ГЛАВА ПЕРВАЯ

Муж у Нины идиот. Ставит тапочки на стул. Это чтобы Мурка не нашла. Утром Нина, не в силах еще открыть глаза, включила чайник и присела на этот самый стул. Но Мурка-то не идиотка. Мурка за ночь нашла тапочки. Нина второпях искала другое платье. Испорченное платье положила на подушку перед спящим мужем (может, проймет), а время бежало, и на кофе его не осталось.

Кофе она выпила только на работе. Затемненный коридор повернул и уткнулся в дверь, ключ от которой Нина приносила с собой (второй был у Кати; Катя дежурила ночью). Нина заперлась, поставила галочку в журнале «Пришла-ушла». Пока включался компьютер, пока кончались последние минуты перед открытием окошечка, она заварила кофе и расслабилась. Хорошо…

Открыла окошечко. Только что сел самолет. Опять возвращенцев привез. Новых иммигрантов. Нине их жаль. Идут мимо окошечка, несут чемоданы, а смотрят под ноги. Стыдно, что уехали когда-то. А теперь — неизвестность. Хотя бояться-то нечего. У нас всем найдется место. Будете в театры ходить. Спортом заниматься. На рыбалку ездить. А главное — дети будут довольны. Одухотворятся дети…

…Пассажир крутился на месте. Милиционер, стоявший поодаль, остановил на нем взгляд. Поправил фуражку и подошел.

При виде милиционера пассажир потупился и поджал губы. После чего распрямился и постарался придать лицу уверенность. Нина тихонько засмеялась. Это выглядело, как сцена из комедии.

— Простите, сударь! — начал милиционер, вытягиваясь и отдавая честь. — Я старший сержант патрульно-постовой службы Иванов. Не нужна ли вам какая-нибудь помощь?

Пассажир протянул ему свои бумажки. Он побледнел и, быстро мигая, смотрел на милиционера. Сержант Иванов тоже растерялся. Бумажки не принял.

— Простите?.. — сказал он.

Пассажир заторопился:

— Вы ведь потребовали мои документы… Вот удостоверение личности, вот билет, вот разрешение на иммиграцию…

Милиционер перестал отдавать честь.

— Я ничего не требовал, — сказал он. — Я думал, помощь моя нужна… Если вам, сударь, показалось, что я был груб, то я прошу у вас извинения… Если это возможно, не подавайте жалобу моему начальству, — добавил он упавшим голосом.

Пассажир спрятал документы.

— Ну… Ладно… — сказал он. — А помощь и вправду нужна. Я подозреваю, что у меня из кармана вытащили бумажник. Понимаете, я попал в толпу встречающих…

— А вы уверены, что бумажник не мог вывалиться сам?

— Он был во внутреннем кармане пальто. И пристегнут ремешком. Ремешок как будто обрезан…

Нина перестала посмеиваться. «Бедняга», — подумала она. Не потому, что деньги потерял. Деньги-то найдут, а вот как он испугался обычного милиционера! Сразу видно, что страхи свои с Запада привез. Нина читала, что на Западе полицейские хуже уголовников. Взятки вымогают, избивают. И убить могут, если не понравишься им ты. А тело закопают на городской свалке. По телевизору видела: там огромные свалки мусора в черте города, а над ними вороны кружат. И чайки, если у моря. От этих свалок там и вонь, и болезни. А властям никакого дела нет. Власти там только о том и думают, как побольше под себя добра подгрести. Да только добра там никакого уж не осталось. Давно все разворовали, да еще из Африки все золото вывезли, чтобы на него порнографию производить и нам нелегально подбрасывать…

«О чем это я? А, иммигранты. Дети-то ваши одухотворятся в России. На Западе-то в школах (которые еще остались) православие не изучают. Там все баскетбол да бейсбол, а еще — страшно сказать! — половое воспитание».

А еще на Западе белых мучают…

… Телефон.

Нина приготовила улыбку и взяла трубку.

— Доброе утро! Администратор.

— Ниночка, это я…

Муж. Можно без улыбки.

— Ниночка, ты куда мои лыжи убрала?..

Да, сегодня ведь среда…

Нина говорит, что лыжи в шкафу.

— Что значит — в шкафу? У нас шкафов много…

Шкафов много. Они вышли у мужа из-под контроля.

Нина дает координаты искомого шкафа.

«… Да, так о чем это я? А, на Западе белых мучают. А что, разве нет? Черные полицейские как только видят белого, тут же давай его обыскивать — вдруг у того бомба? А тот и сделать ничего не может. Ведь у кого черная кожа, те высокие и мускулистые, а белые — все в очках и на компьютерах работают. Говорят, белых там к компьютерам приковывают наручниками, а если даже нет, то в каждом офисе подвешена видеокамера. Стоит белому от компьютера отойти, сразу идет сигнал. Возвращается белый, а на его месте уже чернокожий сидит и ножом поигрывает: уходи, мол».

А у черных-то мускулы и правда ничего. Нина видела в журнале. И все остальное тоже ничего. Нина чуть позавидовала белым женщинам, которых мучают такие черные парни. Надо бы мужу показать: вот как надо. Да только куда там!..

Пассажир, который потерял деньги, постучался в окошечко. Нина заметила, что он прилетел почти без вещей. Все уже получили свои чемоданы, а у этого была лишь сумка через плечо. Пассажир сказал:

— Сержант говорит, что заявление о потере денег нужно написать и отдать вам… А сам уже пошел вора искать. Только глянул, как ремешок отрезан. И сразу говорит, что это работа какого-то Старобабина.

Нина улыбнулась. Сначала с сочувствием, а потом — ободряюще.

— Ну, Старобабин у нас один на весь город… Деньги непременно найдутся. Вот, заполните форму…

«Все? Нет».

— Возьмите ручку и присядьте за столик — так вам будет удобнее.

«Все, пишет. Правда, я не добавила „сударь“, но он, кажется, не заметил».

Телефон.

— Доброе утро. Администратор.

— Ниночка, извини. Там только лыжи, а палок нет.

— Может, не пойдешь сегодня на лыжах?

— Но ведь сегодня среда!

— Тогда попробуй без палок. Раз-раз, как на коньках.

— Придется… Ниночка, представляешь, до чего Мурка дошла? Ты оставила где-то свое платье. А Мурка — мало того, что помочилась на платье, она затащила его в нашу постель и положила на подушку…

Опять заглянул пассажир.

— Готово заявление. Простите, не знаю вашего имени…

Нина спохватилась, поправила табличку на груди.

— Нина, у меня к вам такой вопрос. Я подозреваю, что если деньги найдутся, то милиционер их мне не вернет. Как вы думаете?.. Там ведь почти тысяча долларов!

Нина склонила головку набок, не потеряв улыбки.

— Тысяча? А что он будет делать с вашей тысячей? Буфет у нас бесплатный… Да и вообще… — Нина куснула губу, но не удержалась, спросила: — Вы на Западе где жили?

— В Нью-Йорке…

Нина почувствовала холодок.

— Понятно… Что же, у нас, слава богу, не Нью-Йорк.

… Нью-Йорк. Пугающая тишина. Слышно, как плещутся волны в Ист-Ривер. В спину светит луна. Тень на асфальте шевелит руками, тянет их к Нине. Больше всего Нина боится кого-нибудь встретить. Нина знает английский, но сейчас он вылетел из головы. И сухой язык неподвижен во рту.

Вдруг — машина. Все ближе, ближе. Нина беззвучно плачет. В ушах нарастает звон. Из машины выходят люди. В руках у них ничего нет. Они идут к Нине. Нина пытается убежать. Ее догоняют. Валят ничком. Нина слышит, как с нее сдирают платье, но она уже далеко… Рядом с мужем. Муж храпит. Нина заплакала по-настоящему. Пошла к книжной полке, достала атлас мира. Вот он, Нью-Йорк. Вот Ист-Ривер. Ногтями Нина царапает карту, выдирает ее и кидает в мусорное ведро.

Все. Можно спать.

… Осень. Густая трава на пустыре. Такая сухая, что, когда идешь по тонкой тропинке мимо шахматных столиков, так шуршит, что слышно в соседнем дворе. Темно и холодит; Нина в короткой юбке. Впереди стоят бритые парни, курят и сплевывают. Смотрят на Нину, как она подходит.

— Это кто вам разрешил курить? — сердится Нина. — Наверняка вам еще нет восемнадцати… И кто вам дал право собираться и загораживать дорогу? И тем более плеваться?!

Парням делается совестно.

— Простите, сударыня. Мы завтра идем Родине служить. Вот, гуляем, прощаемся. Решили покурить один раз — хоть узнаем, каково это. В армии курить уже не разрешается. А восемнадцать нам есть, честное слово!..

… Нет, не все. Нина не может уснуть, хотя муж больше не храпит. Нина идет в другую комнату. В третью. В четвертую. Находит Мурку только в пятой комнате. Мурка обожает спать на пуховых креслах. Нина будит Мурку, целует в спинку и вздыхает. Подходит к окну. За окном ее город. Близкие и далекие многоэтажки подсвечиваются прожекторами. В парке мигают фонарики. Луна совсем не страшная. Мурка на руках сворачивается в клубочек. Нина кладет ее обратно на кресла, одевается и торопится в парк. Там, кажется, праздник. Ну а если нет, то можно просто походить по ночным улицам…

… Нина видит, что парни говорят правду. Она смягчается:

— Ну, ладно, гуляйте… Служить в вооруженных силах нашей Родины — великая честь. Она выпадает не всякому, а лишь самым достойным. Я рада за вас.

Парни довольны хорошими словами.

— Прощайте, сударыня… Счастливо вам!

… Иногда все-таки приходили какие-то видения из прошлого. Казалось, они до сих пор не оставили надежды просочиться в реальность. Тогда Нина старалась проснуться, а если не получалось — включала радио.

В третий раз заглянул пассажир. Он махал руками и сиял.

— Нашли!.. Вернули!.. Правда, этот Старобабин сумел убежать, но за ним следят через спутник…

Нина говорит:

— Администрация приносит вам извинения за эту маленькую неприятность. Надеюсь, вы сохраните хорошее настроение.

— Спасибо вам! Спасибо! Вы были так добры…

Нина улыбнулась чуть шире.

— Прощайте! — сказал пассажир. — Как я рад, что вернулся! Как я рад! Только бы это не было обманом…

… Телефон.

— Доброе утро. Администратор.

— Ниночка, только не сердись…

— Ты уже третий раз звонишь по служебному номеру!

— Я не бегал. Лыжа сломалась…

Нина побледнела.

— Отремонтируй…

— Я уже пробовал. Только она еще больше сломалась…

— Идиот! Козел! — крикнула Нина. — Хочешь нас совсем без денег оставить!

Она замахнулась трубкой. Разбить, уничтожить! Не слышать мужа никогда!..

В это мгновение над аэропортом включилось радио. Ударили первые аккорды. Под потолком, как воздушные шары, полетели медленные звуки трубы. Вступили струнные. Стало свежо и спокойно, как посреди облака золотого света. Плечи Нины опустились. Она положила трубку и встала, прямая и печальная хорошей печалью…

…налог на владение персональным компьютером.

Я как про эту хрень узнал, быстренько все провода повыдергал, железо в чемодан сложил. Эти, из налоговой, в любой момент могут облаву устроить. У меня что, доллары лишние? И пошел бродить по окрестностям с этим чемоданом. А это где-то в полдень было. Жарко, отовсюду солнце лупит. А на деревьях теперь листьев мало совсем, тени никакой.

Я пару кварталов прошел, слышу — едет кто-то. Ну, я присел за дерево, гляжу поверх чемодана. Не очень прятался, потому что в нашем районе ничего такого еще не началось.

Смотрю — автобус идет. Не очень быстро. Понятно, пассажиров ищет. Внутри только водила. Водила ко мне подруливает. Высунулся в окно и говорит:

— Подбросить куда?

А сам так глянул вокруг — есть со мной кто или нет. Понятно, дурак он, что ли, компанию подвозить? Я спросил его:

— А ты где обычно ездишь-то? Вроде следов на тебе нет никаких…

Это я про то, что на автобусе ни пулевых отверстий, ни осколочных. Вообще ничего. Гладкий такой, белый с синей полосой и блестит. А районных обозначений, вроде как раньше писали: «Q» или там «Вх», сейчас не ставят, чтобы террористам сложнее ориентироваться было.

Водила усмехнулся и говорит:

— Да это новый автобус! Их еще перед всем этим делом выпустить успели, а потом забыли. Раньше я по Джерси гонял. Там мой старый автобус и сгорел. А сейчас я здесь. Второй день езжу. Так тебе куда?..

— Никуда, — говорю. — Хочешь, я тебе комп отдам? За десять баксов?

— Пошел ты, — говорит. А сам ехать собирается.

— Сам пошел, — отвечаю. — Ну давай, пять баксов?

Тут он поехал. Ладно, думаю, езжай куда хочешь. Недолго тебе гладеньким быть. Уж кто-нибудь, да пальнет.

Я с чемоданом этим еще походил. Никто брать не хочет. Посылать-то прямо в лицо никто больше не решается, а так, намеками только. Ну, я понял, что все уже про этот налог дурацкий прослышали. Сами небось не знают, куда свои компы девать.

Поставил я тогда чемодан на тротуар, пнул так легонько, вроде как на прощание, а сам домой пошел. Вообще-то жалко, думаю. Давно он у меня, комп этот. Потом думаю: нет, не жалко. Все равно Интернет во всех Штатах запретили. А монитор сороконожками загажен.

Сороконожки, думаю. Говорят, они не опасные. Но я так думаю, что раз они во всем Нью-Йорке тараканов сожрали, то и человеку навредить могут. Надо ими заняться. Надоели уже — по дивану моему ползать.

Дома я из подвала мешок какой-то выволок. Нюхнул аккуратно — похоже, то, что надо. Стал я эту отраву по всем углам разбрасывать, а сороконожки от меня убегать давай. По всему полу расползлись, ступить некуда. Я тогда вообще стал в них эту отраву горстями кидать, руку какой-то тряпкой обернул. Мне их давить противно, да и потом они отскребаются плохо, а я чистоту люблю.

Смотрю, они от отравы вроде не дохнут. Тут меня зло взяло. Что, думаю, в этой стране вообще уже служб никаких не осталось?.. Я телефон схватил, «девятьсот одиннадцать» набрал. Жду, что будет.

Минуты две, наверно, ждал. Потом слышу — отозвался кто-то, а голос вроде как спросонья.

— Что, уже купил? — спрашивает. — А чего не едешь?

— Ничего я не купил, — говорю. — Это спасатели? У меня тут проблема.

Он вроде как не въехал.

— Какая, — говорит, — проблема? Что, не продают?..

— Але, спасатель! — кричу ему. — У меня тут сороконожки-людоеды! Они размножаются прямо на глазах. Вы должны с ними бороться. Вы спасатели еще? Или…

Тут я им сказал, за кого я их держу. А спасатель какой-то флегматик попался, вроде финна. Отвечает прежним голосом:

— Зачем куда-то ехать?.. Ты, парень, Чипа с Дейлом насмотрелся. Давай, я тебя научу, как самому справиться. Мы тут ловушку разработали, каждый может сделать.

— Давай, — говорю.

— Их там много? — спрашивает. — Ну вот, поймай одну.

Я бумажку взял, сороконожку одну подсадил и завернул. Держу в кулаке.

— Поймал?

— Ну поймал.

— А теперь, — говорит, — засунь ее себе в задницу. Когда она задохнется, следующую лови, и так далее… Все понял?

— Понял, — говорю. — Думаешь, я тебя не найду? Нью-Йорк город маленький, восемьсот тысяч жителей всего. Я твой голос хорошо запомнил…

Думал, он заржет хотя бы, но, наверно, я не один такой звоню.

Сороконожка в бумажке у меня сидит. Я эту тварь в мешок с отравой кинул. Что за бумажка, думаю. Смотрю, а это записка от Паулины. Вот ведь, думаю! Два месяца эту записку не рвал, валялась она везде…

ГЛАВА ВТОРАЯ

Все сотрудники газеты «Наше слово» были обеспеченными людьми. Потому что газета была, что называется, настоящей. Полезной обществу и государству. У всех были, конечно, квартиры и автомобили, даже у корректора Антоши, который в редакции не так давно. У всех были загородные дома.

Только у верстальщика Витьки не было загородного дома. И отдельной квартиры не было. А жил он с матерью.

Все приходили к десяти часам. Включали телевизор со спортивными новостями. Андрей Иванович, ответственный секретарь, варил кофе. Когда кончались спортивные новости, начинались новости международные. Вся редакция с волнением следила за печальными и радостными событиями. Никто не оставался равнодушным. Наборщица Тоня Алексеевна даже заплакала, когда узнала, что в Аргентине переизбрали президента. Корректор Антоша ее утешал:

— Не плачьте, Тоня Алексеевна! В Аргентине еще много президентов осталось. Если уж их за последний год сменилось двадцать восемь человек…

Андрей Иванович тоже был тронут слезами Тони Алексеевны.

— Кроме того, дорогая Тоня Алексеевна, — добавил он, — Аргентина — это ведь так далеко. Нас больше должны интересовать российские события, а в России все хорошо. Президента никто не переизбирал уже тридцать лет.

И Тоня Алексеевна перестала плакать.

Но не все в редакции были столь чувствительны. Верстальщик Витька, увидев, как упал новейший монгольский авиалайнер с четырьмя тысячами пассажиров на борту, рейс Улан-Батор — Кызыл, ехидничать начал:

— Рожденный ползать…

Корреспондент Евгений Викторович, слышавший эту безобразную реплику, оборвал насмешника:

— Вам должно быть стыдно! Это позор — насмехаться над таким уважаемым и многого добившимся своими силами народом, как монголы.

Верстальщик Витька рукой махнул.

— Но ведь обошлось без жертв, — сказал он. — Никто не пострадал. У каждого пассажира и члена экипажа был маленький парашют, разработанный, между прочим, в самом Китае. Я про современную авиацию все читал…

Андрей Иванович, видя эту перепалку, только вздохнул. Беспокоил его Витька. Да, беспокоил…

Позвонил главный редактор Петр Леонидович Кабинетов.

— Андрей Иванович! У нас несостыковка. Надо убрать рекламу зубной пасты «Премьер-министр»!

— Это где фотография премьер-министра с белоснежными зубами?

— Да! Вышло дополнение к Закону. Осквернение образа людей, олицетворяющих Обновленную Россию.

Андрей Иванович похолодел.

— В чем же тут осквернение?

— Товарищ Советов говорит, что зубы на газетной бумаге выглядят недостаточно белыми.

Андрей Иванович положил трубку и заторопился. Хорошо, что еще все можно исправить!

— Витенька, пора за работу! Включи страничку рекламы и убери из шаблона зубную пасту. Вставь Деда Мороза. Все-таки скоро Новый Год.

— Если людям не напоминать про Новый Год на каждой странице, они, разумеется, забудут его встретить, — заметил Витька.

Андрей Иванович снова вздохнул. Ну как с ним быть?

— Шурик идет! — крикнула Тоня Алексеевна.

То был известный в городе автор коротких рассказов, который вел в «Нашем слове» молодежную рубрику «Страничка творчества». То есть со вчерашнего дня он ее не вел. Ведь вчера редактор Кабинетов публично выступил с беспощадной критикой не столько «Странички», сколько самого Шурика. Петр Леонидович говорил:

— «Наше слово» читают миллионы россиян. Газета пользуется небывалой популярностью. Но если рассмотреть отдельно «Страничку творчества», то она никуда не годится. Мало материалов, посвященных современной жизни россиян, нет ни одного рассказа или эссе о президенте, о его достижениях в области политики и спорта.

Шурик стоял рядом с упрямым и развязным видом. Это разъярило обычно тихого Петра Леонидовича.

— Я специально считал! — крикнул редактор. — За последний месяц вы допустили к публикации пять так называемых литературных произведений с непристойными выражениями, не оправданными художественным замыслом! Вы приваживаете авторов с сомнительным вкусом! Все рассказы, которые вам приносят, посвящены либо алкоголизму, либо наркомании, либо половым извращениям! Этих понятий давно уже не существует в Обновленной России! Вы предпочитаете смотреть в прошлое, в котором такому человеку, как вы, без сомнения, было бы место!..

Петр Леонидович отдышался. Андрей Иванович принес ему стакан воды. Петр Леонидович выпил воду большими глотками.

— Я вас увольняю, — сказал он Шурику. — А вы, Андрей Иванович, напишите по этому поводу статью…

Это было вчера… И вот Шурик появился в дверях. Он держал сегодняшний номер «Нашего слова» со статьей, которая называлась «Грязный журналист оккупировал „Страничку творчества“.

— Доброе утро! — подскочил к Шурику Евгений Викторович. — Я ни в чем не замешан.

Андрей Иванович, Витька и Антоша ничего не сказали.

Шурик потоптался, не заметив Евгения Викторовича, и выкрикнул:

— Вы… вы… Вы тоже неблагонадежные граждане! Вы тоже не соответствуете! И вообще, вы недостойны называться россиянами! Вот…

Повернулся и вышел. Евгений Викторович выбежал следом, приговаривая: «Мир, мир… Как сказал Шекспир, худой мир лучше доброй ссоры». Корректор Антоша вскочил с места.

— Я никому не позволю так меня называть!

Андрей Иванович удержал его.

— Вы очень вспыльчивы, Антоша. Вам надо смотреть телепередачу «Хорошее настроение» не два раза в день, а три или четыре… Вспомните, как редко Шурик ее смотрел! В результате для него оказался чуждым яркий пример собранности, работоспособности, ответственности и здравомыслия. Пример, который ежедневно подает нам президент!

Молчавший до сих пор Витька спросил:

— А вы, Андрей Иванович, правда видели вчера во всех подробностях?.. Своими глазами? Как он, а?.. Нет, ну как он, а? Жаль, что я видел только замедленный повтор…

Андрей Иванович насторожился. Неужели здесь есть место для ехидства? Нет, надо это прекратить. Он сказал:

— Президент не щадит себя ради страны!

И посмотрел на Антошу, поддержит ли он его. Антоша откашлялся и сказал:

— Я горд, что у нас такой президент!

Речь была вот о чем. Всем известно, что во вторник, среду и пятницу президент берет лыжи и идет в парк. Рассекая воздух и поднимая снежную пыль, он несется вниз по склону — это показывают по телевизору. Личным примером президент побуждает миллионы простых граждан встать на путь оздоровления и борьбы с неправильным образом жизни. Все мужское население страны по вторникам, средам и пятницам также надевает лыжи и катается с горы или бегает по лыжне в парке. После этого люди приходят на работу в хорошем настроении, чувствуя прилив сил и энергии.

Вчера, как обычно, была утренняя трансляция. И вся страна в страшном испуге вздрогнула, вскочила с кресел и затрепетала. Президент то ли задумался, то ли увлекся скоростью. И на повороте он… Ну, в общем… В общем, все обошлось. Через секунду он уже был на ногах и улыбался в камеру, как всегда подтянутый и смелый. Комментатор трансляции обрел голос:

— Ой, уважаемые россияне! Вы сами только что видели, какие опасности сулит работа президента! Сколько неожиданных подводных камней скрывает лыжня! Но вы заметили, как быстро наш президент встал на ноги? Это говорит не только о его ловкости, но также и о постоянной готовности к преодолению трудностей… Боже! У него сломана одна лыжа! И, кажется, повреждено крепление на другой…

Потом редакцию посетил товарищ Советов. И сказал:

— Мы разработали программу. Важное социологическое исследование и в то же время веселое развлечение масс. Ваша газета участвует.

Больше всех радовался этому важному исследованию Андрей Иванович. Он немедленно написал такую статью:

«Мы все обеспокоены, что будет с дальнейшим развитием спорта в России. Конечно, всем известная маленькая неурядица не выбьет нашего президента из колеи, не лишит его сил и энергии. Также мы надеемся, что простые россияне не станут поголовно подражать нашему президенту и не станут утруждать себя ритуальными падениями в разных уголках нашей великой Родины.

Между тем выяснилось, что лыжи нашего президента не подлежат восстановлению. Этот лыжный комплект изготовлен фирмой SONY, которую, как вы знаете, недавно купил у голодающей Японии преуспевающий бизнесмен из Камбоджи. На пресс-конференции, посвященной давешнему событию, наш президент признался, что его зарплаты не хватает, чтобы купить новый комплект. Мы верим нашему дорогому президенту, ведь зарплата у него не больше, чем у простого россиянина. Да и кто, в сущности, такой наш президент, как не простой россиянин, призванный своим народом исполнять эту святую обязанность!

Поможем соотечественнику, чуть не пострадавшему при исполнении почетного долга! Пусть новые лыжи подарит президенту вся страна! Если каждый из двадцати двух миллионов россиян переведет на счет редакции хотя бы одну копейку, то собранной суммы хватит, чтобы сделать нашему дорогому президенту такой подарок. Так давайте докажем сами себе, что мы настоящие граждане великой страны! И пожелаем президенту новых спортивных и творческих достижений!»

А у Витьки такое ехидное лицо было, когда он этот текст вставлял в макет… Андрей Иванович даже передернулся, когда вспомнил. Нет, надо сказать Кабинетову…

Заглянула Алена из отдела рекламы.

— У вас есть йод и бинты? Евгению Викторовичу надо.

Витька расхохотался:

— Что, неужели Шурик его отделал?

— Да нет. Евгений Викторович в туалете за шпингалет пальцем зацепился.

— Он вбегал или выбегал?

Андрей Иванович был уже донельзя расстроен подобными шуточками. К счастью, появился Петр Леонидович Кабинетов. Он был в спортивном костюме и шапочке. Тащил за собой лыжи.

— Здравствуйте, Петр Леонидович! — хором сказали все сотрудники редакции, включая Витьку.

Андрей Иванович спросил:

— А почему вы без погон, Петр Леонидович?

Кабинетов похлопал себя по боку.

— Они в кармане! Сейчас булавками пристегну. Не успел переодеться. Спешил… А вы, Виктор, сегодня опять не бегали?

Верстальщик втянул голову в плечи и уставился в монитор.

— Замечание, — сказал Кабинетов. — Ладно, побежите после работы. Или мне придется вас уволить.

«Вот, пожалуйста, — подумал Андрей Иванович. — Он не только ехидный, этот Витька. Он еще и про лыжи забывает. Словно и не заботится о своем здоровье и всестороннем развитии. А значит, не заботится и о престиже нашей спортивной Родины. Петр Леонидович имел право уволить нерадивого верстальщика еще месяц назад, когда тот проспал торжественный забег, посвященный дню рождения президента…»

…в машине загоготали и показали палец. Поднялась пыль. Дурак я их догонять? Их там чуть ли не десять придурков. Я подошел к упавшему ящику. Раньше я бы новый купил. А сейчас зачем он мне?

Смотрю, там внутри бумажка лежит. Конверт. Я поднял. Вот черт! От отца. Я огляделся, нет ли еще машин, но все как будто вымерло. Ящик не стал поднимать. Все равно собьют. Пошел в дом.

Я думал, почему он не пишет. А он, оказывается, рыбачит. Где-то в Бенгальском заливе. А когда уезжал, говорил, что миллионером будет. Как сейчас помню, хотя это десять лет назад было.

С тех пор он всего семь раз писал. Все ерунду какую-то. Даже про тетю Катю с Генкой не спрашивал.

Мать у меня на самолете летела, и самолет в море упал. Это когда мы еще в России жили. Я тогда как раз с Генкой познакомился. А потом его мать, тетя Катя, за моего отца вышла. А отец с тетей Катей не ссорился. Просто когда мы в США прилетели, тут не до семьи стало.

Началось-то все с Рождества. К нам Санта-Клаусы приехали. Мне одиннадцать лет было, а Генке восемь. Санта-Клаусы оказались ненастоящие. Мы глядим — они всю нашу технику к себе в фургон тащат. Отец на полу лежит, а его тетя Катя поднимает. Потом фургон уехал.

Потом соседи все заболели и умерли. Приехали врачи. Врачи походили везде и сказали, что это мы виноваты. Написали акт. А потом стали денег просить. Ну, отец дал им денег, сто тысяч долларов. Потом нас из дома выгнали. Мы тогда в Джамайке жили, в Квинсе. Ну, отец плюнул на все и в Индию уехал. Денег хотел заработать. Здесь-то его с работы уволили. Потом еще несколько лет прошло, пока тетя Катя с Генкой в Эквадор не уехали. Я в колледже остался. Потом пошел метро чистить, следить там за всем. А когда метро закрываться стало, я по стране поехал. Ну, там уже и не вспомнить, где подрабатывал…

А письмо целый год шло. Через Тибет, Китай, Туву, Россию. Я на марку посмотрел. И тут у меня слезы побежали, хотя чего там, в России, если разобраться… Я конверт к глазам прижал. От него воняло рыбой или клеем, черт его знает. Но читать дальше расхотелось. Заглянул в конец. В конце просит меня не приезжать. Или, наоборот, приехать просит. Не поймешь. Да и неохота разбираться.

Телефон до сих пор не отключили. Когда затрезвонил, я аж подскочил. Сразу в стойку, как она там называется… Трубку взял, а меня сразу матом:

— Ты за свет будешь платить?

Я говорю:

— А за воздух?

А там снова матом.

Тут за стеной шаги раздались. Я как ругнулся, это на шаги, а получилось, что в трубку. Там вообще залаяли, но я уже не слушал.

Я подумал, это наркоманы ходят. Потом вспомнил про старика Джонсона. Он проект «Союз-Аполлон» создает. Из газет. Натащил газет ко мне на кухню. Когда я его первый раз застукал, я радостный был. Потому что прощальную записку от Паулины получил. Ругаться ни с кем не хотелось. Говорю ему, как бы в шутку:

— Когда построите свой проект, позовите посмотреть.

А надо было сразу прогнать. Теперь, как только его из тюрьмы вытурят, он отлежится, а потом снова ко мне.

Я пошел на кухню. Ничего не сказал. Просто стал смотреть, как старик Джонсон в газетах шебуршится. Смотрю на него и злюсь, потому что он меня не видит. Куда-то очки девал. Я говорю:

— Опять?

Он голову поднял и затряс ею:

— Еще не готово! Уходи.

— Совсем спятил? Я тут живу. Ты мне мешаешь.

Он сказал:

— Я всегда мечтал уехать отсюда. Не получилось. Меня все бросили. Я мечтал о России. Я знал, что это великая страна. Моя супруга ничего и слышать не хотела. Нашла себе молодого вьетнамца. Старшая дочь нашла старого вьетнамца. А младшая — молодую кореянку.

Он согнулся в пояснице. Встал почти на четвереньки.

— Это ты, — говорит. — Ты будешь таким же. Если не уедешь. Помоги мне разогнуться.

Потом он сказал, что купил пирожное. Нес мне. Но увидел детей. Дети были босиком. Он подарил им пирожное. Дети бросили в него камнем. Тогда он решил принести мне камень. Но увидел полицейскую машину. Внутри никого не было. Он бросил камень и разбил в машине стекло. Из дома выбежали полицейские. Они стали искать, кто это сделал. Он во всем признался. Но полицейские ему не поверили. Они подумали, что это дети разбили стекло. Они стали стрелять в них из пистолета. А дети в ответ показывали задницы и мочились в сторону полицейских. Полицейские были пьяные и никак не могли прицелиться. Потом сели в автомобиль и врезались в витрину. В витрине что-то взорвалось.