2

Человек, Который Хотел Покорить Мир, был хмур и раздражен. Развалившись на скамье в комнате под обеденным залом дворца, где он обычно работал, Аттила сверлил взглядом Онегезия, своего первого министра и помощника.

— Так ты говоришь, последний из них, немецкий король, уже прибыл. Почему ты уверен, что он последний?

У него вошло в привычку неоднократно задавать один и тот же вопрос. Малейшая же разница в ответе неизменно вызывала приступ ярости. «Даже ты, — обычно вопил Аттила, — даже ты, единственный, кому я доверял, теперь пытаешься обмануть меня!» Помня об этом, Онегезий тщательно подбирал слова для ответа.

— Господин мой, все десять у меня в руках. Этого немца привезли утром в цепях. Наши люди обшарили всю империю в поисках признаков неповиновения. И ничего не нашли. Остальные правители готовы выполнить все выставленные тобой требования. По солдатам, лошадям, деньгам. Но будь уверен, король королей, наши люди не теряют бдительности. Они начеку. Все слышат, все замечают. Если возникнет что-то непредвиденное, мы узнаем об этом первыми.

Они говорили о правителях государств, покоренных гуннами, сначала под предводительством Ругиласа, а затем великого, всемогущего Аттилы. Десять из них, вожди тевтонских племен, бароны сарматов, короли скифов отказались содействовать Аттиле. Наказание последовало незамедлительно.

Большую часть года Божественной ярости (название, сразу понравившееся Аттиле) он провел за разработкой планов создания величайшей армии мира. Напряжение безостановочной работы никак не сказалось на его могучем теле, но нервы стали сдавать. Вот и теперь его глаза яростно сверкнули из-под кустистых бровей.

— Они должны умереть! — взревел Аттила. — Немедленно. В назидание другим.

— Но их не судили, о Великий.

— Мне ясно, что они виновны. Остальное не имеет значения.

Обычно Онегезий отличался благоразумием и ни в чем не перечил своему господину. Но на этот раз он не выдержал.

— О Владыка земли и небес, к чему столь поспешное и не слишком мудрое решение. Некоторые из них, как ты знаешь, правят могущественными государствами. Если их вину можно установить до того, как ты заберешь их жизни…

— Нет! — кулак Аттилы обрушился на столик, у которого он сидел. — Некогда. Через шесть недель, максимум, через два месяца, я должен выступить в поход. Полностью подготовив армию. А устраивать суд, думать о том, какое влияние окажет он на моральных дух людей… На это и уйдет все время. Моим подданным надо преподать урок, быстрый и ужасный. Правители государств, отказавшиеся выполнить мой приказ, должны заплатить за свою измену. Незамедлительно. Тогда другие будут повиноваться мне без долгих раздумий.

Аттила поднялся, начал вышагивать взад-вперед. Его мощный торс визуально укорачивал и без того непропорционально короткие ноги. Круглая голова напоминала арбуз. Маленькие, глубоко посаженные глазки соседствовали с коротким, забавно вздернутым носом. Однако, едва ли кто посмел бы улыбнуться, взглянув на Аттилу. В нем не было ничего комичного, наоборот, он источал силу, жестокую и неудержимую. При виде Аттилы людей охватывал ужас, так что им было не до смеха.

— Вот что я сделаю… — он говорил так, словно выступал перед толпой своих вассалов, а не одним единственным чиновником. — Я превращу их казнь в зрелище. Слушай внимательно, Онегезий, чтобы потом в точности исполнить все мои приказы. Сегодня вечером все должны собраться на площади. Пусть там будет большой помост, для правителей, повинующихся мне, армейских командиров, придворных. Часть площади держи свободной. Установи там десять сидений и плаху перед каждым из них. Меня не будет. Я перестану быть одним из вас. Я стану высшей силой, карающих виноватых, — внезапно он вскинул руки вверх. — У меня слишком много проблем, вызванных их неповиновением. Я не могу терять время на лицезрение их смерти!

Он помолчал, продолжая прохаживаться по зале, переваливаясь с ноги на ногу, словно моряк, только ступивший на берег.

— В первый вечер, сегодня, умрут только двое. Пусть бросят жребий. Тем двоим предателям, на кого он выпадет, тут же должны отрубить головы. Завтра все в точности повторится, и умрут еще двое. Так будет продолжать до тех пор, пока наказание не понесут все. Онегезий, позаботься о том, чтобы это зрелище надолго осталось в памяти людей. Может, всех десятерых надо нарядить в рубища. Детали оставляю на тебя.

Более Онегезий спорить не решился.

— Твоя воля будет исполнена, о Великий.

Каждый полдень Аттила посещал Двор королевских жен. Гунны не придерживались жестких правил Востока и не держали своих жен в гареме, недоступными для чужих глаз. Жены кривоногих воинов Аттилы могли выходить из дома, сплетничать, стоять в дверях и переругиваться с прохожими. Но эти нормы не касались королевских жен. У владыки гуннов было слишком много жен. Поскольку он не мог уделить свое внимание каждой, в их прелестных головках, дай им свободу, могли возникнуть мысли об измене. А потому их держали взаперти, в маленьких домиках, окруженных бревенчатой стеной высотой двенадцать футов, в городе посреди города. И те вольности, что могли позволить себе жены командиров, советников или лучников, были им абсолютно недоступны.

Обычно, отправляясь к дамам, Аттила надевал расшитую золотом синюю тунику, длиной до колен, и треугольную шляпу, украшенную рубином и орлиным пером. Но этот день выдался очень жаркий и все утро великий завоеватель работал, обнаженный по пояс. Встав, Аттила, прищурившись, глянул на солнце.

— Времени у меня мало, да и зачем одеваться в такую жару, — пробормотал он. — Мои маленькие бутоны лотоса примут меня и таким, — он огляделся и крикнул. — Гизо!

Его личный слуга мгновенно возник рядом с ним. Толстый, даже жирный, с плоским лунообразным лицом. Ходил он, не сгибая ног, что удивляло лишь тех, кто не знал, что Гизо родился рабом. Гунны перерезали своим рабам сухожилия, чтобы те не могли удрать.

Слуга вопросительно оглядел своего господина.

— Синяя туника совсем износилась?

— Синяя туника в полном порядке, — Аттила отличался патологической жадностью во всем, что не касалось армии. На ее содержание уходили все свободные деньги. Другой нарядной одежды у него просто не было. Синюю тунику он уже много лет надевал по всем торжественным случаям.

Во всей империи гуннов Гизо был, пожалуй, единственным, кто позволял себе противоречить бушующему в ярости Аттиле.

— Ну и праздник же будет у них, — говорил он тихо, но так, чтобы слова долетели до сиятельного уха. — Роскошное блюдо получат сегодня все эти крошки, чье сердца столь гулко бьются за высокой стеной.

Аттила сердито зыркнул на него.

— Меня тошнит от твоих плоских шуток. Придет день, возможно, он уже наступил, когда душа поднимется в небеса. А голова, которую она понесет под мышкой, будет твоя.

Гизо так же знал, до какого предела можно гневить Аттилу. А потому тут же загладил свою грубость.

— Мне без разницы, когда это случится, лишь бы она поднялась с одного из семи холмов Рима. Но до своей смерти я должен увидеть тебя стоящим там, с распластанным у твоих ног миром.

С тем они и направились в центральную часть громадного скопища бревенчатых домов, столицы империи Аттилы. Охранники, стоящие у ворот Двора королевских жен, отсалютовали мечами и прокричали: «Владыка Земли, Великий Танджо!», — едва завидя полуобнаженного Аттилу. Крики эти гулко отдавались во всех уголках обиталища жен до тех пор, пока удары по медному гонгу не заглушили все остальные звуки.

Поначалу обычай требовал, чтобы при появлении Аттилы все жены в лучших нарядах выбегали из домиков, приветствуя его громкими криками. Аттиле это нравилось. Он не упускал случая потискать или ущипнуть ту, что попадала под руку, обменивался с ними грубоватыми шутками. Но затем суета и толкотня наскучили ему, и он решил, что куда проще выбирать женщину на ночь без общения со всеми остальными. Так уж получилось, что двумя годами ранее, воюя с Константинополем, он захватил греческий город, и среди пленников оказался римский чиновник Генизарий. Аттила, пропускавший через себя все донесения многочисленных шпионов, узнал, что в Риме Генизарий заведовал дворцом императора, где, благодаря ему, каждый знал свое место. Ему-то и вверил Аттила руководство Двором королевских жен, с тем, чтобы царящий там хаос уступил место образцовому порядку.

Аттила чувствовал, что десятки горящих глаз наблюдают за ним в щелочки между занавеской и краем окна. Ему это льстило и он инстинктивно расправил и без того широкие плечи и выгнул грудь колесом. А вот огорчило его другое: он увидел, что одна из жен посмела открыто нарушить заведенный ритуал. Стоя у дальней ограды примыкающему к домику маленького двора, одетая в красное платье, она пристально смотрела на своего повелителя.

Красивые глаза и пухлое тело женщины не смягчили неудовольствия Аттилы. Он порылся в памяти и не без труда вспомнил ее имя.

— Это Аттамина, не так ли?

Гизо кивнул.

— Она самая, Аттамина, и, если позволишь высказать мое мнение, одна из лучших твоих жен.

— Кого интересует твое мнение, особенно в этом вопросе?

Нисколько не смутившись, Гизо продолжил.

— Ты взял ее в одном из городов Моизии, который мы сожгли дотла. Мы думали, что живых там не осталось, но посланный тобой патруль наткнулся на эту женщину, роющуюся в головешках в поисках еды. Лицо ее почернело от сажи, одежда превратилась в лохмотья, но она кусалась и царапалась, как волчонок, когда ее притащили к тебе, — тут Гизо восхищенно глянул на Аттилу. — О, Великий Танджо, как тебе удается видеть их насквозь. Ты сказу сказал: «Будет на что посмотреть, если ее умыть. Приведите женщину ко мне после того, как она поест и помоется».

— Действительно, там было на что посмотреть, — Аттила подмигнул Гизо.

— Но потом ты не посылал за ней… — Гизо на мгновение запнулся, — больше трех лет.

К Аттиле начало возвращаться хорошее настроение.

— Жалкий раб! Да какое тебе дело до того, что я делаю со своими женами? Я не желаю, чтобы ты шпионил за мной! — он посмотрел на непокорную жену. К его удивлению, она приветственно помахала ему рукой. — Она так и не научилась повиноваться, — пробурчал Аттила. — И все-таки надо вновь послать за ней. Я уже стал забывать, какая она была забавная. Ну чистый волчонок, — нахмурившись, он повернулся к Гизо, дабы показать, что его дерзость не забыта. — Пойди и предупреди ее, что не след нарушать установленный порядок.

В большинстве своем домики были крошечные, с комнату, но один выделялся как размерами, так и колоннами по углам. В нем жила Церка, многие годы бывшая любимой женой Аттилы, мать его старшего сына, Эллака. В доме Церки хватало роскошно обставленных комнат. Она стояла выше законов, предписанных к неукоснительному исполнению другими женами. Она вышла на крыльцо, чтобы поздороваться с проходящим мимо ее дома мужем.

Молодость Церки осталась позади. В ее волосы густо вплелась седина (краску, которой пользовались другие женщины, она отвергала), но фигура сохранила прежнюю стройность. И расшитое золотом алое платье только подчеркивало ее достоинства. Церка обворожительно улыбнулась.

— В последнее время я так редко вижу тебя, о Великий Танджо, — проворковала она.

Аттила остановился.

— Разве ты не слышала, что я собираю армию, какой еще не видел мир? Что я на пороге величайший из войн истории?

Любимая жена улыбнулась.

— Я слушаю все, что говорится о твоих планах. Но, о могущественный владыка, ты так редко заглядываешь ко мне, когда навещаешь нас. Иногда ты замечаешь меня и улыбаешься. В другой раз проходишь мимо, словно я и не существую.

— Голова моя занята другим, — пробормотал Аттила. Чувствовалось, что ему не по себе. Все знали, что этот суровый и не прощающий ошибок человек терялся, когда жены начинали о чем-то просить его. А потому всячески старался избегать подобных разговоров.

Прекрасные серые глаза Церки поймали его взгляд.

— Я должна поговорить с тобой, — в голосе ее слышалась мольба. — Ты же не забыл наши долгие беседы? Тогда ты интересовался моим мнением и любил рассказывать о себе. Ты даже признавался, сколь ненавистен тебе этот римский юноша Аэций и как стесняет тебя его присутствие. Иногда мне кажется, о великий наш господин, что только со мной ты был так откровенен.

Аттила нетерпеливо повел плечами.

— Ты остановила меня лишь для того, чтобы все это сказать?

— Нет, о великий Танджо. Я хотела поговорить с тобой об Эллаке. Нашем сыне. Твоем первенце, Аттила. Он тебя боится. Когда он со мной или со своими сверстниками, он весел и полон жизни. У него такие же задатки повелителя, как и у его отца. Но, когда он сидит рядом с тобой, он молчит. Боюсь, тебе он кажется забитым, лишенным мужского характера. На самом деле это не так. Эллак унаследовал от своего отца самое лучшее.

— Я не нахожу подхода к мальчику, — признал Аттила.

— Может, потому, что ты решил предпочесть ему других сыновей, — лицо жены, которую Аттила все еще полагал любимой, хотя уже не приглашал в свой дворец, полыхнуло гневом. — Я слышала такие разговоры.

Тут рассердился и Аттила.

— Кто это говорил? Кто? Ты слушала двух своих братьев? — он тряхнул головой. — Они вечно всем недовольны. Они думали, что я назначу их губернаторами провинций. Или отдам под их начало большие отряды. Они только мутят воду!

— Аттила, мой господин! — вскричала Церка. — Моя семья тут не причем. Мои братья ничего мне не говорили. Это касается только тебя и меня, — она схватила его за руку. — У меня есть к тебе просьба, о Аттила. Возьми с собой своего старшего сына, Эллака, когда выступишь на врага. Он уже не так мал. И быть рядом с тобой — его право.

Аттила обдумал предложение Церки.

— Я старею, — вздохнул он. — И солдатам пора увидеть моего сына, скачущего со мной, — он кивнул. — Да, это его право. Он мой первенец. И единственный по возрасту, кто может пойти со мной на эту войну, — он мрачно посмотрел на Церку. — Пусть так и будет. Ты довольна?

Его любимая жена просияла.

— Это все, о чем я хотела попросить тебя, о властелин. И вновь коснулась его руки. — Если только… о мой господин, ты не сочтешь возможным вернуть мне свое расположение. Я знаю, что прошу слишком многого, у тебя столько жен. Но я люблю только тебя.

— Угу! — буркнул Аттила и вырвал руку. Он принял решение, более говорить было не о чем.

Он направился к центральному зданию, внушительных размеров и с претензиями на красоту: его построил китайский архитектор. Демонстрируя свое презрение к культуре, главный гунн неоднократно заявлял, что ни в Константинополе, ни в Риме он не увидит строения, сравнимого с этим дворцом. Крышу покрывала черепица, стены и пол — мрамор, отчего внутри всегда царила прохлада.

Генизарий сидел за столом, нервно перебирая листы пергамента. Роста он был небольшого, а его мертвенно-бледная кожа резко контрастировала с курчавыми черными волосами и бородой. Компанию ему составляла полная, привлекательная женщина со светло-серыми глазами и сединой в волосах. То была Айя, когда-то, давным-давно, любимая жена, а теперь дуэнья, присматривающая за молодыми. В комнате находилась еще и девушка. Тоненькая, как былинка, она сидела в углу, наклонив голову, и не подняла ее при появлении Аттилы.

Генизарий же и Айя распростерлись на полу, повторяя раз за разом: «О, великий Танджо, мы твои недостойные слуги».

Наверное, впервые столь откровенная покорность вызвала у него раздражение.

— Встаньте! — приказал он. — Или вы думаете, что мне нравится созерцать затылки и торчащие к верху задницы моих подданных? Зрелище малоприятное.

Женщина поднялась первой.

— Было время, великий и непобедимый, когда ты не мог наглядеться на меня.

Аттила улыбнулся. Вот такой разговор с женами ему нравился.

— Тогда твой зад был не шире двух моих ладоней. А теперь посмотри, что ты с собой сделала, не зная меры в восточных сладостях и медовых тортах римлян. Но я все равно рад тебя видеть, Айя. Рад, что ты стоишь передо мной и смотришь на меня своими зазывными глазами. Нет, я не хочу менять заведенного порядка, — торопливо добавил он. — Ни слова из сказанного мною не должно выйти за пределы этой комнаты. Но признаюсь, с тобой я всегда расслабляюсь, Айя. Ты же знаешь, что ты мне всегда нравилась?

— О, да, господин. Хотя ты выказывал это не слишком часто.

— Ты удерживала меня дольше других. Сияющими глазами и острым язычком. Ты знала, как рассмешить меня. И мы с тобой одного племени, дочь храброго солдата. Если б ты только подарила мне сына!

— Сына я тебе уже не подарю, господин мой, но рассмешить по-прежнему могу.

Последнюю фразу говорить, пожалуй, не следовало. У Аттилы вновь испортилось настроение.

— Твое время уже прошло, — тут он обратил внимание на девушку в углу. — А это еще кто?

— Девушка, которую прислали тебе из Тифлиса. Два года тому назад. Ее отец — богатый армянский купец и христианин. Она тоже христианка.

Аттила кивнул.

— Теперь я вспоминаю. Симпатичная девушка, но ветер унесет ее, если мои воины начнут перебрасывать ее с пики на пику. И она не может говорить на нашем языке. Я видел ее только раз, — он помолчал и добавил уже более раздраженно. — Да и что можно делать с женой, которая ничего не говорит и лишь упрекающе смотрит на тебя большущими глазами.

Айя шепотом объяснила ситуацию, хотя предосторожность явно была излишней: девушка не понимала, о чем шла речь.

— С тех она ни выучила ни слова. Живет сама по себе, ни с кем не разговаривает. Она очень несчастна, потому что другие начали издеваться над ней. Прошлым вечером… — Айя замялась, не зная, как отреагирует Аттила на ее слова, — прошлым вечером она попыталась покончить с собой. Взяла со стола нож и вонзила себе в бок. Нож вошел неглубоко, потому что наткнулся на ребро.

Аттила вгляделся в приткнувшуюся в углу девушку. Чувствовалось, что он не знает, как вести себя в такой ситуации.

— И в чем проявляются эти издевательства?

— Иногда, другие женщины притворяются, что они тоже христианки, и начинают петь вместе с ней гимны.

Хозяину гарема это не понравилось.

— Одна больная курица может заразить весь курятник, заметил он. — Но должен признаться тебе, Айя, мне ее жаль. Я помню ее огромные черные глаза, — тут Аттила кивнул, приняв решение. — Впервые я намерен выгнать жену. Но за это ее богатенькому папаше придется хорошо мне заплатить. Как только я получу деньги, она уедет домой. Думаю, их должно хватить на вооружение сотни всадников. Немедленно начни переговоры, Генизарий.

Последний словно только и ждал, когда же Аттила вспомнит о его присутствии. Он встал из-за стола, дрожа как осиновый лист. Взгляд Аттилы задержался на высоких стопках листов пергамента.

— Жалкий недоносок! — взревел Аттила. — Опять ты со своими бумагами. Имена, имена, имена! Сплетни насчет моих жен и грязные намеки! Ты-таки сведешь меня с ума.

Генизарий от страха потерял дар речи, но Айя пришла ему на помощь.

— У тебя шестьдесят жен! — воскликнула она. — И ты хочешь быть в курсе всего, что происходит. Поэтому, о владыка всех миров, и появляются бесконечные листы с именами, намеками и обвинениями, — она шагнула к нему, уперлась руками в необъятные бедра. — Я говорила это раньше и повторю теперь. У тебя слишком много жен. Избавься от большинства из них. Оставь, скажем, двадцать. Ни одному мужчине не нужно столько жен.

— Из-за того, что я отсылаю одну, ты сделала вывод, что мне хватит нескольких, как какому-то кузнецу или писарю? — Аттила не на шутку рассердился. И сверлил взглядом когда-то любимую жену. — Думай, о чем говоришь, а не то я избавлюсь от тебя. Похоже, ты не помнишь добра. Быть добрым с женами — себе дороже, — лицо его почернело. — Разве ты до сих пор не уяснила, Айя, что я никогда не расстаюсь с тем, что принадлежит мне? Будь то пядь земли или золотая монета, — он повернулся к Генизарию и рявкнул. — Мне сегодня не до тебя. Убирай свои бумажки, жалкий уродец. Я хочу одного: жену, которая тихо посидит рядом и разделит со мной чашу вина. Кого ты можешь мне предложить?

Ответила ему Айя.

— У нас для тебя сюрприз.

Она подошла к двери, ведущей в одну из комнат и тихонько стукнула по гонгу, взятому во дворце китайского принца. Быстро проинструктировала появившегося слугу и повернулась к Аттиле.

— Девушка прибыла этим утром, о владыка земли и небес. С пленниками с севера.

Аттила подозрительно посмотрел на Айю.

— Она молода? Она развлечет меня? У нее золотистые волосы или такие же, что у этого черного паука, — пренебрежительный кивок в сторону Генизария.

— Ты все увидишь сам.

Девушка в углу так и сидела согнувшись.

— Выведите ее до прихода другой, — тихонько попросил Аттила. — И постарайтесь объяснить, если сможете, что я отсылаю ее домой.

Девушка, которую привели несколько минут спустя, оправдала все его ожидания. Молодая, голубоглазая, она, несомненно, любила посмеяться, хотя в последнее время поводов для веселья не было. А волосы ее цветом напоминали нарциссы, согретые весенним солнцем. Одета она была в зеленое платье, отделанное желтым, под цвет ее волос. Сшитое из превосходного восточного шелка, при ходьбе оно приятно шуршало.

— Платье она привезла с собой, — поспешно пояснила Айя, неправильно истолковав выражение лица Аттилы. Но тот думал не о цене платья. Его поразила красота незнакомки.

— Она говорит на нашем языке? — шепотом осведомился он.

— Немного. Понимает, если четко выговаривать каждый звук. Отвечает с трудом. Словарный запас у нее невелик.

Не теряя времени, Аттила взял пленницу за руку и отвел в уголок. Понизил голос.

— Как тебя зовут?

— Сванхильда, о король.

— Красивое имя. Достойное тебя. Ты без труда понимаешь меня?

— О, да, король.

— Хорошо, что ты говоришь на нашем языке, дитя мое. Мы поладим. Кому нужна жена, которая не понимает, что твоих слов, ничего не отвечает и только сидит да смотрит на тебя.

Сванхильда замялась.

— Но я знаю лишь несколько слов. Этого мало.

Ему понравился и акцент, с которым она говорила на языке гуннов. Очень хотелось погладить ее по розовой щечке.

— Чувствую, ты с каждым днем все больше будешь мне нравиться, — он попытался улыбнуться. Во всяком случае, глазки его блеснули, а губы изогнулись серпом под маленьким носом. — Ты меня боишься?

— Да, — ответила девушка. — Очень боюсь.

— Это хорошо. Жена, если она хочет стать хорошей женой, должна бояться мужа, — какая же она очаровательная, какая стройная, хрупкая! Аттила коснулся ладонями ее щек. Повернулся к Айе и Генизарию. — Я женюсь на ней тотчас же. Займись подготовкой свадебной церемонии, Генизарий, — Аттила отступил на шаг и обозрел новую жемчужину своего гарема. Да, этот день порадовал его приятным сюрпризом. — Я очень доволен. Я так доволен, что хочу подумать о свадебном подарке для моей новой жены.

Но сюрпризы на том не кончились. И следующая фраза невесты, произнесенная тихим голосом, то есть предназначавшаяся только для ушей Аттилы, пренеприятно удивила его.

— Разве тебе не сказали, что я дочь Аталариха, короля Южной Тюрингии?

Аталарих из Тюрингии! Один из десяти, кого он приговорил к смерти час тому назад?

— О властелин мира! — взмолилась девушка. — Если ты хочешь, чтобы я стала твоей женой, я согласна. Я буду хорошей женой. Но, если я поняла правильно, ты что-то сказал о подарке для меня. Пожалуйста, о Аттила, подари мне свободу моего отца! Он хороший король, храбрый король, а мне он добрейший и заботливейший отец. Подданные его в печали из-за того, что он в тюрьме. А у меня просто разрывается сердце.

Аттила грубо схватил ее за руку и вывел в соседнюю комнату.

— Оставайся здесь, — бросил он, а сам вернулся к Айе и Генизарию.

— Почему вы не сказали мне, что она дочь одного из пленников?

— Я думала, тебе это известно, — ответила Айя.

— Я понятия не имел, что вместе с Аталарихом доставили членов его семьи.

— Командир отряда, посланного тобой за Аталарихом, решил, что она тебе понравится. Потому ее и прихватили.

На лице Аттилы отразилось раздражение.

— Девушка знает, что ее отца ждет смерть?

Айя покачала головой.

— Она, конечно, опасается самого худшего, но ей ничего не известно о готовящейся казни.

Аттила заговорил размеренно, словно размышляя вслух.

— Девушка прекрасна. В ней есть все, что должно быть в жене. Я уверен, что полюбил бы ее больше других жен. Но не след менять принятое решение из-за… семейных соображений. Я не могу пощадить Аталариха и казнить остальных.