Трам, та-та-там, та-та-там, та-та-там!
      Трам, та-та-там, та-та-там, та-та-там!
      Капитан стоял у стола над картой, выстукивал эту мелодию пальцем. Точно разбирал какое-то сражение...
      - Разрешите? - сказал я тихо.
      - А, - улыбнулся Пётр Константинович, - входите. А я тут раздумываю, как лучше провести одно дело. - И он показал на карту.
      Я подошёл ближе.
      Никакой карты не было. Вместо неё на столе белел лист ватмана, на котором был вычерчен наш "Новиков".
      - Вот думаю, как бы перестроить наши трюмы, чтобы брать больше грузов, удобней ставить контейнеры. Кажется, кое-что придумал.. .
      Капитан посмотрел на меня и тряхнул головой:
      - Но переделать пароход - всё равно что выиграть сражение.
      Я рассмеялся: он, оказывается, не только про историю помнит.
      - Не верите? - спросил капитан. - Целое сражение! Самое настоящее! воскликнул он и, пройдясь по каюте, пропел: - Трам-та-та-там, та-та-там, та-та-там! Трам-та-та-там, та-та-там, та-та-там!
      Потом вдруг посмотрел исподлобья в окно, словно увидел на горизонте предстоящее сражение, выигранный бой и наш "Новиков". Только он был ещё красивее, быстрее, лучше.
      СКОЛЬКО ЕЩЁ ДО АМЕРИКИ?
      Ночью я стоял рядом с вахтенным и всматривался в чёрные с белыми гребешками волны, когда капитан вошёл в рубку.
      - Что, не терпится Америку увидеть? - спросил он.
      - Не терпится, - сказал я.
      - Ничего, - рассмеялся капитан. - Скоро начнётся: "Дорого-дёшево, дорого-дёшево".
      - Как это? - не понял я.
      - А так! О чём бы они ни говорили, всё оценят: дорого или дёшево. Дом? "Дорого-дёшево". Земля? "Дорого-дёшево". Гость? "Дорого или дёшево".
      Я посмотрел на капитана, не шутит ли. А он глянул в окно и спокойно сказал:
      - Сейчас узнаем, сколько вам ждать... Атлас Вогизыч! Сколько до Америки? По-моему, три тысячи пятьдесят миль.
      Я удивился: будто у него в голове целый вычислительный центр: раз, раз - и готово!
      - Три тысячи четыреста шестьдесят, Пётр Константинович! - крикнул Атлас.
      - Завтра определимся по звёздам, - сказал капитан.
      За окном всё гудел ветер. Звёзд не было. Но на горизонте (или мне показалось?) вдруг вспыхнуло какое-то пятно и засветилось облако. Потом пламя поднялось выше.
      Атлас Вогизыч, выбежав на крыло, тревожно крикнул:
      - Пётр Константинович! Судно! Смотрите!
      - Это вон то, где пожар? - небрежно спросил капитан. Я поразился. На тебе: пожар, а он хоть бы что!
      - Это поднимается луна, штурман! - усмехнулся капитан.
      Атлас засмеялся:
      - Вот ёлки-палки!
      В самом деле, через несколько минут из облака вырвался серп, боднул одну тучу, другую и быстро побежал вперёд. А за ним по морю потянулась ломкая золотая дорожка.
      И капитан сказал:
      - Ну вот, будет завтра боцману радость! Так оно и получилось.
      Повеселел к утру ветер, напружился, навалился на стену тумана и сдвинул её за корму. Вырвалось сверху солнце, вывалило разом все лучи. Будто долго было связано, и вдруг лопнула эта связка, разлетелся свет во все стороны. На палубу, на облака.
      Посинели волны, побежали широкие, чистые, каждая с белым воротником.
      Боцман вышел, глазом, как миноискателем, прошёлся по палубе, посмотрел вверх и шумнул:
      - Ну, гвардия, за дело! Не терять солнышка.
      ОТ АКУЛ ДО ЗВЕЗД
      Как-то ко мне в каюту заглянул Федотыч:
      - В машину сводить просил?
      - Просил, - сказал я.
      - Ну пошли. Только забежим за Виктором Санычем. Но Виктор Саныч, закатав рукава, вычерчивал на ватмане трюмы, размечал положение груза и отмахнулся:
      - Некогда, Федотыч! Капитан ждёт. Это не то, что твоё хозяйство. Тут нужен расчёт!
      - Ну ладно, - сдерживая улыбку, сказал мне Федотыч. - Что ж, пошли. Посмотрим, что ты скажешь про наше хозяйство.
      - Только осторожно! - крикнул мне вслед Виктор Саныч. - А то он привык по сопкам бегать за козлами да кабанами. Охотник.
      Из машинного отделения вырвался такой жар и грохот, будто навстречу летел невидимый раскалённый поезд. У порога стояло с десяток пар сандалий, а в сторонке несколько пар замасленных - сменных, только для машины. Федотыч надел одни, я - другие и, держась за поручни, стал спускаться за ним.
      Надраенные металлические лесенки уходили вниз этажей на десять. Кругом грохотали механизмы, гулко двигались гигантские поршни. Они выдыхали жар и потно блестели от горячего масла, совсем как спины людей во время напряжённой работы. Шумел целый металлический городок. Тут и там сверкали яркие цилиндры и кубы. А в отсеке за решёткой работала такая электростанция, что не у всякого города найдётся.
      Изредка нам кивали деловитые бледные машинисты.
      Ладони припекало: поручни были горячие.
      Я торопился, спешил за Федотычем. А он сбегал быстро, легко, как охотник по сопкам за козлами. Тренировка. Десять лестниц пробежали, а дно всё ещё было где-то внизу. Я взмок. Но и у Федотыча рубаха пошла влажными пятнами.
      Наконец он остановился, открыл люк в палубе и сказал:
      - Ну, вот мы и рядом с акулами. Тут тебе шахта гребного вала, на котором работает винт. А там, - он постучал в борт, - вода, акулы... Как, ничего хозяйство?
      Я говорю:
      - Ничего.
      Поднялся наверх, вышел на корму под звёзды. Отдышаться. Смотрю, как бегут от винта волны, и думаю: это работа Федотыча. Ничего себе хозяйство! От звёзд до акул! И нужно, чтобы каждое колесико, каждый винтик работали как следует.
      КИТЫ
      Акул, однако, на этот раз мы не видели. Наверное, холодно здесь для них. Мы вошли в холодное течение. Это Куросиво добралось до самого севера, остыло и повернуло вдоль американского берега на юг.
      Несколько раз, пока я красил трюмы, выпрыгивало из воды огромное стадо каких-то маленьких дельфинов и скрывалось у горизонта. Все уже привыкли, что смотреть здесь не на что, и не часто выглядывали за борт.
      Но вот однажды на мостик вышел вахтенный с биноклем в руках. За ним показался капитан.
      Я оторвался на минуту от работы. А боцман подвёл ладонь под шапочку с помпоном и сказал:
      - Кит.
      Я сначала ничего не видел, кроме чёрной качающейся бочки. Но потом бочка всплыла, вытянулась. А из самого её носа ударил вверх фонтан. Тут и я понял, что это кит.
      Я ждал, когда он подойдёт поближе. Но кит близко не подходил, а всё нырял среди волн, то и дело выбрасывая короткие султанчики воды.
      - Не подходит, боится людей! - вздохнул Никоныч. - Запугали. А сколько их тут бродило! В войну, бывало, идёт кит, а думаешь, не подводная ли лодка гонится. Запугали, выбили... - горько повторил он. - И море без них опустело. А как было хорошо. Посмотришь, плывёт рядом такая махина, фонтан пускает. И работать веселей! А теперь не то...
      К первому киту подошёл ещё один, поменьше. Пристроился боком, и вдвоём, выбрасывая фонтан за фонтаном, они пошли в стороне от нас.
      Я снова стал красить трюм. Окуну каток в краску, прокатаю лист посмотрю на китов. Плывут! Покрашу ещё - опять взгляну. Плывут!
      Действительно, веселей. Море-то с китами живое! Живёт, небу радуется. И мне с живым морем весело!
      НИЧЕГО СЕБЕ АМЕРИКА!
      До Америки было ещё несколько суток ходу. А на палубе только и слышалось: Америка да Америка.
      Мы уже подровняли шаровой краской фальшборт, подновили охрой трапы и докрасили палубу. А Витя взял кисть и стал закрашивать белилами рымы скобы на палубе.
      - Ты что? - удивился я. Никогда такого не видел.
      - Так в Америку плывём, - говорит. - Кто-нибудь из американцев о рым споткнётся, нос расшибёт, скажет: "По вашей вине. Платите за нос".
      - Там так! - подтвердил Яша. Я засмеялся:
      - Шутишь!
      - Какие там шутки! - сказал Витя. - Ты лучше бери кисть и помогай!
      Помогать так помогать.
      Вытянули мы на палубе целое многоточие. Положил Витя на место кисть, закурил и выглянул за борт. А Яша подошёл, говорит:
      - Что, Америки не видно?
      - Да скорей бы... - вздохнул Витя. - В Америку, а оттуда домой, в отпуск. - И пошутил: - На огород! Целый год дома не был!
      Это понять можно. За год любая палуба надоест. Это мне пока ничего. Америку посмотреть хочется. Да ещё Новая Зеландия и Австралия впереди.
      А Яша погладил бороду и толкнул Виктора в бок:
      - Ничего, не скучай! Придём в Лос-Анджелес, всё быстро раскрутится, если под забастовку не попадём. Ещё приедет Серж с Джоном, развеселит.
      - Я ему кино везу, - сказал Витя.
      - И у меня есть подарочек, - улыбнулся Яша. А я поинтересовался:
      - Какой Серж?
      - Да такой. Армянин. Говорят, мальчишкой его фашисты угнали откуда-то в Германию, а потом попал сюда.
      - А почему не вернётся? - спросил я.
      - Не так всё просто, - сказал Яша. - Родственников у него вроде бы не осталось. Жена американка. Дети уже... Сначала бедовал, а теперь прижился. Домик у него свой, магазинчик на колёсах для моряков.
      - И не только это...
      - Ага, - сверкнул Яша огромными глазами и посмотрел на море, будто там что-то увидел. - Заехали к нему в гости, а он вдруг достаёт из-под подушки автомат-пистолет и в нас целится. Как гангстер.
      - Настоящий автомат? - усомнился я.
      - А какой же! Новенький, боевой! Мы спрашиваем: "Зачем тебе? Охотиться, что ли?" А он говорит: "На всякий случай. Как ночью без автомата дверь открывать? Ограбят". Он без автомата ночью не откроет. Ни дом, ни свой магазинчик.
      Я только присвистнул и усмехнулся: "дорого-дёшево", за скобы плати, автомат под подушку... Ничего себе!
      Я тоже стал чаще поглядывать на горизонт: где же они, небоскрёбы Америки?..
      ЗДРАВСТВУЙ, АМЕРИКА!
      Каждый день во время обеда по судовому радио звучало:
      "От порта Иокогама пройдено столько-то тысяч миль".
      "До порта Лос-Анджелес осталось столько-то миль".
      Выйдешь на палубу, поднимешь голову вверх и думаешь: даль-то какая! А посмотришь вниз, и мурашки по спине побегут: глубина-то какая!
      Только однажды прочертил в небе след самолёт, один-единственный - из Сан-Франциско на Гонолулу - и пропал.
      И вдруг по радио объявили:
      "До порта Лос-Анджелес осталось 220 миль".
      И началось! Один наглаживает брюки, другой драит ботинки. Наталья печёт пирог. Говорит: "Гости придут". А около своей каюты стоит электромеханик, чикает ножницами, как заправский парикмахер, смеётся:
      - Всех электриков подстриг. Кто следующий?
      Завтра Калифорния!
      Небо стало голубым, жарким. Потянулись по нему тонкие сухонькие облака и отразились в океане. За бортом заиграли мазутные пятна. Мы вышли на большую морскую дорогу.
      Теперь вся команда высыпала на палубу.
      Вон от Лос-Анджелеса на Сан-Франциско или Канаду пошёл элегантный белый "пассажир", за ним увязался старик банановоз, а ещё дальше громадный танкер. И все иод разными флагами. Сияют, чуть в небе не отражаются.
      Потеплела вода. И ожила вдруг. Откуда ни возьмись, прошла по борту черепаха. А из-под форштевня как вынырнул, как засопел морской лев! Разбудили!.. Спал на волне, как на диване.
      Отфыркался он, ругнулся, наверное, и поплыл подальше. Сложил ласты на брюхе, усы - вверх. Досыпает, работяга!
      Всю ночь плескались в глубине непонятные огни, вспыхивали звёзды, шумело что-то живое.
      А утром, только я поднялся на ботдек, смотрю, - вокруг бело от крыльев. Парят в небе чайки. Садятся на мачты, на колонки грузовых стрел, держат гордо точёные головы, как ездовые.
      Впереди голубеет над водой ажурный мост, и по далёким горам струится, перекатывается синеватый зной.
      Прошла рядом с нами белая яхта под парусом, перегнулись через борт загорелые ребята, закричали:
      - Привет, русские!
      - Привет, привет! - помахал им Виктор Саныч. В белых перчатках, сияет: сам в порядке, "оркестр" в порядке. Никто не придерётся!
      Вышел покурить Федотыч - тоже при параде.
      П я побежал в каюту: надо бриться!
      Намылился, подмигнул японскому кукольному семейству: "Ну что, не зря в плавание отправились? Вот и приплыли в Америку".
      Задышали зноем бетонные причалы, засверкали под жарким калифорнийским солнцем тысячи разноцветных автомобилей. Будто волна выплеснула на берег колорадских жуков. Упёрлись в самое небо подъёмные краны. Из-за пакгауза вылетел на причал на голубом автопогрузчике могучий негр в оранжевой каске, тёмной пятернёй повернул руль... А высоко в небе закувыркался самолётик и стал выписывать по голубому ослепительными буквами: "Посетите нашу ярмарку".
      Подставил я лицо солнцу и думаю:
      "Ну, здравствуй, Америка! Как-то ты нас встретишь? Дорого, дёшево?"
      НЕ ХОТИТЕ ЛИ ВЫ "КАРУ"?
      В полдень я пошёл в кают-компанию обедать, но на моём месте возле Виктора Саныча сидел старик: в зелёной форме, сухонький, словно высох в этой жаре. Он всем учтиво кла-нялСя, и мне поклонился. Я сел рядом, а Саныч сказал:
      - Мистер Джордж приглашает в город, посмотреть Лос-Анджелес. Говорит: всё покажу. Едем?
      Ещё бы! За иллюминаторами заманчиво синели горы...
      - А что, - спросил я, - он таксист?
      - Нет, просто так, - сказал Саныч, - по своей воле. Старик радостно кивнул:
      - О'кей!
      Я зарядил фотоаппарат, сбежал по трапу, попробовал землю ногой: как-никак Америка! Качается после плавания!
      Мистер Джордж захлопнул за нами дверцу автомобиля, и мы мигом влетели на широкий мост, который я видел ещё с моря. Причалы качнулись внизу слева, справа вдруг сверкнул залив, над пароходом-гигантом вытянулись в небо три розовые трубы.
      - "Куин-Мери"! - показал Саныч. - Самый большой "пассажир" в мире!
      Я вскинул фотоаппарат. Но мы уже пролетели далеко вперёд, и вдоль дороги закачали верхушками высокие деревья. Не берёзы, не тополя - пальмы, словно негритянки, стриженные под мальчишку.
      - Сфотографировать бы их, остановиться! - крикнул я. Но мистер Джордж крепче припал к рулю.
      Дорога понеслась ещё быстрей. Вдали запрыгали прекрасные горы, за окном засвистел горячий ветер Калифорнии.
      Ничего себе - "всё посмотрим"! Куда он так гонит?
      Я щёлкнул раз-другой фотоаппаратом: хоть на плёнке разгляжу что-нибудь. Мимо нас летели десятки цветных автомобилей. Рядом мчалась напудренная старуха, челюсть у неё выпятилась, будто она старалась обогнать машину. Вперёд! Летел чёрный "Линкольн", а в нём хохотали десятка полтора негритят. Вперёд!
      Летели цветные домики, летели долины, летели пальмы. Всё растягивалось от скорости, как резина.
      Но вот засверкал стёклами первый небоскрёб; я вновь приготовил фотоаппарат. И вдруг мистер Джордж обернулся ко мне и каркнул.
      Я оторопел.
      А он опять повернулся и говорит:
      - Карр!
      Шутка, что ли? Странная шутка! Я удивлённо посмотрел на Саныча. А Саныч засмеялся:
      - Он спрашивает, сколько стоит твоя "кара"?
      Вот оно что! Я хоть и привык разговаривать на морском "международном" языке - где по-английски, где по-немецки, где глазами и руками, а этого не понял. Сколько стоит мой автомобиль?
      - Нисколько, - пожал я плечами.
      - Нисколько? А какая у вас "кара"? - обернулся мистер Джордж и, наклонив голову, посмотрел на меня сбоку одним глазом.
      Я развёл руками. Да нет у меня "кары"!
      А мистер Джордж опять каркнул, уже весело:
      - Так вы, конечно, хотите "кару"?
      Да что он раскаркался? "Кара да кара"!
      Тут с обеих сторон засверкали рекламы. Замелькали закопчённые старинные улочки. Прошествовал по широкой улице в одних трусишках невероятный толстяк. Пронесла над головой большой ананас полная глазастая негритянка. Прошел босиком бородатый хиппи. Юг. Калифорния. Сфотографировать бы! Но мистер Джордж сильней прижимался к рулю и радостно поблёскивал глазами, будто торопился показать нам самое важное.
      Мелькнул отель, в котором застрелили кандидата в президенты Америки Роберта Кеннеди. Мелькнул какой-то стадион. Но мы всё летели, и коричневое лицо мистера Джорджа вытягивалось и заострялось. Вперёд!
      Вдруг мы затормозили. Перед нами на пустыре мерцали пыльными крышами сотни автомобилей.
      - Пожалуйста! - Мистер Джордж, приветливо кланяясь, отворил дверцу и повёл нас к пустырю. - Кары. Покупайте любую!
      За оградой, как стадо в загоне, изнывали от жары подержанные машины.
      - Недорого, - убеждал мистер Джордж. - Выбирайте.
      А навстречу нам торопились ещё два американца и, открывая ворота, показывали: "Кары! Кары!" Мы с Санычем переглянулись: вон куда торопился мистер Джордж! Продавать старые автомобили! И сказали:
      - Нам не надо!
      - Не нравится? - насупился мистер Джордж. - Поедем дальше.
      Мы проскочили ещё несколько знойных кварталов и снова оказались у загона старых машин.
      - Пожалуйста! Покупайте! - распахнул дверцу Джордж. Я засмеялся. Да что он! Приеду во Владивосток на такой "каре", покачу по городу, ,на меня все мальчишки пальцем показывать будут: "Вон тот самый, что старую "кару" тащил на пароходе".
      - Нет, - говорю. - Не надо.
      Мистер Джордж нырнул в машину, нос у него вытянулся, как клюв у сердитой птицы, и мимо нас ещё стремительнее полетело голубое калифорнийское небо.
      Возле парохода мы вышли. Мистер Джордж сверкнул нам вслед глазом, прижался к рулю, как ворон в самом настоящем гнезде, только не каркнул на прощание. И помчал к другим пароходам.
      МОЛОДЕЦ, НАТАЛЬЯ!
      На пароходе из конца коридора тоже неслось: "Кара! Кара!" Ну, думаю, мистер Джордж всю голову мне прокаркал. Мерещится уже!
      Но вот вошёл в каюту, опять слышу: "Кара".
      Выглянул за дверь, а это напротив, у Натальи, каюта открыта. На диване сидит её гостья - в пёстром платье, вся накрашенная, и от неё по всему пароходу духами, как из вентилятора, тянет. Держит в руках кусок Натальиного пирога и на ломаном русском языке говорит:
      - Как же можно без "кары"?
      А Наталья рядом что-то вяжет на спицах и усмехается:
      - На автобусе, на троллейбусе. Далась вам эта "кара"! Потом встала, прошлась в своей тельняшечке и засмеялась:
      - Вот люди! Есть "кара" - так человек! Нет "кары" - не человек! И без этой "кары" чего-нибудь стою. Не на таких "карах" ездила! На кране работала, на автокаре работала, всю Камчатку объездила. А сейчас весь мир посмотреть хочу. Вот, - говорит, - моя "кара"! - и по переборке похлопала.
      Дама с куском пирога притихла. А я остановился на пороге и улыбаюсь:
      - Ну молодец, Наталья!
      ДЖОН И ВИТЯ
      В коридоре то и дело возникал весёлый шум, команда толпилась вокруг бильярдного стола, возле которого деловито двигался высокий мальчишка в джинсах и кедах. Перебросив через плечо тельняшку, он жевал резинку, азартно щёлкал киём по шашкам и выкрикивал:
      - Лево борт! Право борт!
      Напротив него с киём в руке стоял Яша, а Витя наблюдал за игрой и приговаривал:
      - Ты смотри, Питер-то морским словечкам выучился!
      За открытой дверью скрипел трап: на судно всё поднимались американцы. Целые семьи. Были и русские - из тех, что жили здесь с давних времён. Они шли послушать про нашу страну, посмотреть на советский пароход, а кое-кто, между прочим, похвалиться своей "карой". Будто и впрямь, какая "кара" такое счастье, такой человек!
      С причала доносились удары мяча. Там две девчонки в брючках играли с нашими механиками в футбол.
      - Вот разбойницы, третий час гоняют! - сказал Яша. Но тут Витя подтолкнул его плечом:
      - Смотри, борода!
      С порога всем сразу улыбался ещё один гость. Маленький, курчавый, он держал за руку такого же курчавого глазастого мальчика в матроске и в фуражке с морским "крабом".
      - Здорово, Серж! - протянул руку Яша. - А мы тут с твоим Питером уже час в бильярд гоняем! - И он показал глазами на мальчишку у бильярда, но тот даже не оглянулся.
      Витя приподнял вошедшего мальчугана за локти и подкинул:
      - Как дела, Джон-моряк?
      А Яша передал мне кий и подхватил гостя под руку:
      - Ну-ка, пошли ко мне!
      Теперь я догадался. Это же пришёл тот самый Серж, который прячет автомат под подушку. Это ему Яша припас какой-то подарок...
      Серж появился из каюты с ярким альбомом в руках. Он быстро листал страницы и кричал:
      - Питер! Питер! Смотри! Ереван, Арарат!..
      Там на глянцевитых листах вспыхивали снегами горы, желтели скалы и под голубым небом розовели сады.
      Но Питер отгородился ладонью: ему было некогда. Он обдумывал, откуда лучше нанести удар противнику. И каждая секунда у него была рассчитана.
      - Питер, Арарат! - повторил Серж и позвал: - Джон, Джо-он!
      - Ну разволновался Серёга! - сам волнуясь, сказал Яша и взял у меня кий. - А Джон-то, наверное, опять в рулевой.
      Я поднялся в рубку. Дверь была открыта. За ..штурвалом стоял Джон в фуражке с "крабом", а сзади, положив на его маленькие руки свои большие, матросские, командовал Витя:
      - Право руля, Джон.
      - Есть право руля! - ответил я за Джона. Витя оглянулся и сказал:
      - Вот учу!
      - А его отец ищет.
      - А! - рассмеялся Витя. - Это старая история. Серж ему говорит: "Торговать будешь", а он кричит: "Моряком буду!" Чуть на судно - сразу к штурвалу.
      - Молодец парень! - сказал я.
      - Молодец, - согласился Витя. - Питер - тот деловой человек, тот будет торговать. А этому Серёга говорит: "Дом есть. "Кара" есть". А он кричит: "Не надо дом, пароход надо!" Так, Джон?
      - Так, - сказал мальчик.
      - Только вот, пока вырастет, всё забудет, - вздохнул Витя.
      - Нет, не забудет! - сердито сказал по-русски Джон и, взмахнув большими чёрными ресницами, посмотрел из-за штурвала на море.
      В это время за дверью раздалось:
      - Джон! Джо-он! - и на пороге появился Серж. - Джон, смотри, Арарат! Яша привёз!
      Он протянул сыну свои горы, свои сады, по которым когда-то бегал мальчишкой. Но Джон мельком взглянул на альбом и снова повернулся к окну: в заливе возле пальмового острова делала разворот удивительная яхта.
      Серж горько вздохнул и опустил альбом.
      А Витя, утешая его, сказал:
      - Ничего, вырастет, увидит и сады, и Арарат. Вот только станет моряком. Так, Джон?
      - Так! - сказал мальчик.
      - Ну и хорошо, - сказал Витя. - Ещё настоишься! А по-ка хватит, пошли - покажем отцу кино. И ведь ему тоже кое-что привёз!
      В столовой погас свет, и на нашем, хоть и маленьком, экране грохнули взрывы, задымился тяжёлый бой. Гости смотрели, как фашистские самолёты бросали бомбы на сонные города, как горели дома, отстреливались раненые бойцы, как фашисты гнали под автоматами на каторгу стариков, женщин и маленьких детей...
      Но потом загрохотали могучие советские "тридцатьчетверки", погнали врага по дорогам Польши и Румынии, Чехословакии и Германии.
      И все увидели, как из-за колючей проволоки тянут руки и плачут люди в полосатой одежде, как жители сёл и городов бегут навстречу нашим бойцам; как на лафете пушки сидит молоденький солдат и кормит из котелка закутанного в шинель мальчика...
      Американцы волновались, что-то говорили друг другу, но больше всех, что-то припоминая, волновался Серж.
      В кинобудке потрескивало, шуршала бобина, и в окошечке показывались две головы.
      Там Джон заправлял в аппарат плёнку, и Витя помогал ему.
      А я думал: "Нет, не забудет нас Джон". Если не станет моряком, затоскует где-нибудь в магазинчике по морям, вспомнит наш пароход. А уйдёт в море - вспомнит и подавно.
      Встанет когда-нибудь на вахту, поглядит на море и вспомнит, как держал наш штурвал и как рядом с его маленькими смуглыми лежали большие Витины руки.
      Уж что-что, а Витины руки обязательно вспомнит.
      ХОРОШО ЖИВЁТ НА СВЕТЕ ВИННИ-ПУХ
      Утром я зашёл к капитану за свежими газетами. И тут же за мной в каюту шагнул молодой человек из управления порта с тяжёлой папкой в руках. Весь розовый, упругий, как мяч, он пропел: "Гуд монинг", и стал энергично выкладывать на стол разные бумаги: карты калифорнийского побережья, описания отмелей и новых причалов. Он должен был многое рассказать, объяснить, уточнить.
      Следом за ним на пороге появился другой молодой человек, перетянутый широким ремнём с громадной бронзовой пряжкой.
      Этот сложил на груди руки, как бравый ковбой, и, расхаживая по каюте с видом ценителя, рассматривал книги в шкафах: много!
      Первый уже что-то рассказывал капитану, манипулировал картами и качался над столом, как воздушный шар на верёвочке.
      Он не столько объяснял, сколько радовался тому, как здорово у него всё получается. Щёки его раскраснелись. Он вскидывал руки, будто дирижировал себе, и казалось, вот-вот начнет присвистывать от радости: "Хорошо живёт на свете Винни-Пух".
      Капитан только кивал головой и улыбался: ему всё и так было ясно. Но молодой человек продолжал взмахивать пухлыми руками и дирижировать.
      Наконец он всё выложил, всё вспомнил, энергично поклонился, махнул рукой: "Гуд бай!" - и, повернувшись на каблуках, выкатился за дверь.
      Его место у стола мгновенно занял другой молодой человек.
      Он выложил десяток каких-то проспектов, на которых были изображены разные флаконы, и заговорил нараспев так громко, словно выступал перед всей Америкой. Из кармана он достал два настоящих пузырька и попросил меня протянуть руки. Но я отшутился: "Зачем?"
      Тогда молодой человек, пройдясь по каюте, плеснул из одного флакона себе на руку машинного масла, пританцовывая и мурлыча, растёр его так, что руки стали чёрными, и сделал страшные глаза: посмотрите, какая жуть!
      Потом он запел ещё веселей, побрызгал на ладони из второго флакона и побежал в ванную.
      Через минуту он вернулся: руки блестели! И молодой ковбой затрубил так, будто стоял не в каюте, а на площади:
      - Приобретайте все моющие средства только в нашей фирме!
      Мы засмеялись, а молодой человек стал листать проспекты:
      - Какие моющие средства вам угодны? Эти? Эти? Эти? Пётр Константинович прошёлся по каюте и сказал:
      - Мы покупали у вас в прошлый рейс. Да и продаёте вы очень дорого. Дороже других.
      Парень на секунду стушевался, покраснел. Но тут же воскликнул:
      - О'кей, капитан! Гуд дэй, капитан! Я к вам зайду в следующий раз. - И застучал каблуками по трапу. К следующему пароходу.
      - Ну и артисты! - рассмеялся я.
      Пётр Константинович посмотрел парню вслед и сказал:
      - Долго ему ещё бегать и долго петь. А что поделаешь? Это ведь только начало его карьеры. Надо уговаривать покупателей. Не уговоришь расстанешься с местом.Беги, уговаривай, убеждай! Весели потребителя, демонстрируй продукцию лучшей фирмы моющих средств! В Америке нужно быть ве сёлым.
      ТОСТ МИСТЕРА РОБЕРТА
      Как-то жарким утром мы с Яшей убирали палубу и наблюдали за работой американских грузчиков. Работали они чётко, ладно.
      И белые, и чёрные.
      И тоже приглядывались к нам.
      На причале раздался крик. К трапу подкатил миниатюрный автофургон, и вверх по ступенькам, скрипя протезом, заковылял наш шипшандлер, поставщик продовольствия, могучий мексиканец Джулиано. Лицо у него было оранжевым и пористым, как апельсины, лежащие в фургоне.
      Он кричал, наверное, на трёх языках сразу - английском, испанском, русском: "Давай-давай!" И мы с Яшей бросились таскать в артелку овощи.
      Я отнёс огурцы и лук, когда по трапу лёгким шагом побежал подтянутый, хоть и с брюшком, высокий американец. Правой рукой он словно бы опирался на невидимую трость, а левой приподнимал пробковый шлем. Я часто видел его с Виктором Санычем - оба они отвечали за груз - и посторонился.
      Капитан на палубе поздоровался с ним и окликнул меня:
      - Ящик на место и мигом сюда! Мистер Роберт обещает показать порт. Только подпишем в конторе бумаги.
      Я торопился. Ещё бы! Смотри всё, что можно! Сегодня в Лос-Анджелесе, а завтра уже в океане!
      Но только спустился на причал, вздохнул:
      - Опять машина?
      - Америка! - с улыбкой ответил капитан. - Они сами на всё смотрят из окна машины.
      Я забрался на заднее сиденье.
      Мы заглянули на несколько минут в контору. И только выехали за ворота, мистер Роберт направил машину к стаду старых автомобилей!
      "Ну, начинается, - подумал я. - Джордж № 2".
      Но мистер Роберт проскочил мимо ограды.
      Мы осмотрели "Куин-Мери".
      Я сфотографировал лучшие пароходы порта, пальмы, залив, и мы уже въезжали на мост, как вдруг меня прямо подбросило.
      Среди пальм струился ручей и стояла хижина из пальмовых стволов и листьев.
      - Вигвам! Настоящий! - крикнул я. - Посмотрим? Мистер Роберт усмехнулся: "Йес", но тут дверь вигвама
      раздвинулась, за нею показались столики со скатёрками, а через ручей запрыгали по камням двое коротышек - в шлемах, с фотоаппаратами через плечо. "Туристы", - понял я. А мистер Роберт показал на них:
      - Индейцы! Быстроногие олени! Правда?
      И я засмеялся.
      Мы летели среди пальм и холмов, мимо аттракционов и пляжей и лишь иногда вдруг вклинивались в поток машин.
      Машин было множество. Они старались обойти друг друга, пластались по воздуху, как борзые. Их хозяева из-за стёкол посматривали на соседей с чувством превосходства, и машины, казалось, задирая металлические носы, тоже бросали друг на друга заносчивые взгляды:
      "Мы самые дорогие!"
      "Мы самой лучшей породы!"
      Наша машина была не из лучших. Но мистера Роберта это не волновало. Он легко держал на руле крепкую руку. Просторная дорога так и вырывалась из-под колёс. Вдали, как лёгкие язычки пламени, голубели калифорнийские горы, и Пётр Константинович вдруг хлопнул рукой по колену:
      - Вот дорога! Красота! И не подумаешь, что здесь стреляют в президентов, а где-нибудь там, - он кивнул в окно, - начиняют страшные бомбы. Калифорния! Солнце, пальмы, океан!
      Мистер Роберт затормозил, и мы вышли из машины.