государственной Думы о ликвидации комиссии по расследованию.
      1 марта 1994 года распоряжением президента И. П. Рыбкин был включен в состав Совета по кадровой политике при президенте. Не думаю, чтобы Борис Николаевич согласился на включение Рыбкина в Совет, если бы между ними не возникло определенной степени доверительности. Амнистия этому не помешала.
      Глава 11
      ЕЛЬЦИН ПРОТИВ ЕЛЬЦИНА
      Вспоминаю один разговор с Е. Т. Гайдаром в начале января 1994 года. Несмотря на свою недавнюю отставку, он продолжал чувствовать себя членом президентской команды. Мы нередко встречались с ним. Как-то я посетовал, что становится все труднее и труднее убеждать Бориса Николаевича в необходимости контактов с прессой, а следовательно и с населением, что он все больше замыкается в себе.
      - Я помню президента другим. Он был силен и привлекателен именно своей открытостью, понятностью людям... - сочувственно отозвался Гайдар.
      И здесь он произнес фразу, которая надолго запала мне в душу и в немалой степени повлияла на мои последующие действия. Гайдар сказал: "Нужно вернуть Ельцина Ельцину".
      Прежнего Ельцина, такого, каким я увидел его в мае 1992 года, когда пришел на работу в Кремль, становилось, действительно меньше. Тогда, при первом знакомстве, меня поразил огромный запас энергии, неутомимая работоспособность, Он редко уезжал из Кремля раньше 8-9 часов вечера. Как правило, президент работал и в субботу, а на воскресенье ему готовили документы и материалы для "домашнего задания". Рабочие дни были до предела насыщены контактами. У меня перед глазами стоит рабочая сетка, разграфленная на дни недели и на часы - там почти не было пробелов. И случалось, что по ходу недели и без того насыщенный график еще более уплотнялся.
      Теперь же все чаще и чаще приходилось отменять уже запланированные и подготовленные мероприятия и встречи. Недельный график пестрел белыми пятнами. Нередко часов в 5 дня, иногда в три часа обнаруживалось, что Борис Николаевич "отъехал". На материалах, которые возвращались от президента, все реже виднелись следы его правки. Мы были уже рады и тому, когда на листке с предложением стояла характерная "птица", жирная размашистая галка, оставленная рукой президента - знак того, что он согласен с предложением. Все чаще разговоры во внутреннем круге помощников вертелись вокруг самочувствия или настроения президента. Илюшин, который прежде тщательно избегал касаться этой темы, начал проявлять обеспокоенность. Составленный им недельный график нередко рассыпался.
      Первому помощнику, пресс-службе в ответ на вопросы журналистов все чаще приходилось применять расплывчатую формулу "президент работает дома", "работает с документами". Какое-то время это действовало, но потом стало вызывать ироническую реакцию. Журналистов трудно обмануть, тем более в наше время, когда утечки информации стали не исключением, а нормой. С учетом большого числа недоброжелателей в Государственной Думе снова неминуемо поползли слухи о болезни и "неадекватности" президента. На опровержения, которые пресс-служба время от времени выпускала, перестали реагировать. Их не помещали даже благожелательно настроенные газеты.
      Становилось все более очевидным, что Борис Николаевич устал. Устал от непрекращающейся войны с непримиримой оппозицией, от затяжного кризиса, от избытка негативной информации, от нереализованных надежд на просветление горизонта. Были надежды, что новая Конституция и новый состав Государственной Думы принесут социальный мир и стабилизацию, но этого не произошло. После сформирования нового кабинета министров во главе с Черномырдиным к привычной оппозиции прибавилась "демократическая оппозиция". Президента критиковали теперь слева и справа. Терялись привычные точки опоры, привычные ориентиры. Политические соратники, с которыми в 1991 году президент штурмовал бастионы тоталитарной системы, отходили в сторону. Одни из-за того, что политика постоянных уступок оппозиции и чрезмерных компромиссов заставляла их сомневаться в демократизме Ельцина. Другие оттого, что Ельцин, сделав ставку на формулу "Я президент всех россиян", сам отстранился от демократических партий, которые, в сущности, проложили ему дорогу к власти. Раньше это были товарищеские отношения. Теперь лидеры демократических партий и движений принимались как "посетители". Президент все больше отгораживался от недавних друзей золоченой ширмой кремлевского протокола.
      Тем временем недавние противники настойчиво предлагали президенту свои услуги и сотрудничество. Чаще всего они действовали через бывшего руководителя Администрации президента Юрия Петрова, с которым Борис Николаевич сохранял дружеские отношения (Петров был из Свердловска, как и Ельцин), или Илюшина. Были попытки "работать" со мной. 7 февраля 1994 года, неожиданно попросил о встрече Александр Павлович Владиславлев. Один из ведущих деятелей "Гражданского союза", который фактически являлся мощной лоббистской организацией консервативного крыла директоров. Идеологически он был близок к умеренным коммунистам, ратовал за социально ориентированную политику, что в то время было эвфемизмом возврата к "социалистическим ценностям".
      Повел речь о необходимости создания партии поддержки президента. Я заметил: "По-моему, вы не очень-то сочувствуете реформам?".
      Он мягко улыбнулся. Я и ранее замечал, что деятелям "Гражданского союза" свойственна мягкая, чуть ироничная, снисходительная улыбка. Было такое впечатление, что тебя приглашают принять участие в некоей очень приятной и совершенно безобидной домашней интриге. Все эти люди давно привыкли к власти, занимали при бывших генеральных секретарях видные места помощников или консультантов и воспринимали ситуацию, когда они оказались как бы не у дел, как некую временную нелепость, которую легко исправить.
      - Видите ли, теперь, когда из правительства ушел Гайдар, между нами и президентом нет никаких разночтений, - лукаво проговорил он. - Поймите нас правильно. Мы не против реформ. Они нужны России. Но нужны элементы умеренного консерватизма. На первых порах мы хотим создать политический клуб. 100-200 человек, не более. Но это будут очень солидные люди. Нам бы очень хотелось, чтобы нас принял Борис Николаевич. Ему нужна точка опоры. Недавно мы говорили об этом с Ю. П. Петровым..."
      Других имен, как я ни старался выведать, Владиславлев не назвал. Думаю, что их просто не было. Что касается "клуба", о котором говорил Владиславлев, то он через некоторое время был действительно создан - под названием "Реалисты" - и занял заметное и, в сущности, полезное место в политическом ландшафте России.
      Разговор с Владиславлевым весьма характерен для того периода. После провала демократов на выборах в Государственную Думу Ельцин явно дистанцировался от демократических партий. Он не хотел ставить судьбу реформ и свою личную политическую судьбу в зависимость от неумелых и разрозненных действий демократических лидеров. Но и практических уступок оппозиции он не сделал. В. С. Черномырдин, которого так опасались демократы, по существу, стал серьезной опорой реформ. А сам президент оказался как бы между левыми и правыми. В условиях этой двойственности его стали активно тянуть - каждая на свою сторону - различные силы, прежде всего центристского толка. Началась так называемая "борьба за президента".
      Но сам Ельцин в этом перетягивании каната почти не участвовал.
      В одном из недельных аналитических обзоров той поры по материалам газет, которые пресс-служба готовила для президента, мы предупреждали Бориса Николаевича, что "критика правительства перерастает в критику президента". Демократическая печать бьет тревогу по поводу "кризиса воли президента".
      Желая вывести Ельцина из-под огня критики по экономическим вопросам, помощники президента, члены Президентского совета настойчиво рекомендовали ему, с учетом неизбежности новых непопулярных экономических мер, дистанцироваться от действий правительства, сосредоточить внимание на политической стратегии, на отношениях с парламентом, с политическими партиями. По-существу, это были верные советы, вытекавшие из сути новой Конституции. И президент принял их во внимание. Он отошел от непосредственного руководства экономикой, почти перестал вести "президиум Правительства". Но в личном плане это отрицательно сказалось на внутренней стабильности Ельцина.
      Он вырос и сформировался в гуще хозяйственных вопросов. Как бывший секретарь обкома КПСС, ответственный за огромный и насыщенный промышленностью регион, он привык именно к экономическому руководству, привык вникать во все тонкости хозяйства. Все его способности и привычки развились именно на этой ниве. Он привык оперировать цифрами, экономическими показателями, привык иметь дело с директорами крупных заводов, а не с политиками. В этой сфере он чувствовал себя как рыба в воде. Ему помогала прекрасная память, отличное знание жизни, механизмов производства. На совещании он мог "срезать" любого директора или министра, если те допустили неточность в цифрах. Ельцин очень гордился этой своей способностью, которая производила неизгладимое впечатление. Он мог компетентно спорить практически с любым министром и очень часто оказывался прав. Оставляемые им многочисленные пометки на правительственных документах по экономическим вопросам свидетельствуют о компетентном и живом интересе.
      И вот теперь, сдав Черномырдину тяжелый экономический рюкзак и, казалось бы, освободив силы и время для национальной стратегии, он вдруг оказался без внутреннего стержня. Ельцину пришлось учиться играть на совершенно новом поле и в новую игру, где еще не было правил и где его личный опыт был мало пригоден. В 63 года ему пришлось учиться заниматься собственно политикой. Его интеллектуальный аппарат, отточенный для решения конкретных вопросов, оказался мало адаптирован для осмысления достаточно абстрактных понятий, таких, как национальные интересы, политическая стратегия. Он привык к огромным усилиям воли и ума, которые, тем не менее, приносили видимые и быстрые плоды. Теперь же пришлось столкнуться с проблемами, решение которых требовало времени - пяти, десяти и даже более лет. Это обескураживало. Положение усугублялось тем, что Ельцин не привык быть в роли ученика, не привык получать советы. Да и советы, в сущности, давать было некому. Большинство других российских политиков страдали теми же недостатками, что и Ельцин, но не имели его смелости, его способностей, его воли. В новой роли стратега Ельцину, в сущности, не на кого было опереться.
      Было и еще одно обстоятельство, усложняющее его состояние. В былые времена первому лицу государства вовсе не нужно было быть одаренным человеком, а тем более личностью. Существовал ЦК КПСС, президиум ЦК, огромный и на последнем этапе существования системы достаточно квалифицированный аппарат партии. Это был "коллективный злой гений", могущественный и по-своему компетентный, но поставленный на службу порочной, иллюзорной идее. Брежнев мог годами "спокойно" впадать в старческий маразм, Андропов мог руководить страной, будучи смертельно больным, Черненко мог быть еле живым... Но независимо от этого, "мудрые решения партии и правительства" разрабатывались, принимались и неукоснительно проводились в жизнь.
      Если они не "претворялись" или жизнь отталкивала их,, то огромный пропагандистский аппарат КПСС убеждал страну, что все идет согласно предначертаниям партии. К тому времени, как Ельцину пришлось взвалить на свои плечи непривычный груз новой российской стратегии, он был похож на полководца без Генерального штаба. Когда я пришел в Кремль летом 1992 года, Администрация президента, возглавляемая Юрием Петровым" занималась главным образом хозяйственными и организационными вопросами. Ощущение "политической кухни" появилось лишь с приходом Сергея Филатова. Но это была новая "кухня", где было много начинающих поварят, умеющих варить макароны (и иногда талантливо вешать их на уши), но не было мастеров сложных политических блюд. Сам Сергей Александрович Филатов, не имевший мощной партийной поддержки извне, был беззащитен и уязвим. То, что он стал заниматься политикой для президента, а не просто "оргработой" и хозяйством, вызывало растущую ревность некоторых ближайших сотрудников Ельцина. На него постоянно "капали" то в одно, то в другое ухо президента. Иные из обвинений были дикой и опасной выдумкой, однако президент нередко попадался на умело посаженную наживку. Однажды (очевидно, после очередного доноса) он сам позвонил Филатову и обвинил его в том, что тот через один из крупных банков "купил" газету "Известия" и ведет через нее антипрезидентскую кампанию. Что-либо более дикое трудно было бы придумать. Наушники (главным образом Служба безопасности президента) постоянно натравливали Ельцина и на сами "Известия", убеждая его в том, что они превратились в сионистский центр. Поразительно то, что в стране открыто существовало несколько десятков совершенно откровенных фашистских и националистических газет и листков, которые считали Ельцина своим главным врагом, а "благожелатели" пытались поссорить Ельцина именно с "Известиями", которые на протяжении самых трудных для него лет последовательно поддерживали его, а если критиковали, то, как правило, по делу.
      Разумеется, за пятилетие пребывания Ельцина у власти позиция "Известий" претерпела изменения. При этом нужно помнить, что "Известия" занимают особое место среди СМИ. Это солидная и серьезная российская газета. Как практически и у всех других газет, ее тираж резко упал. Но в глазах общественности она по-прежнему остается влиятельной. Ее часто, и весьма справедливо, сравнивали с газетой французского политического истеблишмента "Ле Монд". Переход "Известия" от тотальной поддержки Ельцина к конструктивной критике (по форме весьма острой) был интересен не только сам по себе, но и как отражение более общей картины взаимоотношений демократического лагеря и Ельцина.
      Тем не менее, в роковые месяцы 1996 года в ходе предвыборной президентской кампании "Известия", исходя из интересов российских реформ, поддержали Ельцина.
      Вообще нужно сказать, что гнев президента нередко искусственно направлялся на ложные, намеренно созданные цели. Крайне негативную роль здесь играла Служба безопасности президента, которая все настойчивей, но крайне некомпетентно вмешивалась в политику. Его ссорили с людьми, которые, будучи несогласными с ним в тактике или конкретной ситуации, являются его стратегическими союзниками. Типична ситуация с Гайдаром. Как известно, партия Гайдара "Выбор России" и сам он очень резко выступили против ввода российских войск в Чечню. К сожалению, ни сам президент, ни его помощники не захотели объясниться с демократами, услышать их мнение. Гайдар не был вовлечен ни в какие консультации. Более того, когда Егор Тимурович захотел поговорить с президентом с глазу на глаз по чеченскому кризису, тот отказал ему во встрече. Это случилось впервые за все время их политического взаимодействия и очень обидело Гайдара. А ведь личная встреча могла многое разъяснить и, может быть, скорректировать позиции.
      Одно из заблуждений Ельцина, на мой взгляд, состояло в том, что он не считал нужным перед кем бы то ни было отчитываться или что-то объяснять. Это отводило от него многих демократически мыслящих людей, которые готовы были поддерживать президента, но которые хотели, чтобы с ними взаимодействовали, а не "использовали" в трудную минуту, исходя из высокомерного "сами приползут". Ведь именно такое отношение к сторонникам, в конечном счете, и привело к другой, крайне неприятной ситуации, когда многие сторонники реформ голосовали за Бориса Николаевича в июле 1996 года, исходя из формулы "меньшего зла".
      В этой же связи не могу не вспомнить достаточно типичный эпизод, связанный с увольнением председателя Российского телеканала Олега Попцова. Человек он, безусловно, талантливый, а следовательно и противоречивый. В эпоху партийного застоя и комсомольского оптимизма он, будучи главным редактором журнала ЦК Комсомола "Сельская молодежь", сумел сделать из этого издания одну из редких демократических "отдушин" для молодых писателей. Демократизм является частью натуры О. Попцова. Человек не без понятных для одаренной личности особенностей, он неоднократно оказывал Ельцину серьезную поддержку. В том числе и в критических ситуациях. И вот на волне горьких эмоций, связанных с неудачами в Чечне, настроенный против Российского телеканала своими советчиками из силовых структур, Ельцин обрушился на председателя Российского телевидения.
      6 января нового, 1995 года в середине дня он позвонил мне и в непривычно резкой форме объявил, что снимает Попцова. За все время работы с президентом я ни разу не слышал такого раздражения в его голосе.
      Ельцин:
      - Я решил снять Попцова. Не могу больше видеть, как Российское телевидение измывается, врет, переворачивает факты с ног на голову. Пусть Попцов идет на хрен! Как вы смотрите на то, чтобы назначить Носовца?
      Пресс-секретарь:
      - Очень плохо смотрю. Российское телевидение создавал Попцов. Он там - естественный лидер. Другого им принять будет трудно.
      Ельцин:
      - Нет, что все-таки с Попцовым? Я не могу больше терпеть.
      Пресс-секретарь:
      - Борис Николаевич! Я допускаю, что на Российском телевидении были ошибки. Но увольнять Попцова сейчас... Идет массированная критика военных, Грачева, Совета безопасности, руководства страны... А президент увольняет Попцова. Все скажут: нашли крайнего. Это вызовет резко негативную реакцию. Не торопитесь.
      Ельцин:
      - Но у вас все-таки есть подходящая кандидатура на место Попцова?
      Пресс-секретарь:
      - Сразу ответить не могу. Телевидение - вещь сложная. Нужна личность, а не чиновник.
      Ельцин:
      - У вас должны быть 2-3 кандидатуры на место Попцова.
      Пресс-секретарь:
      - Буду думать, Борис Николаевич.
      По опыту я уже знал, что в таких ситуациях важно выиграть время, не допустить, чтобы поднятая в сердцах и гневе рука опустилась немедленно.
      Как только президент повесил трубку, я позвонил В. В. Илюшину. Он был не в курсе. Но поддержал меня в том, что поспешность может только навредить. Но что делать? Положение усугублялось тем, что решить этот вопрос тихо было уже невозможно. По своей импульсивности Борис Николаевич, еще не подписав Указа, сказал о снятии О. Попцова во время своей беседы с С. А. Ковалевым, только что вернувшимся из Чечни. А Сергей Адамович поторопился рассказать об этом журналистам. Пока мы думали с Илюшиным, как поправить дело, Российское телевидение забурлило. В большом зале собрался весь коллектив, было принято обращение к президенту. Объявили предзабастовочную готовность.
      В этот день я несколько раз разговаривал с Попцовым. Просил его не горячиться, не идти на резкости, словом - "не навредить". По чистой случайности во время нашего разговора в кабинете у Попцова работала телекамера. Наш разговор был снят на пленку и вечером показан по каналу НТВ с весьма ядовитыми комментариями Олега Максимовича. Особенно резко он прошелся по Коржакову, считая, что именно он "настучал" на него президенту.
      Информация вещь сложная, обоюдоострая и непредсказуемая. Слухи, особенно касающиеся кадровых перемен, распространяются мгновенно и часто в искаженном виде. Уже поздно вечером мне позвонил из подмосковного поселка Переделкино Юрий Карякин (известный писатель и публицист, специалист по Ф. Достоевскому) и с паническими нотками в голосе стал расспрашивать, что происходит. Оказывается, ему уже успели позвонить журналисты из Италии. Неправильно поняв суть новостей, они решили, что в Москве очередной переворот: "Захватывают телевидение..."
      Больше на эту тему я с Борисом Николаевичем не разговаривал. Не знаю, подействовали на президента мои предостережения или сработал какой-то иной механизм, но грозный указ в 1995 году так и не был подписан. Олег Попцов продержался во главе Российского канала еще год. Но, в конечном счете, околопрезидентские кукушки перекуковали, и Олегу Максимовичу пришлось уйти. Не думаю, что это можно назвать "победой президента.
      В 1994 году мне часто приходилось встречаться с президентом. Приходя в нему в кабинет, я нередко заставал его за пустым столом в глубокой и грустной задумчивости. Он точно бы скучал по своей прежней роли "директора Всея Руси". И было впечатление, что Ельцин растерялся перед масштабом деяний, которые он сам определил для себя в Конституции.
      К этому времени в моем дневнике, который я старался вести каждый день, все чаще появляются пустые страницы или короткие записи: "У президента отвратительное настроение...", "Сегодня президент на несколько дней улетел в Завидово...", "Отменили заседание Совета безопасности...", "Возлагали венок к могиле Ю. Гагарина, сразу же после церемонии Борис Николаевич уехал домой...", "Приехал в Кремль в 8.30. Через час выяснилось, что сегодня Бориса Николаевича не будет...", "Президент выглядел очень плохо".
      Иногда срывы рабочего расписания были обусловлены реальным недомоганием. Помню, как Борису Николаевичу хотелось пойти на открытие небольшой церкви иконы Казанской Божьей матери, которую заново отстроили на Красной площади. Я оповестил журналистов. Посещение было приурочено к горьким дням октябрьских событий 1993 года. Это был бы жест личной скорби по погибшим в те дни. Предполагалось, что Борис Николаевич выйдет из Спасских ворот Кремля и пешком дойдет до церкви. Но у него так сильно разболелась нога, что стало больно ступать. Было заметно, как он приволакивает ногу. Посещение пришлось отменить. Конечно, разумней всего было бы выпустить небольшое коммюнике лечащего врача и снять всякие подозрения. Но о президенте как-то неловко было говорить, что у него "болит нога". В этом отношении в Кремле осталась масса предрассудков и дурных традиций, идущих от сталинских времен. В результате в газетах на следующий день опять появились гадания на вечно живую тему - "здоровье президента".
      Участившиеся отсутствия и недомогания президента, которые скрывать становилось все труднее, уже, впрочем, не вызывали столь острой реакции. Подписание Договора об общественном согласии весной 1994 года в какой-то степени сняло остроту политического противостояния. В комитетах Государственной Думы продолжалась драка, доходящая иногда до настоящего мордобоя, но политика ушла с улиц. В обществе постепенно налаживались механизмы взаимодействия, консультаций, поиска компромиссов. Оппозиция, за исключением небольших групп "непримиримых", в целом принимала идею цивилизованной парламентской борьбы. Большинство известных лидеров начинали задумываться о перспективах следующих парламентских и президентских выборов и не хотели дискредитировать себя. Первомайские праздники, которые в последние годы рассматривались как демонстрация сил коммунистической оппозиции, в 1994 году прошли на удивление спокойно, без эксцессов.
      В этой обстановке наметилась определенная эволюция отношения в обществе к Ельцину. Постоянно теряя число сторонников, он по рейтингам по-прежнему превосходил других политических деятелей. Но он уже не воспринимался как единственный гарант и защитник демократии. Демократическая пресса, которая во времена яростной конфронтации с Верховным Советом явно щадила президента, теперь как бы сняла "эмбарго" на его критику. Все чаще президенту стали напоминать о его обещании найти и воспитать себе преемника.
      Ельцина явно раздражала такая постановка вопроса. К тому времени он фактически утвердился в намерении баллотироваться на второй срок, но еще избегал говорить об этом открыто даже в среде помощников. В этой связи интересен эпизод с публикацией в газете "Известия" (от 29 марта 1994 г. ) аналитической статьи известного журналиста Сергея Чугаева о перспективах президентских выборов. Борису Николаевичу явно не понравился пассаж статьи, где говорилось, что он намерен участвовать в президентских выборах 1996 года "как избиратель".
      - Что за чушь, откуда он это взял? - возмущался президент. - Я нигде этого не говорил.
      Я напомнил Борису Николаевичу, что буквально неделю назад в интервью газете "Известия" он действительно употребил фразу, которую можно было истолковать подобным образом.
      - Ничего подобного я не говорил. Этот тезис надо снимать, недовольно отозвался он. Потом, помолчав, и уже совсем другим голосом, добавил: - Вячеслав Васильевич, это надо так, знаете, очень аккуратно дезавуировать. - И тут же подсказал приемлемую формулу, которая достаточно ясно раскрывала ход его мыслей: - Еще неизвестно, как посмотрит население на то, будет или не будет президент баллотироваться снова.
      Борис Николаевич, кстати, все чаще стал... применять в отношении самого себя форму третьего лица. "Президент еще не решил", "это не дело президента"...
      Сегодня, несмотря на победу Ельцина на выборах и получение мандата на второй президентский срок, все чаще приходится слышать мнение о том, что "время Ельцина прошло". И приводят длинный перечень ошибок и просчетов президента. Речи такого рода можно слышать как в левом, так и в правом лагерях.
      Конечно, рассуждая абстрактно, можно говорить, что да, действительно, было бы не худо, если бы во главе России стоял человек с другим характером, более предсказуемый, менее резкий, умеющий лучше держать себя в руках и контролировать свои вредные привычки. Человек, меньше ошибающийся в выборе политических друзей и умеющий больше ценить людей не за приятное застолье, а за реальный вклад в политику.
      Но идеальных президентов, как и вообще идеальных людей, не бывает. Достаточно прочитать воспоминания о часто идеализированных у нас лидерах Черчилле, генерале Де Голле, Тито... Рискну сказать, что идеальные претенденты никогда не становятся президентами. Идеального претендента в условиях России неминуемо ждет судьба блаженной памяти Александра Керенского.
      Да, погрешности Ельцина велики. Но, как это часто бывает, человеческие слабости и даже пороки являются продолжением сильных сторон. Ельцин бывал груб, порывист, резок, нетерпим. Но это оборотная сторона медали. А с лицевой - сила, упорство, решительность, способность взять на себя высочайшую, а иногда и греховную ответственность.
      К сожалению, Борис Николаевич слишком расточительно относился к собственному авторитету. Похоже, он не вполне осознавал, что человеческая психика весьма своеобразно соотносит великое и мелкое. Нередко в сознании людей быстро стираются крупные деяния и, напротив, застревают какие-то совершенно нелепые поступки и частные помарки в поведении. Иными словами, Ельцин нередко играл против Ельцина и забивал тяжелые голы в свои собственные ворота.
      Глупости делают все президенты. Но нужно уметь исправлять их, больше доверяя помощникам. Вспомним, как часто сотрудникам американского президента Рональда Рейгана приходилось склеивать "разбитые горшки".
      Вспоминаю, как Билл Клинтон объявил однодневную голодовку с целью привлечь внимание к проблеме голода в США и в мире. Это была явная показуха "по-американски". Это звучало примерно так: в знак протеста против голода сегодня я не буду есть спаржу. Это была явно неудачная инсценировка, во многом отражающая фальшь американских околопрезидентских ритуалов.
      У Б. Н. Ельцина импровизации носили иной характер. Чаще всего они были плодом его темперамента или недостаточной осторожности. Деликатная ситуация однажды возникла в связи с приездом в Москву вице-президента США Ричарда Никсона. Прежде Ельцин поддерживал с ним прекрасные отношения, а сам Никсон считал себя одним из адвокатов политики Ельцина перед американским политическим истеблишментом. Он неоднократно приезжал в Россию, и Ельцин всегда с охотой встречался с ним.