17

Вечером с моря подул бриз, неся благодатную прохладу после гнетущей жары долгого дня. Мы с Джоном поднялись на верхний балкон, чтобы насладиться прохладой и побеседовать о делах. Вскоре к нам присоединился сэр Сигизмунд. В руках у него была пачка писем. Три из них предназначались мне, остальные Джону.

Несколько минут я медлил вскрывать их. Я узнал знакомый с детства почерк матушки и тети Гадилды. Третье было написано явно девичьей рукой.

Я внезапно ощутил щемящую тоску по дому. Мне страстно захотелось вновь очутиться среди шума и гама нашей городской площади, оказаться в вечерней тиши нашего дома, сидеть перед камином и видеть мать, склонившуюся над своим рукоделием и тетю Гадилду, погруженную в хозяйственные заботы. Ощутить легкое дуновение свежего ветерка в рябиновой роще. Услышать грубые голоса грузчиков у причалов. Мне захотелось вернуться в эту спокойную и мирную жизнь. Звуки гортанных голосов, доносившиеся с крыш, расположенных невдалеке домов придавали этому желанию еще большую остроту. Джон не очень внимательно слушал мои соображения — по поводу запасов продовольствия и боевых припасов, внизу по саду гуляла донна Кристина и глаза моего друга неотрывно следили за ее стройной фигурой. Теперь Джон погрузился в чтение своей почты. Должен признаться, что первым я в руки взял послание Кэти. Я еще никогда не получал от нее писем и мои глаза жадно скользили по строчкам густо заполнившим страницы. Письмо пестрело орфографическими ошибками. Кэти никогда не отличалась особым прилежанием в учебе.

«Дорогой Роджер, — читал я.

Папа сказал, что сэр Сигизмунд Хилл возьмет с собой письмо и я воспользовалась этим, чтобы написать тебе и капитану Уорду (сначала Кэти написала «Джону», но потом зачеркнула это слово). Я так рада, что вы скоро вернетесь домой! Папа, правда считает, что капитан Уорд гораздо больше нужен там, где он сейчас находится и наверняка рассердится, узнай он, что я думаю иначе, но…»

Письмо было многословным, в нем содержалась масса деталей, которые я поспешно глотал. Целая страница была посвящена предметам дамского туалета и последним модам. Кэти сообщала мне, что как-то встретила в городе мою мать и они долго беседовали обо мне. Ее старый пес Уолтер околел, а нового она себе, наверное, не заведет, так как по слухам королева не жалует собак и при дворе ей скорее всего не позволят держать нового любимца. Помню ли я бедовую девицу по имени Энн Тернер? Разумеется, помню, ведь ею интересовались все мужчины нашего города.

Так вот, она открыла модную лавку в Лондоне, которую посещают все придворные дамы. Она, Кэти, вероятно тоже посетит ее, хотя бы из любопытства. И еще она интересовалась тем, какие подарки я ей привезу.

«Я очень испугалась, когда в Лондоне поднялся весь этот шум и капитан Уорд скрывался у нас. Мы думали, что тебя посадили в Тауэр, и я страшно обрадовалась известию о том, что „Королева Бесс“ благополучно отплыла. Я очень часто думаю о тебе, Роджер, и успокоюсь только тогда, когда ты и капитан Уорд невредимыми вернетесь домой. Я очень скучаю по тебе».

Я перечел письмо несколько раз, живо представляя себе все, о чем она писала. Я убеждал себя в том, что она написала бы мне как раз такое письмо в том случае, если бы вообще никогда не встретила Джона, и поэтому у меня нет причин для беспокойства. Тем не менее я следил за выражением лица Джона, пока он читал, размышляя над тем, длиннее ли письмо, которое он получил от Кэти, чем мое и содержатся ли в нем более нежные обращения.

Он долго читал письмо, а потом впал в мрачное раздумье, устремив взгляд в небо на севере. В конце концов он обратился к Хиллу.

— Хочу, чтобы вы правильно поняли меня, Мунди. Вовсе не честолюбие удерживает меня здесь. Я был бы самым счастливым человеком, если бы уже сегодня смог повернуть паруса в сторону дома.

Я понял, что все рассказанное им мне было правдой. Кэти сделала свой выбор.

С тоской в сердце я приступил к чтению двух оставшихся писем от матери и тети Гадилды. Они робко упрекали меня за внезапный отъезд, однако, чувствовалось, что они гордятся мною. Обе они упоминали о слухах, согласно которым мы должны были скоро вернуться домой и выражали огромную радость по этому поводу, однако, тетя Гадилда прибавила фразу, которая весьма озадачила меня.

«Твоя мать», писала она, — не объясняет при каких именно обстоятельствах она узнала эту замечательную новость, опасаясь осуждения с моей стороны и правильно опасается.»

Я был, повторяю, так озадачен, что даже прочитал это место вслух Джону.

— Твоя тетушка явно имеет в виду сэра Бартлеми, — ухмыльнулся он. — Наш общих друг большой сплетник и дамский угодник. В городе поговаривают, что он питает довольно-таки нежные чувства к твоей хорошенькой матушке. Несомненно он зашел к вам сообщить ей радостную весть, а твоей добродетельной тетушке это пришлось не по нраву.

Я сразу же понял, что он был прав. Теперь я припомнил, что владелец Эпплби Корт под тем или иным предлогом частенько заходил к нам. Тогда мне и в голову не приходило связывать эти визиты с приступами дурного настроения, которые после этого неизменно «накатывали» по выражению матушки, на тетю Гадилду. Однажды днем после обеда я находился в своей спальне и, услышав голоса внизу, открыл дверь, собираясь спуститься. Тетя Гадилда стояла у подножья лестницы, вытянув голову вперед и явно стараясь услышать, о чем говорят в гостиной. Мне это показалось странным. Я решил не спускаться и вернулся в свою комнату. Позднее я увидел отъезжавшего от нашего дома сэра Бартлеми. Он выглядел очень вальяжно и импозантно в своем бархатном плаще и шляпе с перьями.

Джон сразу же догадался, о чем я думаю и поспешно произнес.

— Да выкинь ты это из головы. Я совсем не хотел тебя обидеть. Сэр Бартлеми просто чванливый старый осел, который не упускает случая побеседовать с любой хорошенькой женщиной.

Я промолчал, и Джон вернулся к своей почте, время от времени роняя замечания по поводу содержания того или иного письма. Одно из них было от «эльзасского» хозяина. Последний подтверждал договоренность об отправлении товаров сухим путем из Марселя. Это письмо Джон прочитал вслух, потешаясь над его высокопарным слогом. Было еще короткое письмо от Ричарда Хаклита, [46] который изъявлял готовность напечатать любую рукопись, подготовленную Джоном. Это письмо так заинтересовало меня, что я даже позабыл о своих печальных размышлениях в связи с письмом Кэти Джону. Я читал многие трактаты Хаклита о путешествиях, беря их из библиотеки в Эпплби Корт и должен признать, что они сыграли не последнюю роль в принятии мною решения стать моряком. Джон оставил это письмо без всякого внимания. Он никогда не слыхал о Ричарде Хаклите.

Но самое интересное послание пришло от Арчи Армстронга. Джон прочитал это короткое письмецо вслух.

«Смена настроения нашего премудрого монарха премного удивила здесь всех. Теперь, мой добрый сэр Пират, он отзывается о вас лишь с превеликой похвалой. Но имеющие уши да услышат: наш пузатый король меняет свои убеждения гораздо чаще, чем рубашки. Думаю, он с гораздо большим удовольствием увидел бы вас на эшафоте в руках палача, чем на капитанском мостике флагмана своего флота. Подумайте над этим хорошенько, Джон Уорд.

— Арчи прав, — сказал Джон. — Я не доверяю нашему святоше — королю и его лживым обещаниям. Бей, по крайней мере, хоть знает, что ему выгодно.

Хилл согласно кивнул.

— Ум у нашего короля быстрый, но мелочный. Довольно опасное сочетание.

Солнце зашло и почти сразу же на город опустилась тьма.

Я никак не мог привыкнуть к этой любопытной особенности здешней природы. Дома сумерки опускались постепенно, и это было очень приятное время. Здесь был совсем другой мир, и мгла здесь опускалась внезапно как черное покрывало. Город погружался в безмолвие. Оба моих собеседника поднялись. Хилл с глубоким вздохом. Джон с недовольным видом, ведь ему после разговора с беем предстояло написать несколько писем.

Я спустился по каменной лестнице и направился во внутренний дворик. Наши матросы перенесли с корабля около дюжины фонарей и уже развесили их в различных частях дворца. Один висел на стене во дворе, но света он давал так мало, что я не заметил донну Кристину, пока она не вышла из-за угла, где стояла в одиночестве.

— Я думала, вы никогда не кончите ваши разговоры. Должно быть вы обсуждали очень важные дела.

Я кивнул.

— Джону предстоит написать довольно много писем. Он созывает в Тунис всех флибустьеров.

На ее лице отразилась целая гамма чувств. Преимущественно страх, но также и гордость.

— Ничего хорошего для него из этого не получится, — заявила она. — Как может он надеяться противостоять целому флоту Испании? Его и всех его флибустьеров перебьют и перетопят. Что станется тогда с нами, дон Роджер?

— Это будет не так-то просто сделать, — ответил я, — разве вы забыли участь, которая постигла вашу Армаду?

На плечах у нее была черная шаль, хотя ветер уже давно стих. Я заметил, что глаза у нее немного покраснели.

— Не нужно ссориться, — произнесла она. — У меня и так неприятности с Луизой. Она считает, что я должна вернуться домой и уйти в монастырь. Она очень религиозна и думает лишь о спасении моей души. Боюсь, больше, чем я сама. Только что она сделала открытие, которое ужаснуло ее. Она распростерлась ниц в молитве и не хочет говорить со мной. Оказывается, часть этого здания когда-то использовалась в качестве гарема. Мысль о жизни в таком безбожном месте нестерпима для нее.

Во время нашей прогулки по дворцу днем, мы не заходили на женскую половину и это сообщение чрезвычайно меня заинтересовало.

Донна Кристина кивнула головой в сторону маленькой двери, расположенной в дальней углу стены.

— Это там, — прошептала она. Взглянув на меня, девушка смущенно улыбнулась — Мне очень неудобно, дон Роджер, но мне бы хотелось посмотреть, что там внутри. Как вы полагаете, с моей стороны это не будет выглядеть непристойно?

Я снял фонарь со стены, и мы направились к двери. Она была из меди, в замочной скважине все еще торчал огромный ключ. Петли заскрипели, когда я широко распахнул ее. Моя спутница, затаив дыхание последовала за мной.

Я поднял фонарь высоко над головой. Мы стояли в длинной комнате с зеленым мраморным полом и небольшим бассейном посередине. Стены были высокие. На уровне примерно десяти футов от пола располагались решетчатые окна.

— Наверное это обычное помещение, — прошептал я. — Их Господин и повелитель неплохо опекал их. Никто из посторонних не мог видеть их.

— Бедняжки! — воскликнула донна Кристина. После короткой паузы она добавила. — И все же у них здесь было нечто весьма ценное. Они наслаждались покоем.

— Покоем? Дюжина женщина в таком помещении? Не смешите меня.

Поднявшись по лестнице, мы вошли в коридор, располагавшийся позади общего помещения. В него выходило по меньшей мере двадцать дверей. Я приподнял фонарь, и мы заглянули внутрь одной из комнат. В ней только и умещалась кровать и немного мебели. В высоко расположенное окно было вставлено цветное стекло. Все это время моя спутница говорила по-английски, медленно и с трудом подбирая слова. Сейчас она вновь перешла на родной язык.

— Это настоящая тюрьма. Нет, дон Роджер, несчастные женщины не могли обрести здесь мир и покой. Луиза права. Во всем этом есть что-то зловещее. Я хочу попросить, чтобы это крыло закрыли.

Она говорила на таком идеальном испанском, что я понимал ее без особого труда. С этого времени она говорила со мной только на своем родном языке.

В конце каждого коридора были устроены узкие амбразуры, через которые обитатели дворца могли наблюдать за внешним миром. Сейчас эти амбразуры заросли густой виноградной лозой. В конце длинного ряда небольших комнатушек находилась темная камера с забранной решеткой железной дверью. Просунув руку через решетку, я увидел железные браслеты, прикрепленные цепями к каменной стене.

— Что это?

— Думаю, нечто вроде домашней тюрьмы. Здесь восточные мужья приводили в чувство своих непокорных жен.

Девушка зябко повела плечами.

— Полагаю, нам лучше вернуться. Какая жестокая и бессмысленная жизнь! Я никогда не сумею позабыть этот ужас.

Я обратил ее внимание на великолепно украшенные стены. Плитки были шестиугольной формы. На темно-голубом фоне вязью выделялись желтые надписи. Их позолота немного потускнела, не устояла перед натиском времени. На мою спутницу эта красота, однако, не произвела никакого впечатления. Когда я заметил, что темная лестница в конце коридора ведет, вероятно, в помещения евнухов, она снова вздрогнула.

— Если вы не возражаете, я не хотела бы спускаться туда, дон Роджер. Уверена, мы найдем там козлы для порки и прочие ужасы. Мы и так уже видели достаточно.

Когда мы снова поднялись в зал, то в дверях увидали Джона. Он держал фонарь над головой и ухмылялся.

— А вот и вы, наконец, — его голос гулко прозвучал в пустом зале, — где я вас только не искал, даже подумал, что вы сбежали вместе. — Голос его звучал слегка насмешливо, но я видел, что он не очень доволен нашей совместной прогулкой.

— Мы осматривали гарем, — сказал я.

— Ну и как вам там понравилось?

— Это подло, несправедливо, грязно! — воскликнула девушка. — Я жалею, что побывала там.

Джон засмеялся.

— Я не уверен, что идея так уж порочна. — Почему женщины там должны быть обязательно несчастны? Жизнь у них легкая. Никаких забот и ответственности.

— Разве может быть счастливой женщина, если она делит своего мужа с двадцатью другими женщинами?

— Быть может и нет. Но в данном случае мои симпатии целиком на стороне мужей.

— Ну, разумеется, — презрительно ответила она. — Уж вы-то были бы счастливы здесь…

— Ну-ну, еще немного и мы с вами поссоримся. Роджер сегодня уже достаточно пользовался вашим обществом, надеюсь, теперь вы и мне уделите толику своего внимания.

Только сейчас я понял, как устал и решил пойти спать. Я пожелал доброй ночи своим спутникам и направился на поиски комнаты, где висела бы сетка от насекомых. Однако там было жарко, душно и совершенно невозможно уснуть. Мне пришло в голову, что гораздо лучше будет устроиться на крыше. Отстегнув сетку, я взял ее в охапку и отправился в путь. Примерно с четверть часа, часто спотыкаясь, я проблуждал по темным коридорам и лестницам, пока наконец, не выбрался на крышу. Даже здесь было жарко, но красота усыпанного звездами неба компенсировала все неудобства. Над головой у меня сверкали мириады звезд, и впечатление было такое, будто я мог дотянуться до них рукой.

Закрепить сетку на каменном парапете было невозможно, поэтому я свернул ее и положил под голову как подушку. Однако сон по-прежнему не шел ко мне, ибо снизу из сада до меня с поразительной ясностью доносились чьи-то голоса. Я узнал голоса Джона и сеньориты и пытался не слушать, о чем они говорят, но для этого мне пришлось бы заткнуть уши. Я слышал комплименты Джона, а затем сеньорита негромким грудным голосом стала напевать какую-то песню. Я узнал мелодию и слова песни, которую сегодня днем вспомнил сэр Сигизмунд. Значит, молодая испанка все-таки знала эти куплеты. Когда она закончила, Джон засмеялся.

— Вот значит как вы относитесь к англичанам?

Если она и ответила что-то, то сказано это было так тихо, что я ничего не услышал. Я уже начал было дремать, когда до меня донеслись слова Джона.

— Стало быть вы не согласны довольствоваться одной долей из двадцати?

На этот раз я услышал ответ.

— Меня не устроят даже девятнадцать…

Сон окончательно покинул меня, когда я услыхал ответ Джона.

— Тебе нечего волноваться, родная. Моя любовь принадлежит тебе вся без остатка.

И в это время письмо от Кэти лежало у него в кармане! Я не знал, кого мне жалеть больше — Кэти или донну Кристину.

18

Месяц спустя рейд Гулетты был заполнен английскими судами, а их капитаны собрались в большом каменном доме в городе для обсуждения плана Джона Уорда. Компания была довольно разношерстная. Некоторые еще сохранили остатки полученного когда-то хорошего воспитания, манеры других были так же дики и грубы как и их профессия. Я внимательно следил за сэром Невилом Мачери, ибо помнил то, о чем говорил отец Кэти. Это был высокого роста лощеный джентльмен с манерами записного щеголя. Мачери решительно поддержал план. Однако его отношение к нему кардинальным образом изменилось, как только он понял, что командовать объединенными силами будет Джон. Тогда он сразу же пошел на попятный, начал выискивать различные предлоги для отказа, надменно и высокомерно оспаривал каждое предложение. Он явно считал себе неизмеримо выше всех остальных капитанов. Он и держался особняком от других. Холодный, безукоризненно одетый, он, казалось совершенно не страдал от удушающей жары и с непередаваемой наглостью смотрел на своих оппонентов. Он вызывал во мне такое раздражение, что я несколько раз не выдерживал и тоже начинал возражать ему.

У Джона он вызывал не меньшую неприязнь. Раз он шепнул мне на ухо.

— А неплохо было бы проучить этого самонадеянного молодого джентльмена. Я бы и сам с удовольствием сделал это.

Кое-кто поддержал сэра Невила, однако в конце концов он и его сторонники остались в меньшинстве. Грядущее перемирие между Испанией и Нидерландами вынуждало флибустьеров предпринять какие-то действия в целях самозащиты, а план Джона был единственным реально выполнимым. Его и пришлось принять. После двух дней ожесточенных споров договорились объединить силы и поручить общее командование Джону Уорду. Его заместителем был утвержден Мачери. Возможно это было сделано в знак уважения к его аристократическому происхождению, а может быть для того, чтобы обеспечить его поддержку.

Была достигнута договоренность, что всем на берегу буду распоряжаться я. Решение это было принято несмотря на энергичное сопротивление сэра Невила, который назвал меня «зеленым юнцом и к тому же на редкость наглым». Он хотел, чтобы вместо моей была утверждена кандидатура ирландца Слита, но остался практически в одиночестве. Решено было всю захваченную добычу хранить в порту, а затем поровну разделить между всеми судами. Все капитаны слишком хорошо знали личные предпочтения Слита, чтобы доверить его попечению плоды общих усилий.

Во время двухдневных переговоров я внимательно приглядывался к Мачери. Он был худощав и тонконог. При ходьбе он имел привычку наклонять голову вперед. Эта манера, а также на редкость белая кожа делали его, на мой взгляд, похожим на какого-нибудь епископа былых времен.

После окончания обсуждения Джон подошел к нему и сообщил, что относительно недавно виделся с сэром Бартлеми Лэдландом и что сэр Бартлеми выразил надежду на скорую встречу. Это заявление, однако, не вызвало особого интереса со стороны Мачери.

— А-а, да, — произнес он, потирая свой длинный нос, — сэр Бартлеми Лэдланд, конечно…

Джон круто повернулся, но сэр Невил дотронулся до его плеча, желая задержать.

— Послушайте, Уорд! А что вы вообще думаете об этом нашем предприятии? Как вы полагаете, добьемся мы успеха?

— Разумеется, — ответил Джон. — Мы зададим испанцам такого жара, что они зарекутся трогать наши торговые корабли.

— Ну, разумеется, все это очень патриотично, Уорд, но я имею в виду совсем другое. Я имею в виду золото. Золото для вас, для меня, для всей нашей компании. Лично мне деньги совершенно необходимы. Мое родовое поместье, — он щелчком сбил пылинку, севшую на его черный камзол, — находится в довольно-таки расстроенном состоянии.

На мой взгляд это было еще слабо сказано. Не знаю, какими прежде землями владел род Мачери, но я видел место, где он жил теперь — несколько акров каменистой лесистой земли, без воды и пастбища, невзрачный дом из позеленевшего от времени камня.

— Я должен вернуть свои фамильные земли, — продолжал сэр Невил, — имя в Англии ничего не значит без земли. Вам наверное трудно понять меня, Уорд. Ведь у вас никогда не было земли.

— Нет, — Джон повернул голову и подмигнул мне, — так же как и все остальные представители старого и славного рода Уордов я никогда не владел и клочком земли. Вся жизнь нашей семьи неразрывно связана с морем.

Позднее он сказал мне.

— А молодчик-то, судя по всему большим умом не отличается.

Я не согласился с таким суждением. Мачери показался мне типом весьма опасным.

Уже в течение многих дней я боролся с предчувствием надвигающейся беды. Это началось в тот день, когда я понял, что капитаны трех судов, только что пришвартовавшихся в порту, по какой-то странной случайности оказались единственными открытыми сторонниками сэра Невила Мачери. Из тридцати капитанов, откликнувшихся на зов Джона! Мои опасения еще более усилились после того, как я неоднократно замечал эту троицу, ведущую долгие и серьезные беседы. Они явно что-то замышляли, и в любом случае нашему предприятию это не сулило ничего хорошего.

Мой рабочий стол был загроможден бумагами, но настроение у меня было не рабочее. Со своего места я видел густое скопление судов у причала, видел их синие, зеленые и оранжевые паруса в заплатах и испачканные дегтем. За этим разноцветным частоколом блистал голубизной залив. Поверхность воды была гладкой, почти как стекло, но серые облака на горизонте обещали принести прохладу.

С какой радостью я увидел бы сейчас на рейде высокие паруса «Королевы Бесс». Джон знал бы, как следует поступить с хмурыми капитанами, замышлявшими что-то недоброе; он также сказал бы мне, правильное ли решение я принял в деле Клима-Балбеса.

Клима оставили на берегу для охраны дворца, а он начал не в меру ретиво обхаживать пышнотелую дочь местного купца, торгующего шерстью. По здешним законам женщину, уличенную в прелюбодеянии привязывают за шею к столбу под водой и держат там до тех пор, пока она не перестает дышать. Для того, чтобы спасти ее жизнь, я принял решение выдать ее замуж за Клима. Донна Кристина пришла в восторг от этой идеи и вся ее прислуга приняла активное участие в подготовке торжества. Свадьба была назначена на сегодняшний день. Приглашение получили все английские моряки, находившиеся в порту. На заднем дворе должны были зажарить целую тушу быка. Повара готовили английские пудинги и другие простонародные кушанья. На переднем дворе из фонтана должно было бить красное вино. На моем столе лежала записка от сеньориты. Донна Кристина настоятельно просила меня надеть новый наряд, а также настаивала на присутствии трех капитанов. Я собирался впервые надеть на это торжество новый камзол, недавно сшитый для меня местным портным. Однако я никак не мог отделаться от чувства беспокойства, ибо понимал, что эта свадьба чревата для нас серьезными последствиями.

Сомневаюсь, собиралось ли в какой-нибудь таверне в Уоппинге зараз столько зловещего вида типов, сколько собралось их в моей комнате в этот день. У стены на корточках сидела целая группа местных жителей. Все они с безграничным восточным терпением ожидали своей очереди поговорить со мной. Я знал, что любой из них не задумываясь кому угодно перережет горло за горсть мелких медных монет. Эти люди водили караваны рабов через ад раскаленных песков, лежащих к югу от Туниса. Я уже с десяток раз отказывался иметь с ними дело, но они с надоедливостью насекомых возвращались снова и снова и жужжали мне в уши, расписывая достоинства крепких и здоровых белых мужчин и пригожий вид белых женщин. Комната наполнялась тяжелым запахом мускуса.

В углу за столом сидели два капитана. Они были слегка навеселе и ожесточенно сражались в карты. Я слышал как Черный Джек Блант из Ньюкасла, с силой швырнув засаленные карты на стол, пробормотал.

— Ну и везет тебе сегодня! У меня ни одного короля на руках не осталось!

Слит, темноволосый ирландец, ничего не ответил и спокойно сгреб свой выигрыш. Правда при этом он пару раз подмигнул в мою сторону. Краем глаза я увидел, что к ним присоединился капитан Пули. Он уселся прямо на шаткий стол, который заходил ходуном под его огромной тушей. Высокие сапоги капитана были разрезаны спереди, иначе его неимоверной толщины икры не влезли бы в них. Было только десять часов утра, но он уже был так пьян, что с трудом стоял на ногах. Из всей этой компании бристолец Билл Пули был самым близким приятелем сэра Невила Мачери.

Я размышлял о том поистине сказочном успехе, который имел план, придуманный Джоном. Английские корабли взяли под свой контроль морские пути, пролегавшие между Тунисом и Сицилией. В результате торговые связи между Испанией и Левантом были полностью прерваны. Бухта Гулетты была буквально забита захваченными судами. Бей сожалел о своем опрометчивом обещании и уже вел разговоры о том, что ему тоже причитается доля с захваченной добычи. Я уже дважды посещал его дворец в связи с этим делом. Окончательное решение однако должен был принять Джон, а он сейчас находился в плавании. Тем временем наши склады ломились от добычи и мне пришлось арендовать у бея еще две тюрьмы для наших пленников.

Широченная спина капитана Пули заслонила от меня легкое дуновение ветерка с залива. Затылок и спина мгновенно покрылись испариной. Он немного отодвинулся, и я сразу же почувствовал облегчение. Капитан обратил в мою сторону свой единственный здоровый глаз, глубоко утонувший в складках жира и громко воскликнул.

— Когда пребывает Уорд? Пусть мне перережут глотку, если я не обеспокоен состоянием наших дел. Золота мы здесь собрали столько, что и папа римский позавидует, и теперь этот паршивый язычник бей глядит из своего дворца на наше богатство как кот на жирных мышей. Чего доброго в один прекрасный день он спустит на нас своих бандитов. Не благоразумнее ли нам унести ноги, пока еще есть время, а, мастер Близ?