11

— Посмотри! — воскликнул Джоралемон Сноуд, указывая на восток, где солнце уже начинало золотить голубые воды Средиземного моря.

— Должно быть так же взирали дети Израиля на Ковчег Завета когда Господь вернул им его. Это могучее светило как бы залог помощи свыше. Господь будет сегодня на нашей стороне.

— Испанцы ведь тоже видят этот восход, — возразил я, хотя мысль о том, что сам Господь поддержит и укрепит нас сегодня была очень утешительна.

До сих пор величественная картина восхода солнца над Средиземным морем никогда не оставляла меня равнодушным, но сегодня мне было не до любования красотами природы. Час назад я был разбужен зычной командой Гарда: «К бою готовсь». Спотыкаясь, я бросился через палубу, где орудийные расчеты, обливаясь потом, готовили пушки к бою. Палуба «Королевы Бесс», почернела от сидевших на корточках людей. Утреннюю тишину нарушал смутный гул человеческих голосов. Тупые концы копий и пик с глухим стуком опускались на палубную обшивку. Джон Уорд отдал приказ, и сейчас наш корабль должен был выйти из под прикрытия высоких холмов острова, где мы стояли на якоре. Вряд ли это будет приятным сюрпризом для испанского военного корабля, идущего своим путем из Барселоны. Если испанцы примут бой, а именно так, судя по всему они и поступят, я получу сегодня боевое крещение. Сердце мое сильно колотилось. В остальном же я ощущал такую пустоту внутри, будто у меня каким-то образом удалили все внутренности.

Джоралемон расхаживал вдоль борта, глаза его были устремлены на восходящее светило. Несомненно, сквозь голубоватую дымку тумана на горизонте он прозревал грозный лик Иеговы. [38] Я остановился подле небольшой группки людей, состоявшей из четырех человек. Согласно боевому расписанию это было мое место. В своих мыслях я все время устремлялся к тому, что ждало меня впереди. Что, если мою грудь пронзит вражеское копье? Сразу я умру или меня ждет долгая и мучительная агония? Но больше всего меня волновало, что произойдет, если я сам нанесу удар испанцу. Будет ли этот удар смертелен? Прочту ли я в его глазах проклятие, прежде чем он испустит дух?

Трое остальных матросов нашей группы были моими товарищами по вахтам, но я не знал их настоящих имен. Они были похожи друг на друга как горошины в одном стручке и порой я не мог их различить. Однако некоторые небольшие отличия между ними все же имелись. Своими прозвищами они как раз и были обязаны этим отличиям. Одного из них называли Пьянчугой, ибо его пристрастие к дарам Бахуса на какую-то йоту превосходило приверженность к вину остальных членов экипажа, которых трезвенниками также назвать было трудно. Второй носил прозвище Щеголя, потому что был чуть опрятнее других в одежде и привычках. Третьего именовали не иначе как Клим-Балбес. Из-за удивительной наивности и невежества, которые выделяли его даже среди тупых и малоразвитых товарищей.

Вряд ли я когда-нибудь мог предположить, что сражаться за славу старой доброй Англии мне придется бок о бок с такими людьми.

— А скажи мне, Клим, — спросил Пьянчуга, нарушая долгое молчание, — с кем бы ты предпочел драться? С испанцами или португальцами?

Клим погрузился в мучительное раздумье.

— С португальцами, — решил он наконец.

— Клим предпочитает драться с португальцами, — возвестил Пьянчуга и рассмеялся. Я не мог понять, почему этот ответ вызвал у него такое веселье. Он громко повторил слова Клима и тут засмеялись остальные матросы на палубе. К ним присоединился и сам Клим. Судя по всему, он испытывал гордость по поводу того, что сумел развеселить своих приятелей.

— Ну да, с португальцами, — повторил он.

Появился кок. В руках у него была бадья бренди. Он черпал напиток жестяной кружкой и раздавал морякам. Спиртное подхлестнуло красноречие Пьянчуги.

— Голенастый, — обратился он ко мне, — возможно сегодня тебе придется помереть. Что бы ты предпочел — получить удар копьем в брюхо или мушкетную пулю туда же?

Тут я сразу почувствовал, что ощущение пустоты внутри было обманчивым. От слов Пьянчуги мой желудок, как мне показалось, едва наизнанку не вывернуло.

— Если мне суждено умереть, — сказал я, — то предпочел бы погибнуть от мушкетной пули. В голову.

Мой ответ также показался присутствующим почему-то очень забавным.

— Голенастый хочет, чтобы ему башку отстрелили, — воскликнул Пьянчуга и оглушительно захохотал. Остальные стали ему вторить. Многие повторяли мои слова и при этом с силой хлопали себя по мускулистым ляжкам.

— Ничего не поделаешь, дворянская кровь! — прокомментировал Щеголь. — Не хочет помирать с выпущенными кишками, желает помереть чисто и аккуратно.

Подобные разговоры и умственный уровень моих товарищей уже давно перестал удивлять меня. Джон целиком передал меня на попечение Гарда, который со мной отнюдь не церемонился. Вот уже четыре месяца как я изо дня в день слышал подобные речи и размышлял о том, стану ли я со временем таким же как все остальные. Пожалуй это было самым сложным.

Я работал и жил как другие, с одним правда исключением — у меня была крохотная собственная каюта.

Пища была грубой и однообразной — в основном солонина и морские сухари. Вонь камбуза, откуда нам приносили еду в железных котелках преследовала меня буквально всюду.

Матросы отличались дикостью, подозрительностью, мстительностью и в то же время в некоторых отношениях были наивны как дети. Темами разговоров служили лишь драки, пьянство и женщины. Особенно живо обсуждались сексуальные привычки и особенности уроженок различных стран. Я не замечал в них ни огня патриотизма, ни чувства самопожертвования во имя благородной цели. Когда я говорил о морской славе Англии и ее высоком предназначении, они тупо смотрели на меня или цинично сквернословили. В море всех их позвала жажда наживы, надежда на богатую добычу.

Джон ничего не предпринял для того, чтобы хоть как-то облегчить мне жизнь. Он несомненно полагал, что методы воспитания Гарда быстро превратят меня в настоящего моряка. Но сейчас, сидя на палубе в ожидании предстоящего сражения я вынужден был признать, что методы эти желаемых плодов не принесли. С каждым днем я все больше замыкался в себе. Не знаю, какие распоряжения относительно меня помощник получил от капитана, но усердствовал он вовсю. Когда я нес вахту, мне поручалась всевозможная грязная работа. Я мыл посуду в вонючем камбузе и до изнеможения драил палубу. Меня даже заставляли мыть гальюн на нижней палубе, где матросы справляли естественную нужду. Все стены были там разрисованы непристойными картинками, а зловоние стояло такое, что хоть нос затыкай. Меня тошнило до рвоты. Тогда я говорил себе: «Пусть тебе это и не нравится, Роджер Близ, но не забывай, это единственный путь к славе. Этот путь прошли все — и сам Джон, а в свое время и Дрейк и Кавендиш и даже, может быть, Христофор Колумб. Почему же ты считаешь зазорным делать то, что делали эти великие люди?» Так пытался я уговорить сам себя. Но тошнить меня не переставало. Я никак не мог перебороть брезгливость. Сбылись предупреждения Джона. Если бы меня спросили, нравится ли мне морская жизнь, я уверенно ответил бы, что это единственная жизнь, достойная мужчины. Но в глубине души я отнюдь не чувствовал подобной уверенности. Теперь я знал, что не рожден для доли моряка. Быть может тут сказывалось кровь Пири. Мне стоило больших усилий выполнять работу под пронизывающим насквозь взглядом помощника капитана, а также общаться с остальными членами экипажа. Руки у меня огрубели. Спина покрылась отметинами от ударов линька. Однако чисто физические трудности и лишения были далеко не самым главным, хотя иногда я уставал до слез. Дело было в моем внутреннем настрое и самочувствии.

Лишь две вещи скрашивали мое существование — компания и дружеское участие Джоралемона и острый интерес, пробудившийся у меня к артиллерийскому делу. У меня всегда была склонность к механике и теперь все свое свободное время я проводил на оружейной палубе, разглядывал огромных чугунных монстров, смотрел как с ними управляются пушкари. Старший канонир всегда приветливо встречал меня, ибо я помогал ему как мог. Вскоре я научился правильно устанавливать мушки на оружейных жерлах и в уме рассчитывать градусы наводки, тогда как ему приходилось подолгу вычислять их, выписывая мелом цифры на деревянном лафете орудия.

Настроение мое резко улучшилось после того, как предыдущей ночью мы получили известие о том, что нашим курсом движется испанский военный корабль. Наконец-то я увижу настоящий бой. За прошедшие месяцы мы дважды замечали на горизонте паруса кастильцев. Оба раза я находился тогда в судовом лазарете, но вместе со всей командой сожалел о том, что испанцы при виде нас смазали пятки салом.

Внезапно все вокруг зашевелились. С полуюта по трапу спустился Гард.

— Снимаемся с якоря! — воскликнул Пьянчуга. — Гард получил приказание капитана.

Гард начал выкрикивать команды, и экипаж стал занимать свои места. Мы выходили в море. Я вновь почувствовал как желудок у меня проваливается куда-то вниз. Мне вспомнились слова Пьянчуги «Возможно сегодня тебе придется помереть».

Неожиданно меня охватила уверенность, что именно так оно и произойдет. Пуля из мушкета найдет себе цель и я так и не увижу как испанцы спустят флаг.

Помощник капитана выглядел как-то необычно. Никогда прежде я не видел его абсолютно трезвым, но сейчас мог бы поклясться, что он не выпил ни капли. Глаза у него сияли, голос был чистый и как мне показалось, взволнованный. Неужели это предвкушение битвы так подействовало на него?

— Ну что ж, парень, сегодня большой день, — произнес он и опустил свою тяжелую руку мне на плечо и улыбнулся. Впервые улыбнулся по-настоящему. — Надеюсь, сегодня ты покажешь, на что способен. Капитан приказал тебе явиться к нему.

Мне хотелось петь от радости. Наконец-то Джон послал за мной. Он не общался со мной уже больше месяца и я начал опасаться, что обречен вечно находиться в компании Пьянчуги, Щеголя и Клима-Балбеса. Быть может, срок моего ученичества закончился?

Джон находился в штурвальной рубке, производя какие-то расчеты. Он был в камзоле и штанах из дымчатого бархата с розовыми вставками на рукавах и бедрах. На нем был нагрудник и стальной шлем. Он взглянул на меня и удовлетворенно кивнул.

— Отлично выглядишь, Роджер, — сказал он. — Сколько ты прибавил в весе?

— Полстоуна, капитан Уорд, — ответил я.

— Я думал, больше. Теперь у тебя на трико не видно ни единой морщинки. По крайней мере хоть это я для тебя сделал. — Он отложил циркуль и улыбнулся.

— Трудно было, Роджер?

— В общем нелегко.

— Думаю, худшее уже позади. Гард говорил мне, что ты уже лазаешь по вантам не хуже юнги и стал кое-что понимать в парусах. Остается лишь сделать из тебя воина и полагаю это будет не трудно. Что ты думаешь о предстоящем нам сегодня небольшом развлечении?

Я с трудом выдавил улыбку.

— Мне хотелось бы принять в этом участие, но не знаю как поведет себя мой желудок.

Джон рассмеялся.

— Не переживай. Помню я заблевал всю палубу, когда мы впервые увидели паруса Армады. Это обычная вещь, Роджер. Как только мы вступим в рукопашную все это кончится, уверяю тебя. Хочу дать только один совет относительно сегодняшнего боя. Испанцы — верткие ребята. В ходе поединка все время следи за глазами своего противника. Они подскажут тебе, куда он собирается нанести удар. Помни это и тогда у тебя появится лишний шанс остаться целым и невредимым.

— Будут они с нами драться на этот раз?

— Будут. В этот раз они увиливать не станут. — Глаза его сверкнули огнем. — Нам придется помериться силой с одним из самых грозных испанских кораблей. Это «Санта Катерина». Тебе это название о чем-нибудь говорит? Вспомни. Именно «Санта Катерина» захватила «Трайал». По сведениям, которые я получил, она направляется сейчас к островам Капе Верде. А знаешь, кто командует ею? Дон Педро Алонза Мария де Венте, тот самый отважный капитан, который приказал пытать бедных матросов с «Трайала», а потом велел повесить их останки на палубе. Я не успокоюсь до тех пор, пока не увижу как начищенные ботфорты самого дона Педро закачаются в воздухе.

Боевое настроение Джона передалось и мне. Ведь именно трагедия «Трайала» побудила меня принять окончательное решение идти в море вместе с Джоном. Желудок мой, казалось, успокоился.

— Они везут с собой золото? — спросил я.

Джон покачал головой.

— Вряд ли. Испанцы не возят золото на Запад. Они привозят его оттуда. На этот раз речь идет не о добыче, а о мести. Отмщение за оскорбление, которое они нанесли нашей стране, ее флагу.

Джон поднял циркуль и снова взялся за работу.

— Роджер, — произнес он через минуту. — Я не могу допустить, чтобы с тобой сегодня что-нибудь случилось. Твоя матушка никогда не простит мне этого. Кроме того нужно подумать и о Кэти.

— Я должен принять участие в этом сражении вместе со всеми.

— Конечно же, ты примешь в нем участие. Но я хочу, чтобы ты понял меня, Роджер. Я обещал Кэти позаботиться о тебе.

Самолюбие мое было задето. Мне было неприятно думать, что Кэти поручила Джону позаботиться о моей безопасности. Я и сам мог это сделать. — С ее стороны это очень любезно, — натянуто произнес я. — Не думаю, однако, что теперь это для нее так уж важно.

Джон поднял на меня глаза.

— Женщин бывает трудно понять, — отозвался он, — Кэти молода. Ей ведь только шестнадцать исполнилось, верно?

— Она отпраздновала свой день рождения десять дней назад.

— На этот раз я предстал перед ней в романтическом ореоле, — сказал Джон. — Но время может все изменить. Когда ты вернешься в Англию и в твою честь зажгут праздничный костер, кто может предугадать ее реакцию? На тебе будет богатый камзол, шляпа, украшенная страусиными перьями и все будут смотреть на тебя как на героя. Возможно Кэти покажется, что именно ты и был ее избранником все это время. Во всяком случае, решать ей. А кроме того существует возможность, что я никогда не смогу вернуться в Англию. — Его глаза скользнули по столбцу цифр. — В сегодняшнем деле мы должны держаться с тобой вместе, Роджер. Если я попаду в беду, ты меня выручишь. И я сделаю то же для тебя. Что скажешь?

— Я буду счастлив сражаться бок о бок с тобой, Джон! — с жаром ответил я.

Он не обратил внимания на мою оплошность.

— Вот такой разговор мне нравится. Думаю, сегодня мы постоим за честь доброй старой Англии и расквитаемся с испанцами за тех бедных ребят с «Трайала».

Джон подмигнул мне и направился на ют. Я последовал за ним. Я испытывал чувство гордости и с нетерпением ожидал дальнейших событий. Желудок мой вел себя гораздо спокойнее. «Королева Бесс» уже совершила ряд маневров, — вышла из-за острова и взяла курс на север.

Свежий ветер со стороны проливов наполнил наши паруса. Заслонившись ладонью от солнца, Джон внимательно оглядывал горизонт.

— Вот она! — воскликнул он, указывая вперед. — «Санта Катерина»! Как я и ожидал. Дон Педро идет к нам на всех парусах. Спешит, словно жених на свидание с невестой.

Я уже не испытывал ни малейшего страха и лишь во все глаза смотрел на приближавшиеся к нам оранжевые паруса. Я думал о «Трайале» и не мог дождаться той минуты, когда начнется бой. Воздух был свежий и бодрящий. Я пил его большими жадными глотками.

— Ну, теперь он наш! — радостно воскликнул Джон. Он стоял, широко расставив ноги. Синие глаза его сверкали. С каждой минутой расстояние между двумя кораблями сокращалось. Дон Педро явно не испугался нас, так как на «Санта Катерина» подняли дополнительные паруса. Теперь я различал гордо реявший на мачте красно-золотой стяг. «Санта Катерина» казалась огромной, ее корпус высоко выступал из воды, а такого размаха парусов мне видеть еще никогда не доводилось. На палубах и вантах копошилось множество маленьких фигурок.

— Ну, как ты расцениваешь наши шансы, парень? — спросил Джон и, повернувшись ко мне, ухмыльнулся.

— Высокие корабли с небольшой осадкой всегда довольно валкие, — ответил я, используя знания, почерпнутые мною из разговоров матросов на полубаке. — Мы сможем обойти ее, и если подойдем к ней на достаточно близкое расстояние, ядра ее пушек неизбежно будут перелетать через нас, не задевая.

— Верно! — согласился Джон. — Возьмем к примеру нашу «Королеву Бесс». Она кажется большой, словно Вавилонская башня, но по сравнению с этим образчиком испанской гордости и тщеславия выглядит стройной, а глубокая осадка делает ее ниже, чем она есть на самом деле. Испанцы никогда ничему не научатся. Они полагают, что достоинства судна зависят в первую очередь от его размеров. Ну, ничего, сегодня мы преподнесем им пару уроков. Мы прошьем ядрами борта «Санта Катерины», сами же в худшем случае получим несколько дыр в марселях. Кстати, вовсе не исключено, что в сундуках там найдется звонкое золото и к вечеру оно будет звенеть уже в наших карманах.

Испанец уверенно приближался. Мы были готовы встретить его. Пушкари стояли на своих местах; наверху, на марсе, на реях, находились матросы с заряженными и готовыми к бою мушкетами. Вдоль бортов стояли абордажные команды. Люди нетерпеливо взмахивали саблями, стучали толстыми концами копий и пик по настилу палубы. Хейл Гарри Гард поспевал всюду. Он отдавал приказы, угрожал, предостерегал. Я наблюдал за ним с невольным восхищением.

Испанцы первыми открыли огонь и их ядра подняли фонтанчики воды примерно в сотне ярдов от нас. Джон презрительно фыркнул при виде подобной расточительности. Я ожидал, что мы полным ходом двинемся вперед, но вместо этого был отдан приказ брать паруса на гитовы и мы стали ждать.

— Если им нравится зря тратить ядра и порох, я предоставлю им такую возможность, — сказал Джон.

Орудия противника продолжали реветь. Ядра не причиняли нам вреда, но выполнять роль живой мишени не так уж приятно и я видел, что наши люди начинают проявлять признаки нетерпения. Все громче слышались голоса, требовавшие задать жару «проклятым испанцам». Теперь расстояние между нами значительно сократилось. Одно из ядер в щепки разнесло стену нашей рулевой рубки. Руки у меня ослабели. Абордажная сабля, которую дал мне Джон показалась необычайно тяжелой. Вновь вернулось ощущение тошноты. Теперь когда минута испытания настала, я снова потерял уверенность в своих силах. Сумею ли я последовать вслед за Джоном на эту приближавшуюся к нам с каждой секундой высоченную деревянную стену и там наверху встретить жужжанье и сверкание разящей стали. Я был далеко не уверен в этом. Я понял, как мне не хочется расставаться с жизнью.

То, что случилось затем, навсегда останется в моем сознании как кошмарный и совершенно нереальный сон.

«Санта Катерина» почти вплотную приблизилась к нам. Впервые подали голос наши пушки. Их ядра прошивали корпус гордого испанского галеона. Мы были так близко друг от друга, что я слышал стоны раненых на палубе вражеского судна. Испанские пушки были теперь бессильны нанести нам серьезный урон, но они продолжали выплевывать ядра, рвавшие наш такелаж.

— Дон Педро спляшет нам веселую лаволту в петле, — возбужденно кричал Джон. — Я должен первым ступить на палубу его корабля. Ты последуешь прямо за мной, Роджер. Прыгнешь, когда я подам команду.

Я поднял голову и содрогнулся. Испанские пушки были, казалось, у нас над самой головой. Они торчали из своих амбразур как головы черных змей, изрыгающих яд. Барабанные перепонки у меня едва не лопались от их грохота, но я понимал, что главную опасность представляют теперь не они, а стрелки, вооруженные мушкетами, засевшие на реях и поливавшие нас свинцом. Один из наших матросов рухнул вниз с высоты, ударился о перила полуюта и распрямившись ушел под воду. Кровь его брызнула на меня.

— Готовьте золотишко, мы идем! — заорал Джон каким-то не своим тонким голосом.

Абордажные крючья впились в дерево, намертво сцепляя два огромных качающихся корпуса. Шкафут испанского корабля на шесть футов возвышался над нашей кормой. Я увидел как Джон ухватился за резной выступ и подтянулся. На мгновение его нога зависла над моей головой, потом он исчез.

Я знал, что должен следовать за ним, но мои мускулы отказывались повиноваться. Меня будто паралич разбил. Мой мозг терзала ужасная мысль: я — трус. У меня не хватает мужества взглянуть в лицо смерти. Теперь это ясно. Я посмотрел вверх, и мне показалось, будто паруса обоих судов слились воедино, образовав плотное оранжевое полотнище, порванное мушкетными выстрелами. Корабли качнулись, слегка разошлись, а затем с ужасающим скрежетом вновь столкнулись бортами. Сам не знаю, как это случилось, но неожиданно я почувствовал, что всем телом вжимаюсь в борт «Санта Катерины». Руки мои вцепились в какой-то поперечный брус, ноги болтались в воздухе. Абордажная сабля была зажата в зубах. Я знал, что если мои пальцы разожмутся, меня либо расплющит между корпусами, либо я рухну вниз в пенящиеся волны.

Охвативший меня смертельный страх заставил напрячь все силы. Одной рукой я ухватился за поручни и предпринял отчаянную попытку подтянуться. Однако сил у меня не хватило, и я понял, что скоро для меня все будет кончено, ибо долго так висеть я не смогу. Нестерпимо болели руки. Я ощутил как корпус корабля сильно дрогнул и испугался, что не сумею удержаться в этом отчаянном положении. Инстинктивно я прижался к борту и слегка приподнялся на руках. Толчок корабля придал моему движению дополнительный импульс, и я сумел перекинуть ногу через перила, а потом уселся на них верхом.

Я увидел, как Джон ловко орудует своей длинной шпагой, отбиваясь от наседавших на него испанцев. Моя нога едва коснулась скользкой палубы и тут в какую-то долю мгновения передо мной мелькнула картина неизбежно ожидавшего меня конца. Я увидел себя самого, распростертого по палубе с ужасной раной в горле.

В ту же секунду прямо перед собой я увидел лицо, смуглое лицо с бешено расширенными глазами. Я сделал выпад саблей и лицо исчезло. Вместо него появились другие. Я делал выпады, колол и рубил, но все это совершалось совершенно безотчетно. Что там Джон говорил мне о глазах? Я никак не мог вспомнить. Я был в кольце сверкавших злобой и бешенством глаз и лишь наносил удары, когда это кольцо сужалось. Рука моя ослабела от усилий и после каждого удара я боялся, что мне ее больше уже не поднять. Но я знал, что если хочу выжить, то должен продолжать драться, должен держать на расстоянии эти враждебные глаза. Я дышал как рыба, вынутая из воды, меня тошнило от усталости, но рука продолжала инстинктивно наносить и отражать удары.

Внезапно натиск ослабел. Кольцо враждебных глаз распалось. Я почувствовал, что уже не один. Рядом с моим клинком засверкали сабли и тесаки других членов нашей команды. Я тяжело привалился спиной к перилам, стараясь отдышаться. Острие моей сабли касалось палубы.

Теперь на палубе было уже множество наших людей. Бешено ругаясь, они обрушились на испанцев. Кто-то выкрикивал.

— Смерть собакам-инквизиторам!

Кто-то громким голосом запел песню об «Отважном Френсисе Дрейке». Наши упорно продвигались вперед. Я почувствовал себя лучше. Силы вернулись и я снова поднял саблю. Общее опьянение боем захватило меня. Выкрикивая первые строки песни о Дрейке, я бросился на подмогу своим.

К этому времени единый строй наших врагов распался, и характер боя изменился. Сражающиеся разделились на пары, и, судя по всему, мы одерживали верх. Ливень пуль сверху прекратился, так как испанские стрелки уже не могли отличать своих от чужих.

В нескольких шагах впереди я видел гигантскую фигуру нашего капитана и порадовался, что ему удалось пробиться вперед так далеко. Он дрался с каким-то испанским офицером мощного телосложения. Неожиданно сбоку на него обрушился еще один противник. Я ринулся на помощь и нападавший вынужден был повернуться ко мне. Джон быстро оглянулся через плечо.

— Благодарю, Роджер, — крикнул он.

Мой противник действовал довольно пассивно. Он отступал под градом моих ударов и в конце концов бросил шпагу на землю, подняв руки в знак того, что сдается. Однако это его не спасло. В то же мгновение из-за моего плеча мелькнула пика, острие которой вонзилось ему прямо между глаз. Голова у него раскололась как спелое яблоко, и он рухнул прямо у моих ног.

Я оглянулся и увидел, что удар этот нанес Клим. Вид его был страшен. Глаза горели диким огнем. Он брызгал слюной.