Я собрал майки, рубахи и понёс в душевую, отстирывать от тайской пыли. Бросил вещи на палубу, стал их намыливать. Заклубилась, засугробилась белая пена. И запахло мылом. Совсем как дома во время стирки.
      Бывало, настирают белья, развесят по верёвкам на морозе. Заколышется оно на ветру, зашелестит на солнышке и пахнет свежо, морозно. Вдали, за забором, шумит заснежённый лес, качаются сосновые ветки, и от белья тоже сосновой свежестью пахнет. Мыльным духом и сосновой свежестью. Принесёшь бельё домой, а оно хрустит, складываться не хочет. Инеем и небом дышит.
      Наденешь потом рубашку и в зимние запахи окунёшься!
      Так вот, пока стирал, всё припомнил. И двор, и лес, и снега... Словно бы домой заглянул.
      А ночью лёг спать, прикрыл глаза и опять вижу: шелестит на морозце бельё, и прямо передо мной сосновые ветки колышутся.
      То, бывало, лежу дома и во сне пальмы вижу. А теперь качаются за иллюминатором тропические волны, выпускают иголочки тропические звёзды, а мне всё не тропики, не пальмы, а наши сосны видятся, родина. Соскучился.
      БЫТЬ ПОМОЩНИКУ БЕЗ КОМПОТА!
      Теперь мы катили вдоль длинного, как дельфин, полуострова Малакка, и рядом были знакомые мне города - города из моего альбома.
      Они и на карте расположились, как когда-то у меня в альбоме марок. Сначала богатый и шумливый Сингапур, за ним, как его младшие братья, города поменьше и победнее - Малакка и Пенанг.
      Мы шли сначала к младшим братьям.
      Волны легко и мягко приподнимали судно. Вода была весёлой и прозрачной, будто океан напился солнышка. И рабо-талось всем легко. Боцман перебирал тросы, начальник рации с Митей чинили антенну, палубная команда красила трюмы. А капитан то подсчитывал с Колей груз, то бегал, напевая, и подзадоривал нас:
      - Ну что? Скоро Индия, а там домой?!
      А однажды остановился возле Фёдора Михайловича и сказал:
      - Ну что, помощник, пойдём и мы с командой покрасим?
      - Нет, я сначала вот удочку доделаю! - Фёдор Михайлович показал леску.
      - Всё бы тебе с удочками возиться! - усмехнулся капитан.
      - Привычка! Я во время войны под Севастополем только, бывало, автомат в сторону - сразу за удочку. Целый взвод ухой кормил!
      - Ну ладно, - сказал Иван Савельич. - Вызываю тебя на соревнование!
      - А что за победу?
      - А я твой компот выпью!
      - Это почему же? - Фёдор Михайлович вскинул голову.
      - А потому, что победителю сразу два компота. Свой и побеждённого.
      - Ну ладно! - сказал помощник. - Посмотрим.
      Он сбросил рубашку; капитан остался в одних плавках, повязал голову полотенцем, и они стали размечать, где кому работать.
      Но в это время из радиорубки выглянул начальник рации:
      - Иван Савельич! Радиограмма! С "Уссурийска"!
      - Неги, капитан! крикнул Фёдор Михайлович, а мне сказал: - У него сын третьим штурманом на "Уссурийске" плавает. Семья-то морская. Все плавают, никак собраться не могут. Один во Владивосток - другой из Владивостока. Один в Индию - другой в Америку.
      Капитан прочитал радиограмму,замахал ею, как флажком:
      - Полундра! Витька тоже к Малаккскому проливу подходит. Встретимся! За дело, ребята, чтоб всё сверкало!
      Мы работали катками. А Иван Савельич красил кистью и приговаривал:
      - Ну, теперь уж точно, быть помощнику без компота!
      ВСЁ БЫВАЕТ...
      Красили мы хорошо, но солнце работало ещё быстрее. Сначала пароход стал розовым, через несколько минут - ярко-красным. А скоро наступила ночь.
      Я тоже ждал сообщений из дому. Где-то рядом летели точки и тире, но всё мимо моей каюты.
      Я оделся и пошёл на мостик.
      Открыл дверь, занёс ногу и шагнул не на палубу, а прямо в звёзды.
      Из-за горизонта поднимался Южный Крест. Над мачтой разгорался Скорпион... А возле звёзд, на мостике, опять торчали три головы. Опять дружки собрались. Веня был на вахте, Коля-артековец оторвался от грузовых бумаг, вышел подышать, а Митя отстучал все радиограммы, все принял - и к дружкам.
      То и дело по горизонту полз какой-нибудь огонёк, пробиралось сквозь ночь судёнышко. Не столкнуться бы. Место серьёзное - впереди Малаккский пролив, Сингапур. Океанский перекрёсток!
      Ребята о чём-то разговаривали. Я подошёл к ним: всем вместе повеселей.
      - А птиц киви в Зеландии видел? - спросил Митя. Он ещё нигде не был.
      - Н-нет, - сказал Веня.
      - А что, некогда было? - спросил Коля.
      - П-поч-чему? Мы на "П-пионере" там месяц стояли. Я охнул. На "Пионере"! Это ведь на нём мне нужно было идти в плавание!
      Тут из открытой рубки раздался усталый голос:
      - Зеландия Зеландией, а какого-нибудь японца не проспите. А то будем здесь без штанов в воду прыгать.
      В рубке на диванчике дремал, накрывшись фуфайкой, Иван Савельич. Дремал да прислушивался. Веня штурман-то молодой...
      - Смотреть, к-конечно, надо, - обиделся Веня. - Смотрим.
      - Лучше нужно, внимательнее, - сказал капитан. - А то мало ли что бывает.
      - А что? - спросил Митя.
      - Всё, - усмехнулся Иван Савельич, но отвечать не стал: ночь, время позднее. Хотелось отдохнуть.
      А что "всё", мы увидели на следующий день. После обеда собралось на корме позагорать полкоманды. Боцман на скамейке ремонтировал модель каравеллы и жаловался:
      - На тебе! Вёз сыну, а она в шторм в каюте расшиблась!
      Фёдор Михайлович, прохаживаясь, заглядывал в тетрадку и повторял английские слова. А у переборки с графином в руке стоял Ваня - в очках и в трусиках. Он запрокидывал графин, поливал из него на плечи, чтоб лучше брался загар, и улыбался:
      - Ну всё, идём в Малакку и в Пенанг! Рубашки покупать!
      За бортом, отражаясь в воде, шли тяжело гружённые суда. Вдруг боцман привстал и закричал:
      - Ты смотри, ты смотри, куда прёт! Мы бросились к борту.
      Прямо на нас шёл большой японский танкер. Ни на палубе, ни в рубке не было ни одного человека.
      - А наши что, не видят? Эгей! - крикнул боцман и, сунув каравеллу под скамью, побежал наверх.
      Все бросились за ним.
      Наверху в рубке тоже смотрели в сторону танкера. Японцы шли почти нам наперерез.
      Иван Савельич смотрел в бинокль:
      - Что они, вымерли там? Отворачивать должен был танкер. Веня стоял у двери.
      - Б-быстро на руль! - крикнул он вахтенному. - П-пра-во р-руля!
      - Есть право руля!
      Нос парохода пошёл вправо. Но японцы всё равно шли почти на таран! Они не отворачивали.
      Ещё метров двести - и мы столкнёмся...
      - Гудок! - крикнул Иван Савельич и бросился на крыло. Резко потянулись над судном гудки.
      - Ещё п-право десять! - отрывисто приказал Веня. Судно резко отвернуло, и тут мимо нас, словно вырулив на улицу, пронёсся "японец". На его палубу, сумасшедше протирая глаза, выскакивала команда.
      - Очумели?! - красный от возмущения, крикнул Иван Савельич. - Ну собаки, ну барбосы! Перепились! На вахте уснули...
      На палубе у нас матросы размахивали руками, шумели:
      - Уснуть на вахте среди дороги! Сони паршивые! Глаза у них от сна заросли!
      - Зачем ругаться? - сказал вдруг "Чудеса ботаники". - На технику понадеялись.
      - На технику! - рассердился капитан. - Со своей техникой голову скоро потеряют. Техника техникой, а голова головой!
      Штурманы смотрели в сторону "японца", вслед убегающему флагу с солнышком.
      - Не кормить бы их неделю! - погрозил им Ваня графином. - Тогда они по-другому работали бы! Не дрыхли бы на вахте!
      ТАКАЯ МОРСКАЯ ЖИЗНЬ!
      Мы шли рядом с экватором, к младшим братьям Сингапура. Весь вечер над маленькими встречными островками поднимались душные облака, собирались в густые, цветастые тучи, потом сталкивались, и всю ночь то над форштевнем, то за кормой взрывались гигантские молнии, размахивали электрическими руками. Иногда по палубе прокатывался ливень. Нас обдавало тёплой водой, и снова начинали скоморошничать и сердито дурачиться молнии.
      Слева при вспышках кудрявились берега Индонезии. А справа, как шкатулка, переполненная живыми светлячками, оставался Сингапур.
      Я сидел в радиорубке рядом с начальником рации, среди потрескивающих аппаратов, и слушал, как какой-то итальянец кричал из-за океана:
      - "О мама миа!"
      - О гот! - сердился где-то немец. Откуда-то тихо донеслось:
      - "Шота Руставели", "Шота Руставели", говорит "Москва-радио"!
      Я вскочил:
      - Это же рядом с моим домом! Но вдруг послышалось:
      - "Старый большевик". "Старый большевик". Я - "Уссурийск", прошу капитана. Приём, приём!
      - Сейчас, сейчас! - как-то приподнято сказал начальник рации.
      Я бросился за капитаном.
      У рубки уже собралась целая толпа. Начальник остановил всех движением пальца: "Тихо!" - и сказал в микрофон:
      - "Уссурийск", "Уссурийск"! Я - "Старый большевик"! Приём, приём!
      И оттуда снова раздалось:
      - Капитана, капитана!
      Иван Савельич, волнуясь, схватил трубку:
      - Витя, Витька! Это ты?
      - Здравствуй, отец! - донеслось из висевшего на стене динамика. - Как здоровье?
      - Всё в порядке! - весело сказал Иван Савельич. - А твоё?
      - Нормально! - сказал Витька грубоватым голосом.
      - Ну, так встретимся в Сингапуре? - спросил Иван Савельич.
      Витька замялся, а потом сказал с улыбкой в голосе:
      - Встретимся, отец. Обязательно дома встретимся.
      - А сейчас?
      - А сейчас на Камчатку! - сказал Витя.
      - А домой, к маме, зайдёшь? - спросил тихо Иван Савельич. - Заглянул бы, скучает...
      - И ты бы заглянул, - откликнулся Витя.
      - Я не могу! Некогда! - быстро сказал капитан. - У меня груз! Люди ждут.
      - И у нас груз! - ответил Витя. - И тоже люди. Ждут. Вся Камчатка.
      Кто-то на "Уссурийске" рассмеялся.
      - А мы вот в Индию. В Бомбей! А потом домой... - Иван Савельич потёр вдруг нос, вздохнул: - Ну ладно. Будь здоров, Витька! Будь здоров, говорю. Привет капитану.
      Из аппарата на стене донёсся уже другой голос:
      - Слышу, слышу, Иван Савельич, привет, привет!
      В рубке снова что-то затрещало. И кто-то в эфире затянул:
      - "О Неаполь, о мама миа!"
      Начальник рации выключил аппарат. И Иван Савельич махнул рукой:
      - Вот и поговорил с сыном!
      Начальник задиристо поднял вверх руку с согнутым пальцем и сказал:
      - Вот жизнь морская! Отец с сыном раз в три года поговорили! Это на берегу разве кто поймёт? - Он сердито прошёлся из угла в угол. - А что поделаешь? Люди ждут груз!
      А я осторожно спросил:
      - А с Москвой можно будет поговорить?
      - С Москвой? Это когда пройдём Андаманские острова. За ними попробуем. Они как забор на пути. Ничего почему-то не слышно. Один треск, мяу да мяу... А за ними попробуем!
      СЕМЕНА ДЕРЕВА С КРАСНЫМИ ЦВЕТАМИ
      В Малакке мы остановились ненадолго, на рейде. Капитан торопился не зря: люди ждали работы. От берега к нам одна за другой тянулись по знойной воде баржи с полуголыми худыми грузчиками - малайцами, индийцами и увозили мешки с рисом к серым пакгаузам.
      Я часто подходил к борту и смотрел в сторону города.
      Когда-то мой братишка, который погиб на фронте, перебирал малайские марки, на которых был нарисован полосатый тигр, и вслух мечтал: "Малакка... Сингапур..."
      И мне тоже хотелось посмотреть на землю, о которой мечтал мой брат.
      Может, поэтому капитан подошёл ко мне и хлопнул по плечу:
      - Ну-ка, держи бумаги! Едем в город часа на два!
      Мы сели в маленький катер и через полчаса сошли на причал у небольшого мутного канала. В канале по илистой жиже двигались какие-то странные кузнечики. Я остановился посмотреть на них, но Иван Са-вельич позвал:
      - Потом! В конторе ждут.
      Мы поговорили в конторе с чиновником - толстым носатым индийцем, подписали нужные бумаги, капитан позвонил в порт Пенанг, чтобы готовились к приёмке груза. А потом с торговым агентом-малайцем мы пошли по тихому городку.
      Тихие жители везли в тележках кокосовые орехи, развозили каучук с пальмовых плантаций.
      Зной. Никаких тигров...
      Только у набережной, будто островок давних времён, стояла башня старинной крепости. Она была сложена из кусков железной руды и вся затекла ржавчиной. Вокруг башни играли ребята. Они хлопали её по ржавым бокам, показывали на старые бойницы, из которых когда-то палили пушки по пиратским судам, валили клубы дыма и, конечно, с воем и свистом вылетали чугунные ядра...
      А над башней, над всей набережной шелестело необъятное дерево с большими листьями и красными цветами. На земле под ним лежало множество семян.
      "Вот дерево здесь особенное", - подумал я и наклонился.
      Но ребятишки опередили меня, подобрали семена и протянули мне. Я положил семена в записную книжку.
      Съезжу когда-нибудь в село Ново-Петриково на Украину, на могилу брата, и посажу возле неё эти семена. Правда, у нас не тропики, не та температура, но всё равно посажу.
      Вдруг да вырастет и там большое дерево с далёкой-далёкой земли, посмотреть на которую так мечтал брат.
      СТРАННЫЕ КУЗНЕЧИКИ
      Пока мы ходили, я забыл про странных кузнечиков в канале. Но как только мы вернулись в порт, я снова увидел их.
      Они выбирались из сухого канала и медленно ползли по суше к воде.
      "Может, это не кузнечики, а головастики?" - подумал я и подошёл поближе.
      Из жёлтого ила выползали не кузнечики, не головастики, а настоящие рыбки. Они были в глине, поэтому и трудно было их узнать. Рыбёшки становились на острые плавники и передвигались на них, будто на ходулях. Ползли они к воде целыми стайками. Я про таких рыб читал: они могут дышать и в воде и на суше. Но видеть никогда не видел.
      Я поднял одну рыбку за хвост и положил на ладонь.
      Она сразу же встала на плавнички, как самолётик на колёса, начала медленно поворачиваться из стороны в сторону - куда бы двинуться - и на минуту растерянно замерла.
      - Своих ищет, - сказал капитан.
      Глаза рыбки были залеплены глиной, но она всё равно повернулась к воде.
      Я поднёс её поближе, опустил, и она сразу же сделала шаг за своей стаей.
      - Догоняет, - усмехнулся капитан.
      "Я ВЕДЬ ВСЕГДА ГОВОРИЛ..."
      Пароход наш неподвижно стоял вдали, у горизонта.
      А катера всё не было. И капитан сказал маленькому агенту-малайцу:
      - Пойдём-ка пообедаем по-малаккски, о делах поговорим и матроса накормим, - показал он на меня.
      Агент бросил на меня лукавый взгляд и весело кивнул хрупкой, словно бы фаянсовой, головкой.
      В ресторане небольшого отеля почти никого не было. Только чинно обедала семья американских туристов с двумя детишками.
      Мы сели за стол. Агент что-то сказал смуглой официантке, и она принесла блюдо за блюдом.
      Хрустящий салат из молодого бамбука. Суп из акульих плавников. Тонко нарезанный перец. Острые соусы. Какую-то особо почитаемую рыбу.
      А когда мы всего отведали, поставила на стол блюдо, в котором дымился рис, лежали кусочки орехов и какого-то мяса.
      - Пробуй, - сказал мне капитан и подвинул блюдо.
      Я положил немного кушанья к себе на тарелку, попробовал.
      Под зубами хрустнули орешки, сладко расплылся рис и остро запылало на языке нежное мясо. Это было вкусно!
      - Бери побольше, - весело кивнул мне капитан.
      - Йес, йес, побольше, - поддержал агент и улыбнулся капитану.
      Я положил побольше. Стало совсем вкусно. Капитан тоже положил себе немного и съел.
      Я посидел, отдохнул, но от кушанья всё тянуло удивительным ароматом.
      Капитан и малаец были заняты деловым разговором, и я решительно подвинул блюдо к себе.
      - Давай-давай! - улыбнулся капитан. Малаец тоже улыбнулся.
      На блюде ещё кое-что оставалось. Я чувствовал себя неловко: одному уписать такое блюдо! Но удержаться уже не было никакой возможности. Я махнул рукой и съел последние кусочки мяса.
      - Ну что? Вкусно? - спросил Иван Савельич и посмотрел на малайца.
      - Вкусно? - спросил малаец.
      - Очень! Невероятно!
      - Ну вот видите! - сказал капитан агенту. - Я ведь всегда говорил, что малаккские лягушки очень вкусны!
      МАЛЕНЬКИЙ МОХНАТЫЙ ОРЕХ
      В порт с певучим названием Пенанг мы отправились почти всей командой на рейдовом катере. В белых рубашках, под ветерком. У каждого были дела: кому нужно было что-то купить, кому сверить в порту карты. А кому просто походить по твёрдой земле.
      По небу лёгкими белыми катерками носились облака. С причала, казалось, доносилось чьё-то пение. Даже волны плескались певуче: "Пен-анг, Пен-анг..."
      И радист Митя, по-птичьи наклонив голову, прислушивался, будто запоминал мелодии, которые обещал привезти ребятам в свою школу.
      - Цветной город, - сказал Ваня, вытирая лоб наутюженным платком.
      - Да, цветов здесь, куда ни глянь, хватает, - рассмеялся боцман. Цветник.
      И я уже заранее представил себе город в пальмах и в тропических цветах.
      Едва мы выпрыгнули на причал, за стеклянными витринами магазинов засверкали сувениры для туристов: перламутровые раковины, жемчуг, парусники в бутылках. А в темноте какой-то лавки вдруг заплясали раздувшиеся кобры.
      Всё дышало тропиками и экзотикой.
      Но вот мы вышли в город, и улочки сразу стали неуютными, закопчёнными, как печное поддувало.
      Теперь только чистое небо да белые облака над нами всё ещё украшали город. Внутри лавчонок виднелись банки и бутылки с громадными змеиными головами и какими-то корнями. Потом потянулись лотки с жёлтыми гроздьями бананов и ананасами.
      Рядом с нами, оглядываясь по сторонам, ехали на велосипедах рикши. Столько рикшей я ещё не видел нигде.
      Рикши, рикши, рикши... Одни в рваных рубахах, другие в аккуратных костюмчиках. Они догоняли нас, зазывали к себе.
      Впереди нас бежали ребятишки с портфелями - видно, в школу. А за ними шёл тучный бородатый индиец в богатой одежде с шёлковой повязкой на голове. На пальцах у него вспыхивали крупные перстни.
      Неожиданно мальчики словно споткнулись, сошли с тротуара и, что-то обойдя, побежали по дороге. На мгновение бородач тоже остановился, потом, приподняв полу, через что-то переступил. Мы двинулись за ним и вдруг остановились.
      Прямо среди улицы на ветхой простыне лежала тоненькая индийская девочка. Голова её была запрокинута назад, рука повёрнута вверх ладонью. Словно девочка только что упала. Лежала она неподвижно, и только одни глаза были живыми и о чём-то просили.
      - Больная, - тихо сказал Ваня.
      - Просит милостыню, - подумал вслух Митя. - Положили-то специально, чтобы никто не обошёл...
      Ваня полез в карман. Митя тоже положил монету, и я бросил на простыню несколько звякнувших кружков.
      Стоять долго было неловко, да и чем поможешь... Мы обошли девочку и скоро обогнали бородача.
      - Это же он через неё перешагнул, - сказал Митя.
      - Вот собака! - возмутился Ваня. - Обойти стороной не мог. И не дал девчонке ничего.
      - Феодал паршивый, какой-нибудь ростовщик, - сказал Митя.
      - Да у него вместо сердца кокосовый орех! - сказал Ваня.
      - Точно, такое же мохнатое, - сказал Митя.
      По улице один за другим побежали два рикши. В их колясках сидели толстые раскосые девчонки с портфелями. Рикши ехали, высоко подняв голову, будто гордились своими седоками.
      Девчонки безразлично посмотрели в сторону больной, на нас и отвернулись.
      - Вот жизнь, - сказал Митя. - Привыкли к этому.
      Всё ещё оглядываясь, мы пошли по улице за толпой и скоро оказались у базара.
      Город действительно шелестел тысячами цветов. Только цветы были на тканях. Китайцы, малайцы вскидывали перед нами настоящие водопады шёлковых лилий. На прилавках пестрели не куски шёлка, а летние цветные полянки, будто их вместе с цветами свернули в рулон. Рядом пылали громадные тропические орхидеи.
      Словно мы попали в густой тропический лес.
      Мы ходили, разглядывали цветы, трогали материю и не заметили, как время подошло к обеду.
      - Домой пора! - позвал Ваня. - Мне скоро всех кормить. И мы пошли за ним.
      Но тут собрались облака, по крышам застучали капли, и хлынул ливень. Прохожие бросились в магазины, замелькали мокрые зонты.
      - Бежим! - сказал Ваня.
      - Побежали, - кивнул Митя.
      И мы, мокрые, бросились по улице.
      Торговцы натягивали тенты над лотками, накидывали на себя плёнку, и дождь стучал по целлофановым спинам. Рикши плюхали по лужам, и по их мокрым плечам скатывалась вода. Настоящие водопады на велосипедах.
      Мы выбежали на портовую улицу, около девочки суетилась пожилая женщина, поднимала её. А торговцы стояли в дверях лавочек и молча смотрели. Хоть бы кто сдвинулся с места! Мы подбежали, помогли поднять больную и поднести к маленькому крыльцу старой лавчонки. А мимо нас продребезжали две коляски, в которых сидели те самые толстые девчонки с портфелями на коленях. Они были с ног до головы укрыты передниками, накидками, и только глаза их с какой-то жёсткостью и неприязнью смотрели сейчас в нашу сторону.
      - Видел? - сказал Ваня.
      - Ну ладно, - сказал я, - эти купчишки, богатый старик. Шут с ними! А вот ведь и девчонки такие же недобрые!
      - А у них тоже вместо сердца маленький кокосовый орех, - сказал Ваня.
      - Это точно, - согласился я. - Ещё небольшой, но уже мохнатый кокосовый орех...
      Митя промолчал: он о чём-то думал, будто прислушивался к ещё одной мелодии, но уже серьёзной и грустной. Дождь прошёл. Мы добрались до порта, сели на катер, и только отдельные облака опять бежали над нами по синему прозрачному небу.
      ГРЯЗНАЯ РАБОТА
      От "младших братьев" до Сингапура был всего день перехода. И все на палубе вспоминали вслух свои прежние прогулки и приключения в этом городе. Я, хоть и молчал, тоже кое-что вспомнил.
      Помню, в первый же день к нам на палубу повалили грузчики. Маленькие, худые. Солнце просвечивало их чуть ли не насквозь, как листву на дереве. Они срывали с трюмов брезент, тащили серые от цемента мешки и сами становились серыми и ворсистыми. От мокрого, жаркого воздуха они потели. Казалось, цемент на них застынет, и они окаменеют.
      Сверху прохаживался портовый чиновник. Поставит толстую ногу на край трюма, куда всё глубже опускались грузчики, и ухмыляется. Ему-то что! Ему хозяева-англичане платили хорошо, только следи за другими!
      Как-то я пошёл чистить шпигаты - отверстия в палубе, чтобы стекала вода. Пробивал, пробивал, перепачкался весь, ругаюсь.
      Стал на колени, и вдруг прямо перед моим лицом остановились толстые сандалии. Я поднял голову, смотрю, а это чиновник. Улыбнулся он кисло так и говорит:
      - Грязная лабота.
      И поплыл к трюму. А какой-то грузчик-малаец повернулся неловко и мешком его по белой рубахе. Осклабился чиновник, замахнулся, но увидел, что я подхожу, опустил руку и улыбнулся, показал зубы.
      Я ему говорю:
      - Вот это - грязная работа.
      Он будто не расслышал, развёл руками и вздохнул:
      - Маленький налод, неважно лаботает! - И, осмотрев меня с ног до головы, похлопал по спине. - Вот из тебя ко-лоший бы лабочий у нас был. Холошо бы залабатывал.
      А я его тоже оглядел сверху донизу, шлёпнул по круглому брюшку, так что оно вздрогнуло, и в тон ему говорю:
      - А ты бы у нас ничего не залаботал, худой из тебя ла-ботник!
      Насупился чиновник, на брюшко смотрит, а там у него пятно осталось.
      "Э, ладно, - думаю, - отстирает. Таким полезно мыться почаще!"
      БИНОКЛЬ
      Только мы пришли в тот раз в Сингапур, на пароход вкатился весёленький толстячок с коричневым портфелем в руке. Он повертел головой по сторонам, радостно помахал розовой ладонью. И вдруг закричал:
      - О! Кэптэн!
      Капитан увидел его, распахнул дверь и вышел навстречу.
      - Ага, вот когда ты мне попался!
      - Что вы, кэптэн, - хитро выпучил глаза толстячок.
      - Как - что? Кто нас в прошлый рейс надул?
      - Как - надул?
      - Как?! Краски в два раза дороже продал? Продукты? Это не надул?
      - Ха! Разве это надул? Это немножко заработал...
      - "Немножко заработал"! - сердито фыркнул капитан и прошёлся по палубе. - Больше я у тебя ничего не покупаю! И из команды никто ничего не купит.
      - О, кэптэн, - приложил толстячок руку к сердцу, - мы же друзья! - И, придвинувшись, торжественно сказал: - Но зато в этот раз, честное слово, я искуплю свою вину. Как друг!
      - Знаем мы вас! - усмехнулся капитан и отодвинулся от него. - Здесь осторожно, здесь по-дружески облапошат в два счёта!
      Целый день человечек не появлялся у парохода. Но вот наступило утро. Индийцы на баржах, зачерпнув ведром прямо из залива, умывались, чистили рыбу. В розовой воде отражался зелёный остров. Капитан только что вышел на палубу и начал делать зарядку, как вдруг на причале раздалось:
      - Гуд монинг, кэптэн!
      К капитану на цыпочках потянулся толстячок. Он хлопнул ладонью по портфелю.
      - Некогда, я делаю зарядку! - сказал капитан.
      - О, кэптэн, - удивлённо развёл руками человечек и, надув щёки, прошептал: - Бинокль! Великолепный бинокль!
      Бинокли - это слабость всех капитанов. Наш капитан перегнулся через борт.
      Человечек мгновенно распахнул портфель, и там сверкнули два синеватых стекла.
      Капитан протянул руку, и человечек быстро побежал вверх по трапу.
      Капитан взял бинокль, приложил к глазам. Вдалеке закачались десятки мачт. На входящее в бухту судно полезли по верёвкам малайцы. На стенке большого дома розовел плакат с коричневой бутылкой, можно было разглядеть буквы: "Кока-кола". Капитан оторвал бинокль от глаз и задумался.
      В рубке стояли уже два бинокля. Но этот был, кажется, лучше...
      - Как другу! - Человечек приподнялся на цыпочки и приложил к сердцу портфель.
      - Ладно! - сказал капитан. - Сколько?
      - Шестьдесят сингапурских долларов! Всего шестьдесят, - улыбнулся человечек. - Это очень дёшево, только как другу.
      Старший помощник оформил покупку. Капитан взял бинокль, ещё раз осмотрел всё вокруг. А толстяк хрустнул портфелем и, довольный, покатился вниз.
      - Гуд бай, кэптэн!
      На другой день мы с капитаном отправились в город и зашли в магазин. Там стояли игрушечные машины, лежали пистолеты, из которых, если нажать на спуск, вылетали мыльные фиолетовые пузыри. И вдруг капитан остановился. Прямо напротив него стоял десяток биноклей. Все они лукаво сверкали стёклами, будто рассматривали его громадными глазами. Они были родными братьями капитанского бинокля! И рядом с ними стояла бумажка: "40 долларов". И казалось, они смеялись: "А мы всего сорок стоим, всего сорок!"
      Капитан насупился, почесал затылок и вышел из магазина.
      Поехали мы на такси в порт. Вдруг капитан дёрнул водителя:
      - Стой!
      По дороге торопился бодрый толстячок с портфелем под мышкой.
      - Ты что же это? - возмутился капитан. - По-дружески надул?
      - О, кэптэн, - приложил, улыбаясь, человечек руки к сердцу. - Разве по-сингапурски это надул? Это чуть-чуть заработал!
      СПОР
      Мне тогда очень хотелось купить живую обезьяну, и в один из дней я отправился в город с поваром Иванычем.
      Забрели мы с ним на какую-то улочку. Не улица - настоящая кухня. У кого суп кипит, кто осьминогов режет, кто каракатиц разделывает. А мальчишки-разносчики сразу по десятку тарелок на голове несут. И даже руками не придерживают.
      Рядом, в канале, толкутся джонки. Народ прямо в них живёт - больше негде. Дети к борту верёвкой привязаны, чтобы не выпали.
      Жарища такая, что у меня брюки к ногам прилипают, а Иваныч словно в родной мир попал. Там мясо на сковороде жарится, там вермишель из рук хозяина сама в котёл прыгает. Мастера! Идёт Иваныч, всех похваливает:
      - Ты смотри, а? Молодцы!
      Остановился у одного столика, а там хозяин тесто месит и лепёшки в масло бросает. Пузырится масло. Подбрасывает хозяин тесто в руке, окунает в масло, а оттуда пухлую жаркую лепёшку вытаскивает.
      - Ничего, ничего! - похвалил его Иваныч. А хозяин говорит:
      - Покупай, русский так не умеет.
      - Как это - не умеет? - удивился Иваныч.
      Хозяин посмотрел насмешливо и подкинул в руке кусок теста.
      - Может, попробовать хочешь?
      Не успел тот и оглянуться, Иваныч шагнул за прилавок! Рукава закатал по локоть, вымыл руки и шмяк тесто о доску! Ножом его пополам, в муку обмакнул и пошёл резать. Хозяин только головой вертит, а Иваныч пончиками, как мячами, жонглирует. Привычка! Шутка ли, пятьдесят человек с утра до вечера каждый день кормить!
      Тут пробегал мальчишка-разносчик, бросил монету, схватил пончик и закричал:
      - Эгей! Русский матрос пончики делает!
      Выглянул на улицу мясник. Бросил свой котёл верми-шелыцик. Бегут, собрались, монеты бросают, прямо из-под рук пончики выхватывают. А хозяйские лепёшки, между прочим, всё лежат. Столпился народ, смотрит.
      - Кончай всё это, пошли! - говорю я Иванычу.
      Куда там! Разошёлся кок, только нож летает, пончики так и прыгают, а монеты на стол сыплются. А хозяйские лепёшки всё лежат и лежат!
      Тут ребятишки откуда-то налетели. Стоят, глазеют. Иваныч им по пончику бесплатно. Хозяин рассердился:
      - Но-но! Что ты делаешь?
      А Иваныч второй кусок теста рубит. Выхватил бы его хозяин, да боится: ещё ножом по пальцам заработаешь! А Иваныч знай ребятам подбрасывает. Бегает хозяин, чуть караул не кричит.
      Отошёл Иваныч, помыл руки и опустил рукава. Достал бумажку долларовую и стукнул ею об стол.
      - Это тебе за ребят! - Взял ещё пончик и хозяину протянул. - А это тебе от меня. Чтобы помнил, как русские работать умеют!
      Проезжал мимо кукольник, посмотрел, улыбнулся и тоже за монету пончик попробовал. Подмигнул Иванычу и пошёл дальше, а ребята за ним. Поставил кукольник ширму, скрылся за нею, и через несколько минут наверху кукла заплясала. В тельняшке, рукава закатывает. Лепёшки месит, детям протягивает. А другая кукла в фартуке бегает, руками разводит. Иваныч даже головой закачал: вот тебе и спектакль!
      Давно уже ушли мы из Сингапура, а спектакль, может, до сих пор сингапурским ребятам показывают. Если только, конечно, кукольник никуда не перебрался: не очень-то любят они задерживаться на месте.