4

Николан ожидал, что Аэций примет его один на один. Но, когда его ввели в длинный зал с мраморными стенами и возвышением в дальнем конце, он увидел, что диктатор Рима стоит там в окружении большой группы людей. Он отличил между ними высших военачальников по коротким туникам и испанским мечам, а также сенаторов и политических деятелей по суровости лиц и пурпурным полосам на тогах. Их взгляды не отрывались от Николана, пересекавшего зал.

Чиновник, стоящий на ступенях, указал послу, что ему следует оставаться внизу.

— Твое имя? — воспросил он.

— Николан Ильдербурф.

— Что привело тебя сюда?

— Я привез послание Аттилы, императора мира и высшего владыки вод и небес.

Чиновник покачал головой.

— Такого здесь не знают.

Тогда Николан воспользовался титулом, который и Аттила предпочитал всем прочим.

— Меня послал Аттила, Бич Божий, который воюет с Римской империей.

Чиновник, после кивка Аэция, поклонился Николану.

— Его знают. Что за послание ты привез?

— Мне велено изложить его командующему римскими армиями.

После этих слов Аэций отделился от остальных, спустился на несколько ступенек.

— Я — Аэций.

Они обменялись коротким взглядом.

— Ага! Ты — помощник Аттилы, о котором мы столько слышали. Удивительно, что он послал в Рим столь полезного ему человека, — суровее лицо римлянина закаменело. — Трудно поверить, что человек твоего возраста и низкого происхождения смог так быстро и высоко подняться. Может, правитель гуннов посла тебя, моего бывшего раба, чтобы выказать мне свое презрение?

— Я выполняю его приказ, господин мой Аэций.

— А не боишься ли ты последствий? Я имею право распять тебя на кресте как беглого раба?

— Грозящая мне опасность не составляет для меня тайны. Но я прибыл с охранной грамотой, как парламентер.

Аэций оглядел свою свиту. Нахмурился.

— Ты храбр. Говори.

— Мой господин Аттила уполномочил меня сообщить, что верховному главнокомандующему армий, вторгшихся в Италию, ясна избранная тобой стратегия защиты. Ты оставил ему равнины Ломбардии, но угнал с них все живое. Ты уничтожил запасы зерна с тем, чтобы армии не досталось ни крошки съестного. Гарнизоны городов будут отчаянно биться на своих стенах. Стратегия твоя не нова. Она применялась и раньше. Даже при защите Рима.

Смотрящие на него глаза горели ненавистью. Его изумило, сколь похожими все они выглядели, эти хозяева цивилизации, жестокие, не знающие справедливости. Защитит ли его охранная грамота, подумал Николан. По его спине пробежал холодок страха.

— Но… — он запнулся, отгоняя захлестывающую его панику, — Аттила хочет, чтобы вы полностью осознали ту цену, которую придется вам заплатить. Он намерен жечь леса, травить земли, реки, озера, пока запах умирающей земли не достигнет высоких стен города на семи холмах. Он намерен взять штурмом города и разрушить дома, не оставив камня на камне. Уничтожение будет столь полным, что в грядущих веках не удастся найти и места, где стояли эти города.

Он предаст мечу каждого мужчину, женщину, ребенка с безжалостностью, какой еще не знала земля. Крики жертв, которым уготовлена столь ужасная судьба, достигнут ваших ушей, пока вы сидите на этих холмах, уподобляясь легендарному Фабию. Крики эти достигнут ушей всего мира, вызывая удивление и, скорее всего, презрение.

Стоит ли спасать Рим и одновременно обрекать на уничтожение плодородные земли, которые кормят этот город? Может ли осторожность спасти великую империю, построенную на смелости и решительности?

— Это всего лишь слова, — вырвалось у Аэция.

— Мой господин Аттила хочет, чтобы вы знали, на какие он готов пойти крайние меры. Эти богатые провинции будут уничтожены с жестокостью, какой еще не видел мир. Гордость и репутация Рима будут погребены под криками жертв и языками пламени.

Лицо Аэция, побагровевшее от злости, внезапно побледнело. Он повернулся к свите.

— Я все знал с самого начала, оставляя открытыми горные перевалы. И объяснил вам, чем это грозит, — он обвел взглядом лица, найдя многие холодными и враждебными. — Мне известно, что далеко не все не согласны со мной. Благодаря выбранной мною стратегии, я, возможно, войду в историю трусом, который стоял и смотрел, как погибают целые провинции. Но это единственный способ спасти Рим.

— Ты мог уничтожить гуннов у Шалона, — с упреком указали ему. — Но ты не двинулся с места и дал им уйти.

Аэций повернулся к говорившему.

— Ты не сражался у Шалона, Квинтий Кассий. Ты не солдат. О войне ты знаешь понаслышке. Будь ты в Шалоне, ты бы понял, почему мы не могли ничего предпринять. Ведь и на арене случалось, что два гладиатора, схватившись в жестоком поединке, оба падали на песок, не в силах поднять оружие. Такое произошло и в Шалоне.

Он спустился еще на пару ступенек, простер руку к Николану.

— Мы тебя выслушали. Ответа не будет. Ты можешь идти.

Как только Николана вывели из зала, Аэций вновь повернулся к своим советникам. Чуть улыбнулся.

— Это крик отчаяния Аттилы. Мне ясно, что он на пределе.

— Он сделает то, что сказал, — воскликнул Квинтий Кассий. — Уничтожит равнины.

— Да, — кивнул Аэций. — Но если мы двинем на него армию, он уничтожит Рим.

— Мы победили его в Шалоне! Почему мы не сможем победить его вновь?

— Я скажу тебе, почему мне не победить его вновь, как удалось в Шалоне, — Аэций с трудом сдерживал переполняющий его гнев. — В той битве мы потеряли наших лучших солдат, которых заменили необученные новобранцы. У нас нет союзников, что тогдастояли с нами плечом к плечу. У гуннов численное превосходство. Их конница без труда обойдет нас с флангов. Это будет бойня, — и тут гнев прорвался наружу. Аэций резко возвысил голос. — Я спас цивилизацию в Шалоне! И хоть кто поблагодарил меня? Я слышу лишь критику тех, кто ни разу не поднял меча в защиту империи. Горстки политиканов, завидующих моей власти. Я могу сказать вам только одно, моим дорогим согражданам, которые хорошо живут днем и сладко спят ночью. Я готов сложить с себя данные мне полномочия и предоставить вам разработку стратегии защиты. Я не буду возражать, если вы найдете другого полководца, который одержит для вас новую победу над гуннами.

И тут стало ясно, что такая развязка их не устраивала. Слава победителя при Шалоне по-прежнему озаряла Аэция. Они хотели контролировать стратегию защиты, но не могли отправить в отставку того, кто однажды уже спас их.

— Но жертвы этого дикого чудовища будут взывать к нам из залитой кровью земли, — воскликнул сенатор. — Можем ли мы стоять и смотреть, как Аттила вырезает половину Италии?

— Ты повторяешь то, что уже говорилось во времена Фабия, — ответил Аэций. — Однако, он спас Республику. Если вы оставите мне право решать, я спасу Рим. Второй раз.

Николана вновь пригласили к диктатору Рима. Аэций пришел в себя после взрыва эмоций в зале приемов. Он сидел за столом, заваленным бумагами, спокойный и хладнокровный. Таким его помнил Николан по тем дням, когда был его рабом.

— Садись, — распорядился Аэций, не поднимая глаз от бумаг.

Несколько секунд спустя он-таки посмотрел на Николана.

— У тебя есть еще одно послание от твоего господина?

— Есть, — кивнул Николан, — но оно предназначено только для твоих ушей.

— Естественно.

Аэций откинулся на спинку стула, вглядываясь в лицо Николана. Стену за его спиной украшали знамена, захваченные в битве при Шалоне. А посреди них висел меч, вероятно, тот, которым сражался Аэций.

— Аттила предлагает провести мирные переговоры. При условии, что они начнутся немедленно. Его требования, господин мой Аэций, суровы. Территориальные уступки и ежегодная дань золотом до тех пор, пока не будут согласованы новые условия мирного сосуществования.

Диктатор Рима пренебрежительно усмехнулся.

— Он хочет сорвать плод победы без единого удара?

— Северные провинции Италии и равнины Ломбардии у его ног. Он все оставит нетронутым. Штурма городов не будет, не прольется ни одна капля крови. Вот что он предлагает в обмен на территории.

— У меня нет ни власти, ни желания отдавать и пядь земли, завоеванной кровью римлян. Не для того мы в Шалоне побили Аттилу, чтобы миром он получил то, чего не достиг войной.

Николан продолжил, на этот раз тщательно подбирая слова, поскольку коснулся весьма деликатной темы.

— Возможно, нам удастся найти точки соприкосновения. Может статься, ты не знаешь, что принцесса Гонория на свободе и заключила договор с Аттилой.

— Мы взяли за правило знать все, что в какой бы то ни было степени касается нас, — сухо ответил Аэций. — Об исчезновении принцессы нам доложили тотчас же. И нам известна, — он одарил Николана ледяным взглядом, — твоя роль в организации этого побега.

Николан наклонился вперед, понизил голос.

— Могу я сказать тебе, господин мой Аэций, что я не был повинен в преступлении, за которое ты повелел наказать меня. Да, я знал о твоем желании жениться на принцессе, но ни одно слово не слетело с моих губ.

Аэций небрежно махнул рукой.

— Я знаю, что вины на тебе нет.

— Аттилу интересует, а хочешь ли ты вновь вернуться к этой идее. Как муж принцессы, ты сможешь контролировать те приобретения, что она получит по результатам мирных переговоров. Возможно, ты приобретешь еще большее влияние на императорскую семью.

Лицо Аэция внезапно, и лишь на мгновение, осветилось улыбкой.

— Твои источники информации не столь надежны, как наши. Тебе, похоже, неизвестно, что принцесса сбежала из того дома, куда ты ее отвез?

Выражение лица Николана не оставило сомнений в том, что для него это сюрприз.

— Вижу, ты ничего не слышал. Произошло это две недели тому назад. Она сбежала с рабом, принадлежащим Микке Медескому. Ходили разговоры, что этот раб был сыном арабского правителя. Правда это или нет, но они отплыли на Восток на торговом корабле, — он помолчал. — Так что едва ли кто вновь услышит о принцессе.

Что же касается мирных переговоров, то я об этом подумаю. Но у меня и сейчас возникают серьезные сомнения в их необходимости. Мы можем заключить мир сегодня, но год спустя Аттила вернется с еще более сильной армией. Перемирия он ни во что ни ставит. Они заключаются для того, чтобы нарушаться. Иевот что еще. У твоего господина не такое уж крепкое здоровье. И никто другой не сможет удержать под своим началом покоренные им страны. С его смертью империя гуннов лопнет как мыльный пузырь. Время, — заключил римлянин, — работает на нас.

— Но он действительно уничтожит север Италии, — предупредил Николан. — Это не пустая угроза. Все мужчины, женщины, дети будут убиты.

— Они умрут ради спасения Рима, — изрек Аэций. — Можно ли желать лучшей судьбы? — он надолго замолчал. — Насчет тебя я еще не решил. Мои добропорядочные советники требуют твоей смерти. В отличие от меня они не помнят, что в руках у Аттилы много наших людей, которых казнят в отместку за твою смерть. Ты, скорее всего, останешься в живых, но ты видел и слышал слишком многое, чтобы отпускать тебя назад. Так что я приставлю к тебе охрану. До тех пор, пока ситуация не прояснится.

Он хлопнул в ладоши и в дверях возник молодой высокий офицер.

— Лутатий Руфий, передаю в твои руки посланца Аттилы. Если он сбежит, ответственность ляжет на тебя. Как и в том случае, если ему будет причинен вред.

Офицер посмотрел на Николана. Он ничем не напоминал типичного римского солдата, с твердым взглядом, волевым подбородком, гордым носом. В его внешности чувствовалась мягкость, скорее он происходил из семьи патрициев, а не потомственных военных.

— Приказ ясен, господин мой Аэций, — ответил Лутатий Руфий.

Николан быстро осознал, что относиться к нему будут с уважением, но сбежать не позволят. Комната, в которую его отвели, находилась в конце длинного узкого коридора. Окна, выходящие на север и восток, были забраны толстыми решетками. Дверь открывалась лишь после поворота ключа тюремщика. Скрашивали жизнь большая кровать и ванна в углу. А сожалел Николан лишь о том, что не может оказаться в той части Далматии, где вдова и ее команда должны были вынырнуть из-поз земли, преодолев трудности и опасности подземного путешествия.

Стоя у окна, он пытался представить себе Ильдико на спине могучего Хартагера, со знаменитыми волосами, спрятанными под какой-либо головной убор, с весело блестящими глазами. Копаясь в памяти, он не мог припомнить случая, когда бы девушка сидела в печали. Она скакала на лошадях, танцевала, пела, смеялась! Как она прекрасна! Придет ли день, когда он сможет назвать ее своей женой? Она ничем не выказала своего расположения к нему: пара взглядов, брошенных на него во время конной прогулки, несколько добрых слов, намек, что ей понятна причина его служения Аттиле. Не слишком прочное основание для того, чтобы строить на нем здание надежды.

«Мне бы встретить ее, — думал он. — Чтобы завоевать ее расположение, я должен сделать для нее что-то важное и нужное».

Тревожило его и другое. Допустим, они достигли поместья вдовы в Далматии, увидели, что Аттилы нет и в помине, и решили отправить Ильдико к отцу. «Ивар бы, конечно, отговорил их от столь рискованного шага», — думал Николан. Но как он мог знать, разыскал ли бритонец вдову в Константинополе? Он шел через незнакомую территорию и вполне мог опоздать.

Иногда он забывал о своих страхах, переключаясь на открывающийся из окна вид. Окружающая территория превратилась в большой военный лагерь. Везде стояли палатки, каждую окружал ров с перекинутым через него мостиком. Декании (в современной армии они носили бы звание капралов) муштровали новобранцев. Колонны легионеров, в полной боевой выкладке, маршировали на плацу. Аэций не собирался выводить войска против Аттилы, но следил за тем, чтобы они не теряли боеготовности, на случай, что избежать сражения не удастся.

За палатками он видел высокие берега реки По. Там лагерь заканчивался, на другом берегу не осталось ничего живого. «Аэций, — подумал Николан, — готовит линию обороны, если гунны смогут продвинуться так далеко».

Офицер, Лутатий Руфий, появился в комнате на следующее утро, когда Николану принесли завтрак. Плюхнулся на стул, прежде чем заговорить.

— Ну и бучу ты поднял. И раньше мнение Аэция не было единственным, а теперь Рим раскололся надвое. Солдаты поддерживают Аэция. Политики, которым не придется сражаться, требуют немедленного удара по гуннам, — он вздохнул, показывая, что второй вариант ему не по душе. — Аэций, разумеется, прав.

Еду принесли хорошую, а вино — молодое, очевидно дешевое. Вспомнив, что Аэций не терпит пьянства, Николан позволил себе лишь глоток.

— Ты веришь, что вы сможете одержать еще одну победу, как и в Шалоне?

— Никогда! — твердо заявил офицер. — Мой добрый беглый раб и смелый посланец, ты должен знать, каково положение дел. Рим помягчел. Посмотри на меня. Я принадлежу к одному из древнейших родов, а в армии лишь потому, что от таких как я этого ждут. У меня нет ни малейшего желания идти в бой. Я не хочу целыми днями шагать по жаре, мерзнуть ночами, и все для того, чтобы какой-нибудь варвар изрубил меня на куски. Есть способы этого избежать. Способы. Да, и средства. Я сожалею лишь о том, что не родился несколькими столетиями раньше, до того, как нагрянули эти ужасные варвары. Но столкновения можно было избежать, если бы Аэций согласился откупиться от них. Так поступили в Константинополе, и мы тоже могли бы жить с Аттилой в мире, если б Аэций не навязал нам себя и не заставил действовать в соответствии с его видением ситуации.

— Ты хочешь сказать, что его подъем на вершину власти вызван не тем, что империи требовался такой правитель?

— Откуда такие фантастические мысли? Никому он не требовался. Его отец — варвар. Кажется, из Моизии. Заштатной провинции. Аэций всего добился хитростью и интригами. Император и старуха ненавидели его. Ты этого не знал? Разумеется, полководцем он был хорошим. Потребовалась, однако, энергичная кампания по обработке черни, чтобы народ после Шалона стал восхвалять его как бога. Но нам это удалось. А теперь все изменилось. Народ требует отрубить ему голову, потому что он не ведет армию против Аттилы.

Лутатий Руфий, похоже, любил поболтать. Он закинул ногу за ногу и тепло улыбнулся Николану.

— Побег Гонории привел двор в ярость, — продолжил он знакомить Николана с местными сплетнями. — А я рад, что она удрала. Было время, — губы Руфия разошлись в самодовольной улыбке, — когда Гонория положила на меня глаз. Вот тогда, единственный раз в жизни, я проявил благоразумие. Отправился путешествовать. Побывал в Тунисе, Каире, Антиохии, Константинополе. Когда я вернулся, она нашла себе других фаворитов. Я слышала, она охмуряла даже тебя своими длинными ресницами. Когда ты был рабом Аэция.

— Откуда тебе это известно?

— У меня особый дар слышать то, что пропускают мимо ушей другие. Есть свои способы. И средства, знаешь ли. Я в курсе всех сплетен.

Николан решил зачерпнуть из подвернувшегося ему источника информации.

— Ты слышал о вдове Тергесте?

— О вдове я знаю все. Я могу сказать тебе точный размер ее талии и состав краски для волос, которой она пользуется. Я знаю, откуда она родом. Она говорит, что ее отец был губернатором провинции, опуская ее название. Как четвертая дочь, зваться она должна Евгения Квартилла. Но я знаю, кто она такая. Она родилась в семье обедневшего сортилегия, предсказателя, определяющего будущее по мху на скале, зубам собаки, прочей ерунде.

— Ты в это не веришь?

— В предсказания? Послушай меня, друг мой. Я не гожусь в идеальные мужчины и разменял жизнь на пустяки. Подозреваю даже, что я трус. Но мне хватает ума понимать, что невозможно определить будущее, копаясь во внутренностях убитого животного или вороша дубовые листья в Додоне.

— Вдова действительно очень богата?

— Богатейшая женщина мира. Если ты идешь к ростовщику за деньгами, достаточно сказать ему, что ты хочешь на ней жениться. Все ее мужья были богатыми стариками. И вдове удавалось сохранить то, что они ей оставляли.

— Говорят, она много путешествует.

— Никогда не задерживается в одном месте. По-моему, она постоянно охотится за мужьями. Кстати, сейчас я расскажу тебе кое-что интересное. У нее появилась подопечная. Золотоволосая красотка с синими глазами и осиной талией, — он послал незнакомке воздушный поцелуй. — Как раз в моем вкусе. Но теперь, когда вдова вновь свободна, девушка может ей помешать. Сможет ли вдова найти мужа для себя, если рядом находится такой лакомый кусочек? Сначала ей придется выдать замуж девушку.

— Откуда тебе все это известно?

— Разве я не сказал тебе? Есть способы. Итак, вдова подыскала ей жениха. Богатого, молодого, и не страшилу. Девушка ответила нет, она, мол, уже влюблена. «Любовь! — воскликнула вдова. — Что ты знаешь о любви в твоем возрасте? Подожди, пока доживешь до моих лет. Кто этот человек»? «Я его знаю всю жизнь». «Абсурд! — вдова покачала головой. — Это какой-нибудь дикарь со свалявшимися волосами, нечесаной бородой и телом, как у медведя». Но девушка заявила, что в мире нет более красивого мужчины.

«Тогда речь шла не обо мне», — подумал Николан.

— И твердо стояла на своем, — продолжал Руфий. — А мужчины смотрели не на вдову, а на ее подопечную. Даже Аттила прослышал о ней и хочет заполучить ее в свой гарем.

Николан решил сменить тему.

— Я вот думаю, а есть ли способы и средства удрать отсюда?

Лутатий Руфий тут же поднялся. В голосе его послышались железные нотки.

— Насчет этого я могу высказаться вполне определенно. Побег абсолютно невозможен.

Как-то утром Николан подошел к северному окну и сразу понял: что-то случилось. Лагерь гудел, как растревоженный улей. Легионеры стояли кучками и что-то шумно обсуждали. Удивило его и обилие монахов. Из-под клобуков выглядывали лишь их настороженно-испуганные глаза. Мимо его двери то и дело проходили люди. Ему показалось, что несколько раз он слышал рыдания.

Ответ принес ему Руфий. Он вошел в комнату, бледный как полотно.

— Аквилия пала, — объявил он. — Гарнизон доблестно сопротивлялся, но гуннов было больше, чем песчинок в пустыне, — он шумно глотнул. — Город уничтожен, все жители безжалостно вырезаны. Мужчин выводили на ярмарочную площадь и буквально разрубали на куски. Каждый гунн ездит теперь с отрубленной головой на пике. В первый день женщин пощадили, поскольку гунны пировали, потом их всех обезглавили. Детей убили первыми, размозжив им головы о крепостные стены.

— Они пребывали в уверенности, что эти стены выдержат любой штурм, — прошептал Николан, потрясенный услышанным.

— То же произойдет и в других городах, — продолжил Руфий. — Они совсем рядом. Алимиум, Конкордия, Падуя, Виченца, Верона, Бергамо. Даже Милан и Павия. Нигде не найти спасения, пока это чудовище рыщит по свету.

Понимая, что резня в Аквилии может отразиться на его судьбе, Николан вновь подошел к северному окну. Стоял прекрасный день. На берегах великой реки пели птицы. Радостно ржали кони. Небо сияло бездонной синевой, а под ним, не так уж далеко от лагеря, в ужасных муках гибли ни в чем не повинные люди.