Еще в школе Джордж Левантер приучил себя к удобному расписанию: четыре часа послеобеденного сна позволяли ему сохранять умственную и физическую бодрость до самого рассвета, когда он снова засыпал на четыре часа и просыпался вполне готовым к дневным занятиям.
      Теперь, по прошествии многих лет, эта привычка помогала ему в городе поддерживать силы, необходимые для ведения дел, а в горах — интенсивно кататься на лыжах, не отказываясь от не менее интенсивной курортной ночной жизни.
      Хозяин ресторана вышел на террасу и по-французски спросил, не говорит ли кто-нибудь по-английски. За его спиной семенил, заметно конфузясь, молодой круглолицый араб, одетый в новомодный лыжный костюм.
      Левантер готов уже было предложить свои услуги в качестве переводчика, но сообразил, что в Вальпине, как почти на всех швейцарских курортах, наверняка найдется много двуязычных отдыхающих, которые сделают это лучше него.
      Тут же какой-то американец отделился от своей компании и предложил помочь. Хозяин, указывая на араба, сказал по-французски:
      — Объясните ему, пожалуйста, что я не смогу получить наличные по его чеку.
      Американец перевел арабу, тот протянул ему свой чек. Американец взглянул.
      — На двадцать семь тысяч! — пробормотал он, обращаясь к своим приятелям.
      Он посмотрел на араба, потом на хозяина ресторана, потом опять на чек. И повторил:
      — На двадцать семь тысяч долларов!
      — Я получил его утром из лондонского Барклай-банка. Это еженедельное содержание, которое мне посылает дядя, шейх Сайд. С чеком все в порядке, ручаюсь вам! — настойчиво заверял араб. Голос у него был высокий, с британским акцентом.
      — Слишком много для недельного содержания, — с явным почтением заметил американец, разглядывая чек.
      — Это после вычета налогов! Сумма меняется, в зависимости от цен на нефть, — как бы оправдываясь, сказал юный араб.
      Американец посмотрел удивленно:
      — А что вам приходится делать, чтобы получать столько?
      — Что делать? — спросил араб. — Ничего не надо делать. Нефть сама хлещет из-под песка, независимо от того, хочет того моя семья или нет.
      Он как-то беспокойно усмехнулся:
      — Вы из США?
      Американец кивнул.
      Араб на секунду задумался, потом сказал:
      — В моей стране живет семь миллионов человек, а в вашей — двести двадцать. И однако же у моих сограждан только в американских банках денег больше, чем весь американский валютный запас! Вот что такое нефть! Подумайте, что мы сделали бы с тем американским банком, который отказался бы обналичить наши чеки. — И улыбнулся: — Так как насчет того, чтобы обналичить мой чек?
      — Вам действительно это надо? — спросил американец.
      — Конечно, а как же мне заплатить за обед? — сказал араб, очевидно не понимая изумления присутствующих. — Я оставил все наличные в гостинице. У меня с собой только чек.
      Американец объяснил ситуацию владельцу ресторана. Тот воскликнул:
      — Это вам ресторанчик в горах, а не банк! Он заказал себе обычный обед, и только. Скажите ему, что я не могу принять чек. К тому же мы не обслуживаем в кредит!
 
      Был послеполуденный час, и Левантер, сидя на веранде, начал дремать. В это время он обычно спускался к гостинице, чтобы предаться послеобеденному сну. На какой-то момент он отключился, а очнувшись, увидел, что возле стула, на котором он сидит, играет с куклой девочка четырех или пяти лет. А какая-то женщина загорает, закрыв глаза и раскинувшись в шезлонге.
      — Как тебя зовут? — спросил Левантер девочку.
      — Оливия, — ответила она настороженно.
      — Оливия? Но ведь это девичье имя, а ты — мальчик. Наверное, тебя зовут Оливер, — сказал Левантер.
      — Я не мальчик, я девочка! — Она хихикнула и шагнула к нему ближе.
      Левантер наклонился к ней и легонько потянул к себе:
      — Ты мальчик. Нечего стесняться. Ты — Оливер, очень симпатичный мальчик.
      — Я не мальчик! Вовсе не мальчик! Я девочка! — Она расстроилась и уже почти кричала. — Можете спросить мою маму!
      Женщина в шезлонге приоткрыла один глаз, улыбнулась Левантеру и сказала ребенку:
      — Ты должна сама убедить господина. Если я скажу ему, что ты девочка, он может и мне не поверить. — И снова закрыла глаза.
      — Итак, Оливер, — наставительно сказал Левантер, — хоть ты и считаешь себя девочкой, но на самом деле ты — мальчик. Спроси кого хочешь.
      Девочка посмотрела на столик, за которым сидела, попивая вино и пиво, группа молодых парней и девушек. Кое-кто из них обернулся и следил за происходящим разговором Левантера и девочки. Они улыбались, но никто не проронил ни слова. Какой-то миг девочка колебалась, потом шаловливо сказала:
      — Ладно, я Оливер. Что дальше?
      Тем самым она бросила вызов Левантеру, дав ему понять, что она присоединяется к его игре.
      В этот момент из ресторана на веранду вышла пара. Грузный, лысеющий мужчина далеко за пятьдесят и повисшая у него на локте платиновая блондинка, раза в два моложе его. На ней была блузка, подчеркивающая ее пышную грудь. Один из молодых людей почтительно встал и протянул мужчине руку:
      — Как поживаете, профессор?
      Левантер отвлекся от Оливии и стал наблюдать за профессором и молодыми людьми. Девочка явно рассердилась на то, что их игру прервали, и громко обратилась к профессору:
      — Как поживаете, мадам?
      Тот посмотрел на нее сверху вниз:
      — Я «профессор» или «мистер», но никак не «мадам».
      Девочка улыбнулась как большая:
      — Никакой вы не «мистер». Вы «мадам». Хоть вы и считаете себя мужчиной, на самом деле вы — женщина. Спросите кого хотите, спросите этого господина.
      Она указала на Левантера. Левантер прикрыл глаза, притворившись спящим.
      — Ты не права, дитя мое, — настаивал мужчина, поджав губы. — Ты ошибаешься. Будь послушной девочкой, пойди погуляй.
      Девочку это не остановило, и она шлепнула его по руке:
      — Вы знаете, что вы — «мадам», только не хотите в этом признаться! Вам нечего стесняться, мадам!
      Девочка с важным видом опустилась на стул рядом с Левантером. Все, кто сидел за соседними столиками, засмеялись.
 
      Поспав свои четыре часа после обеда, Левантер принял ванну, оделся и спустился в ресторан. Отужинав, он направился в гостиничный бар выпить. Он сидел совсем один в суматошном коктейль-холле, когда туда вошла какая-то женщина в сопровождении двух девочек. У всех троих были густые светлые волосы и бледно-зеленые глаза. Женщина окинула глазами зал в поисках свободного столика и быстро прошла сквозь толпу к столику слева от Левантера, села и принялась изучать обстановку. Она скользнула взглядом и по Левантеру, но, обнаружив, что он смотрит на нее, быстро отвела глаза.
      Через несколько минут девочки ушли из коктейль-холла, а их мать осталась за столиком одна. Левантер почувствовал, что женщина вызывает в нем нечто вроде благоговейного страха, но чем вызвано это чувство, объяснить не мог. Они не смотрели друг на друга, но Левантер понял, что она заметила его внимание. Оба смотрели на пианиста — музыканта, явно смирившегося с тем, что уже сорок лет играет лишь популярные песенки. Когда тот сделал перерыв, женщина встала и прошла через заполненную людьми комнату к инструменту. Она села за пианино и заиграла замысловатый ноктюрн Шопена.
      Профессиональная манера исполнения мгновенно приковала к ней общее внимание. Летая пальцами по клавишам, она оглянулась на зрителей и случайно наткнулась на взгляд Левантера. Тот любовался ее ресницами, отбрасывающими на щеки длинные тени, ее губами, чуть приоткрытыми из-за того, что она пыталась сосредоточиться на музыке. Он попытался представить ее лицо, искаженное спазмом наслаждения или боли, но не смог. Стараясь держаться как можно незаметнее, он покинул коктейль-холл.
      В вестибюле он увидел дочерей этой женщины. Он подошел к ним и спросил, сколько им лет:
      — Мне восемь, — ответила старшая, — а моей сестре — шесть.
      — Кем ты хочешь стать, когда вырастешь? — спросил Левантер.
      Она пристально посмотрела на него и без запинки ответила, что хочет стать актрисой.
      — Актрисой? Я знаю многих актрис, — сказал Левантер. — Хочешь, я сейчас устрою тебе экзамен?
      Девочка с серьезным видом кивнула ему.
      — Давай притворимся, будто я твой муж, — начал Левантер, — а эта гостиница — наш дом. Я только что вернулся из-за границы. Пока меня не было, наша собака умерла. Пса звали Фрекки, мы его очень любили. Ты не писала мне, что Фрекки умер, потому что не хотела меня огорчать. А теперь должна сообщить мне эту новость. Готова?
      Младшая сестра смотрела с завистью, а старшая приняла позу нервничающей жены. Левантер отошел, потом вернулся назад с распростертыми объятиями. Обнимая девочку, он воскликнул:
      — Дорогая, как я скучал по тебе! Какое счастье, что я снова с тобой и с нашим Фрекки!
      Он замолчал и принялся оглядываться по сторонам.
      — А где Фрекки? Фрекки, Фрекки! — не повышая голоса, Левантеру удалось изобразить громкий крик. — Куда девался мой милый песик Фрекки? Иди сюда, твой хозяин приехал!
 
      Девочка раскраснелась и взмокла. Она взяла Левантера за руку и легонько погладила ее.
      — Присядь, любовь моя, — сказала она твердо. — Присядь. Мне надо кое-что тебе сказать.
      Левантер отодвинул ее в сторону.
      — Минутку, дорогая. Я только разыщу Фрекки. Фрекки! — закричал он.
      — Сядь, — настойчиво повторяла девочка. — Это как раз о Фрекки. Понимаешь, — ее глаза наполнились слезами, — Фрекки здесь нет.
      — То есть как нет? А где же он?
      — Ты должен сесть, — умоляла девочка.
      Левантер сел, а она подошла, нежно обняла его и прошептала: — Если я скажу тебе правду о Фрекки, ты будешь любить меня так же, как и раньше?
      Девочка не могла уже сдерживать слезы.
      — Конечно. Ты и Фрекки — это все, что у меня есть.
      — Теперь у тебя осталась только я, — зарыдала она, — потому что Фрекки… Фрекки умер.
      Она закрыла лицо руками.
      Левантер уже собирался изобразить обморок, как вдруг подбежала младшая сестренка и дернула его за рукав:
      — Я могу сыграть лучше. Я — актриса лучше, чем она.
      Левантер улыбнулся:
      — Ну что ж, посмотрим. Устроим экзамен и тебе. Готова?
      Девочка запрыгала от нетерпения. Левантер повторил начало своей роли.
      — Фрекки, Фрекки! Где ты? Где моя милая собачка? — воскликнул он.
      Под критическим взглядом старшей сестры младшая запаниковала. Она не могла подыскать слов.
      — Фрекки, Фрекки! — продолжал Левантер. — Я приехал. Иди скорее ко мне!
      Она еще минутку поколебалась, потом подошла поближе и, не сводя с Левантера пристального взгляда, с напряжением сказала:
      — Фрекки не придет. Он в спальне. Наверху.
      Она подчеркивала каждое слово.
      Левантер нахмурился:
      — Ты должна была сказать мне, что Фрекки умер. А сказала, что он наверху. Ты забыла сценарий.
      — Нет, не забыла, — твердо сказала девочка. — Если я твоя жена, то я люблю так сильно, что не могу взять и сразу сказать, что Фрекки умер. Поэтому и говорю, что он наверху. Ты пойдешь наверх и обнаружишь там Фрекки — мертвого! Ну что, выйдет из меня актриса?
      Ее глаза наполнились слезами. Левантер попробовал ее отвлечь:
      — Если ты хочешь быть актрисой, ты должна научиться не плакать за пределами сцены. Люди не поверят, что актриса может плакать по-настоящему. Они подумают, что ты играешь.
      Девочка вытерла слезы и улыбнулась.
      — Ну что ж, отлично! — сказал Левантер, обнимая обеих. — Теперь поглядим, какие из вас рассказчицы. Расскажите мне о своей маме. Может статься, когда-нибудь она согласиться поиграть с нами. Начните-ка с того, как ее зовут.
      — Мою маму зовут Полина, — сказала младшая из девочек. — Она — знаменитая пианистка. Она была совсем маленькой девочкой, а уже хотела играть на рояле.
 
      Когда на следующий день Левантер спустился в коктейль-холл, Полина была уже там. Ее дочери играли неподалеку от стола. Едва увидев Левантера, они тут же стали просить его придумать еще какую-нибудь игру. Левантер пообещал поиграть с ними, после того как поговорит с их мамой.
      Он представился ей, и Полина вежливо пригласила его присесть. После короткого разговора о детях, курортах и катании на лыжах он похвалил ее вчерашнюю игру. Она поблагодарила его.
      — Вы очень талантливы, — сказал Левантер. — Я просто восхищен.
      — Мой преподаватель музыки предупреждал меня, что несовершенный талант — самый жестокий дар природы, — рассмеялась Полина.
      — Моя мама тоже была пианисткой и говорила точно эти же слова! Кто обучал вас игре на рояле?
      Подбежали девочки и стали упрашивать его поиграть с ними еще. Полина мягко отослала их погулять. Левантер спросил, где она получила музыкальное образование, и она принялась рассказывать обо всех своих учителях. Левантер слушал ее вполуха, как вдруг она упомянула одну русскую фамилию.
      — Так звали профессора Московской консерватории, у которого училась моя мать, — сказал он. — Она даже говорила, что была его любовницей.
      Полина откликнулась с озорной улыбкой:
      — Мой профессор был единственным пианистом в своем роду. Скорее всего, это тот самый человек. Ему было около тридцати, когда он учил вашу маму в России, и за шестьдесят, когда я училась у него в Лондоне. Если бы он стал моим любовником, мы с вашей мамой оказались бы связаны.
      — Разумеется! А если бы я был любовником своей матери, то мы с вами тоже оказались бы связаны.
      Полина встретилась с ним взглядом и ничего не ответила. А потом опустила глаза и сказала:
      — Жаль, что вы не играете на рояле. У вас очень красивые руки — руки пианиста.
 
      Мать Левантера была на двадцать лет моложе мужа и на двадцать лет старше единственного сына. Они с мужем эмигрировали из России и поселились в Восточной Европе незадолго до рождения Левантера. Это была высокая, стройная женщина с изящными чертами лица и светлой кожей, которая контрастировала с блестящими черными волосами, волнами ниспадающими вдоль длинной шеи.
      Когда Левантер учился в университете, не друзья, а мать устраивала для него большинство свиданий. Всякий раз, когда она встречала симпатичную девушку — будь то любительница автографов, пробиравшаяся к ней в гримерную после концерта, или случайная попутчица в городском автобусе, — она приглашала ее на чай, чтобы познакомить с сыном. И всякий раз, как потом говорила Левантеру каждая из них, всякий раз его мать бывала столь очаровательна, что ни одна — даже замужняя женщина — не могла отказаться от ее приглашения.
      Если же Левантер приводил домой какую-нибудь понравившуюся ему девушку сам, то мать сначала вежливо хвалила ее, а потом принималась указывать на ее недостатки. Одна, по ее мнению, была красива и грациозна, зато недостаточно чистоплотна. Другая, соглашалась она, была элегантна и приятна в общении, но внешне совершенно непривлекательна.
      Из-за больного сердца отец Левантера рано вышел на пенсию. Он практически отстранился от внешнего мира и замкнулся в мире своего кабинета и занятий древними языками. Мать Левантера, все еще молодая и привлекательная женщина, продолжала вести активный образ жизни и часто посещала вечеринки, которые устраивали ее сын или его друзья.
      В конце концов отца Левантера хватил удар, и он оказался в больнице. Каждое утро дежурная медсестра звонила матери Левантера и сообщала о состоянии ее мужа. Левантер слышал из своей комнаты телефонный звонок в спальне матери и почти сразу же — ее встревоженный голос. Однажды телефон звонил и звонил, а мать не подходила. Левантер вскочил с постели и, даже не набросив на голое тело халата, поспешил к телефону. Он уже поднимал трубку, когда в комнату, еще мокрая после душа, вбежала мать и забрала у него телефон. Она не сделала попытки ни прикрыться полотенцем, которое было у нее в руке, ни дотянуться до халата, висевшего на нижней спинке кровати. Слушая, что говорит медсестра, она стояла прямо, лицом к сидевшему на ее кровати Левантеру.
      Она повесила трубку и сказала, что состояние отца не улучшается. Потом вытерлась полотенцем и легла на кровать, в нескольких дюймах от него.
      Левантер возбудился и не решался встать с кровати, чтобы она не заметила его возбуждения. Он не двигался. Стараясь расслабиться, он немного откинулся назад, и тут же почувствовал, что ее бедра касаются его спины. Не произнеся ни слова, мать потянулась к нему, и он откликнулся, тоже не произнося ни слова.
      Она притянула его лицо к своей шее, к плечам, потом к груди. Задержала его у сосков, все теснее прижимаясь к нему. Когда он начал ласкать ее тело языком, она уже лежала под ним и, ухватив за плечи, тянула его тело вверх. Он не мог думать ни о чем, кроме того, что хочет ее, и потому вошел в нее страстно и безоглядно.
      Левантер оставался любовником матери много лет, хотя она и продолжала поставлять ему женщин для свиданий. Они занимались любовью только по утрам. Поскольку мать спала голой и занималась с ним любовью, едва успев проснуться, она никогда специально для него не раздевалась. Она не позволяла ему целовать себя в губы, и, несмотря на оживленное обсуждение сексуальных привычек других женщин, настаивала на том, чтобы он ласкал у нее только грудь.
      Они не говорили вслух о своих занятиях любовью. Ее постель была местом молчаливой телесной исповеди; о том, что здесь происходило, не говорилось никогда.
 
      Однажды покинув Восточную Европу, Левантер уже не мог туда вернуться, а власти не давали его матери разрешения на выезд за границу. Но когда после нескольких неудачных операций по поводу рака ее состояние признали безнадежным, ей позволили повидаться с сыном в Швейцарии. Они не видели друг друга двадцать лет.
      Левантер, ожидавший ее в зале прибытия, смотрел, как пассажиры проходят таможенный контроль. Он заметил сиделку и стюарда, толкавшего инвалидное кресло, в котором сидела крохотная, высохшая старушка в безобразном парике. Это было так не похоже на то, что он надеялся увидеть, что он уже наполовину отвернулся, когда старушка подняла слабую ладонь и махнула ему.
      Левантер подбежал к матери. Она обняла его и пристально вгляделась в лицо. Он целовал впалые щеки и поникшие руки, стараясь сдержать слезы. Парик сбился на сторону. Левантеру было больно видеть ее голый череп, и он обнял ее еще крепче. Он похвалил ее духи, и мать обрадовалась, что после стольких лет разлуки он узнал их аромат. Она шепнула ему, что встретила в самолете чудесную молодую женщину и уже договорилась с ней о том, что на днях они почаевничают втроем.
      Этому «на днях» не суждено было сбыться. Волнение, связанное с подготовкой к поездке, стресс, вызванный путешествием, и, наконец, встреча с сыном отняли ее последние силы. На второй день своего пребывания в Швейцарии она слегла. Сознание медленно покидало ее, и она испугалась, что оно уже никогда не вернется. Она попросила доктора и сиделку, чтобы в последний миг ее жизни они позволили ей встретить наедине с сыном.
      Жестом она велела ему лечь рядом, он повиновался. Протянутая к нему рука была испещрена синяками — это были следы многочисленных уколов. Но когда она коснулась его, на ее лице появилось так знакомое ему снисходительное выражение. Она направила его руку в вырез своего халата. Когда он начал поглаживать ее грудь, ее глаза подернулись дымкой, словно мысленно она унеслась куда-то далеко-далеко.
 
      Полина собиралась уезжать из Вальпины, и Левантер пригласил ее на экскурсию на подземное озеро Святого Леонарда. Озеро обнаружили после того, как в долине в результате случившегося сразу после войны землетрясения оползень сдвинул с места огромный валун.
      Когда они подошли к узкому входу в пещеру, сторож — молодой парень в овчинном полушубке — казалось, удивился. Хотя озеро глубиной до пятидесяти футов было довольно популярным среди туристов, зимой его посещали редко из-за царившего в пещере холода. Сторож взял с них входную плату, и они проследовали за ним в грот, куда не проникали солнечные лучи.
      Узкий коридор освещался тусклыми электрическими лампочками. Противоположного края озера в тысячефутовой глубине пещеры не было видно. Сторож отвязал одну из трех пришвартованных у скалы лодок и удерживал ее, пока Левантер, а следом и Полина усаживались в ней.
      Левантер сделал мощный гребок, и лодка поплыла. Она бесшумно скользила в темном пространстве, нарушая спокойствие воды и отражающихся в ней отблесков электрических лампочек, прикрепленных к своду. Как только Левантер повернул за выступ скалы, огни причала скрылись из виду. Пещера раскрылась перед ними, обнажив стены из известняка, железной руды и мрамора. Всюду за ее пределами природа предоставляет полезные ископаемые в полное распоряжение человека, но здесь она словно хранила их для себя. Левантера не покидало ощущение, что он вторгся в мастерскую художника, работающего втайне от всего мира.
      В прозрачной воде рядом с лодкой блеснул косяк рыб-альбиносок. Сторож успел рассказать им, что в озеро был запущен лосось, но уже через несколько дней лишенные дневного света рыбы утратили свою оранжевую окраску и стали белыми как мел.
      Левантер опустил весла, и лодка начала медленно дрейфовать. Сейчас они находились посреди пещеры и почти не двигались. Отражающийся в воде свет словно исходил из-под земли. В этой странной полутьме затененное лицо Полины казалось почти незнакомым.
      — А что, если рухнет гора, та, что над нами… И замурует нас здесь…— она замолчала, позволив Левантеру закончить ее мысль.
      — Нам останется только ждать, когда придут спасатели и взорвут скалу, — сказал Левантер.
      — Как долго нам придется ждать? — прошептала она.
      — Думаю, несколько дней. А может, и больше. Все зависит от того, очень ли много камней загромоздит вход.
      — А что мы будем делать, пока не придут спасатели?
      — Разговаривать.
      — О чем же?
      — О нас, конечно, — ответил он. — Быть может, в последний раз.
      — В таком случае и этот разговор может оказаться последним, — сказала она, свернувшись калачиком на дне лодки и плотно закутавшись в длинную лисью шубу.
      — Возможно, — согласился Левантер. — Во всяком случае, благодаря этой пещере мы стали ближе друг другу.
      Рыбы выплывали из-под лодки, их белые тела мерцали на слабом свету.
      — Я когда-то знал одного бейсболиста, — начал рассказывать Левантер, — который влюбился в официантку, совсем еще девчонку. Она жила в небольшом городке, а его команда время от времени приезжала туда на матч. Вскоре девчонка в него влюбилась. С тех пор всякий раз, когда он приезжал в город, они запирались после игры в его гостиничном номере и трахались до изнеможения. А через несколько месяцев его купила команда высшей лиги, он стал знаменитостью и играл уже только в больших городах.
      — Зачем вы мне это рассказываете? — спросила Полина.
      Левантер улыбнулся:
      — Так мы становимся ближе друг другу. К тому же вы, как и тот парень, — гастролерша. Так вот, только через год бейсболист снова оказался в этом городке. Он принялся искать свою официантку и узнал, что она стала проституткой. Он отправился в клуб, где она работала, и попросил прийти к нему в номер. Она ответила, что больше его не любит и трахаться с ним не желает. Он решил, что она просто дразнит его, и стал убеждать ее, что хочет ее так же сильно, как и прежде, и что во всем виноваты изменившиеся обстоятельства его жизни. Она опять отказалась, и тогда он предложил ей деньги. Она сказала, что ни за какие деньги спать с ним не будет. И тогда он понял, что она не лжет.
      Лодка ударилась о скалистый выступ. Левантер выправил ее ход, и она снова заскользила по воде. Полина слушала очень внимательно, но не произносила ни слова.
      — Поздно вечером, — продолжал Левантер, — бейсболист позвонил хозяину клуба. Назвавшись вымышленным именем, он сказал, что является давним клиентом этой девушки и пообещал заплатить двойную цену, если ему пришлют именно ее. Он оставил дверь незапертой и спрятался в ванной комнате. Когда она постучалась, он крикнул, чтобы она взяла деньги с туалетного столика и разделась. Спустя несколько мгновений он выбежал из ванной и запер дверь. Он снова сказал, что любит и всегда любил ее. Она швырнула деньги ему в лицо и начала одеваться. Он крепко обнял ее. Она пыталась освободиться, тогда он достал из выдвижного ящика пистолет. Она рассмеялась ему в лицо. Он выстрелил в нее дважды и убил ее. После короткого суда его оправдали.
 
      Рано утром Левантер поехал в Аратус, трехэтажное шале с гаражами, теннисным кортом и металлическими скульптурами, украшающими большой частный парк. Подъездная аллея была недавно подметена и присыпана песком, да и все вокруг шале свидетельствовало о том, что за ним постоянно присматривают.
      Левантер остановил машину у ворот парка и стал ждать. В маленьком автомобильчике к дому подъехал почтальон из Вальпины. Он положил пакет с почтой на коврик у входа, позвонил в дверь и, не дождавшись ответа, уехал. Левантер вышел из машины и пошел к двери уверенной походкой долгожданного гостя. У дверей он наклонился, отряхнул снег с ботинок и брюк и, зная наверняка, что его невозможно увидеть ни из одного окна, быстро просмотрел почту. Он сразу обнаружил большой конверт из грубой коричневой бумаги, взглянул на обратный адрес и поспешно сунул конверт за пазуху. Потом, на тот случай, если кто-нибудь увидел, как он приближался к дому, он отступил назад достаточно далеко, чтобы снова оказаться в поле зрения, и покачал головой, словно только что обнаружил, что ошибся домом. Когда он уже собирался уезжать, дверь шале отворилась, и на пороге показалась чернокожая женщина в платье горничной. Она взяла почту и, не глядя по сторонам, вошла в дом.
      Через час Левантер позвонил в Аратус. Трубку взял дворецкий. Левантер спросил, может ли он поговорить с Кларенсом Вестоном Старшим. По вопросу, касающемуся «Пасифик-энд-Сентрал Энтерпрайзис», добавил Левантер.
      Вестон подошел к телефону. Левантер представился и попросил о встрече.
      — Что вам нужно от меня, мистер Левантер? — спросил Вестон тоном человека, привыкшего уклоняться от просьб.
      Но Левантера это не смутило.
      — Произошла утечка кое-какой конфиденциальной информации, касающейся «Пасифик-энд-Сентрал». Думаю, это должно вас заинтересовать.
      — Я знаю свою компанию, мистер Левантер. Если и произошла какая-то утечка, значит, информация не была конфиденциальной. Если вам больше нечего мне сказать, то…— Он собирался повесить трубку.
      — Это по поводу сделки в Монако, — сказал Левантер. — Результаты переговоров, которые Рашид, Омани и Янг вели на озере Тахо.
      Вестон молчал.
      — Прошу прощения за беспокойство, мистер Вестон, — сказал Левантер. На этот раз уже он сам давал понять, что собирается прекратить разговор.
      — Откуда вы звоните, мистер Левантер? — быстро спросил Вестон.
      Левантер сообщил название гостиницы.
      — Мой водитель заедет за вами через двадцать минут.
      Когда Левантер прибыл в шале, Вестон ожидал его в большой гостиной. Ему было явно за шестьдесят. Седой, с румяным лицом. Жестом он предложил Левантеру сесть в мягкое кожаное кресло рядом с собой. Ясные глаза Вестона тщательно изучали посетителя. Чернокожая служанка, которую Левантер уже видел, принесла кофе, коньяк и тарелку с печеньем.
      — Чем вы занимаетесь, мистер Левантер? — спросил Вестон.
      — Я занимаюсь тем, что мне нравится.
      Вестон рассмеялся, блеснув неестественно белыми зубами:
      — Так говорят многие. Чем вы зарабатываете на жизнь? — Он наклонился вперед.
      — Я всегда был инвестором, — сказал Левантер. — Человеком, производящим идеи. Несколько раз в году какая-нибудь идея приходит мне в голову, и тогда я пытаюсь продать ее заинтересованным лицам.
      Вестон взял печенье и аккуратно надкусил.
      — А откуда вы берете идеи? — спросил он, не скрывая иронии.
      — Всякий инвестор знает, что идеи — это ловушки, — ответил Левантер. — Добыча достается только тому, кто знает, как эту ловушку поставить.
      — И теперь, мистер Левантер, вы решили, что знаете, как поставить ловушку на меня, и вычислили, как меня прихлопнуть. Я угадал? — Он не стал дожидаться ответа. — Но ваше время еще не пришло, дружище. Сделка в Монако — это ловушка для кого-то другого, но не для меня. Вряд ли вы дошли до этого самостоятельно. Наверняка кто-то помогал вам, кто-то на вас работал.
      Он наклонился еще ближе. Теперь выражение его лица было суровым, почти враждебным.
      — Если это всего лишь шантаж, мистер Левантер, то вы скажете мне, кто продает вам секреты «Пасифик-энд-Сентрал», а я заплачу вам за сведения. — И, глядя ему в глаза, спросил: — Сколько?
      Левантер встал и прошелся по комнате. Его шаги заглушал толстый пушистый ковер. Левантер остановился у большого окна и выглянул наружу. Снег блестел на солнце. Его гладкая поверхность тут и там была испещрена лисьими следами. Далеко внизу простиралась долина Валэ.
      — Когда вы собираетесь домой, в Калифорнию? — поинтересовался он у Вестона.
      Тот выглядел раздраженным.
      — Если вам это неизвестно, Левантер, то ваши лазутчики ни на что не годятся, — жестко произнес он. — Так каков же ваш ответ?
      — А вы все еще председатель совета и исполнительный директор компании? — спросил Левантер. — Мне хотелось бы быть уверенным, что я говорю именно с тем, с кем надо.
      — Так значится в официальном бланке компании, — ответил Вестон. — Но уже довольно долго я выполняю свои обязанности отсюда, веду, так сказать, дистанционное управление. В некотором роде добровольный полууход на пенсию.
      — С чем это связано?