Шанс улыбнулся, и Скрапинов снова громко захохотал.

Внезапно русский наклонился к Шансу и тихо сказал:

— Скажите мне, мистер Сэдовник, не любите ли вы часом басен Крылова? Я спрашиваю вас потому, что вы афористичны совсем по-крыловски.

Шанс посмотрел по сторонам и увидел, что их снимает телевидение.

— По-крыловски? Неужели? — сказал он и улыбнулся.

— Я знал, я знал! — вскричал Скрапинов. — Вы знакомы с Крыловым!

Внезапно советский представитель быстро заговорил на другом языке. Слова звучали очень мягко, а лицо у Скрапинова стало хитрым, как у зверя. С Шансом никто никогда не разговаривал на иностранном языке. От удивления он поднял брови, а потом засмеялся. Скрапинов был потрясен:

— Что? Я угадал, верно? Вы читали Крылова по-русски? Мистер Сэдовник, должен признаться, я с самого начала об этом догадывался! Образованного человека видно издалека.

Шанс попытался было возразить, но русский хитро подмигнул ему:

— Не скромничайте, мой друг, не скромничайте.

Затем он снова заговорил по-русски, но на этот раз Шанс никак не отреагировал.

В этот момент возле стола вновь появилась Йе-Йе в сопровождении двух дипломатов, которых она представила как месье Гофриди, depute из Парижа, и его сиятельство графа фон Брокбург-Шулендорфа из Западной Германии.

— Мы с Бенджамином, — пояснила она, — в свое время гостили у графа в его старинном замке под Мюнхеном…

Мужчины сели, и фотографы снова защелкали своими аппаратами. Фон Брокбург-Шулендорф улыбнулся, уступая слово русскому, но тот только улыбнулся в ответ. Гофриди переводил взгляд с Йе-Йе на Шанса.

— Мы с мистером Сэдовником, — начал наконец Скрапинов, — только что признались друг другу в любви к русским басням. Оказалось, что мистер Сэдовник — большой знаток и любитель нашей поэзии, которую он предпочитает читать в оригинале.

Немец придвинул свой стул поближе к Шансу.

— Позвольте, мистер Сэдовник, выразить мое восхищение трезвым подходом к экономике, который вы продемонстрировали в вашем телевизионном выступлении. Разумеется, теперь, когда я знаю, каковы ваши литературные вкусы, мне будет легче оценить всю тонкость ваших рассуждений.

Он бросил взгляд на русского, который сделал вид, что рассматривает потолок.

— Русская литература, — сказал немец как бы невзначай, — вдохновляла величайшие умы нашей эпохи.

— А что говорить о немецкой! — воскликнул Скрапинов. — Дорогой граф, достаточно вспомнить, какой трепет всю жизнь испытывал Пушкин перед вашей литературой. А когда он перевел на русский «Фауста», сам Гёте прислал ему в подарок свое перо! Не говоря уж о Тургеневе, который просто жил в Германии, о любви, которую Толстой и Достоевский питали к Шиллеру…

Фон Брокбург-Шулендорф кивнул:

— Все это так, однако прошу вас не забывать, какое воздействие русские мастера оказали на Гауптмана, Ницше и Томаса Манна. А Рильке? Как часто тот повторял, что английский навечно останется для него чужбиной, в то время как в русском он чувствует свою древнюю отчизну!

Гофриди торопливо опрокинул бокал шампанского. Его лицо раскраснелось. Он наклонился через стол к Скрапинову.

— Когда мы впервые встретились на войне, — сказал он, — на нас была солдатская форма. Мы вместе сражались с общим врагом, самым жестоким врагом, какого только помнит история. Кровь сближает сильней, чем литературные вкусы.

Скрапинов натужно улыбнулся.

— Но, месье Гофриди, — сказал он, — вы говорите о военном времени. Это было страшно давно, можно сказать, в другую эпоху. Сегодня наши мундиры и ордена выставлены в музеях. Сегодня мы… все мы— солдаты мира.

Как только Скрапинов произнес эти слова, фон Брокбург-Шулендорф резко встал, извинился, отодвинул свой стул, поцеловал руку Йе-Йе, обменялся рукопожатиями с Шансом и Скрапиновым, холодно кивнул французу и удалился. Вместе с ним упорхнула и стая фотографов.

Йе-Йе поменялась местами с французом, чтобы тот сидел рядом с Шансом.

— Мистер Сэдовник, — начал depute как ни в чем не бывало, — я слышал речь президента. Он упомянул, что консультировался с вами по ряду вопросов. Я много читал о вас и видел вас по телевизору.

Француз аккуратно вставил длинную сигарету в мундштук и зажег ее.

— Из слов господина Скрапинова я понял, что, кроме всего прочего, вы еще и начитанный человек.

Он пристально посмотрел на Шанса.

— Мой дорогой мистер Сэдовник, только веря в басни, можно иногда сделать шаг вперед на пути мира и порядка…

Шанс взял в руку бокал.

— Я не удивлю вас, сказав, — продолжал Гофриди, — что многие наши промышленники, финансисты и даже члены правительства внимательно следят за делами Первой американской финансовой корпорации. С тех пор как наш общий друг Бенджамин заболел, планы корпорации на будущее потеряли свою, скажем так, отчетливость… — Тут он помедлил, но Шанс ничего не сказал. — Мы узнали, что, если Бенджамин так и не поправится, вы возьмете на себя руководство корпорацией, и это нас радует…

— Бенджамин поправится, — сказал Шанс. — Президент сказал, что ему станет лучше.

— Будем надеяться, — сказал Гофриди, — будем надеяться. Но никто не знает таких вещей наверняка — даже президент. Смерть всегда ходит рядом и ждет…

Гофриди вынужден был прервать беседу, чтобы попрощаться с советским представителем. Все встали, а Скрапинов подошел к Шансу и сказал:

— Мне было очень интересно беседовать с вами, мистер Сэдовник. И очень полезно. Если вы когда-нибудь захотите посетить нашу страну, я гарантирую вам прием на правительственном уровне.

Он пожал Шансу руку. Снова застрекотали камеры и засверкали вспышки фотоаппаратов.

После того как Скрапинов ушел, Гофриди вернулся за стол, где сидели Шанс и Йе-Йе.

— Шэнси, — сказала Йе-Йе, — вы произвели неизгладимое впечатление на нашего сурового русского друга! Какая жалость, что с нами не было Бенджамина, — он обожает разговоры о политике!

Наклонившись к Шансу, она добавила полушепотом:

— Все знают, что ты беседовал со Скрапиновым по-русски. Я и вообразить не могла, что ты знаешь этот язык! Это невероятно!

Гофриди недовольно прошипел:

— В наши дни многие смекнули, что знать русский выгодно. А владеете ли вы другими языками, мистер Сэдовник?

— Мистер Сэдовник — очень скромный человек, — поспешила Йе-Йе на выручку. — Он не рекламирует свои способности! Он держит их при себе!

Какой-то высокий джентльмен подошел, чтобы засвидетельствовать почтение Йе-Йе. Это оказался глава Би-би-си лорд Боклерк. Увидев Шанса, он сказал ему:

— Я восхищен прямотой, с которой вы выступили по телевидению! Именно так и надо говорить с этими идиотами, которые пялятся в ящик. В конце концов, это именно то, чего они хотят. Как сказано: «Карать их Богу, а не людям». Верно?

У выхода их окружила толпа людей с кино— и телекамерами и портативными магнитофонами. Йе-Йе одного за другим представила их Шансу. Какой-то репортер из молодых вышел вперед и спросил, не согласится ли Шанс ответить на несколько вопросов.

Йе-Йе закрыла Шанса собой и сказала:

— Давайте договоримся с порога — вы не будете слишком долго мучить мистера Сэдовника. Он спешит в другое место. Идет?

Репортер задал вопрос:

— Что вы думаете о передовице в «Нью-Йорк таймс», посвященной речи президента?

Шанс посмотрел на Йе-Йе, но по ее взгляду понял, что ей тоже интересно знать мнение Шанса. Нужно было что-то отвечать.

— Я не читал ее, — сказал Шанс.

— Вы не читали передовицы «Таймс», посвященной речи президента?

— Нет, — подтвердил Шанс.

Некоторые журналисты переглянулись. Йе-Йе посмотрела на Шанса с легким изумлением, которое быстро сменилось растущим восхищением.

— Но, сэр, — с холодным упрямством настаивал один из репортеров, — вы наверняка ее хотя бы просмотрели?

— Я не читал «Таймс», — повторил Шанс.

— В «Пост» было написано, что вы «оптимист с необычным складом ума», — сказал другой журналист. — Вы читали это?

— Нет. Этого я тоже не читал.

— Хорошо, — не отступался репортер, — но что вы скажете по поводу этого определения?

— Я не знаю, что это значит, — ответил Шанс.

Йе-Йе гордо выступила вперед:

— У мистера Сэдовника много дел, особенно теперь, когда мистер Ренд болен. Он узнает новости из брифингов, подготовленных его сотрудниками.

Репортер постарше выступил из толпы и сказал:

— Прошу прощения за назойливость, мистер Сэдовник, но мне все-таки хочется знать, какие газеты вы читаете, хотя бы в виде цитат в брифингах.

— Я не читаю газет, — сказал Шанс. — Я смотрю телевизор.

Журналисты застыли в немом оцепенении.

— Не хотите ли вы сказать, — наконец решился заговорить один из них, — что телевидение освещает события более объективно, чем газеты?

— Я смотрю телевизор, — пояснил Шанс.

Пожилой репортер сказал, обращаясь в том числе и к коллегам:

— Большое спасибо вам, мистер Сэдовник, — это, возможно, самое откровенное заявление, какое мне доводилось слышать от общественных деятелей в последние годы. Мало кто из деловых людей не читает газет. И уж точно ни один не решится признаться в этом публично!

Когда Йе-Йе и Шанс уже собирались уйти, к ним подбежала молодая женщина-фотокорреспондент.

— Извините меня, мистер Сэдовник, за настойчивость, — сказала она, запыхавшись, — но я хотела бы снять вас еще раз. Знаете, вы — такой фотогеничный!

Шанс вежливо улыбнулся, но Йе-Йе резко потянула его за собой. Шанс удивился. Он не понял, что так сильно ее разгневало.

Президент бегло просматривал обзор прессы за прошедший день. Все крупнейшие газеты воспроизвели его речь в американском Финансовом институте вместе со ссылками на Бенджамина Ренда и Шэнси Сэдовника. Президент подумал, что следовало бы разузнать побольше о Сэдовнике.

Он вызвал свою личную секретаршу и попросил ее собрать всю доступную информацию об этом человеке. Через некоторое время, когда у президента выдался перерыв между двумя посетителями, он снова пригласил к себе секретаршу.

Взяв поданную ему папку, президент открыл ее, извлек полное досье на Ренда, которое тут же отложил в сторону, короткое сообщение водителя Ренда о происшествии с Сэдовником и машинописную расшифровку выступления Сэдовника в передаче «Сегодня вечером».

— Вроде бы это все, — неуверенно сказала женщина, поймав недоуменный взгляд президента.

— Мне нужно стандартное досье по образцу тех, которые мне составляют на всех посетителей Белого дома. Всего-то навсего.

Видно было, что секретарша мнется. Наконец она сказала:

— Я запросила все обычные источники, господин президент, но они не располагают никакой информацией о Шэнси Сэдовнике.

Президент нахмурил брови и произнес ледяным тоном:

— Осмелюсь предположить, что, как и все мы, мистер Шэнси Сэдовник родился в определенный день и в определенном месте и, как и все мы, платил и платит налоги, внося тем самым свой вклад в благосостояние Америки. То же самое, разумеется, можно сказать и о любом члене его семьи. Мне нужны факты.

Секретарша повторила с обреченным видом:

— Простите, господин президент, но я не смогла найти ничего, кроме того, что вы держите в руках. Как я уже говорила, я обратилась ко всем нашим обычным источникам.

— Не хотите ли вы сказать, — мрачно буркнул президент, тыча пальцем в папку, — что это все, чем они располагают?

— Именно так, сэр.

— Не собираетесь ли вы меня убедить, что ни одно из наших ведомств не знает ничего о человеке, с которым я провел полчаса лицом к лицу и которого я процитировал в своей речи? А может, просто стоит заглянуть в «Ху'з ху»? Или, на худой конец, в телефонную книгу Манхэттена?

Секретарша нервно рассмеялась:

— Я попробую, сэр!

— Буду вам премного благодарен.

Когда секретарша вышла из комнаты, президент придвинул к себе перекидной календарь и написал на листке: «Сэдовник?»

Вернувшись с ооновского приема, Скрапинов тут же уселся строчить секретный отчет о встрече с Сэдовником. По мнению Скрапинова, Шэнси Сэдовник умен и хорошо образован. Особо Скрапинов подчеркнул прекрасное знание русского языка и литературы.

«В Сэдовнике, — писал он, — мы видим представителя тех американских деловых кругов, которые в ситуации, когда усиливается экономическая депрессия и растет опасность гражданских беспорядков, пытаются сохранить свой пошатнувшийся status quo даже ценой уступок советскому блоку».

Из представительства Скрапинов связался с посольством в Вашингтоне и имел беседу с начальником Особого отдела. Он срочно запросил всю имеющуюся информацию о Сэдовнике: семья, образование, друзья и сотрудники, отношения с Рендом. Скрапинов хотел понять, почему из всех многочисленных экономических советников президент выделил именно Сэдовника. Начальник Особого отдела пообещал представить досье на следующее утро.

После этого разговора Скрапинов проследил лично за подготовкой двух небольших посылок для Сэдовника и Ренда — в каждый ящичек были аккуратно уложены несколько фунтов белужьей икры и бутылка отборной русской водки. В посылку для Сэдовника, кроме того, легло редчайшее первое издание басен Крылова с собственноручными пометками автора на полях. Книга попала к Скрапинову из частной библиотеки одного недавно арестованного ленинградского академика-еврея.

Позднее, бреясь, советский представитель решил рискнуть и упомянуть Сэдовника в речи, которую собирался произнести вечером на Международном конгрессе торгового союза в Филадельфии. Согласованный и утвержденный начальством в Москве, этот пассаж звучал так: «Мы приветствуем появление в Соединенных Штатах ряда здравомыслящих политиков — назовем среди них в первую очередь господина Шэнси Сэдовника, — которые ясно отдают себе отчет в том, что, как бы близко ни сдвигали свои стулья лидеры противоборствующих систем, эти стулья в любой момент могут быть выбиты из-под них в результате неконтролируемых политических и социальных конфликтов».

Речь Скрапинова имела потрясающий успех. Ссылка на Сэдовника была отмечена всеми средствами массовой информации. В полночь по телевизору Скрапинов услышал в новостях отрывки из своей речи и увидел показанного крупным планом Сэдовника — «человека, которого в течение двух последних дней процитировали как президент США, так и советский представитель при ООН».

На фронтисписе томика Крылова Скрапинов написал: «Сказать я мог бы и ясней, да не хочу дразнить гусей (Крылов) — мистеру Шэнси Сэдовнику с восхищением и с надеждой на будущие встречи. Ваш Скрапинов».

Из ООН Йе-Йе доставила Шанса к своим друзьям. Шанс очутился в огромной комнате высотой этажа в три. Под потолком ее обегала галерея с балюстрадой. В комнате стояло множество статуй и стеклянных ящиков с блестящими вещицами внутри. Люстра, свисавшая с потолка на золотой цепи, напоминала дерево, листья которого превратились в мерцающие свечи.

Гости, собравшись кучками, стояли в разных концах комнаты, а официанты сновали между ними с подносами в руках. Хозяйка, толстая дама в зеленом платье, с ожерельем из крупного жемчуга на обнаженной груди, кинулась к Йе-Йе с распростертыми объятиями. Обменявшись с ней поцелуями, Йе-Йе представила Шанса. Женщина протянула ему руку и воскликнула:

— Наконец-то! Сам знаменитый Шэнси Сэдовник! Йе-Йе говорила мне, что больше всего на свете вы любите оставаться в тени… — Она замолчала, подыскивая достойное завершение фразы и рассматривая Шанса с головы до пят, и вдруг ее осенило: — Но теперь, увидев, какой вы интересный мужчина, я готова подозревать, что это Йе-Йе любит оставаться в тени — в вашей тени!

— Софи, милочка, что ты говоришь! — деланно возмутилась Йе-Йе.

— Ну ладно, ладно. В конце концов, нет ничего зазорного быть в такой тени, — хозяйка рассмеялась и, положив руку Шансу на плечо, весело продолжала: — Ради бога, простите меня, мистер Сэдовник! Мы с Йе-Йе постоянно друг над другом подшучиваем. Вы действительно в жизни выглядите даже лучше, чем на фотографиях, и я согласна с «Уимен'с вейр дейли» — вы, несомненно, один из самых элегантных современных бизнесменов! Разумеется, с вашим ростом, широкими плечами, узкими бедрами, длинными ногами и…

— Софи, милочка! — взмолилась Йе-Йе, зардевшись.

— Все, все, все — молчу! Пойдемте со мной, я познакомлю вас с интересными людьми. Тут все горят желанием побеседовать с вами, мистер Сэдовник!

Шанса представили чуть ли не каждому из гостей. Он жал руки, смотрел в глаза мужчинам и женщинам, называл свое имя, даже не пытаясь запоминать чужие. Низенький лысый человечек припер его к какому-то шкафу, очень колючему и неуютному.

— Я — Рональд Стиглер, издательство «Эйдолон букс». Рад познакомиться с вами, сэр. Мы следили за вашим выступлением по телевидению с огромным интересом, — сказал человечек, протягивая руку. — А по дороге сюда, в машине, я услышал по радио, что советский представитель при ООН процитировал вас в своей речи в Филадельфии…

— По радио? — переспросил Шанс. — А у вас в машине нет телевизора?

Стиглер сделал удивленное лицо:

— Да я и радио едва успеваю слушать! На улицах такой бардак, что только за дорогой и следишь.

Он подозвал официанта и заказал коктейль — мартини и водку на льду с апельсиновым соком.

— Мне пришла в голову мысль, — сказал Стиглер, прислоняясь к стене, — которую разделяют мои коллеги: а неплохо было бы вам написать для нас книгу! Что-нибудь по вашему профилю. Ведь из Белого дома взгляд на вещи совсем другой. И читать вас будут с большим интересом, чем рассуждения какого-нибудь яйцеголового или твердолобого субъекта. Что вы на это скажете?

Ожидая ответа, Стиглер в несколько приемов осушил свой мартини и схватил с подноса у пробегавшего официанта еще один.

— Выпьете со мной? — предложил он Шансу и подмигнул.

— Нет, спасибо. Я не пью.

— Скажу вам честно, я полагаю, что ваша философия может принести стране большую пользу. «Эйдолон букс», со своей стороны, готово взяться за ее пропаганду. Я могу немедленно предложить вам шестизначный аванс в счет авторских, а после его погашения — высокий процент от продаж и отличные условия в случае повторных изданий. Мы можем подписать контракт в течение двух дней и готовы ждать от вас рукописи целый год или даже два.

— Я не умею писать, — сказал Шанс.

Стиглер понимающе улыбнулся:

— Естественно! Кто в наши дни умеет писать?! Никаких проблем! Мы дадим вам в помощь лучших редакторов и литературных секретарей. Я сам не смог бы написать даже открытки своим детям. Ну и что?

— Я и читать не умею, — прибавил Шанс.

— Конечно, не умеете! — воскликнул Стиглер. — У кого есть время на книги? Никто не читает — все говорят, слушают, смотрят, глазеют. Мистер Сэдовник, это звучит кощунственно в устах редактора… но, признаюсь честно, издать книгу в наши дни — это не сад вырастить.

— Какой сад? — заинтересовался Шанс.

— Да любой. Мы, конечно, пытаемся расти вширь, но — увы! — в этом мире выходит слишком много книг! А тут еще стагнация, инфляция, безработица… Короче говоря, книги почти не продаются. Но, позволю заметить, такого мощного дерева, как вы, все это не касается. Мне легко представить, как Шэнси Сэдовник растет и зеленеет в саду нашего издательства! Я пришлю вам проект договора с примерными цифрами и наши пожелания. Вы пока у Рендов?

— Да, я у них.

Гостей пригласили к столам. За столиком Шанса оказалось десять человек, причем по обе руки от него уселись женщины. Разговор скоро перешел на политику. Очень пожилой мужчина, сидевший напротив Шанса, обратился к нему. Шанс сразу почувствовал себя не в своей тарелке.

— Мистер Сэдовник, когда, по вашему мнению, правительство перестанет считать ядами побочные продукты химического синтеза? Я лично участвовал в борьбе за запрещение ДДТ, поскольку верил, что химикам не составит особого труда разработать менее вредные инсектициды. Однако при переработке нефти все обстоит совершенно иначе — чтобы получить топливо, необходимо смириться с продуктами расщепления керосина!

Шанс безмолвно смотрел на старца.

— Я хочу сказать, что не может быть и речи о том, чтобы приравнять порошок от тараканов к золе от сгорания нефти! Это даже идиоту ясно!

— И порошок, и зола одинаково вредны для растений в саду, — промолвил Шанс.

— Слышите, что он говорит! — воскликнула женщина, сидевшая справа от Шанса. — Он просто гений… — прошептала она затем своему соседу так, чтобы все услышали. Потом, уже снова громко, прибавила: — Мистер Сэдовник обладает удивительным талантом говорить на сложнейшие темы простым человеческим языком. И это дает мне основания верить, — продолжала дама, — что мистер Сэдовник и его влиятельные друзья, и среди них сам президент, придают исключительное значение этим вопросам!

После этой тирады многие гости ухмыльнулись.

Важного вида мужчина в пенсне сказал, обращаясь к Шансу:

— Хорошо, мистер Сэдовник, я согласен, речь президента обнадежила нас. Однако факты — упрямая вещь! Безработица достигла угрожающих размеров, неслыханных в этой стране, рынок в кризисе почти как в 1929 году, ряд крупнейших компаний с безупречной репутацией обанкротились. Скажите мне, сэр, вы и вправду верите, что президент в состоянии переломить эту тенденцию?

— Мистер Ренд сказал, что президент знает, что делает, — взвешивая каждое слово, ответил Шанс. — Я был с мистером Рендом, когда он говорил с президентом. Когда они поговорили, мистер Ренд сказал, что президент знает.

— А что вы думаете по поводу войны? — спросила, наклоняясь к Шансу, молодая женщина, сидевшая слева.

— Войны? Какой войны? — переспросил Шанс. — Я видел много войн по телевизору.

— Увы! — вздохнула женщина. — В этой стране реальность — сон, а телевизор — сама реальность! Миллионы и миллионы считают войну просто еще одним телесериалом. А там, на фронте, умирают живые люди!

Шанс пил кофе, когда к нему приблизился один из гостей. Представившись, гость уселся рядом с Шансом и стал внимательно на него смотреть. Он был старше, чем Шанс, и походил на людей, которых Шанс часто видел по телевизору. Длинные шелковистые седые волосы спадали назад, большие глаза с необычайно длинными ресницами были очень выразительны. Человек этот говорил мягко и медленно, время от времени останавливаясь, чтобы рассмеяться коротким сухим смехом. Шанс не понимал, что говорит незнакомец и почему он смеется. Каждый раз, когда Шансу казалось, что человек ждет от него какого-то ответа, он отвечал утвердительно или же просто кивал головой. Внезапно человек наклонился к Шансу и что-то прошептал ему на ухо — похоже, на этот раз он хотел получить конкретный ответ. Но Шанс вопроса не понял и не знал, что ответить. Тогда человек повторил свой вопрос, и снова Шанс промолчал. Придвинувшись вплотную к Шансу, человек снова твердо задал вопрос; видно, в лице Шанса было что-то такое, что заставляло его проявлять настойчивость.

— Хочешь, мы займемся этим прямо сейчас? Пойдем наверх и там займемся? — повторял полушепотом незнакомец.

Шанс не знал, чем ему предлагают заняться. А вдруг он этого не умеет? Наконец Шанс сказал:

— Я бы хотел сначала посмотреть.

— Посмотреть? Ты хочешь сказать, посмотреть на меня? Как я делаю это сам с собой? — сказал человек, даже не пытаясь скрыть изумления.

— Да, — сказал Шанс. — Мне очень нравится смотреть.

Незнакомец отвел глаза в сторону, а затем снова повернулся к Шансу.

— Если тебе это нравится, то мне тоже, — отважно заявил он.

Подали ликер. Незнакомец заглянул Шансу в глаза и, решительно взяв его под руку, неожиданно сильно прижал к себе.

— Пора, — шепнул он. — Пошли наверх.

Шанс засомневался, может ли он уйти, не сказав об этом Йе-Йе.

— Я должен сказать Йе-Йе, — пробормотал он.

Незнакомец уставился на Шанса диким взглядом.

— Йе-Йе?.. Понятно, — сказал он после некоторого молчания. — Не имеет значения, скажешь потом.

— Не сейчас?

— Ради бога, — сказал человек, — пойдем. В этой толпе она даже не заметит, что тебя нет. Мы поднимемся наверх на лифте для слуг. Пойдем, пожалуйста!

Они пересекли заполненную людьми залу. Шанс оглядывался по сторонам, но Йе-Йе нигде не было видно.

Стены тесного лифта были затянуты мягкой тканью лилового цвета. Внезапно незнакомец запустил свою руку к Шансу в штаны. Шанс не знал, как это нужно воспринимать. Пока рука незнакомца копошилась у Шанса в паху, лицо его оставалось дружелюбным и выражало живой интерес. Шанс решил, что лучше всего будет никак не реагировать.

Лифт остановился. Незнакомец вышел первым и потянул Шанса за руку. Снаружи никого не было. Они вошли в спальню, и незнакомец попросил Шанса присесть. Затем он открыл маленький бар в стене и предложил Шансу выпить. Шанс испугался, что снова потеряет сознание, как это случилось у Йе-Йе в лимузине, и отказался. Он также отказался от большой курительной трубки, от которой странно пахло. Тогда человек налил себе полный стакан и выпил его залпом. Выпив, он прижался к Шансу и стал тереться о него бедрами. Шанс старался не шевелиться. Человек принялся целовать Шанса в щеки и шею, обнюхивать и перебирать его волосы. Шанс терялся в догадках, чем он заслужил такое к себе отношение. Он пытался вспомнить, видел ли он нечто подобное по телевизору. Однажды там действительно один мужчина целовал другого, но зачем и почему — он так и не понял. На всякий случай Шанс решил не предпринимать никаких действий.

Впрочем, человек этого, казалось, даже не замечал. Глаза его были закрыты, он постоянно облизывал губы. Запустив руки под пиджак Шансу, долго шарил там. Затем встал, сделал шаг назад, посмотрел на Шанса и принялся раздеваться. Когда он разделся совсем, он отшвырнул в сторону туфли и улегся на кровать. И сделал знак Шансу, чтобы тот смотрел на него. Шанс стал смотреть на распростертое на кровати тело. К изумлению Шанса, незнакомец зажал свою плоть в кулак и начал мять ее, постанывая и извиваясь при этом.

По всему было видно, что незнакомец болен. Шанс не раз видел по телевизору припадки, и это было очень похоже на то, что он видел сейчас. Он подошел к человеку и наклонился, однако тот внезапно вцепился в него так, что Шанс чуть не упал на обнаженное тело. Схватив Шанса за ногу, человек прижал подошву его туфли к своему напряженному органу.

Шанс увидел, как орган напрягся еще больше и стал выступать вперед так, как это было на фотографиях, принесенных в дом Старика мастером, который ремонтировал мусоросжигатель. Шансу стало не по себе, но он боялся убрать ногу, прижатую к плоти незнакомца. Он увидел, как незнакомец задрожал всем телом, как судорога пробежала по его ногам, а затем он захрипел, словно в агонии. Шанс увидел, как из-под туфли толчками брызгает белая жидкость. Лицо незнакомца побледнело, голова моталась из стороны в сторону. Судорога пробежала по его телу еще один раз, он прижался к туфле изо всех сил, а затем внезапно обмяк, словно у него сели батарейки. Шанс высвободил свою туфлю из ослабевших рук и спокойно вышел в дверь.

Он легко нашел лифт, спустился вниз и пошел по длинному коридору на звук голосов. Скоро он снова очутился среди гостей. Не успел он приступить к поискам Йе-Йе, как кто-то положил ему руку на плечо. Шанс обернулся — это была она.

— Я боялась, что тебе стало скучно и ты ушел, — сказала она. — Или какая-нибудь женщина похитила тебя. Знаешь, тут многие были бы не прочь.

Шанс не знал, зачем женщинам похищать его. Помолчав немного, он сказал:

— Я не был с женщиной. Я был с мужчиной. Мы пошли наверх, но там ему стало плохо, и я вернулся сюда.

— Наверх? Шэнси, с тобой все что-нибудь хотят обсудить! Не обращай внимания на этих зануд, просто расслабься и отдыхай.

— Ему стало плохо, — сказал Шанс. — Я побыл с ним, пока ему не полегчало.

— Среди нынешних мужчин редко встречаются здоровяки вроде тебя — они много пьют и говорят, а потом им становится плохо, — заявила Йе-Йе. — Ты просто ангел, Шэнси. Слава богу, милый, что еще остались такие мужчины, как ты. С тобой я чувствую себя в безопасности.

Вернувшись с вечеринки, Шанс лег в постель и стал смотреть телевизор. В комнате было темно, если не считать светящегося экрана. Внезапно открылась дверь, и вошла Йе-Йе в ночном халате.

Она подошла к кровати, положила руку Шансу на плечо и сказала:

— Шэнси, мне не спится.

Шанс хотел было встать, чтобы выключить телевизор и включить свет.

— Прошу тебя, не надо, — сказала Йе-Йе. — Оставь все как есть.

Она села на постель рядом с ним и обхватила руками колени.

— Мне захотелось увидеть тебя, — прошептала она, — и я знала, что ты на меня не рассердишься, если я приду. Ты ведь не рассердился, милый?

— Нет, — ответил Шанс.

Йе-Йе стала медленно наклоняться над Шансом; ее длинные волосы щекотали ему лицо. Внезапно она скинула халат, забралась под одеяло и прижалась к Шансу.

Он почувствовал, как пальцы Йе-Йе скользят по его груди и бедрам, сжимая и тиская его плоть и поглаживая кожу. Вытянув руки, он провел по ее шее, животу и груди. Он почувствовал, как она задрожала и вся подалась навстречу ему, но не знал, что нужно делать дальше, и убрал руки. Но Йе-Йе продолжала дрожать, впиваясь ртом в плоть Шанса, словно хотела его съесть. Внезапно она заплакала и начала издавать какие-то неразборчивые животные звуки. Затем она принялась снова целовать Шанса всего с головы до пят; при этом Йе-Йе то ли рыдала, то ли смеялась навзрыд. Ее язык скользил по безжизненной плоти Шанса, тело сотрясали конвульсии, бедра сжимались и разжимались. Наконец Йе-Йе вздрогнула в последний раз, и Шанс почувствовал влагу на ее бедрах.

Шансу хотелось объяснить Йе-Йе, что ему доставляет гораздо больше удовольствия просто смотреть на нее, потому что он может запоминать и овладевать только тем, что видит, и глаза его умеют больше, чем руки. Глаза видят все, а руки не могут быть одновременно в нескольких местах. Ему хочется трогать Йе-Йе не более, чем трогать телевизионный экран.