Робер де Пуатеван прекрасно понимал, что подобным заявлением он рискует навлечь на себя гнев королевских министров и, возможно, самого короля. Но он ни секунды не колебался и продолжал давать показания. Де Пуатеван выпрямился, его круглый животик гордо и вызывающе торчал, глаза горели от возмущения и азарта.

В зале суда поднялся страшный шум. Все заговорили в полный голос. Некоторые вскочили со своих мест. Гуффье громко колотил молотком по столу и возмущенно объявил:

— Слушание дела закончено, охране приказано сразу очистить зал суда.

Народ за перегородкой начал негодовать. Послышались крики:

— Пусть он говорит! Наконец правда выходит наружу! Браво, Робер де Пуатеван! Хотим знать правду! Кер не убийца!

Охранники начали стучать пиками по каменному полу. Де Пуатеван воспользовался тишиной и громко крикнул:

— Я проверил, что было в чаше! Там было вино, разведенное водой!

Гуффье поднял вверх молоток и тихо положил его рядом с собой на стол. Жестом он показал служащим и охране, чтобы те восстановили тишину в зале суда. Когда все успокоились, Гуффье неохотно заговорил:

— В связи с заявлением врача, который лечил госпожу Сорель во время ее болезни, нам представляется необходимым продолжить слушание дела. Было сказано много, но, видимо… этого недостаточно. Возможно, де Вандом давала ложные показания или Робер де Пуатеван виновен в небрежном лечении известной пациентки и пытался помешать следствию. — Он мрачно уставился на свидетеля. — Сейчас мы должны выяснить, в чем тут дело.

Жак Кер наблюдал за этой сценой с чувством глубокого облегчения. Произошел перелом. Был задан единственный из запрещенных вопросов — и на него был получен честный ответ. Весь сценарий затрещал по швам. Теперь каждый вопрос мог вызвать сотни новых. Ситуация могла выйти из-под контроля Гуффье и его компании.

Кер посмотрел на судей — они сидели с багровыми от злости лицами. Де Шабанн, казалось, не очень понимал, в чем он провинился, однако чувствовал, что все пошло не так.

«Каковы теперь твои шансы любоваться виноградниками и лесами моего прекрасного поместья? — подумал Кер. — Твоя глупость мне здорово помогла, спасибо тебе, отставной вояка!»

Лицо Гуффье все еще излучало ярость. Он снова потребовал тишины. На сей раз ему сразу повиновались.

— Замечания этого человека вызвали необходимость вновь начать допрос свидетеля.

Он обратился к Дювэ:

— Мне не нравится оборот, который приняли события. Предоставляю вам возможность допросить свидетеля.

Дювэ поднялся, чтобы начать допрос. Казалось, он боится де Пуатевана, поэтому заговорил весьма осторожно:

— Почему вы сказали, что у обвиняемого не было возможности пройти в комнату за решеткой после того, как вы ее покинули?

— Я сразу послал туда слугу, чтобы он привел в порядок комнату. Жак Кер покинул дом до того, как уборка была закончена.

— Вы сами не видели, как все происходило. Следует вызвать этого слугу, потом мы посмотрим. — Дювэ с неприязнью взглянул на свидетеля. — Может, вы только предполагаете, что так все случилось.

— Вы убедитесь, что я был прав.

— Нам известна правда: Жак Кер и эта девица принесли в дом яд. После этого Агнес Сорель умерла быстро и неожиданно, а позже де Вандом нашла бутылочку с ядом в комнате, где находилась мадам Сорель. Мы сможем позже устранить несоответствия в деталях.

Свидетель заговорил ровным, громким голосом, который был прекрасно слышен всей аудитории:

— Агнес Сорель не умерла быстро и неожиданно. Она была на грани смерти уже много дней.

— Суд заслушал заявление ученого доктора из университета, он был абсолютно уверен, что она могла выздороветь. Это мнение поддерживают все его коллеги. — Дювэ оглядел зал, он хотел, чтобы все обратили внимание на его заявление.

Кер с трудом удержался, чтобы не крикнуть: «Оливье де Бусс — шарлатан и лжец!»

— Этот яд, — продолжал Дювэ, — был привезен с Востока, и, как нам стало известно, он действует медленно и не оставляет следов. Вы не станете спорить с подобным заявлением? — насмешливо спросил он.

— Я буду спорить с подобным заявлением, сударь!

— Вы посмеете выступить против коллективной мудрости медицинских специалистов университета?

Де Пуатеван не дал прямого ответа.

— Господин судья, я хорошо разбираюсь в ядах и долгое время ими занимался. Я читал о разных магических составах, но никогда их не видел. Их не видел никто из известных мне медиков. По моему мнению, такие яды являются мифом, подобно… подобно огнедышащему дракону и печи, которая металлы превращает в золото.

— Вы отрицаете, что де Кордюль привез этот яд с Востока? Яд, не оставляющий следов после смерти?

Свидетель отрицательно покачал головой.

— Я в этом сомневаюсь, но не могу точно это отрицать. — Внезапно Робер де Пуатеван заговорил с пылом настоящего оратора: — Но я отрицаю, господин судья, то, что Жак Кер принес бутылку с таким ядом.

Дювэ был настолько поражен, что в течение некоторого времени не мог произнести ни слова.

— Вы слышали, как совпали слова Оливье де Бусса и признание самого Кордюля, которое мы тут зачитали?

— Оливье де Бусс не разбирается в ядах. Причем совершенно ничего в них не смыслит. Если вы снова его вызовете и позволите задать ему несколько вопросов, то сами убедитесь в этом через пару минут. Я готов проэкзаменовать этого светилу медицины — и сделаю это в присутствии всех собравшихся с огромным удовольствием.

Де Пуатеван не на шутку разошелся. Он протянул к судейскому столику руку и взял бутылочку с ядом.

— Понюхайте ее, господин судья. Вам ничего не напоминает этот запах?

Дювэ быстро поднес бутылочку к носу, а потом отставил ее.

— Я не могу узнать этот запах.

— Но он вам что-то напоминает?

— Мне кажется, что это запах горького миндаля.

— Правильно! — радостно воскликнул свидетель. Он тоже понюхал бутылку, а потом огляделся. — Все находящиеся недалеко отсюда могли бы узнать этот запах. Господин судья, это могут подтвердить двадцать… нет, тридцать человек. А теперь позвольте мне сказать, что это за яд. Это не яд, привезенный с Востока. Это не редкий яд, извлеченный из морского зайца или из желчи леопарда. Об этом яде мы слышим постоянно, потому что в наших краях его употребляют слишком часто!

Де Пуатеван повернулся, чтобы взглянуть на зрителей, сидящих неподалеку.

— Я уверен, что те из вас, кто узнал этот запах, могут сказать суду, что это за яд.

Гуффье снова поднял молоток, но он не успел его опустить, как послышался хор голосов:

— Лавровое дерево!

Робер де Пуатеван воскликнул:

— Правильно, это лавровое дерево! — Он быстро повернулся к Дювэ. — Господин судья, это действительно лавровое дерево. Многим известно, что этот яд изготавливают из листьев лаврового дерева и он действует весьма быстро.

У Жака Кера сильно забилось сердце. «Они были настолько уверены в себе, что не удосужились даже наполнить бутылочку каким-нибудь ядом, привезенным с Востока. Они удовлетворились первым, что попал под руку».

Дювэ был вынужден сказать:

— Содержимое бутылки будет снова проверено. Вы очень в себе уверены, господин изготовитель пилюль. Но позвольте мне кое-что заметить. Оливье де Бусс заявил, что это яд с Востока, а вы ему противоречите. Не имеет значения, кто из вас прав. Яд из бутылки был дан Агнес Сорель и вызвал ее смерть. И это самое главное.

— Агнес Сорель умерла спустя шестнадцать часов после того, как ее покинул Жак Кер, — заметил свидетель, — Яд из лаврового дерева убивает очень быстро. К счастью… По тому что жертва умирает в страшных мучениях. Но он не может убить после того, как проходит определенный промежуток времени. Если жертва может прожить час после введения ей яда, то, как правило, она остается жить. Тот факт, что госпожа Агнес прожила эти шестнадцать часов, является решительным доказательством того, что ее смерть не была вызвана приемом содержимого бутылки.

В зале наступила мертвая тишина. Все устремили взгляды на свидетеля. Он стал главным персонажем этого акта. Зрители понимали, что наступил самый острый, кульминационный момент разыгрывающейся на их глазах драмы. Они боялись упустить малейший звук или жест, исходившие от свидетеля. Сейчас все зависело от него…

— После того как умерла Агнес Сорель, — уважительно проговорил де Пуатеван, — мы отдали бальзамировать ее сердце. При этом присутствовали три врача. Все весьма известные и уважаемые люди. Вызовите их, и они вам подтвердят то, что я собираюсь сказать. Кровь людей, умерших от отравления лавровым деревом, обычно бывает темной, а кожа лиловато-серой. В данном случае не было ничего подобного… Когда смерть наступает именно от этого яда, на лице жертвы ясно отражаются предсмертные муки. Мадам Агнес умирала спокойно и медленно. Она сделала последний вздох с улыбкой на прелестном лице. Улыбка была милой и нежной, такой мадам Агнес была в жизни, и это выражение умиротворения осталось у нее после смерти… Господа, Агнес Сорель не была отравлена!

Тишину в зале нарушил странный гул, словно все собравшиеся вздохнули разом. Это был знак веры и облегчения.

С самого начала процесса Жак Кер хранил в кармане важное письмо. Некоторые бумаги не заинтересовали тюремщиков, и они оставили их заключенному. Там говорилось о его торговых делах, о расчетах с клиентами и прочем, не имевшем к процессу никакого отношения. Кер собирался воспользоваться письмом для собственной защиты. Теперь наступил такой момент.

Кер украдкой взглянул на конвойного, охранявшего его. Тот был полностью поглощен спектаклем и забыл о своих обязанностях. Заключенный сильно толкнул своем конвоира, бедняга от неожиданности громко хрюкнул и распластался на полу.

Кер вскочил на ноги и поднял письмо высоко над головой.

— Вот! — кричал он, размахивая письмом. — Здесь находится окончательное доказательство моей невиновности. Письмо от Феррана де Кордюля. Я могу вам представить еще дюжину его писем. Сравните почерк в этом письме с так называемым «признанием», которое он будто бы написал, и вы увидите: этот документ не что иное, как неуклюжая подделка!

Кер вернулся на свое место. Все с интересом выслушали заявление подсудимого, но судьи не обратили на его слова ни малейшего внимания. Все четверо были озадачены. Они что-то возбужденно обсуждали. Антуан де Шабанн не принимал участия в обсуждении. Он сидел поодаль и выглядел унылым.

Неожиданно Жак Кер захохотал. Этот смех заглушил все другие звуки в зале суда.

— Гийом Гуффье! — крикнул Кер. — Между нами было достигнуто некоторое соглашение. Можете считать его расторгнутым!

Тот факт, что конвойный не пытался его остановить, означал, что положение вещей резко изменилось.

Один из караульных подошел к подсудимому и уважительно сказал:

— Господин Кер, вам следует возвратиться в камеру.

Утром Старина Филипп принес Валери завтрак.

— Сегодня все закончится, — сообщил он, затем оглядел камеру и пессимистично заметил: — Мадемуазель, пользуйтесь комфортом, пока у вас еще есть время.

Валери было не до еды. Она постоянно взывала к Всевышнему, моля Его о спасении.

Надежды на благополучный исход дела почти не оставалось. Старина Филипп рассказал о процессе — это были мрачные новости.

— Мадемуазель, суду представлено признание господина де Кордюля. И ваш друг не сможет его опровергнуть.

Валери лишь страстно молилась. Помощь могла прийти только от Бога. Люди от них отвернулись.

Когда в камере стало совсем темно, девушка подумала, что слушание наверняка закончено, и ждала новостей.

Прошел час, другой… Валери отошла от двери. «Если бы решение суда было в пользу Жака Кера, кто-нибудь из охраны сразу пришел бы и сообщил радостные новости», — думала она.

Наконец Валери услышала шаги в коридоре. Это был Старина Филипп. Он немного приволакивал ногу, его постоянно мучил ревматизм.

— Господина Кера приговорили! — громко воскликнула девушка. — Боже, что же нам теперь делать?! Настал и мой черед! А потом… А потом…

Старина Филипп показался в дверях с фонарем в руках.

— Ты не зажгла свечу, — заметил он.

— Нет, — ответила девушка. Она сидела в дальнем углу камеры. — Мне казалось… Мне казалось, что будет лучше ждать в темноте.

Старина Филипп зажег свечу. У него тряслись руки. — Так почему-то бывает всегда, — сказал он, ухмыляясь. — Заключенным кажется, что темнота способна их защитить, когда приходит час…

Валери взглянула на старика. Она была белой как мел, голос ее дрожал.

— Вы мне должны кое-что сказать. Все… все так плохо? — Валери не стала ждать ответа и продолжила: — Филипп, вы можете ничего не говорить. Мне известно решение суда. Господина Кера, судя по всему, объявили виновным. Этого можно было ожидать с самого начала! Я поняла это, когда меня привели словно напоказ в зал суда. Я не поднимала глаз, но видела их. Я обратила внимание на господина Гуффье. Он походил на огромного злобного кота, который, словно играя, то выпускал, то втягивал острые когти и был готов прыгнуть на бедную загнанную мышь!

Валери была на грани истерики. Филипп видел, как она поджала губы, подражая Гийому Гуффье, как стала поглаживать одну руку другой.

— Достаточно! — крикнула девушка и огляделась. — Я считаю, господа, что было продемонстрировано еще одно важное доказательство вины нашего обвиняемого. — Валери выпрямилась, изображая Гуффье, зачитывающего решение суда. — Жак Кер, вы признаетесь виновным, и вам выносится приговор. Похоже, теперь перед нами предстанет эта женщина, рожденная вне брака, которая посмела называться благородным именем и являлась вашей сообщницей…

Валери громко захохотала, истерический смех тут же перешел в рыдания.

— Филипп, вы можете мне ничего не говорить. Я знаю, что его признали виновным и теперь… теперь у нас не осталось никакой надежды.

— Но, мадемуазель, — удивленно заговорил старик, — в чем дело? Я вам не сказал, что заключенного Жака Кера нашли виновным. Я не сказал, что новости плохие. Совсем наоборот, на этот раз новости вполне приличные.

В камере наступила напряженная тишина.

Девушка повторила лишь одно слово:

— Приличные? — Валери схватила старика за руку. — Приличные? Вы сказали, приличные новости? Вы хотите сказать, что его оправдали?

Надсмотрщик взял ключи в левую руку, а правой принялся жестикулировать.

— На суде было признано, что обвинение в отравлении ложное.

У Валери подогнулись колени, она опустилась на пол и зарыдала. Девушка уже не пыталась сдерживать себя, напротив, ей хотелось избавиться от всего пережитого.

— Это правда? Вы меня не обманываете? Его действительно… оправдали? Боже, благодарю Тебя от всего сердца за то, что Ты спас его!

— Вас освободят через пару дней, мадемуазель. Против вас не будет выдвинуто никаких обвинений. Но… — тут он захихикал, — теперь плохо придется той даме, которая выдумала всю эту ложь. Говорят, что ее публично накажут за фальшивые показания. Мадемуазель, мне приятно это сообщить вам… Лживая зеленоглазая паршивка!

— А что будет с господином Кером? Его тоже освободят? Надсмотрщик покачал головой:

— Нет, мадемуазель. Говорят, что его задержат и будут судить по другому обвинению. Я видел их перечень: предательство, посягательство на королевский кошелек и помощь темным язычникам — туркам. Мадемуазель, это весьма серьезные обвинения.

Валери погрустнела и спросила подавленным голосом:

— Ему известно об этом?

— Да, мадемуазель. Я только что был у него в камере. Ему принесли хороший ужин. Я попросил для него мягкую жареную оленину. Он с аппетитом ел и был в хорошем настроении. Он мне сказал, что теперь, когда вы свободны, он может сражаться с ними с чистой совестью и будет наносить им удары, не жалея когтей и клыков! Он сказал, что однажды уже побил их и сделает это вновь. Мадемуазель, могу сказать, что у него хорошее настроение.

— Филипп, что это значит? Почему они позволяют мне уйти и продолжают держать здесь господина Кера?

Надзиратель мрачно покачал головой:

— Это напоминает мне вилку: они не смогли подцепить его на один зубец, теперь пробуют подцепить на другой. Вам не стоит больше волноваться. Они не будут больше помещать бедную девочку в клетку. Наверное, завтра бумаги будут подписаны, и вы выйдете на свободу.