32

Окна моих комнат выходили на реку. Вид был довольно приятный, но сами комнаты находились под самой крышей, были темноваты и так малы, что я мог пройти их из конца в конец буквально в десять шагов. Как и сообщил мне сэр Сигизмунд, подбор книг там был отменный. Разглядывая корешки томов, я убедился в том, что могу не без пользы провести здесь время своего «заключения».

Я заметил несколько томов Хаклита, которых прежде не читал, и я решил начать с них. Теперь, когда мои морские странствия закончились и, похоже, надолго, меня охватило непреодолимое желание читать о чужих путешествиях.

Моей хозяйке, как видно, было приятно мое пребывание в ее доме, потому что она дважды в течение утра под разными предлогами посещала меня. Позднее она сама принесла мне обед, хотя в доме была прислуга — средних лет служанка и неуклюжий парень, который откликается на имя Стивкорн. Большую часть времени он проводил либо в погребе, либо на участке позади дома, огороженном высокой изгородью. Как я узнал позднее, он страдал падучей болезнью, и госпожа Уитчи редко выпускала его на улицу. Обед был поистине королевский и хозяйка радушно потчевала меня, а сама тем временем ворошила в камине несколько маленьких сырых поленьев. Она вообще была соткана из противоречий, и я так и не научился понимать ход ее мыслей.

Позднее днем она еще раз поднялась ко мне. По лестнице она поднималась с легкостью, поистине для столь корпулентной дамы.

— От сэра Сигизмунда Хилла, — сказала она, положив на стол небольшой пакет. Она явно относилась к моему покровителю с большим уважением и, судя по всему, ее очень интриговало содержимое пакета. К пакету прилагалась записка: * Колода карт, которая, быть может развлечет вас. X.»

— Это игральные карты, — объяснил я, наблюдая за ее реакцией.

— Карты? — она чопорно поджала губы. — Сэр Сигизмунд удивляет меня. Очень удивляет! Ведь карты — это орудие дьявола, мастер Стрейндж. Что подумал бы наш преподобный пастор Браун, если бы узнал, что я разрешаю приносить в свой дом игральные карты!

Объемистая грудь колыхалась от негодования, но судя по ее дыханию она в течение дня неоднократно наведывалась в кладовку, где хранился запас бренди. Интересно, подумал я, как преподобный Браун сказал бы по поводу столь неумеренного потребления крепких напитков.

Когда она удалилась, я сломал печать пакета. Карты были изготовлены во Франции, и качеством намного превосходили наши английские. Они были плотные глянцевитые, с великолепными цветными картинками. Я обратил внимание на то, что из всех четырех королей с короной на голове был изображен лишь трефовый. Причем лицом он явно напоминал короля Франции. Четыре же валета грубыми, хитроватыми чертами лица походили на нашего монарха.

Под изображением трефового короля я прочитал следующие строки: «Гончие спущены со сворки. Если у лисы осталось хоть немного разума, она не станет покидать свою нору. Главный охотник настроен решительно и клянется, что настигнет свою жертву. Н. М. возвратился и, говорят, в большом почете.

P. S. Кругом только и говорят о глупой выходке, совершенной неким юношей прошлой ночью. Неужели разум и осторожность совсем покинули вас?»

Я был очень встревожен вестью о возвращении Мачери. Если он обрел влияние при дворе для нас всех это чревато серьезной опасностью. Я припомнил его обещание поквитаться со своими бывшими товарищами, а ведь своей беспечностью в Кале я сам вложил ему в руки столь необходимое оружие.

В течение нескольких последующих дней я стал задумываться над тем, что я смогу предпринять в случае нашей встречи. Боковое окно моей комнаты выходило во двор захудалой гостиницы, которая, судя по некоторым приметам когда-то знавала лучшие времена. Теперь же приличные гости в ней больше не останавливались, а потому просторные конюшни по своему назначению уже не использовались. Что там теперь происходило, догадаться было не трудно. В любое время дня туда входили и оттуда выходили модно и богато одетые джентльмены. Мне были слышны звон рапир и шпаг и резкие выкрики: «В позицию… ! Отличный выпад…! Парируй боковым…!

Я понимал, что если рискну обвинить сэра Невила Мачери в предательстве и краже, мне нужно быть готовым отстаивать свои слова со шпагой в руке. Поскольку я совершенно не был знаком с искусством фехтования, то решил воспользоваться неожиданно представившимся случаем приобрести некоторую сноровку в обращении с оружием, при помощи которого джентльмены привыкли разрешать свои споры. Если бы не предупреждение сэра Сигизмунда, я бы отправился в конюшни, переделанные под фехтовальный зал сразу же. Теперь же я решил выждать пару дней. Наконец к вечеру третьего дня я решил осуществить задуманное. Уже часа два как в двери зала никто не входил, и лишь в круглом окошке над входом горел тусклый огонек. Я осторожно спустился вниз, не желал возбуждать излишнее любопытство госпожи Уитчи. Однако у входной двери я услышал ее голос.

— Собираетесь немного прогуляться, мастер Стрейндж? Сейчас ночи очень прохладные! Вы тепло одеты?

Она сошла вниз по лестнице в холл, держа в одной руке свечу, через другую ее руку был переброшен красивый плащ. Как я понял, плащ этот предназначался мне, но хозяйка почему-то не решилась предложить его и ограничилась лишь советом не гулять долго и двигаться побыстрее, чтобы согреться. Я пообещал следовать ее наставлениям.

Когда я заглянул в фехтовальный зал, то сначала подумал, что там никого нет. Помещение освещал единственный фонарь, висевший на стене. Я шел по мощеному каменными плитами полу, и мои шаги так гулко отдавались под сводами помещения, будто я находился в церкви. Мало-помалу мои глаза привыкли к тусклому освещению, и я увидел человека, сидевшего за столом в дальнем конце зала. Он сидел нагнув голову над тарелкой с едой. Фигура его показалась мне громадной и ел он с необычайным аппетитом.

— Что вам нужно? — грубо спросил он.

Я подошел к столу.

— Мне необходимо научиться владеть шпагой, — ответил я.

Вид его приветливым назвать было никак нельзя. Густая шевелюра была взъерошена. Крупные, будто вырубленные топором черты лица не выражали ничего, кроме раздражения и презрения. Это же презрение прозвучало в его голосе, когда он сказал.

— Я — лучший фехтовальщик в Европе, но может ли получиться что-нибудь путное из такого, как вы?

— По крайней мере деньги я готов вам платить приличные.

Что-то ворча он поднялся из-за стола. Я был поражен его размерами. Рост его значительно превышал шести футов, а живот был с хороший пивной котел. Весил он должно быть более двадцати стоупов [55]. Бесцеремонно схватив мою руку, он согнул ее в локте и потрогал мышцы.

— Что же, не дурно, — пробормотал он. — Рост тоже не плохой, хотя я выше на три дюйма. Примерно девятнадцать с половиной лет? Так я и думал. Кстати я всегда безошибочно определяю возраст, вес и рост любого человека. Вижу вы из дворян. Почему не начали заниматься фехтованием раньше?

— Я был в море. Там фехтование на шпагах не в моде.

— Я понял, что вы моряк по загару. Умеете управляться с пикой?

Я признался, что имею некоторый навык в обращении с этим оружием. Он нахмурился и сказал, что с пикой в руках он легко управился бы с тремя такими, как я. Однажды, орудуя лишь ножнами от шпаги, он расправился с полудюжиной стражников. Воспоминания об этом, как видно, привели его в более приятное расположение духа, потому что затем он почти дружелюбно поинтересовался причиной, побудившей меня обратиться к нему.

— Мне придется драться на дуэли.

Он презрительно фыркнул. Хорошенький вид я буду иметь на дуэли! Да мой противник разделается со мной как голодный француз с антрекотом. При первом же выпаде он продырявит меня насквозь.

Внезапно он тряхнул своей массивной головой и громко крикнул.

— Дирк! Дирк, ленивая скотина, где ты?

Из дальнего угла появился худой парень с удивительно длинными руками и ногами. Он должно быть дремал там и теперь щурился на свет и тер глаза тыльной стороной ладони.

— Как думаешь, сумеем мы сделать что-нибудь путное из этого молодого человека? — спросил гигант.

— Мы имели дело и с худшим материалом, дом Басс, — ответил парень, разглядывая меня, как барышник разглядывает лошадь на ярмарке. — Рост неплохой. Походка пружинистая.

— И тем не менее он увалень.

— Все мы когда-то были такими.

— Тогда займись им, — гигант небрежно махнул рукой и опять принялся за еду. Дирк начал устанавливать фанерный щит, игравший роль своеобразной мишени. Потом мелом он провел черту в семи футах от щита и вручил мне шпагу с затупленным концом.

Я должен был стоя у черты делать выпады, стараясь попасть в центр мишени. Дом Басс продолжая свою трапезу, презрительно поглядывал на меня. Моя правая нога должна была касаться пола одновременно с тем, как острие шпаги касалось мишени. Если нога либо шпага запаздывали хотя бы на долю секунды, он ревел так, будто я причинял ему физическую боль. Конец моей шпаги должен был попадать в самый центр мишени, но при этом прикосновение должно было быть легким как порхание крыльев бабочки. Если мне это не удавалось, на меня обрушивался шквал язвительнейших оскорблений.

— Криворукая обезьяна! — кричал он. — Неужели это так трудно сделать? Вбейте в свою башку, что искусство фехтования требует прежде всего точности, координации и глазомера. Запомните, главное — согласованная работа ног, рук, спины, глаз и мозга, если, конечно, он у вас имеется. Да нет, ни черта у вас не получится, ловкости у вас, как у вьючного мула.

Разумеется подобные сравнения не могли мне понравиться и я уже готов был взбунтоваться, но всякий раз после очередного всплеска эмоций Дирк шептал.

— Да пусть сэр, пусть ругается. Зато он лучший учитель фехтования во всем Лондоне. Стоит потерпеть.

Я смирял свою гордыню и наш первый урок продолжался. Шпага, которую дал мне Дирк, была довольно тяжелая и вскоре мне все труднее и труднее становилось орудовать ею. Рука словно налилась свинцом. Я задыхался, однако мой новый наставник будто не замечал моих мучений, а продолжая свою трапезу, пустился в рассуждения на тему об искусстве фехтования.

— Утверждают, что лучшие мастера шпаги — французы и итальянцы, — ворчливо говорил он, — но это не так. Я родом из страны, которая дала миру непревзойденных фехтовальщиков. Это — Португалия.

Я был удивлен, так как он говорил по-английски без малейшего акцента.

— Вы полагали, что я англичанин, верно? Это показывает, что могут сделать двадцать лет пребывания в ваших проклятых туманах с горлом нормального человека. Признаться, мне в жизни не приходилось видеть таких скверных фехтовальщиков, как англичане. Атака, атака, выпад, коли, руби! Никакой изощренности, полное отсутствие фантазии! Если вы будете заниматься у меня, молодой человек, я сделаю вас первым фехтовальщиком в Англии, уж это-то я вам обещаю. Прилагая минимум усилий вы сумеете парировать любой удар. Что до атаки, то я вас тоже кое-чему научу. Когда я атакую, то сметаю все на своем пути. — Он наконец-то соизволил заметить, что я дышу, как рыба, вынутая из воды. — Можете заканчивать. Выносливости в вас не больше, чем у ходячего трупа.

После этого я стал приходить к нему дважды в день. Рано утром, до того, как в зал являлись прочие постоянные посетители, я упражнялся в прыжках через деревянного коня. Всякий раз, когда я совершал недостаточно высокий прыжок, я цеплялся штанами за его острые уши. Дирк следил за тем, чтобы я делал не меньше сотни прыжков. Что касается приземления после прыжка, то здесь требования Дирка изменялись. Я то должен был приземлиться на кончики пальцев и так неподвижно замирать, то прыгать влево или вправо. Дирк постоянно увеличивал высоту коня и под конец мне приходилось прилагать все силы и всю ловкость, чтобы преодолевать препятствие. Кроме того, каждое утро он заставлял меня делать по двадцать, а затем по тридцать и сорок кругов по залу. Причем бегать я должен был на носках. Если же я нечаянно касался пола пяткой, немедленно следовал строгий окрик. Это должно было развить у меня «пружинистость и резкость». Время от времени Дирк ставил меня у стены и я должен был касаться камня всеми частями тела попеременно: «Голова, плечи, зад, бедро, голень, пятка», — командовал Дирк. «Это научит вас держаться прямо», — говорил он.

Дом Басс, имя которого как я узнал было Себастьян де Вагес, по утрам никогда не появлялся в зале, так как любил поспать. Зато совершенно непонятно было, когда спит бедняга Дирк. Он находился в зале до самого его закрытия и встречал меня утром, когда там еще никого не было. Он делал все — подметал полы, готовил еду, бегал по поручениям появлялся сразу же, как чертик из табакерки, как только Дом Басс сидя в своем удобном кресле кричал.

— Эй, Дирк, ленивый дьявол!

Вечерами я практиковался со щитом — мишенью. В течение целой недели. С каждым днем Дирк отодвигал щит назад на дюйм — два. В конце концов мне приходилось едва ли не распластываться на полу, чтобы дотянуться до мишени. И если мне не удавалось быстро и ловко возвращаться в исходное положение, великан-португалец громовым голосом выкрикивал свое любимое оскорбление, сравнивая меня с ходячим трупом.

Я был счастлив, когда мы наконец занялись изучением и отработкой подготовительных движений к схватке. Мне показали оборонительную стойку, как надо наступать отступать, делать выпад. Мне показалось далее, что я начал проявлять кое-какие способности, во всяком случае в исполнении некоторых элементарных приемов, таких к примеру, как отход, я превосходил Дирка в скорости. Это стало очевидно, когда мы начали отрабатывать отражение удара, контратаку и другие приемы.

Однажды мне удалось довольно ловко отбить терц Дирка, и я не без самодовольства улыбнулся. К несчастью эту улыбку заметил Дом Басс. Он поднялся со своего кресла.

— Сейчас я сам займусь с ним, — бросил он Дирку, беря свою любимую шпагу со стойки у стены.

Я чувствовал себя на седьмом небе. Наконец-то я смогу скрестить шпагу с таким признанным мастером. Я полагал, что за последнее время сделал неплохие успехи и сумею произвести на португальца благоприятное впечатление.

Моим надеждам, однако, не суждено было осуществиться. Дом Басс атаковал меня сразу. На меня будто ледяной шквал обрушился. Я с трудом устоял на ногах, ослепленный сверканьем шпаги. Я чувствовал себя таким же беззащитным как ребенок с прутиком, стоящий перед разъяренным тигром. Потом я ощутил как дернулась у меня кисть. Шпага вылетела у меня из руки и медленно описав дугу, упала на пол в десяти футах от меня.

Дом Басс громко хмыкнул и отдал свой клинок Дирку, который снова поставил ее на стойку. Он опустился в кресло и велел Дирку подать ему огня, чтобы раскурить трубку.

— Это отучит вас от излишнего самомнения, — сказал он. Он затянулся несколько раз, а потом добавил. — Слишком уж самодовольным вы выглядели. Черт побери, да я управляюсь с тремя такими молодцами, как вы одной левой рукой и с завязанными глазами!

Я читал целыми днями. Снова установилась теплая погода, и то обстоятельство, что я не мог выходить на улицу очень раздражало меня. Когда я уставал от книг, то подходил к окну и наблюдал за жизнью города, которая бурлила внизу. Однажды я увидел, как мимо наших дверей двигается не очень-то веселая процессия. На спине худой клячи лицом к хвосту сидел мальчишка-ремесленник. Он был привязан к седлу. Впереди и позади лошади, оттесняя с улицы толпу, шла стража. Госпожа Уитчи объяснила мне, что мальчишка был пойман в ночь празднования победы в тот момент, когда он швырял камни в окна испанского посольства, и теперь он будет принародно бит кнутом в Черринг-Кроссе. Вот такой король нам достался! Он приказывает наказать своего подданного, чтобы угодить наглому и хитрому испанцу!

В один прекрасный день госпожа Уитчи, топоча каблучками и приподняв свои юбки так, что видны были ее лодыжки, удивительно стройные для столь пышнотелой дамы, поспешно поднялась ко мне. Я уже имел возможность убедиться в том, что сия дама весьма гордиться этим своим достоинством, но сейчас я мог бы поклясться, она начисто забыла об этом. Она была ужасно напугана.

В городе опять появилась чума! Возвращение теплой погоды привело к возобновлению страшной болезни в лондонских трущобах. Уже сообщали о дюжине случаев заболевания. Подбородок моей хозяйки подрагивал, когда она рассказывала мне об этом. Ни в коем случае не должны мы выходить на улицу. Прежде чем открывать окна, чтобы проветривать комнаты, нам следует класть в уши руту, а в нос полынь. К счастью у нее в доме достаточные запасы розмарина, который является лучшим средством от этой заразы. Она распорядится, чтобы в моей комнате все время стояла чаша с розмарином, и я мог бы постоянно нюхать его. А ночью у моего изголовья служанка будет ставить еще одна чашу. Я слышал слишком много историй о том, что случалось, когда чума простирала над городом свои ужасные костлявые руки, и разумеется не возражал против всех этих мер предосторожности.

Я заверил ее, что не буду никуда выходить. Разве только в фехтовальный зал, который находится рядом с самым нашим домом. И буду в точности проделывать все манипуляции с рутой, полынью и розмарином, как она велела.

Я был весьма удивлен поэтому, когда вечером нас навестил сэр Сигизмунд Хилл. Он не пользовался полынью и высмеял вдову, когда она попеняла на его неосторожность. «Все это глупости, — заявил он. — Чума всегда гуляла по Лондону и так оно будет и впредь. Изменить здесь ничего нельзя. Эта болезнь стала такой же неотъемлемой частью Лондона, как Тауэр или мост через Темзу». Моя хозяйка немного успокоилась и даже подарила ему слабую кокетливую улыбку, когда он потрепал ее по щеке, как бы давая знак удалиться.

— Кстати, должен заметить, Роджер, что вся эта шумиха с чумой пришлась весьма кстати. Серьезной эпидемии не будет, так как время года уже позднее, но король уже сбежал в Теобальде, а вместе с ним и весь двор. Его Величество до смерти боится чумы. И кстати не только ее. Всем известно, что он вообще большой трус. Терпеть не может обнаженного оружия. На днях, посвящая в рыцари Милларда Лукаса, он чуть не выколол глаз одному из придворных. Так что его приближенные тоже вряд ли станут рисковать жизнью, разыскивая некоего Роджера Близа. Пока опасность эпидемии не миновала, вы находитесь в абсолютной безопасности.

Он принес мне письмо, которое утром было доставлено ему «стройной маленькой плутовкой с карими глазами». (Я тут же узнал по этому описанию Элси Уиндиярд). И он уверен, что это послание развеет мою скуку, вызванную долгим затворничеством. Мне не терпелось сразу же прочесть письмо, но я решил сделать это после ухода сэра Сигизмунда. Я небрежно засунул послание за отворот камзола.

— Мачери не уехал вместе со двором. Он остался в городе по личным делам и надеется поправить свое финансовое положение. Этим утром у меня побывал Манасея Григгс и поведал мне такое, от чего у меня волосы дыбом поднялись. Разумеется, я пообещал ему хранить тайну. — Сэр Сигизмунд сделал паузу. — Григгс — один из самых состоятельных купцов, торгующих фетром и войлоком — человек серьезный и солидный. Он оказал Мачери значительную финансовую поддержку, дав деньги на снаряжение судна. То, что я вам сейчас скажу, Роджер, вы должны сохранить в полной тайне.

Я кивнул и он продолжал.

— Мачери сообщил Григгсу, что король остро нуждается в средствах. Разумеется, это известно всем. И он, Мачери, собирается предложить королю пополнить его казну очень простым способом — взыскав штрафы со всех тех, кто вложил деньги в оснащение флибустьеров.

Я не верил собственным ушам. Возможно ли такое подлое предательство? Сэр Сигизмунд сделал небольшую паузу с тем, чтобы я полностью осознал все возможные последствие этого дьявольского плана, а потом продолжил. — Едва ли не все аристократы и очень многие лондонские купцы вкладывают средства в подобные предприятия. План чертовски коварен. По словам Григгса Мачери не ходил вокруг да около, а безо всяких обиняков нагло заявил о своем намерении. Прямо дал понять Григгсу, какая опасность ему грозит.

— Вы хотите сказать, что он грозился донести на человека, благодаря которому он смог выйти в море?

— Именно так. Он знал о намерении Григгса баллотироваться на пост лорд-мэра Лондона и о его страстном желании получить дворянский титул. Наш постойный друг мог либо принять предложенные ему Мачери условия, либо поставить крест на своих честолюбивых мечтах. Риск был чересчур велик, и Григгс уступил. Иными словами, он обещал отдать Мачери все его долговые расписки. Теперь последний почти единолично владеет судном и будет иметь очень приличные проценты с добычи. Этот тип совершенно лишен чести и совести!

— Вы думаете, он остановится на этом?

Сэр Сигизмунд мрачно покачал голову.

— Судите сами. Сегодня он нанес визит сэру Бартлеми Лэдланду. Я послал своего человека проследить за Мачери, и он сообщил мне, что тот находился у сэра Бартлеми около двух часов. Позднее выяснилось, что сэр Бартлеми заболел и слег в постель.

— Значит вы полагаете, что Мачери пойдет по кругу?

— Похоже на то. Сэр Бартлеми будет далеко не последней жертвой. У Мачери есть шанс стать очень состоятельным человеком, и он, несомненно, пойдет до конца.

С каждой его фразой во мне усугублялось чувство вины за случай в Кале. Однако мой собеседник не согласился с тем, что именно моя небрежность столь сильно усугубила ситуацию.

— Бумаги, которые он выкрал у вас, безусловно, помогли ему оправдаться, но не больше. Можете не сомневаться: все время, пока этот мерзавец плавал в Средиземном море, он выведывал у других капитанов имена всех тех, кто финансировал их предприятие. Он поставил перед собой эту задачу с самого начала. Я в этом совершенно уверен.

— Что можно сделать?

— Пока ничего. — Он посмотрел на меня и нахмурился. — Надеюсь, вы понимаете, что сейчас вам тем более необходимо скрываться. Если они схватят вас, то выжмут все, что вам известно, а, быть может и больше. «Железная Дева» способна развязывать язык любому. Так что, пожалуйста, больше никаких визитов в Денмарк Хауз. Признаю, это был смелый поступок. До сих пор все только об этом и судачат. — Суровое выражение лица сэра Сигизмунда несколько смягчилось. — Вы оказали нам очень большие услуги, Роджер, но прошу вас, больше никаких необдуманных действий. Слишком многое стоит на карте. Он встал с кресла и набросил плащ на плечи.

— Писем от Уорда по-прежнему нет, — сказал он. — Я начинаю волноваться. Дня не проходит, чтобы я не вспомнил о нашей бедной донне Кристине.

И часу не проходило, чтобы сам я не подумал о ней, молясь о ее спасении. Я попросил его немедленно известить меня, если он получит какие-нибудь сообщения с Юга. Он пообещал и уже направился к дверям, но затем остановился и, усмехнувшись, сказал.