- Ну, боевая! - развеселились мы. Собрали все цветы в один букет и протянули девочке. Заработала!
      Всю букетом закрыли, одна соломенная "фудзияма" над цветами высится.
      Я потом не раз проплывал мимо этих мест. Выйду, бывало, на палубу, смотрю в сторону гор и вижу: шумит вокруг нашего автобуса толпа, а над ней - две Фудзиямы.
      Одна вдали - большая, снежная. Сияет над всей Японией, а другая маленькая, словно её внучка; сидит на отцовских плечах за букетом цветов, и только звонкий голос из-под шляпы доносится. Для друзей поёт!
      Сейчас старшая Фудзи была "не в духе".
      И сколько я ни всматривался, только припоминал её, а разглядеть не мог.
      КОЛЁСА ЯПОНИИ
      Не успели мы пройти квартал, другой, как набежали облака, столкнулись и хлынул ливень. Над японцами, над японками раскрылись зонтики. А мы бросились под мост, по которому грохотала электричка.
      Под мостом - ряды лавочек.
      В левом ряду висят брюки, свитера, колышут руками нейлоновые рубахи. Направо - разные древности: бронзовые драконы, фарфоровые чаши, а на лотке мерцают древние монеты.
      Направился я к ним: другу-то обещал. А Шубенко показывает:
      - Ты сюда посмотри!
      По стене ползли черепашьи панцири, возле них бодался настоящий самурайский шлем с обрубленными рогами. Шубенко взмахнул рукой, как мечом, рассмеялся:
      - Посшибали!
      В витринах колесиками сверкали десятки транзисторных приёмников самых разных марок.
      - Хороши колесики! - отметил Шубенко.
      Над головой опять загрохотало, промчалась электричка, рубахи и брюки на вешалках закачались. Будто мы ехали в длинном, бесконечном поезде.
      И Шубенко опять сказал:
      - Вот Япония. Кругом колёса! Внутри колёса, с боков колёса, сверху колёса! Техника!
      Но вот дождь кончился. Мы вышли из-под моста и вдруг услышали странный шум.
      С внешней стороны моста в стену был встроен целый ряд каморок. На их окнах стопками лежали новые, только что сшитые рубахи. В открытых дверях колебались под ветром циновки, а за циновками двигались босые истрескавшиеся ноги.
      Людей не было видно, только их ноги нажимали на педали швейных машин, словно мчались наперегонки на одном месте.
      Когда вверху грохотал поезд, казалось, что ноги нажимают на педали ещё быстрей, словно мчат на себе и этот мост и эти быстрые вагоны, а когда поезд проходил, казалось, что они бегут изо всех сил вслед и стараются его догнать...
      - Да, это тоже колёса Японии, - вздохнул Шубенко.
      НОВЫЕ ПОПУТЧИКИ
      Магазинов вокруг было множество. Сверкали витрины, кланялись из-под веток синтетической сакуры франтоватые манекены. Раскачивались у входов воздушные шары в иероглифах. Л кукол не было.
      Повалим, однажды несколько под стеклянными футлярами - в халатах из золотой парчи, с гребнями-лопатками в чёрных волосах.
      Но Шубенко щёлкнул пальцами:
      - Красивые, да не те! Их и в руки-то не возьмёшь! И вдруг я заметил небольшой прилавок. Старик продавец пригласил нас кивком: "Посмотрите". Полон прилавок деревянных кукол! И все разные. Одна толстенькая, как матрёшка, да грустная. Склонила набок большую голову и горюет. Деревянная, а кажется, вот-вот живые слёзы закапают.
      Рядом с ней девчоночья голова из берёзовой чурки. Чёрную бровь лукаво подняла, чёлочку распустила, высматривает, кого бы окликнуть. А возле неё ещё одна - с красным бантом. Губы надула, как ученица перед учителем: что ответить, не знает.
      Вот яионочка в шляпе "фудзияме". Дальше - рабочий, совсем как те, что на причале едят палочками рис и спит на газетах.
      Да, тут настоящий мастер поработал! Он, видно, хорошо знает, отчего японцы плачут, отчего им весело. Поэтому и куклы его хоть из чурочек, а живее иных живых!
      Нужно купить!
      Приглядел я себе целое деревянное семейство: стоят папа, мама и дочка и, видно, думают: "Куда бы отправиться на прогулку?"
      Конечно, со мной! У меня дорога дальняя. Пусть поплавают!
      А Шубенко взял в руки матрёшку-горюху, подбросил и рассмеялся:
      - Ну, хватит горевать! Пошли с нами. Моряки народ весёлый, живо развеселим!
      Город тем временем менялся на глазах.
      Минута - и он порозовел, будто его окунули в розовую краску; потом сделался фиолетовым, словно накинул фиолетовое кимоно, на котором светились неоновые узоры; а через полчаса - густо-синим. И вокруг нас запрыгало столько цветных огней, что казалось, мы попали в цирк.
      Над домами загорелись десятки неоновых картин. В центре засверкал, закружился электрический глобус. По крышам побежали огненные буквы реклам.
      Город стал жонглировать огнями, как восточный иллюзионист. Каждый дом хотел показать самый сногсшибательный фокус.
      - Не Токио, а Кио! - сказал капитан.
      Мы сели в такси, выбрались из центра, и фокусы прекратились.
      Мимо замелькали улочки, на которых тихо светились в окнах уютные огоньки, пахло вяленой рыбой, креветками, овощами.
      И приветливо кланялись хозяева лавчонок, похожие на наших деревянных спутников.
      Снова под колёсами промчался большой мост - Токио кончился. И впереди открылась дорога, небо и звёзды.
      Шубенко запел; я тоже стал подпевать.
      Так мы и ехали, пока не увидели в луче света красную трубу с серпом и молотом, японских грузчиков, дремлющих на причале, пока не услышали знакомое протяжное "динь-дон, динь-дон".
      Свой дом, своя палуба, своя работа.
      И ПРОЩАНИЕ И ВСТРЕЧА
      На следующее утро мы вошли в Иокогаму. Шубенко с мостика оглядел порт и протянул мне бинокль:
      - Ну, смотри.
      Я вскинул его, и окуляры заполнили огромные буквы: "Новиков-Прибой".
      На корме теплохода стоял могучий человек в берете и махал рукавицей. А на причале нас ждали уже два моряка.
      Один ждал, сложив на груди руки, а второй подбрасывал в руке какую-то банку.
      - Это мои дружки: Федотыч - механик и Виктор Са-ныч - "грузовой", идут проведать! - Шубенко положил руку мне на плечо: - Ну, а тебе пора. Собирайся!
      Спрятал я в чемодан кукольное семейство, уложил вещи и подошёл ещё раз к капитану - попрощаться. Он протянул мне руку:
      - Ну, будь! Ты пока плыви в Америку, мы - в Арктику, йотом в Зеландию вместе. Идёт? А на "Новиков" тебя ребята проводят. - Он посмотрел на друзей.
      Я кивнул. Пожал лапу Бойсу и вышел на причал. "Чаленко" стал отходить. А я всё стою, машу рукой, грустно мне: "Неужто никто меня с палубы не видит?"
      Хоть и был-то здесь несколько дней, а привык, освоился. Но вот появились на мостике капитан, рядом с ним рыжий штурман Володя, а на руках у него Бойс. Лает на меня: зачем остался?
      Я помахал ему: ничего, пёс, встретимся.
      Смотрю, а с кормы вся команда прощается.
      Вышел "Чаленко" из порта, как загудит на прощание! Я присел было на чемодан да слышу два голоса:
      - Ну, пошли?
      Оглянулся. А это гости капитана - механик Федотыч и похожий на индейца "грузовой" Виктор Саныч. Стоит, в руке банку кофе подбрасывает. И сам коричневый, как кофейное зерно.
      С ними я и пошёл на "Новиков".
      "САКИЯКИ"
      Поднялись мы по трапу, а навстречу капитан и рядом с ним боцман. Могучий. Брови мохнатые, седые, да глаза под ними добрые. Протянул руку, спрашивает:
      - Пополнение?
      - Пополнение, Никоныч! - сказал за меня "грузовой".
      - Давайте, давайте, - усмехнулся Никоныч. - У меня всегда работа найдётся. Пока устраивайся.
      Поставил я чемодан в каюту, а тут опять Виктор Саныч:
      - Ну-ка пойдём, кофейку попьём.
      Чем ближе мы подходили к его каюте, тем крепче становился кофейный запах.
      На столе в графине с кипятильником булькала вода. А на диване, положив ногу на ногу, сидел Федотыч и помешивал ложечкой в стакане.
      Виктор Саныч взял знакомую банку, сыпанул мне в стакан две с верхом ложки кофе.
      - Много! - сказал я. - Это очень много!
      - А Саныч только такой и пьёт! - заметил Федотыч.
      У него кровь пополам с кофе. Оттого он и вертится, как заводной! Грузами, как оркестром, командует.
      - Л иначе попробуй повертись, - откликнулся Саныч. В это время в двери появилась голова в рабочей каске, и вошёл высокий парнишка-японец, в руках рукавицы. Он по-свойски сел и тоже налил себе кофе.
      - Это Модзи. С грузчиками в трюмах работает, - сказал Виктор Саныч. Мы с ним по ночам часто кофеёк гоняем. Для бодрости.
      Модзи кивнул. Отхлебнул глоток. Закурил и, выпустив в потолок колечко дыма, важно сказал:
      - Завтра все ко мне домой, на сакияки!
      - А что, поедем? - посмотрел на меня и на Федотыча Виктор Саныч.
      - Чего же не поехать! - рассудил Федотыч. - Человек рабочий. Да и сакияки дело вкусное. Национальное японское блюдо!
      И я кивнул: едем! Как все, так и я!
      Весь вечер я повторял слово "сакияки". Привязалось!
      СЕКРЕТ
      За рулём "тоёты" нас уже ждал вчерашний знакомый. В простенькой рубашке и в резиновых босоножках на босу ногу.
      Виктор Саныч похлопал по спинке сиденья и весело спросил:
      - Модзи, "тоёта" твоя?
      - О'кей, - кивнул парень и повёл машину. "Наверное, хороший специалист, - подумал я. - Простой рабочий на такую машину не быстро разгонится".
      Модзи небрежно держал руку на руле. Навстречу нам летела красивая дорога. Слева шумело синее-синее море, а справа нависали желтые скалы, все в зелёных кустах, таких пушистых, будто их расчёсывал и взбивал какой-нибудь парикмахер. Через дорогу пробежала цепочка ребят с рюкзаками, в панамках. Посмотрели на нас одинаково чёрными глазами и стали взбираться в гору.
      - Начинаются каникулы, - сказал Модзи.
      Наконец машина остановилась. Рядом стояли два дома. В глубине одного, похожего на старый склад, громоздились ящики с бутылками кока-колы, сигаретами. За прилавком курил высокий болезненный мужчина, а рядом с ним у столба, подпиравшего крышу, стояли мальчик и девочка. Они робко поглядывали на нас.
      Второй дом, справа, был двухэтажный, крепкий. Возле него ветвились ухоженные сосенки.
      Я растерялся, не зная, куда идти. Но Модзи показал: "Направо, направо".
      У двери стояла полная седая женщина в пёстрой кофте, улыбалась и кланялась.
      Я стал было на пороге снимать туфли, но женщина замахала руками и сказала:
      - Не надо. У нас сидят только на стульях.
      В большой комнате у стола хлопотала краснощёкая толстушка, сестра Модзи. Модзи по-хозяйски осмотрел стол и грубовато стал торопить её: "Быстрей, быстрей!"
      Он подошёл к телевизору, включил его, и по цветному экрану помчались цветные всадники. Началась гонка. Раздался крик судьи.
      И такой же крик послышался из другой комнаты.
      Я оглянулся: там на экране тоже мелькали всадники.
      В это время дверь отворилась, и на пороге появился чистенький мальчик с чёрной, будто нарисованной чёлочкой и розовыми щеками.
      - О, Ксуки! - всплеснула руками седая женщина и бросилась к нему.
      - Племянник, - сказал Модзи, - Ёсуки. А Виктор Саныч весело поправил:
      - Ёсуки-сан!
      И все засмеялись, потому что "сан" говорят только уважаемым взрослым. И Ёсуки засмеялся тоже.
      Он достал из портфеля дневник и протянул бабушке. Она стала переворачивать странички слева направо и читать снизу вверх.
      Ёсуки помогал ей тоненькими розовыми пальчиками.
      Наверное, иероглифы в дневнике говорили, что Ёсуки-сан учится хорошо. Все хвалили его. И только молодой дядя Модзи смотрел на всё это со снисходительной усмешкой.
      Бабушка поцеловала внука и сказала:
      - Молодец Ёсуки, теперь пора за сакияки!
      Мальчик быстро занял место за столом в высоком кресле.
      Мы тоже сели за стол.
      У моей тарелки лежали вилка и японские палочки. Посреди стола на электроплитке кипело в кастрюле сакияки - мясо с упругой травкой, похожей на вермишель. Я хотел взять вилку, но отважился и попробовал есть палочками. Сперва травка подпрыгнула в них, как резина, и все рассмеялись. Но Ёсуки показал мне, как надо держать палочки тремя пальцами.
      Федотыч и Виктор Саныч тоже взяли в руки палочки, и Ёсуки рассмеялся:
      - Все теперь - японцы!
      Нам всё подкладывали, добавляли. А Модзи почти не ел. Положив ногу на ногу, он курил, оглядывал стол и жестами отдавал женщинам распоряжения: это подать, то отодвинуть.
      Но вот мы пообедали. Ёсуки соскочил со стула и сел за пианино, стоявшее в углу.
      - "Чижик-пыжик"? - пошутил Виктор Саныч.
      Ёсуки ответил на шутку улыбкой и стал играть серьёзные мелодии.
      - Вот тебе и "Чижик-пыжик"! - развёл руками Федо-тыч. - Будущий музыкант. А что? Приплывём когда-нибудь, глядишь, пригласит нас на свой концерт. Пригласишь, Ёсуки?
      Ёсуки опять улыбнулся. Бабушка растроганно закачала головой.
      А Модзи небрежно усмехнулся, словно говоря: "Всё это ерунда! Не в этом дело!"
      Наступил вечер.
      Мы вышли на улицу и увидели, что в доме напротив всё так же стоят мальчик и девочка и грустно смотрят на нас, на маленького Ёсуки, на его бабушку.
      Потом вышел Модзи, и они тем же взглядом проводили его к машине.
      "А всё-таки очень странный рабочий, - думал я по дороге. - И привычки у него не очень-то рабочие. Ученье для него ничто, музыка - ерунда. А что же не ерунда, почему?"
      Виктор Саныч, наверное, тоже думал об этом.
      - Модзи, сколько ты получаешь? - спросил он. Модзи улыбнулся:
      - Это неважно! Важно, сколько я буду получать!
      - Почему? - спросил Федотыч.
      - О, это маленькая тайна... - сказал Модзи, Но, видно, ему не терпелось рассказать о ней: - Столько, сколько сейчас получает моя мать. Она президент компании по найму грузчиков. А через несколько лет я займу её место. Все дела вы будете иметь со мной!
      И он так посмотрел на нас, будто уже сейчас был президентом.
      Федотыч закурил и подумал вслух:
      - Вот оно что! Он учится хозяйничать. Он уже теперь завязывает с нами деловые отношения!
      Виктор Саныч улыбнулся: "Деловой парень!" - а я посмотрел на убегающую дорогу. Теперь я понимал, почему грустно смотрели на нас ребята из соседнего дома, почему невесело звенел ночной колокольчик у мальчика на причале. Просто у них не было маленького секрета, который был у Модзи и который, конечно, был у маленького Ёсуки.
      ПОБЕДА
      Неподалёку от порта Модзи затормозил, и мы вышли. Ехать дальше было невозможно. Улица была полна народа. Из боковых улочек, из харчевен и магазинов с шумом выбегали люди в робах.
      В порту надрывались от гудков буксирные катера, а с моря им отвечали гудки пароходов.
      - Что-то случилось, - тревожно прислушался Виктор Саныч.
      - Забастовка кончилась! - определил Федотыч. - Народ-то на суда пошёл. Победили!
      Кто победил, было ясно. Пели-то моряки! И мы стали пробираться сквозь толпу в порт. Мы уже подходили к воротам, когда к Виктору Санычу подбежал взъерошенный японец и дёрнул его за рубаху.
      - Ты что?! - отмахнулся Саныч.
      Японец стал поперёк дороги и что-то прокричал.
      - Что тебе надо? - спокойно спросил Виктор Саныч. Японец закричал ещё громче и стал хватать за рубахи нас - то одного, то другого. Вокруг собралась толпа.
      "Ну, кажется, начинается заварушка! И не поймёшь, из-за чего", подумал я.
      Вдруг взъерошенный японец схватил Саныча за руку и крикнул:
      - Янки! Янки!
      Федотыч повернулся к японцу и сказал:
      - Ноу янки. Мы русские. Рашен. И тоже моряки.
      - Ноу рашен! Янки! - упорно твердил японец. Виктор Саныч показал портовый пропуск: "Читай!"
      - "Рашен шип "Новиков-Прибой", - прочитал кто-то, и все вокруг нас зашумели, стали похлопывать по плечам: "Свои, моряки!" - и пошли рядом с нами по причалу. И только зачинщик стычки исчез в толпе, видно, недовольный тем, что мы оказались не янки.
      - Весёленькая история! - возбуждённо проговорил Виктор Саныч.
      - А если бы на нашем месте были американцы? - спросил я.
      - Им бы, наверное, было веселей! - ответил Федотыч. - Могли бы и всыпать.
      А мимо к судам всё шли японские моряки, доедали на ходу лапшу, дымили сладковатыми сигаретами, махали нам и, улыбаясь, что-то кричали. Может быть: "Счастливого пути". А может: "Попутного ветра!"
      КАК РЕШИТ КАПИТАН
      Я расположился в каюте, поставил на полку книги, пристроил рядом японское кукольное семейство: "Плывите, смотрите" - и представил, как будут видны в иллюминатор белые гребешки волн, горизонт. Светло, солнечно!
      Но тут в каюте потемнело. Прямо перед иллюминатором подъёмный кран опустил на трюм высокий металлический ящик - контейнер, и от всего солнца мне остался только тоненький серпик с тонкой, как лезвие, полоской света.
      - Что? Темно? - заглянул ко мне боцман.
      - Да, не очень-то наглядишься на море, - огорчился я.
      - Ничего, есть палуба, - утешил Никоныч. - Пошли наверх.
      Контейнерами, как маленькими небоскрёбами, были заставлены уже все трюмы. Будто сюда переместился целый городок. По его закоулкам нырял рядом с японцами Виктор Саныч. В белой рубашке, в белых перчатках дирижировал он своим оркестром: это - туда, это - сюда!
      А японцы кивали головами.
      Возле трюмов ржавыми горками лежали крупные цепи, и я спросил у боцмана:
      - Контейнеры будем крепить?
      - А как же! Не закрепи - все контейнеры волна расшвыряет. Волны-то до мачт! Вон Витька помнит, - и Ни-коныч показал на круглолицего матроса в берете, с усиками.
      - Ого, прошлый раз как штивануло - так полконтейнера всмятку! Треснул, будто скорлупа!
      - Океан! - весело сказал бородатый матрос, сверкнув стальными зубами. - Вон Наташку чуть не выбросило, - пошутил он, кивая на стоящую рядом девчонку в тельняшке.
      - Меня-то? - изумилась она. - Сам держись!
      А я только и хотел, чтобы "штивануло" покрепче: соскучился по шторму.
      Наконец японцы установили последний контейнер, сняли рукавицы. Сбегая по трапу, замахали ими:
      - До свиданья!
      А боцман, наоборот, свои рукавицы надел, захватил могучей рукой цепь и крикнул матросам, как своим детям:
      - Витька, Яша! Пошли!
      Цепь загрохотала. Я тоже подхватил звено. Ноги от тяжести сразу примагнитило к палубе. И мы потянулись за Никонычем крепить контейнеры.
      К концу дня выбежал Виктор Саныч проверить крепления, постучал по тросам ладонью, ударил каблуком и сказал:
      - Хорош!
      - А то как же! - откликнулся Никоныч и сам постучал по цепи кулаком. До самого Лос-Анджелеса выдержат.
      Скоро в динамике раздалось: "Палубной команде занять места по швартовому расписанию".
      Мы выбрали из воды тяжёлый швартовый конец и ходко направились из залива.
      На берегу всё ещё мигали множеством искр Иокогама и Токио. Вскидывались зарева, словно кто-то шевелил палкой в большом костре.
      Но машина работала всё быстрей, и огни постепенно погружались в воду. Темней становилось небо, как морские ежи, шевелили иглами звёзды.
      Потом в вышине побежали тонкие белёсые облака. И вдруг на нас плотной стеной надвинулся мокрый холодный туман.
      - Ну вот и Япония позади, - подумал вслух боцман.
      - Скоро в бассейне будем купаться, - сказал Витя.
      - Это ещё как сказать: как пойдём - югом или севером. На север - бр-р! - вздрогнул кто-то из машинистов.
      - Как капитан решит, так и будет, - заключил боцман. А я подумал: "Да как бы ни шли, всё равно в Лос-Анджелес".
      СЕВЕРОМ ИЛИ ЮГОМ?
      И всё-таки мне не терпелось узнать, как пойдём.
      Хотелось югом. Про юг только подумаешь, а перед глазами уже синие волны, стаи летучих рыб, пальмы над островами.
      Я открыл дверь рулевой рубки и оступился. Темень! Только с переборки смотрели на меня зелёные цифры часов.
      Потом кто-то прошёл мимо:
      - Не спится?
      Капитан! Голос его я узнал сразу.
      - Не спится, думается потихоньку, - ответил я.
      - О чём? - Капитан говорил чётко, отрывисто, как отдавал команду.
      - Как пойдём... Капитан усмехнулся.
      Он может и не ответить. Это уже капитанское дело. Но он вдруг спросил:
      - А вы бы как пошли?
      - Я бы югом.
      - Так я и знал, - рассмеялся капитан. - Пальмы, острова, акулы...
      - Конечно! Да и веселей, - признался я. И вспомнил светящийся лайнер по пути в Японию.
      - А хорошо бы, а, Атлас Вогизыч? - сказал в темноту капитан, и из штурманской рубки выбежал почти мальчишка, лобастый третий штурман. Сколько мы в прошлом году с вами из Европы югом топали?
      - Сорок пять суток! - отчеканил парнишка.
      - Повезло вам, - как-то радостно позавидовал капитан. - Из училища и сразу в такой рейс. Всю Африку и Азию обошли!
      Я посмотрел на штурмана: не штурман, а штурманёнок. А ничего себе "Атлас" - весь атлас обошёл.
      - Небось с детства экватором бредили, а? - спросил капитан.
      - Не-а, и не думал! - весело сказал штурманёнок.
      - А как же на море попали?
      - Случайно, - ещё веселей вспомнил Атлас Вогизыч. - Дружок говорит: "Поехали в морское училище". А я у себя в Татарии моря никогда и не видел. Подумал и согласился. Стали сдавать экзамены. Я сдал, а он сплоховал. Он домой в степи, а я - в море.
      - Повезло! - сказал капитан. - А я всю жизнь мечтал о море. Учился в школе - думал о море. Работал в шахте, а в голове - море! Тоже юг, пальмы, корабли... - И вдруг он крикнул: - Десять влево!
      - Есть десять влево! - ответил вахтенный.
      Перед самым носом теплохода во тьме замигал фонарик. Наверное, заплутал какой-нибудь японский рыбак. Ползает без огней - того и гляди, налетишь.
      Лодка быстро стала отгребать в сторону, а капитан скомандовал:
      - Наблюдать! - И повернулся ко мне: - А там, на юге, на каждой миле пароходов и лодок - как такси на улицах. Туда-сюда! Ни матросам, ни штурманам ни сна, ни отдыха. - И усмехнулся: - А отдыхать-то всем надо. И нам с вами тоже. Пошли по каютам!
      Я спустился в каюту. Прикрыл иллюминатор, лёг и тут почувствовал, как гудят руки.
      КАК ПОЛОЖЕНО
      Утром я натянул робу, влез в сапоги. Хорошо, удобно. А Виктор хлопнул меня по плечу:
      - Вот теперь ты матрос.
      Никоныч достал ещё широченный плащ, зюйдвестку и велел:
      - Надевай. Пароход мыть будем.
      Потом осмотрел меня со всех сторон быстрым зелёным глазом - второй у него был белёсый, как в тумане, - и загудел:
      - Ну, гвардия, пошли! Ты - с Витей и с Яшей мыть надстройку. Остальные - за мной, на палубу. Вымыть мне пароход, как младенца! Чтоб всё...
      - .. .как положено, - закончил бородач Яша и выбил вдруг ногами чечётку.
      - Точно, - подтвердил боцман.
      Я схватил ведро, побежал за горячей водой и заплутал. Смотрю, на трапе - Наталья, рукава тельняшки закатала, что-то напевает и драит ступеньки тряпочкой. Вспыхивают медяшки, как золотые. Оглянулась на меня и показывает: "Горячая вода в душе!"
      Набрал я воды. Яша наладил шланг, Витя - щётки. Развели в кипятке мыло и взялись за дело.
      Помыли переборки, добрались до трубы. Витя посмотрел вверх, сдвинул берет на затылок и говорит:
      - Сверху мыть надо.
      Забрался на трубу, пристроился и давай сверху щёткой гарь счищать. Я натираю трубу снизу, а Яша из шланга грязь смывает. Вода свистит, даже без солнца, как павлиний хвост, сверкает. Яша мокрый, вся борода в ручьях!
      Вдруг шланг вырвался у него из рук, струя хлестнула вверх. Витя нырнул за трубу, как закричит:
      - Ты что, борода! Меня смоешь!
      Яша засмеялся, весело сверкнули зубы: "Ничего! Не смою!"
      Взялся за шланг я. И у меня он хитрит, как живой. Выворачивается, упрямится. Направил я воду на трубу, а брызги в ответ по лицу, по плащу, как дробью, хлещут. Я прихватил брандспойт покрепче, прижал пальцем край, и вода веером пошла по трубе. Краска под нею как лаковая засветилась. Даже посветлело кругом!
      Посмотрел я на палубу вниз, там боцман стоит в плаще и зюйдвестке, как рыцарь в латах, и тоже брандспойтом орудует. Вокруг него волны гуляют. Летят вниз обрывки японских газет, коробки от сигарет, куски щепы! Мойка!
      Забежал на минуту "грузовой" Виктор Саныч проведать. Оглядел нас, мокрых, и спрашивает:
      - Ну как?
      - Как положено, - говорю.
      Наконец вымыли трубу. Яша обошёл вокруг неё и опять выбил чечётку.
      - Ну что, пошли дальше?
      А Витя спрыгнул, достал сигарету и сказал:
      - Подожди, цыган, не посидишь! Тебе бы с табором кочевать!
      - А я и так кочую, - засмеялся Яша. - Вон как - от Владивостока до Америки! И с табором! Это тебе сидеть бы всё на месте, в родной деревне, морковку дёргать. Палубу красишь, а про огород думаешь.
      - Ну, цыган! - улыбнулся Витя. - Всё бы ему смеяться!
      Так и сверкает зубами. Небось специально вставил, чтоб блестело!
      Тут и я рассмеялся: это он верно подметил. Любят цыгане, чтоб блестело.
      - Конечно, специально! - отозвался Яша. - Клюшкой на стадионе по зубам вклеили, а жевать-то охота!
      Мы захохотали все вместе.
      - Жевать, точно, хочется, - сказал Витя и потёр живот. - Ты бы вот погадал, когда обед.
      - Позолоти ручку! - подмигнул Яша.
      Но тут Никоныч махнул с палубы зюйдвесткой:
      - Шабаш, хлопцы! Обедать пора!
      И всё вдруг стихло. В машине отключили воду. Шланги успокоились, умолкли. Только ручейки в стоках-шпигатах фурчат, как после тропического ливня. И с нас капли падают: кап-кап...
      Докурил Витя сигарету. Бросил - как раз в поток. Она побежала по ручейку и нырнула за борт.
      Как положено.
      ПРОСТАЯ РАБОТА
      После работы Витя показывал команде кино. В коридоре было пусто. Одна Наталья наблюдала, как мы с Яшей играли в китайский бильярд. Бильярд как бильярд. Только вместо шаров бегают по полю шашки. Прицелился... хлоп киём! - и шашка в лузе.
      Я уже собрался загнать шашку в лузу, как всё разом сдвинулось, шашки поехали, будто с горы вниз. Это под пароход подкатила волна. За ней другая!..
      - Ну, началось, - сказал Яша. - Ох и укачает тебя сегодня, Наташка!
      - Меня? - рассмеялась Наталья. - Меня ни в один шторм не укачивало!
      А я вдруг встревожился. Сам хотел, чтоб "штивануло", а теперь забеспокоился: прежде-то меня не укачивало, а сейчас не знаю...
      Полночи я прислушивался, как ухали за бортом волны, как сипел в тумане гудок. А потом уснул - и хоть бы что!
      Сел завтракать - и тут аппетит нормальный. Судно ходит из стороны в сторону. А мне хоть бы что.
      Но главное-то работа. Как там получится?
      Я побежал в малярку. Кругом туман, всё сырое. По тросам и цепям перебегают из стороны в сторону капельки воды. Ноги скользят.
      Но вот поставили мы на палубу железные бочки, положили доски, забрались на них и стали красить потолок. Протрём потолок насухо тряпкой, а потом по сухому уже кистью слева направо, взад-вперёд.
      Сбоку волны гудят, забираются одна выше другой. Болтанка и толчея! А мне ничего. Вроде и не замечаю этого. Стою, крашу. Работа простая, а нешуточная: пароход из твоих рук как новенький выходит.
      Заработался я, забыл и про качку и про туман. Да Ни-коныч напомнил.
      КАК ДОПРАШИВАЛИ БОЦМАНА
      Мы бросили кисти в ведёрко с водой, чтоб не засохли, и оттирались керосином. У меня всё лицо в зелёных веснушках, у Яши борода, словно у лешего, зелёным мхом подёрнута. А Вите с потолка прямо на пшеничный ус капнуло.
      Никоныч в вязаной шапочке с помпоном выглядывал за борт, смотрел, как перекатываются по воде молочные туманные хлопья, и гудел:
      - Ну, проклятущий, вот проклятущий! Палубу из-за него никак не покрасишь!
      - Из-за кого, Никоныч? - спросил Витя.
      - Да из-за тумана! Лягушки по палубе скоро запрыгают!
      - Ну уж у вас запрыгают!
      - Всё равно не люблю я его.
      - Будто я люблю!
      - Ты - это одно. А я-то всё равно больше твоего не люблю, - сказал Никоныч и сел на перевёрнутый ящик.
      Витя мне подмигнул: увидеть Никоныча сидящим в рабочее время - дело редкое. Сейчас что-то расскажет.
      Я бросил тряпку в ведро и пристроился рядом на бочке.
      - Камень Опасности знаете? - спросил Никоныч.
      - А как же!
      - Так вот, лет сорок назад сели мы на него брюхом. В трюме пробоина, под нами глубина, а тут как тут самураи. Они тогда на Южном Сахалине хозяйничали. Согнали под оружием всех на берег - и пытать: "Где советские войска, какое у них оружие?" Капитана били-били - молчит. Они кричат: "Боцмана!" Притащили меня в штаб, стали допрашивать - я молчу. Предложили сигареты, а я говорю: "Не курю!" Тогда один молодой офицерик закурил сам и сигаретой мне в глаз. Один-то у меня окалиной побит, так он в другой прицелился... Я хоть раньше никогда никого пальцем не трогал, схватил табуретку: "Ну, сейчас они меня уложат, но и я их всех переломаю".
      Я посмотрел на руки Никоныча, усмехнулся: таким кулаком приложишь все винтики-шурупчики разлетятся!
      - Разбежались японцы по углам, побоялись... И стали остальных допрашивать. Всех били, допрашивали... - сказал боцман. - А уж когда приехали за нами наши представители из посольства, самураи такими хорошими прикидывались! Конфетами угощали, вино наливали. Тоже тумана напускали. Только мы ни к чему не прикасались!.. - Боцман прищурил глаз и сказал уже тише: - Народ-то японцы неплохой, работящий. И моряки хорошие, и рыбаки. Да ведь сидит среди них где-то и тот фашист. Он ведь молодой был. Так что ходить по Японии я хожу, глядеть - гляжу. Где-нибудь он, офицерик, среди тумана да вынырнет. Вот так! Такая с туманом история.
      - Да, история - хоть капитану рассказывай! - заметил Яша.
      - Это точно! - поддержал его Витя. - Хотя капитан не истории любит, а историю. Вот любит! И знает назубок. Где какое сражение, какая морская битва.
      - Ага! - подхватил Яша. - По рубке ходит, а на горизонте, поди, видит Трафальгар или Синоп.
      - Смотри-ка! И ты сечёшь в этом деле? - поддел его Витя.
      - А как же! С каким капитаном плаваю! От капитана на судне вся музыка, - сказал Яша.
      СРАЖЕНИЕ
      Теперь, заглядывая в рулевую рубку, я тоже примечал: капитан и впрямь ходит, как адмирал перед боем. Ушаков - и только! То вглядывается в горизонт, словно видит там вражескую эскадру, то окидывает взглядом поле исторического сражения, а порой втянет голову в плечи и думает, думает, словно решает ход боя. Как-то я пошёл к нему за книгой и остановился у порога каюты. На полках стояли фолианты с золотыми тиснениями. История! Из магнитофона разносилась музыка композитора Равеля. Такая, что под неё армиям двигаться в решительную битву: