Левантер как раз собирался взяться за продолжение статьи для «Инвесторз Квортерли» и очень хотел посмотреть малодоступные для него публикации по этой теме. Поэтому он ответил миссис Кирклэнд, поблагодарил ее за приглашение и сообщил, что с благодарностью принимает его.
      Ее квартира находилась в одном из самых старых домов на Парк-авеню. Привратник тщательно досмотрел Левантера, а лифтер передал его в руки вооруженного охранника у дверей квартиры.
      Охранник ввел Левантера в беломраморный холл с широкой винтовой лестницей и хрустальной люстрой. Через двойные двери они прошли в библиотеку— просторную, с деревянными панелями комнату со стеллажами книг в кожаных переплетах. Над мраморным камином висел портрет седого старика в полный рост.
      — Кто это? — спросил Левантер, указав на картину.
      Охранник сделал шаг назад и одарил портрет уважительным взглядом.
      — Господин Уильям Тенет Кирклэнд, — воскликнул он, — основатель «Кирклэнд Индастриз»! — Он был явно удивлен тем, что гость дома не узнал его. — Покойный супруг миссис Кирклэнд, — добавил он. — Достойнейший джентльмен.
      Левантер внимательнее изучил портрет.
      — Сколько лет было ему, когда он умер? — спросил он.
      — Мистер Кирклэнд скончался два года назад, сэр, — ответил охранник. — Всего через несколько дней после своего восемьдесят четвертого дня рождения.
      Он отпер шкафчик, в котором находились исследования, ради чтения которых пришел сюда Левантер, и покинул библиотеку, плотно прикрыв за собой дверь.
      Левантер погрузился в работу. Чтение дало ему новую информацию и видение вопроса, и он три недели приходил сюда ежедневно, чтобы изучать отчеты, воспоминания и дневники инвесторов и их помощников. Закончив работу, Левантер написал миссис Кирклэнд, сколь многим обязано ей его новое исследование, и заказал для нее в Париже букет цветов.
      Месяц спустя позвонила миссис Кирклэнд. Сообщив, что вернулась в Нью-Йорк, она сказала, что была тронута присланными цветами и очень рада тому, что ее библиотека оказалась полезной для Левантера. Она пригласила его на ужин. Он ответил, что хотел бы отплатить за ее великодушие и поэтому сам приглашает ее поужинать где-нибудь в городе. Миссис Кирклэнд предложила встретиться завтра вечером.
      Левантер заказал столик в одном из самых дорогих нью-йоркских ресторанов. Он был уверен, что обслуживание будет приличным, а еда — высшего качества. Он объяснил метрдотелю, что встречается с пожилой дамой, которая не совсем здорова, может быть на диете, и попросил сделать так, чтобы их столик оказался неподалеку от туалета.
      Он опасался, что его машина может показаться миссис Кирклэнд слишком низкой, и потому нанял старомодный автомобиль, в который ей было бы легче садиться и выходить.
      Когда он прибыл в квартиру миссис Кирклэнд, служанка провела его в просторную гостиную. Мебель была драпирована парчой и атласом, на стенах висели рисунки и картины, по столам были расставлены блестящие предметы. Левантеру показалось, что он попал в музей. Его поразили все эти богатства и пронзила мысль о том, что они являются всего-навсего украшениями в чьем-то доме.
      Пока он ждал миссис Кирклэнд, он укорял себя за то, что не оповестил ее по телефону о своем прибытии, чтобы убедиться, что она хорошо себя чувствует и в силах выехать.
      В комнату вошла женщина в твидовой юбке и куртке. Судя по ее возрасту и манерам, это была секретарша миссис Кирклэнд.
      — Добрый вечер, господин Левантер, — сказала она, протягивая руку и словно изучая его с головы до ног. Испугавшись, что одет неподобающим образом, Левантер неловко заерзал, потом встал и пожал ей руку.
      — Я только что подумал, что мне следовало предварительно позвонить миссис Кирклэнд и подтвердить нашу встречу, — пробормотал он. — Понятно, что после поездки ей нужно как следует отдохнуть. Не так-то легко путешествовать в ее возрасте.
      Женщина улыбнулась.
      — Как это мило с вашей стороны, господин Левантер, — сказала она. — Действительно, миссис Кирклэнд попросила меня встретиться с вами. Я служу у нее. Меня зовут мисс Саксон, Мадлен Саксон, — продолжала она. — Миссис Кирклэнд по-прежнему жаждет встречи с вами и надеется, что сможет собраться с силами. К сожалению, в ее возрасте…
      И она отчаянно развела руками.
      — Понимаю, — сказал Левантер.
      Мисс Саксон предложила ему выпить, и они присели. В чертах ее лица присутствовала приятная мягкость.
      — Если не возражаете, господин Левантер, — сказала она, — то, как предложила миссис Кирклэнд, сначала мы с вами пойдем в ресторан, а она присоединится к нам, как только почувствует себя лучше. Ее подвезет личный шофер.
      — Буду рад, — пробормотал Левантер. — Заказ легко можно изменить на три персоны. — Он назвал ресторан и упомянул, что сделал специальное распоряжение насчет столика.
      Это явно произвело впечатление на мисс Саксон.
      — Какая трогательная забота с вашей стороны, — сказала она. — Конечно, миссис Кирклэнд еще не вполне смирилась со своим возрастом.
      — Она инвалид?
      Женщина заколебалась.
      — Долгие годы она ограничивала себя во всем, особенно после того, как стала женой такого влиятельного человека. — Мисс Саксон замолчала. — Потом, после смерти мистера Кирклэнда, она стала вести уединенный образ жизни.
      — Могу себе представить, — сказал Левантер. — Они были близки?
      — Очень близки.
      Мисс Саксон встала, подав знак, что готова ехать. Левантер последовал за ней. На улице, обнаружив, что он заказал лимузин, она еще раз восхитилась его предусмотрительностью. Она сказала, что миссис Кирклэнд и не подумала бы заказывать себе такой роскошный автомобиль.
      В ресторане Мадлен — так она попросила себя называть — вновь заверила Левантера, что миссис Кирклэнд получила бы истинное наслаждение от приглушенной атмосферы ресторана. После аперитива Мадлен сказала, что хочет узнать, как дела у ее хозяйки, и направилась к телефону. Вернувшись, она сообщила Левантеру, что миссис Кирклэнд очень сожалеет, что не сможет к ним сегодня присоединиться, но надеется вскоре увидеться с Левантером.
      За ужином Мадлен рассказала ему, что родилась на Среднем Западе и была единственным ребенком в семье. Отец умер, когда ей исполнилось шесть лет, и ей пришлось самой пробивать себе дорогу в жизни, для чего она поступила в колледж. Она изучала иностранные языки, стенографию и управление мелким бизнесом, а потом нашла работу у Кирклэндов.
      С тех пор прошло уже двенадцать лет. Несмотря на явные ограничения, которые характер работы накладывал на ее личную жизнь, это были полезные годы, сказала она. У нее оставалось достаточно времени для удовлетворения собственных интересов, для постижения самой себя, а также мира промышленности и власти. И хотя сейчас она внезапно обнаружила, что уже не так молода, она ничуть не жалеет о том, что годы пролетели так быстро.
      Она дала Левантеру захватывающее описание Уильяма Кирклэнда и его главного достижения — создававшегося им в течение всей жизни четвертого по величине промышленного конгломерата в стране. Мадлен призналась, что восхищалась этим человеком с первого дня их встречи. Уильям Кирклэнд за шестьдесят лет сумел превратить инвестиционное предприятие одного человека в миллиардную финансовую империю и сразиться с самыми влиятельными противниками — с целым рядом президентов, с бесчисленными конгрессменами, со всей финансовой индустрией.
      До самых последних дней, объяснила Мадлен, Уильям Кирклэнд оставался моложавым и решительным. Когда он узнал, что умирает от уремии, то собрал совет директоров у себя на квартире и провел обычное заседание. Никто из них даже не заподозрил, насколько болен их председатель и исполнительный директор. Он приказал установить в помещении специальное вентиляционное оборудование; воздух бесшумно проветривался, так что никто из директоров, секретарей и стенографисток не замечал запаха, исходящего от пораженного болезнью тела. За несколько минут до того, как он велел созвать заседание, Уильяму Кирклэнду было сделано последнее переливание крови. Опытный гример нанес на его лицо и руки бронзовый тон, имитирующий естественный флоридский загар. Когда Уильям Кирклэнд вошел в комнату и приветствовал совет директоров, ни один из них не поставил под сомнение его способность принимать компетентные решения.
      В сердечной и здоровой атмосфере, в которой проходило заседание, Уильям Кирклэнд с сожалением признал, что готов наконец уступить возрасту. Он передал свои функции в руководстве компанией тщательно отобранным людям, и все директора единогласно одобрили его назначения. Заседание закончилось так же, как началось: на оптимистичной ноте. Продолжая улыбаться, Уильям Кирклэнд проводил своих директоров до двери. Но не успели они еще добраться до своих загородных вилл и забыть его крепкое рукопожатие, как Уильям Кирклэнд скончался в постели, возле которой сидела его жена.
      Пока господин Кирклэнд был жив, жизнь миссис Кирклэнд была полностью сосредоточена на нем. Она принимала его компаньонов, политических союзников, а часто и сотрудников вместе с семьями. Она должна была в любой момент быть готовой в течение часа покинуть Нью-Йорк, чтобы сопровождать Уильяма Кирклэнда в поездке в любой из его многочисленных домов — на Лонг-Айленде, во Флориде, на Карибском море, в Беверли-Хиллз, в Лондоне или Париже. Они добирались туда либо на принадлежащей Кирклэнду яхте «Ностромо» с командой из семнадцати человек, постоянно стоявшей на якоре у Палм-Бич, либо летели на трансатлантическом самолете «Ночной полет» с четырьмя турбовинтовыми двигателями. Самолет был оборудован внутри как маленькая квартира и постоянно находился в ангаре в Нью-Йорке.
      Согласно последнему завещанию Уильяма Кирклэнда, Мэри-Джейн Кирклэнд становилась одной из главных наследниц его состояния, сказала Мадлен. Доходы от имения и ее попечители должны были покрывать все расходы на содержание помещений, самолет и яхту, хранение и страховку произведений искусства, а также личные расходы миссис Кирклэнд, независимо от того, где и как они производились. Однако сама она не могла оставить по завещанию ничего, кроме принадлежащих ей вещей. Таким образом, Мэри-Джейн Кирклэнд твердо помнила, что даже после смерти Уильям Кирклэнд продолжал удерживать в своих руках ее существование.
      Левантеру стало досадно, что, когда он писал свою первую статью для «Инвесторз Квортерли», он ничего не знал про Уильяма Кирклэнда.
      Официант принес чек.
      — Поскольку мое общество было вам навязано, позвольте мне разделить с вами оплату этого счета, — сказала Мадлен.
      — Где вы были, когда несколько лет назад я ужинал здесь же и страшно нуждался в подобном предложении? — усмехнулся Левантер. Он расплатился с официантом, потом встал и придержал ей стул.
      Когда они вышли из ресторана, было еще тепло. Левантер оставил лимузин, и они пошли пешком.
      — Так что же случилось с вами в этом ресторане несколько лет назад? — спросила Мадлен.
      — Вскоре после того, как я приехал в Америку, — начал рассказывать Левантер, — я получил годовую стипендию для продолжения учебы — около двухсот долларов в месяц. Поскольку до этого я работал на автостоянке, стипендия давала мне кучу денег. Чтобы отметить удачу, я назначил свидание девушке, с которой незадолго до того познакомился. Она жила вон там, — сказал он, кивнув на один из старых особняков. — Когда я встретился с ней, начался дождь, и, как назло, ни автобуса, ни даже такси. Мы спрятались под мой зонтик и перебрались через улицу в этот самый ресторан. Я еще подумал — какое прекрасное место: небольшой, уютный, скромный ресторанчик. И к тому же французский.
      Мадлен улыбнулась ему:
      — Но ведь так оно и есть, — сказала она.
      — Нас посадили на банкетку в углу и принесли сначала напитки, а потом меню. По какой-то причине — быть может, потому, что мне хотелось быть поближе к девушке — я стал читать вместе с ней то меню, которое принесли ей, а свое не раскрывал. В ее меню цены не были указаны, и я подумал, что такой скромный ресторан конечно же должен быть недорогим. Мы заказали закуски, суп, основное блюдо, вино, салат, сыр, десерт, кофе и коньяк.
      — Звучит великолепно, — сказала Мадлен.
      Левантер кивнул:
      — Все и было великолепно. На улице по-прежнему шел дождь, а в ресторане было тепло и уютно. Девушка мне ужасно нравилась. Мы заказали еще коньяку. Прекрасный вечер! — Он рассмеялся. — А потом официант небрежно кинул на стол чек. Я взглянул на него, позвал официанта и сказать ему, что, вероятно, он случайно перепутал наш чек с чеком для стола на восьмерых, в другом конце зала. Официант извинился и забрал чек, но вскоре подошел метрдотель и сладчайшим голосом осведомился, понравился ли нам ужин. Мы сказали, что ужин просто великолепный. Тогда он с улыбкой вернул мне чек. Я взглянул на него: сумма была прежней. Я громко поинтересовался, не во французских ли франках проставлены цены — ведь ресторан-то французский. В таком случае цифру следует разделить на пять, чтобы получить сумму в долларах. Метрдотель рассмеялся и сказал, что в ресторане действительно все французское — за исключением цен. И все равно я не мог понять, почему ужин на двоих стоит почти столько же, сколько я зарабатывал за месяц. Метрдотель вежливо сообщил, что этот ресторанчик известен не только как один из лучших в стране, но и как один из самых дорогих, что объясняется его претензией на подлинный французский шик. У нас на двоих было около тридцати долларов.
      Мадлен засмеялась:
      — Бедняжки! Как же вы расплатились за ужин?
      — Метрдотель отвел меня в сторону и согласился на десятимесячную рассрочку. Это был мой первый урок относительности богатства в Америке, — сказал Левантер.
      Они прошли пешком до Ист-Ривер. По реке, в направлении гавани Южных улиц, медленно скользила трехмачтовая шхуна. Вдалеке поблескивали огни порта. На палубе шхуны сидел одинокий гитарист; негромкие звуки музыки разлетались над водой. Мадлен и Левантер встали, прислонившись к балюстраде. Первые волны, поднятые прошедшим мимо парусником, ударились о камни набережной.
      — За многие годы образ жизни Кирклэндов стал и моим собственным, — сказала Мадлен. — Не окажись я с миссис Кирклэнд, мне пришлось бы самой зарабатывать себе на жизнь и получать иногда точно такие же уроки.
      — А вы думали когда-нибудь о детях? О том, чтобы выйти замуж? — спросил Левантер.
      — Думала. Но я не настолько смелая, чтобы заводить ребенка без мужа. А выходить замуж не хочу. Знакомые мужчины боятся, что, привыкнув к жизни с Кирклэндами, я не сумею довольствоваться обычными доходами. А те, кто богат, думают, что я развращена близостью богатства господина Кирклэнда и за деньги продамся любому. — Она помолчала. — Были и другие мужчины— молодые, симпатичные, яркие. Они притворялись, что влюблены в меня, но на самом деле им было нужно лишь одно — добраться через меня до постели миссис Кирклэнд и после смерти господина Кирклэнда жениться на ней.
      Шхуна казалась здесь несколько неуместной — реликт из иного мира. Левантер поймал себя на мысли, что думает о миллионах людей, никогда не рассекавших океанские волны на роскошном теплоходе. Мир этого опыта был для них таким же чуждым, как для него самого — мир Мэри-Джейн Кирклэнд. На какой-то миг, глядя на стоящую рядом с ним женщину, он испытал чувство горечи. Какая случайность, что по прихоти судьбы Мадлен Саксон легко вступила в тот мир богачей, о котором многие другие, всю жизнь пытающиеся в него войти, имеют лишь самые приблизительные сведения.
      — В письме к миссис Кирклэнд вы упоминали о своей любви к Альпам, — сказала Мадлен. — Я там никогда не была.
      — А я думал, вы путешествовали с Кирклэндами повсюду, — ответил Левантер.
      — Конечно. Но Билл Кирклэнд ездил куда-либо исключительно по делам, а Мэри-Джейн не хотела без него путешествовать. Она никогда не бывала в Греции, Испании и Италии, в десятках других стран.
      Левантеру показалось, что эта тема ей не совсем приятна. Мадлен выглядела подавленной, беззащитной. Неожиданно для себя Левантер почувствовал к ней нежность и мягко взял ее за руку. Она не стала изображать чопорность. Они пошли по городу дальше и вскоре оказались западнее от Пятой авеню.
      — Вот моя квартира, — сказал Левантер, указывая на свой балкон. Они стояли на противоположной стороне улицы. — Здесь я живу и работаю.
      — Большая квартира? — спросила Мадлен.
      — Две комнаты, кухня и ванная, — ответил Левантер. Он представил себе, в каких апартаментах жила Мадлен у Кирклэндов, и почувствовал некоторую неловкость оттого, что его квартира такая скромная.
      Мадлен казалась озадаченной.
      — Две комнаты? Но если вы здесь работаете, то где вы спите? — спросила она серьезно.
      Ее удивление было таким искренним, что Левантер не смог удержаться от смеха.
      — Вы слишком долго жили у Кирклэндов! — сказал он. — Если бы вы были русской актрисой, я пригласил бы вас ко мне посмотреть фотографии. Это был бы предлог завлечь вас к себе.
      — А какой предлог найдете вы для меня? — спросила она с вызовом.
      — Зайти чего-нибудь выпить. Узнать, как одинокий холостяк может работать, жить и развлекать даму — и все это всего в двух комнатках, — улыбнулся Левантер.
      Мадлен взяла его под руку.
      — Чудесный предлог, — сказала она, и они пересекли улицу.
      Оказавшись в его квартире, она пришла в восхищение от того, насколько экономно он использует столь тесное пространство. Левантер показал ей «американку» — свою раскладушку, которую оставил в кабинете в качестве сувенира, — и рассказал о том затруднительном положении, в которое поставила его однажды перспектива эту раскладушку разложить. Он в шутку спросил:
      — А вы бы как отреагировали?
      Мадлен рассмеялась и сказала, что все механическое слишком ее раздражает.
      Левантер посмотрел на нее. У нее было круглое лицо без единой морщинки, узкий носик, изящно очерченные губы и широко расставленные голубые глаза, придававшие ей невинный вид. Левантер предложил подвезти ее на своей машине. В этот час машин было мало, и уже через несколько минут, миновав огни моста Джорджа Вашингтона, они ехали по крутым темным закоулкам парка Форт-Трайон к «Монастырской аркаде», по прихоти какого-то миллионера перенесенной сюда из другого времени и другого места. Потом Левантер отвез Мадлен назад в центр города через Гарлем, где она никогда прежде не бывала.
      Когда он остановил машину у ее дома, Мадлен сказала:
      — Миссис Кирклэнд или я позвоним вам насчет ужина. — Она замолчала, но явно хотела что-то добавить. — Между прочим, — сказала она, пошарив в кармане куртки, — я украла кое-что у вас в доме. На память. — Она раскрыла ладонь, но в темноте ничего не было видно. — Жетон для турникета. Наверное, для того, чтобы попасть в вагончик канатной дороги, в Альпах! — воскликнула она.
      Металл блеснул на свету.
      — Это жетон нью-йоркского метро! — засмеялся Левантер. — Ничего подобного в коллекции миссис Кирклэнд вы не найдете!
      Мадлен наклонилась к нему, быстро чмокнула в щеку и поспешила к входной двери. Привратник бросился ее отворять.
 
      Через два дня Левантер получил визитную карточку от миссис Кирклэнд. Она извинялась за отсутствие в тот вечер и приглашала отужинать с ней и несколькими друзьями в субботу. Деликатный постскриптум уведомлял о необходимости иметь черный галстук, так что Левантер немедленно отправил почистить и погладить свой старый смокинг.
      Горничная провела его в библиотеку. Мадлен Саксон оставила группу гостей и подошла поприветствовать его. Левантер спросил, неужели миссис Кирклэнд опять чувствует себя неважно и не может спуститься. Не успела Мадлен ответить, как появился дворецкий с подносом напитков, и она отошла в сторону.
      Один из гостей повернулся к Левантеру и вежливо спросил, давно ли тот знаком с миссис Кирклэнд. Левантер собирался ответить, что еще ни разу с ней не виделся, но тут Мадлен представила ему очередную пару.
      — Мне понравилась ваша вещь в «Инвесторз Квортерли»! — сказал мужчина. — Мэри-Джейн мне ее прислала. Высший класс!
      Левантер вежливо поклонился.
      — Я собирался сегодня поговорить с миссис Кирклэнд, — воскликнул он. — Надеюсь, она будет в добром здравии и поужинает с нами.
      Мужчина высоко поднял брови.
      — В добром здравии? Что вы хотите этим сказать? С ней что-то случилось? — Он обратился к Мадлен Саксон, которая беседовала с гостями неподалеку. — Что случилось, дорогая? — Мадлен повернулась к ним. — Господин Левантер спрашивает, в добром ли ты здравии? Как ты себя чувствуешь, Мэри-Джейн? — Он взял ее ручку и поцеловал пальчики с нежностью старого друга. Она подошла поближе и встала между ним и Левантером.
      — Как мило, что ты обо мне беспокоишься, Джордж, — сказала она, похлопывая Левантера по руке. — С нашей самой первой встречи Джордж не перестает беспокоиться о моем здоровье. Правда, Джордж?
      Левантер утратил дар речи и почувствовал, что краснеет.
      Объявили о начале ужина. В столовой был накрыт круглый стол на двенадцать персон. Левантера посадили справа от Мэри-Джейн. Она все время смотрела на него, негромко посмеиваясь, желая показать ему, как довольна своим розыгрышем. В бледно-розовом вечернем платье, скрывавшем ее крупные бедра и подчеркивавшем тонкую талию и покатые плечи, с простым прямоугольным алмазом, висящим на тонкой серебряной цепочке между ее маленьких грудей, она казалась почти красавицей.
      За ужином, беседуя с другими гостями, он чувствовал, что Мэри-Джейн смотрит на него. Когда же он болтал с ней и она наклонялась к нему, он замечал, что ее друзья внимательно разглядывают его, а дворецкий и официантки обмениваются тревожными взглядами.
      Случайно он поймал себя на том, что рассматривает развешанные по стенам картины и пытается выяснить причину своего дискомфорта: он никак не мог понять, то ли сожалеет о том, что эти шедевры хранятся в частном доме, где они недоступны широкой публике, то ли просто завидует тому, что не является владельцем этих картин.
      После ужина, когда в гостиную подали кофе и ликеры, Мэри-Джейн отвела Левантера в сторону.
      — Когда я сказала, что была с миссис Кирклэнд, я просто добавила предлог «с», — прошептала она. — Саксон — моя девичья фамилия, Мадлен — имя, которым я в детстве подписывала письма, которые писала своим подружкам. Надеюсь, вы не сердитесь.
      Левантер уже отошел от замешательства, которое испытал, когда понял, что одурачен. Он улыбнулся ей.
      — Сегодня вы выглядите потрясающе, — мягко сказал он.
      Какое-то мгновение она изучала его.
      — Использую драгоценную оправу Кирклэнд, — пробормотала она, склонив голову.
      В полночь Левантер собрался уходить вместе с последними гостями. Мэри-Джейн остановила его.
      — Если бы я была русской актрисой, — сказала она, — я попросила бы вас остаться, чтобы осмотреть остальную часть квартиры. Это был бы предлог оставить вас еще на пару рюмочек.
      — А какой предлог найдет для меня миссис Кирклэнд?
      — Останьтесь и посмотрите, как живет одинокая вдова в старом трехэтажном особняке на Парк Авеню.
      Когда все гости ушли, Мэри-Джейн с нескрываемой гордостью провела его по лабиринту комнат. Третий этаж особняка занимали ее личные апартаменты: спальня, обитая розовой тафтой, две гардеробные, ванная с позолоченными кранами и маленький бассейн, выложенный розовым мрамором.
      Пока Мэри-Джейн переодевалась в гардеробной, Левантер внимательно изучил фотографию Уильяма Кирклэнда, стоявшую на ночном столике. Вернулась Мэри-Джейн. В длинном лиловом шелковом халате она казалась еще более высокой и величественной. Мэри-Джейн позвонила вниз, чтобы принесли чай и сандвичи.
      — Мистер Кирклэнд был гораздо старше тебя, — заметил Левантер.
      — Когда мы встретились, ему было уже за семьдесят, — сказала она.
      Она села на край кровати и сбросила туфли. Левантер сидел на маленькой скамеечке в изножье кровати.
      — Я только-только начала работать в отделе рекламы, когда он заглянул к нам исправить одну копию. Влечение было мгновенным — и взаимным.
      — Чем ты это объясняешь? — спросил Левантер.
      — Билла привлекла моя молодость, — ответила она, — и в то же время зрелость. — Она улыбнулась. — А меня — его власть. Мы начали тайно встречаться. Ежедневно писали друг другу, письма передавали через уличных посыльных.
      Она посмотрела на фотографию, потом перевела взгляд на Левантера.
      — Когда мы встретились, Билл был женат, у него было двое взрослых сыновей, каждому за сорок. Оба работали в «Кирклэнд Индастриз». В течение года Билл развелся, обеспечив жене фантастическое по размеру содержание. На следующий год мы поженились.
      Горничная внесла поднос с чаем.
      — И как муж, и как исполнительный директор корпорации, Билл был очень гордым человеком, — продолжала Мэри-Джейн. — Он считал себя не хозяином, а хранителем «Кирклэнд Индастриз», и не хранителем своей семьи, а ее хозяином.
      Она снова взглянула на фотографию.
      — Однажды его сыновья позволили себе какие-то оскорбительные замечания в мой адрес. Билл вызвал секретаря и преданную стенографистку и попросил сыновей повторить эти слова, председателю совета директоров «Кирклэнд Индастриз». И когда они, каждый старше меня почти вдвое, сказали своему отцу: «Ты свалял дурака, женившись на этой сопливой шлюшке!», Билл немедленно созвал заседание совета директоров, и его предложение исключить обоих сыновей из совета прошло единогласно. Сыновья Билла были убеждены, что отец пересмотрит свое решение, поэтому не предприняли никаких юридических шагов и не стали искать работу у конкурентов. Оба принесли мне извинения, и я умоляла Билла вернуть их на работу в корпорацию. Билл попросил меня никогда больше не упоминать их имена.
      Она умолкла, явно огорченная собственными воспоминаниями.
      — Незадолго до того заседания я воспользовалась случаем и вызвала их. И едва их узнала — оба сильно постарели и имели жалкий вид, один из них был нетрезв. Я сказала Биллу, что к нему пришли сыновья. «У меня нет сыновей, — сказал он. — Моя компания не имеет дела с теми, кого уволила из своих рядов». И жестом велел мне выйти. Когда я рассказала об этом сыновьям, два стареющих мужчины рыдали у меня на глазах.
      Из другой комнаты донесся бой часов. Левантер взглянул на свои часы. Мэри-Джейн откинулась на подушки, вытянув ноги и раздвинув колени. Ее окружала аура нежной чувственности, и Левантеру расхотелось уходить.
      Но он встал, смиряя свой порыв.
      — Вы не хотите остаться? — спросила она.
      Он неторопливо осмотрел окружающую его роскошь. Ему никогда не приходила в голову мысль заняться с ней любовью. Стать ее любовником было несложно; однако он боялся выйти за отведенные ему пределы.
      — Я хочу остаться, — сказал Левантер. — Но не могу не задать себе вопрос, хотел ли бы я остаться, если бы вы были просто Мадлен Саксон.
      — Я никогда не буду Мадлен Саксон.
      — И хотел ли бы я остаться, если бы не выгода, которую сулит это драгоценное обрамление? — спросил он.
      — Вы никогда этого не узнаете, — тихо проговорила она.
      Левантер не двигался с места и пытался разобраться в своих эмоциях. Выражение его лица при этом не менялось. Мэри-Джейн была для него открыта, она перешла все границы и теперь ожидала от него знака или слова.
 
      Мэри-Джейн предложила пожениться. Услышав эти слова, Левантер почти испугался. Он боялся, что женитьба на ней — лишь первый шаг на пути созидания их собственной судьбы. Его не оставляло предубеждение, что если они поженятся, счастливый случай превратится из благодетеля в жестокого террориста и накажет их обоих за попытку установить контроль над своими жизнями, осуществить жизненный заговор. Он решил, что этот страх объясняется отголосками его детства, когда он читал один роман за другим и полагал, что если в романах отражается правда жизни, то он без труда сможет предугадывать их сюжеты, даже не читая все эпизоды подряд, а следовательно, и в жизни есть сюжеты, которые можно предугадать.
      Они летели на «Ночном полете», возвращаясь в Нью-Йорк после поездки в Мексику. Мэри-Джейн сказала, что если он согласен, то они поженятся в городе, где от них не потребуют предъявлять ни водительские права, ни справки об анализе крови, поскольку не хотела, чтобы пресса и падкие на скандалы журналисты подняли шум. Она считала, что им следует пожениться как можно скорее, потому что устала уже скрывать от всех, что они живут вместе, и селиться во время путешествий в разных гостиничных номерах единственно для того, чтобы сохранить имя Кирклэнда незапятнанным.
      Она направилась в кухню проверить, готов ли ленч. Левантер смотрел в окно. Если судьбе угодно наказать его женитьбой на Мэри-Джейн, прикидывал он, почему она не наказала его за то, что он уже почти два года живет с ней? Какой смысл предугадывать будущее, если конечный результат происходящего все равно зачастую остается неопределенным?
      Он вспомнил одно утро, которое началось с его прекрасного самочувствия в доме своей любовницы-миллионерши. Совершенно голый, он брился в ванной Мэри-Джейн, как вдруг уронил бритвенное лезвие, и оно застряло между мраморной плитой умывальника и стеной. Сверху он не смог до него дотянуться, поэтому с головой забрался под умывальник, но и так ничего не обнаружил. Для большего удобства он перевернулся на спину, приподнял ноги и, упершись ступнями в раковину, просунул голову как можно дальше. Лезвие он наконец увидел, но выбраться оттуда уже не смог. Он протиснулся под умывальник так далеко, что его ноги там застряли. Нужен был кто-то другой, чтобы вытащить его ноги. Мэри-Джейн уже ушла на какую-то утреннюю встречу. Он стал звать на помощь дворецкого, но из-под умывальника его голоса было почти не слышно. Вскоре в ванную комнату вошла пожилая француженка, служанка Мэри-Джейн, увидела его голое тело и, воскликнув: «Пардон, мсье!», исчезла. Левантер снова закричал, но больше никто не пришел — вероятно, служанка предупредила всю прислугу, что поклонник мадам в голом виде занимается какими-то странными упражнениями, и его не следует беспокоить. Так он в скрюченном положении провел под умывальником несколько часов. Спасение пришло только в полдень, когда вернулась Мэри-Джейн.