9

Николан взглянул на небо, на котором зажглись первые звезды. Облака над лесом и холмом отсвечивали красным. Он знал, что это означает, и сожалел, что не смог еще раз увидеть лицо Мацио Роймарка до того, как его тело завернули в пурпур и предали огню.

На следующее утро охранник, сопровождавший Николана, когда тут покидал котловину, принес легкий кнут, который использовался в дуэлях. Громко щелкнул им.

— Будешь сегодня практиковаться? — спросил он.

Николан взял кнут.

— У меня получается все лучше.

— Да, сдвиги есть, — кивнул охранник. — Но я слышал, что Ранно в эти дни не выпускает кнута из рук. Что он задумал? Вызвать тебя на дуэль, если Ферма вынесет оправдательный приговор?

— Я никогда не боялся Ранно. В детстве, я мог побить его во всем, — Николан вернул кнут. — Сегодня я хочу побывать в семьях, живущих на плоскогорье не одно столетие. Мне потребуется их поддержка.

— Их осталось немного, — охранник, похоже, также проникся симпатией к Николану. — Старики умирают. Многие молодые погибли в той битве.

— Знаешь, Жакла, я должен повидать тех, кто помнит моих отца и мать. И не забыли, что Финнинальдеры украли наши земли после того, как убили моего отца.

Жакла почесал кончик длинного носа.

— Большинство их отошли в мир иной. Хочешь дельный совет? Не упирай на слово «украл». Молодой Ранно славно потрудился ради того, чтобы склонить общественное мнение в свою сторону. Я-то понимаю, что ты абсолютно прав, но на тебя столько навешено, что твои слова о той давней истории многие просто пропустят мимо ушей, — лицо Жаклы потемнело. — Этот молодой Ранно! За его ложь я в детстве получил десять ударов кнутом. Он, похоже, этого не помнит, и хочет, чтобы я был его шпионом. Отводит меня в сторону, когда ты этого не видишь, и засыпает вопросами. Где ты был да с кем виделся? О чем спрашивал? Что тебе отвечали? Что сказал тот, а что этот? Кто из них дружелюбно принял тебя? Все он вынюхивает, этот Ранно.

В последующие часы Николану не раз пришлось испытать разочарование, но в итоге настроение у него улучшилось. Далеко не все живущие на плоскогорье видели в нем врага. А некоторые из друзей его родителей даже пообещали свидетельствовать в его пользу перед Ферма.

В свою комнату он, однако, вернулся подавленным. Слишком много женщин кричали ему вслед, что на нем кровь их мужей и братьев. Некоторые бросали в него камни. А одна старуха, притаившаяся в кустах, едва не пырнула его ножом, дабы отомстить за смерть сына.

— Ранно действительно потрудился на славу, — признался Николан Жакле. — Прежде Финнинальдеров не любили. Почему же теперь столько людей верят ему на слово?

— В Ферма очередное изменение, — Жакла печально покачал головой. — Этот Ранно, какой же он хитрец! Он убедил старого Фурлу Мандерека уступить свое место своему сыну, молодому Фурлу, своему близкому другу.

Николан нахмурился. Враг обкладывал его со всех сторон. Молодой Фурлу с детства всюду таскался с Ранно и делал все, что тот ему говорил. Так что не приходилось сомневаться, кому он отдаст свой голос. Как Ранно скажет, так он и проголосует.

— Из стариков осталось только четверо, — продолжал охранник. — Остальные пятеро — молодежь. Я их практически не знаю, но могу сказать, что Ранно тщательно отбирал их, — он назвал новых членов Ферма по именам, каждый раз качая головой. Последним был Хаска, которому принадлежали земли у самой реки, на склонах холмов, более подходящих для разведения овец. Этим он и занимался, владея лишь несколькими лошадьми. Поэтому его считали чуть ли не чужестранцем.

— А что ты скажешь о Хаске? — спросил Николан.

Жакла наморщил лоб.

— Мрачная личность. Друзей у него нет. Но Ранно ездил к нему. Я бы не стал рассчитывать на Хаску.

"Если старики проголосуют за меня, большинство все равно будет у Ранно. Пять против четырех, — подумал Николан. — Да и в этих четырех уверенности у меня нет.

Он подошел к окну, посмотрел на дорогу, по которой должен был вернуться Ивар. Никого и ничего. Ни всадника на усталом жеребце, ни облачка пыли вдали.

Услышав, что его зовут, Николан повернулся к окну и разглядел в темноте чье-то лицо. Прошла неделя после его приезда к Ослау, и первым делом он подумал, что вернулся Ивар. Однако, у окна стоял один из слуг госпожи Евгении.

— Господин мой, охранник спит? — шепотом спросил гость.

Николан взглянул на Жаклу, вытянувшегося на узкой кушетке, стоящей рядом с его кроватью.

— Он не проснется, пока утром его не разбудят солнечные лучи.

— Тогда пойдем со мной. Моя госпожа ждет тебя.

Евгения сразу перешла к делу.

— Николан, ты не должен ждать суда. Лошади готовы. Уезжай тотчас же и скачи всю ночь. К утру ты будешь далеко, они тебя не догонят.

— Но я дал клятву, что не уеду. Я не хочу, чтобы меня обвиняли еще и в этом.

— Сколько раз я слышала эти слова, — рассердилась Евгения. — Я сыта по горло этой глупой сентиментальностью. Если ты не уедешь немедленно, тебе отрубят голову или лишат жизни более ужасным способом. Слушай меня. Напрасно ты ждешь справедливого суда. Все предрешено заранее. Я слышала об этом сегодня. Из уст того мерзавца, что все это подстроил. Я говорю о Ранно, у которого руки по локоть в крови, но он хочет и дальше убивать и убивать. Сегодня он приходил в дом Роймарков. Столь уверенный в себе, что открыто похвалялся грядущим успехом. Тебя закуют в цепи, если ты останешься здесь. Стариков, членов Ферма, заменяют их сыновьями. Все они друзья Ранно. Но это еще не все. Он отвел меня в сторону и шепнул, что он намерен жениться не на Лаудио, а на Ильдико. Сказал, что Мацио дал согласие.

Николан не сразу смог ответить. Он огляделся и впервые почувствовал, что высокие деревья, которых он всегда полагал своими союзниками, теперь стали врагами, и в шуршании их листьев слышится плохо скрытая угроза. Он не хотел умирать по ложному обвинению, выдвинутому его злейшим врагом. Но он дал клятву, и ранее еще никто не убегал до заседания Ферма.

Евгения поняла, о чем он думает.

— Когда эта гиена в образе человеческом держит тебя в руках, время ли думать о чести? Разве у тебя есть сомнения в том, что лучше сохранить голову на плечах, чем остаться без оной? Голова необходима, если хочешь бороться с заговором. Дорогой мой, с твоей стороны это чистейший эгоизм. Ты хочешь, чтобы страдали все твои друзья? Подумай об этом. Один миг, и для тебя все будет кончено. Но твои друзья будут нести печаль в сердцах до конца своих дней.

— Если я убегу, у меня не останется друзей.

— Они будут уважать тебя за смелость и здравый смысл, — возразила вдова.

— Со временем обо мне будут помнить лишь одно: он нарушил данную им клятву.

— Может, для этого требуется куда больше мужества, чем остаться здесь и подчиниться воле Ранно. Правда рано или поздно откроется и тебя оправдают.

Едва начали сгущаться сумерки, в дверь громко постучали. Николан принявшийся было за ужин, понял, что аппетита у него никакого. Так что дымящийся кусок мяса, практически нетронутый, остался лежать на тарелке.

Жакла открыл дверь и в комнату вошел Лонадо, один из помощников Оратора. Сухо кивнул Николану.

— Вернулся твой друг, Бритон. Просит разрешения повидаться с тобой.

Николан стремительно вскочил. Будущее уже не казалось таким черным, когда Ивар был рядом.

«Благодарю Тебя, о Господи, — сказал он себе. — Ты понял, как мне тяжело, и послал мне на помощь друга».

— Я никого не могу допускать к тебе без разрешения одного из членов Ферма, — продолжал Лонадо. — Все они уехали, кроме Хаски. Он колебался, разрешать вам ли встретиться. А потом сказал: «Почему бы и нет? Едва ли их разговор повлияет на то, что произойдет завтра». Так что он согласился. Но к тебе сможет зайти только Бритон. Его спутника я к тебе не приведу.

— Этот человек мой свидетель! — воскликнул Николан. — Я имею право говорить с каждым из своих свидетелей. Таков закон.

— Таков закон, — кивнул Лонадо. — Но мне ли судить, свидетель он или нет?

— Подведи его к двери. Тогда я смогу убедить тебя, что я в праве повидаться с ним.

Вошел Ивар, запыленный, очень уставший, поскольку так и не привык к седлу. Широко улыбнулся Николану.

— Мы мчались во весь опор. И, как я понял, успели вовремя, потому что суд начинается завтра.

— Если бы ты знал, как мне тебя не хватало! — воскликнул Николан. — И как я рад, что ты вновь рядом со мной!

— Я привез Сомуту, — добавил Ивар.

Курьер появился у двери, с шапкой в руках, улыбающийся. Несколько раз поклонился Николану.

— Сомуту, какое счастье, что ты смог приехать! — Николан указал на Лонадо. — Скажи этому человеку, кто ты такой.

— Я — курьер при штабе Аттилы, владыки земли и морей, — поклонившись, ответил Сомуту. — Я приехал рассказать все, что мне известно, о великой битве, когда мертвые вповалку лежали на земле, стрелы убили подо мной трех лошадей. То был кровавый день и немногим довелось пережить его. Только курьеров Аттилы погибло более тридцати. Мне повезло: я остался в живых.

Николан посмотрел на Лонадо. Тот кивнул.

— Четверть часа. Не больше. Таков закон.

Он ретировался и Николан пригласил гостей разделить нетронутый им ужин. Они не заставили себя просить дважды и по ходу разговора тарелка и кувшин с вином быстро опустели.

Лицо Сомуту загорело дочерна, и на нем ярко выделялись черные глаза. Положив на тарелку чисто обглоданную кость, он улыбнулся Николану.

— Господин мой, я с радостью приехал сюда. И сделаю все, что в моих силах.

— Теперь я не одинок, — ответил Николан. — Будет кому опровергнуть их ложь, — он повернулся к Ивару. — А что с остальными?

Ивар бессильно развел руки.

— Только Сомуту смог приехать. В стране трех принцев восстал народ. Всем надоели пьянство и жестокость братьев. Двое успели убежать. Третьего поймали. Таллимунди. Его отдали женщинам и те забили его до смерти. Палками. Так что его я привезти никак не мог. Как и подписанные им показания.

— А еще двое?

— Аллагрин после взятия Конкордии решил пограбить какую-то деревушку. Крестьянам это не понравилось. Какой-то мужик воткнул его в бок вилы.

— А Пассилий?

— Я говорил с Пассилием и он согласился поехать с нами. Но за день до отъезда подхватил какую-то болезнь, по-моему, детскую. У него раздулась шея, лицо стало красным, он так ослабел, что не смог подняться. Я чувствовал, что надо спешить, и не стал ждать его выздоровления. Мы оставили его стонущим на койке и уехали.

Николан не забыл слова Ослау о том, сколь мало ценятся на плоскогорье показания чужеземцев. Четыре свидетеля, возможно, убедили бы Ферма. Но примут ли во внимание показания одного? Вряд ли. Однако, один свидетель лучше, чем ни одного, а потому Николан заметно приободрился.

10

Всю ночь через окно до Николана долетало ржание лошадей, чьи-то шаги, обрывки разговоров. На заре, подойдя к окну, он изумился тому, что увидел. Амфитеатр снизу доверху заполняли люди. Зрители, собравшиеся на заседание Ферма сидели плечо к плечу, колено к колену. Мужчины, женщины, дети, все нарядно одетые. Многие уже успели запустить руки в корзины с едой. Суд обещал быть долгим, поэтому они запаслись хлебом, мясом, пирожками с медом. А наверху, у деревьев сгрудились лошади, прекрасные лошади плоскогорья, чувствующие, что в котловине происходит что-то очень важное.

На Николана навалилась тоска. «Большинство этих людей, словно стадо баранов, поверили лжи, распространяемой Ранно, — подумал он. — Они пришли в надежде увидеть как меня признают виновным, осудят и казнят».

А день ожидался прекрасным. Голубое, безоблачное небо, ни дуновения ветерка. Ничто не могло помешать этим баранам насладиться предвкушаемым ими зрелищем.

Жакла принес завтрак.

— Такого никогда не было, — пробурчал он. — Все плоскогорье словно вымерло.

— Слышал какие-нибудь новости? — спросил Николан.

— Ничего особенного, — последовал ответ. — Никто не знает, где твоя дама, хотя ходят разные слухи. Только что прибыл Ранно. Мрачный, как грозовая туча. Не разговаривает, а рычит. Уже успел поругаться с моим господином Ослау. Может, этот слух дошел и до него.

— О чем ты?

Жакла поставил миски на стол, знаком предложил Николану приступить к завтраку, но тот отрицательно качнул головой.

— Вроде бы Рорик жив и выступит свидетелем на этом суде. Только об этом все и говорят.

Николан почувствовал, как тоска уступает место надежде на благополучный исход судилища. Вдруг сон Мацио окажется явью? Так хотелось в это поверить, но он не мог избавиться от сомнений. С отъезда Ильдико прошла целая неделя. Это означало, что ей не удалось сразу же найти брата. Однако, почему о том, что Рорик жив, заговорили только сейчас?

Несколько минут спустя в комнату впустили Ивара. Грустный и печальный, он подтвердил сказанное Жаклой. Судя по всему, он уже не верил в успех миссии Ильдико. В одной руке он держал меч, который протянул Николану.

— Это меч твоего отца.

Николан живо схватил его. Короткий клинок, необычной формы, украшенная драгоценными камнями рукоять. Выбитый на ней герб Ильдербурфов: дерево с развесистой кроной. С первого взгляда было видно, что сработали его восточные мастера.

Николан кивнул.

— Это одна из самых ценных вещей нашей семьи. Его передавали из поколение в поколение. Где ты его взял?

— Меч принес один из тех, кто верит в тебя. Он был вашим соседом, когда убили твоего отца. Он не стал объяснять, как попал к нему этот меч. Лишь сказал, что он послужит тебе лучше, чем ему.

Николан дрожащими пальцами закрепил меч на поясе.

— Он действительно придает мне мужества, Если ты вновь увидишь этого человека, поблагодари его за меня.

Ивар отвел Николана в сторону.

— Из-за этих слухов Ранно попытается как можно быстрее провести слушания, — прошептал он. — Я переговорил с Ослау, но он успокоил меня, сказав: «Процесс веду я».

Едва он произнес эти слова, как в комнату вошел Оратор Ферма, в приличествующем случаю традиционном красновато-коричневом наряде, нечто среднем между римскими туникой и тогой, с широкими рукавами, расшитыми синим и желтым. На пряжке ремня сияла золотом лошадиная голова.

Шапки не полагалось и длинные седые волосы Ослау свободно падали ему на плечи.

— Сын мой, — обратился он к Николану, — мы начинаем через несколько минут. Ты хочешь мне что-нибудь сказать?

Николана внезапно охватила злость.

— Мне есть что сказать, господин мой Ослау. Почему эти люди, мои соотечественники, так ненавидят меня? В то черное утро, когда убили моего отца, никто не пришел к нему на помощь. Никто и пальцем не пошевельнул, чтобы узнать, что случилось с моей матерью и со мной. Один из наших соседей пошел на сделку с убийцами, чтобы заполучить наши земли. Его бесчестный сын сохранил эти земли за собой, оставив меня нищим. Другие наши соседи, похоже, растащили все, что могли найти в нашем доме.

— Да, — кивнул Ослау, — это так.

— А теперь, — Николан возвысил голос, — они собрались все, чтобы услышать, как на меня возводит напраслину этот честолюбивый трус. Тот самый человек, который по-прежнему держится за мою землю. Они верят его лживым утверждениям и надеются, что меня признают виновным.

Повисшую в комнате тишину нарушил Оратор.

— Николан Ильдербурф, я полагал необходимым поднять сегодня все эти вопросы. И я гарантирую, что ты получишь возможность сказать им все то, что выплеснул сейчас на меня. Но я хочу дать тебе совет, сын моего близкого друга. Пусть в твоем голосе не будет горечи. Говори с достоинством, убедительно, не давай эмоциям перехлестывать через край.

— Это мудрый совет, — после короткого раздумья ответил Николан. — И у меня есть еще один вопрос. Я знаю, что наказание признанному виновным — смерть. Если Ферма вынесет решение не в мою пользу, останется ли у меня выбор… как умереть?

Старик помрачнел.

— В этом случае за тобой останется право броситься на свой меч.

Гулко бухнул висящий на крыше колокол. Николан расправил плечи, шагнул к двери.

— Я готов.

На переполненных склонах разом стихли все разговоры, когда Николан вслед за Ослау вышел в солнечный свет. А затем все заговорили разом, оглушив стоящих на дне котловины.

Николан огляделся. Посередине открытого пространства стоял маленький круглый каменный стол, рядом с ним — один стул. Вероятно, он предназначался Оратору. Позади на длинной скамье сидели два десятка писцов с перьями наготове. За скамьей с писцами стоял еще один стул. Николан понял, что именно это место отведено для него.

Каменные кресла судей были подняты на шесть футов. Центральное, украшенное резьбой по камню, много лет занимал Мацио. Теперь же его узурпировал Ранно. На судьях были горностаевые мантии с красными воротниками. Новые члены Ферма, отобравшие у отцов право голосовать, сжались под этими царственными одеяниями. Чувствовалось, что им как-то не по себе. Во всяком случае, никто из них не решался посмотреть обвиняемому в глаза.

На столе перед Ранно лежал молоток с золотой рукояткой.

Но внимание Николана привлек другой предмет, напомнивший ему о возможном исходе судилища. На зеленом дерне стояла плаха, возле которой возвышалась мускулистая, загорелая фигура палача, одетого лишь в набедренную повязку. Верхнюю часть его лица закрывала черная маска, в руках он держал огромный, шестифутовый меч. Длинная череда палачей затачивала его, так что ширина клинка сократилась до трех дюймов. Николан никогда не видел этого меча, которым приводился в исполнение приговор Ферма, но знал, что называют его «Искупительный удар».

Глядя на загорелую руку, сжимающую рукоять, Николан не мог не подумать о том, а сколько голов было отсечено одним ударом по воле судей, занимавших эти каменные кресла.

Его пальцы нащупали рукоять отцовского меча. Он словно пожал руку друга.

С плахи взгляд Николана переместился на новых судей, призванных решать его судьбу. Он знал их всех. В детстве они были слабаками, и ничуть не изменились, став мужчинами. Но более всего удивили Николана перемены в Ранно. Тот заметно потолстел, лицо его обрюзгло. Когда их взгляды случайно встретились, именно Ранно отвел глаза.

Тем временем Ослау выступил вперед и обратился к зрителям. Писцы торопливо заводили перьями по пергаменту.

— Основы правосудия, по которым живем мы, народ плоскогорья, складывались не одно столетие, и отличаются от тех, что приняты в сопредельных странах. Они исходят из того, что установление справедливости волнует всех, а потому суд ведется на глазах всего народа, а не вершится в маленьких комнатушках жестокими стариками, одетых во все черное. Так как человеческому голосу не дано дойти до вас всех, собравшихся на склонах, мы, как обычно, обратимся к помощи глашатаев, которые будут повторять вам все вопросы и ответы. Это займет чуть больше времени, и я прошу вас не мешать ходу суда, дабы не затягивать его еще дольше.