ВДОХНОВЕНИЕ ХУДОЖНИКА МОРЯКОВА

От парохода «Даёшь!», как от флакона с духами, по всему порту растекались ароматы.

Судно пополняло запасы провианта. На палубе белели новенькие ящики с жёлтыми, курносыми бананами, лимонами, из корзин торчали чубчики ананасов…

Штурман Ветерков долго пересчитывал их пальцем, потом махнул рукой: штукой больше, штукой меньше — какая разница!

Но кругленький Безветриков должен был знать всё точно. Он сбегал за арифмометром, пощёлкал ручкой и доложил капитану:

— Полный порядок. Тютелька в тютельку! Моряков надел парадный китель и собирался нанести визит знакомому капитану бразильского парохода.

У самого трапа он на минуту задержался, потому что вахтенный Федькин сказал:

— Салютуют! Перьями салютуют! В городе раздался такой гул, будто там палили из сотни пушек. По всему небу, хлопая крыльями, разлетались птицы, цветные перья, пух и какое-то красное облачко.

— Но это, это…— сказал Моряков и не договорил.

Стуча каблуками, на причал, чихая, влетел растрёпанный Борщик, а за ним спешил старый инспектор Океанского пароходства. Мягкие волосы его развевались, глаза смотрели возмущённо и встревоженно.

— Что с вами, Мирон Иваныч? — бросился навстречу Моряков.

— Неприятности! Огромные неприятности! — сказал Робинзон, вытирая пот со лба.

— Да что случилось?

— Некогда, некогда! Нужно выручать ребят! — Робинзону казалось, что с ними стряслась беда, и он потянул Морякова в город.

По дороге он рассказал обо всём, а когда дошёл до истории, случившейся на базаре, Моряков остановился:

— Позвольте, позвольте! Они что же, торговали нашими аистами?

— Конечно!

— А вы освободили их?

— Конечно! — сказал Робинзон.

— Браво! Браво! — крикнул капитан и помчался вперёд.

Его тень закрывала пол-улицы и головой доставала до конца квартала. Рядом торопилась маленькая тень Робинзона. Пальмы раздавались в стороны: капитан спешил на выручку своему экипажу.

Но никого из команды «Даёшь!» на улице не было. Только на мосту, обсуждая недавние события, стояли пять английских матросов и один греческий адмирал, а на деревьях громко чихали обезьяны.

Моряков остановился на минуту поразмыслить — и… до его слуха донёсся протяжный крик:

— Картины! Самые лучшие в мире картины! Моряков приподнял голову. Робинзон потянул его вперёд, но из разместившегося под навесом салона снова донеслось:

— Картины! Самые прекрасные в мире картины!

Моряков торопился выручать товарищей, но речь шла о выдающихся произведениях искусства! И капитан, виновато сказав Робинзону «на одну минуту», направился к навесу, под которым у какой-то картины спорили несколько ценителей живописи.

Маленький человек — хозяин салона — в нейлоновой рубашке с бабочкой на воротнике бегал, расхваливая стоящие на подставках два холста, по которым расплывались жёлто-зелёные пятна. Рядом лежал ящик с красками и кистями.

— Но где же картины? — спросил осторожно Моряков.

— Перед вами! — воскликнул человечек. — Прекрасные натюрморты. Вот бананы! — И он показал на холст, стоявший слева. — А вот фрукты! — И он показал направо.

Робинзон весело хмыкнул. А Моряков прошёлся так, что вокруг салона на пальмах закачалась листва.

— Какие сочные, какие волнующие краски! — восхитился человечек.

— Это краски?! — остановился Моряков. — Да это же незрелая мазня…

— Но ведь это бананы, — лукаво усмехнулся хозяин. — Они созреют, пока вы донесёте их до вашего судна!

— Неужели созреют? — тоже с усмешкой спросил Моряков, ещё раз посмотрев на холсты.

— Конечно! — шустро подмигнул капитану хозяин и взмахнул руками. От рукавов с треском посыпались искры, а бабочка на воротнике, кажется, затрепетала крылышками. — Разве вы не видите, что они хорошеют на глазах?! — И человечек во весь рот улыбнулся капитану.

— В таком случае, — сказал Моряков, и в глазах его вспыхнули весёлые светлячки, — я покупаю эти картины.

В толпе зашептались, а человечек по-деловому присвистнул и бросился заворачивать картины.

— Но, — остановил его Моряков, — я не вижу подписи художника.

— Момент! — воскликнул хозяин. — Он обедает в десяти минутах отсюда.

— Я согласен! — сказал Моряков. И хозяин побежал туда, где за мостом чадили дымки многочисленных кухонь.

Робинзон смотрел на своего воспитанника с явным неодобрением:

— Вы что же, собираетесь потворствовать этому шарлатанству?

— Мирон Иваныч! Мирон Иваныч…— всплеснул руками Моряков. Потом что-то шепнул Робинзону, дал несколько долларов, и старик, улыбаясь, вышел из салона.

Присутствующие зашевелились.

Моряков взял кисть и краски, шагнул к мольберту и на глазах у оторопевших зевак закрасил левый холст рыжей краской, а внизу нарисовал жёлтый-жёлтый банан. К нему тотчас стала подкрадываться вертевшаяся у ног обезьянка.

В это время за спиной Морякова появился Робинзон с огромным кульком в руках.

Моряков кивнул ему и принялся за вторую картину. Нет, он не чувствовал себя великим художником, но постоять за честное искусство считал своим долгом!

Он нарисовал ветку, потом жёлтой краской наложил такой мазок, что толпа ахнула: на холсте появился ещё один банан, живой, полный солнца! Казалось, художник окунул кисть не в краски, а в солнечный луч.

Толпа увеличивалась. Перед зрителями на холст так и сыпались алые гранаты и солнечные апельсины, яблоки и грейпфруты. Наконец капитан провёл кистью большой длинный штрих, и все увидели, как в глубине картины тяжело закачалась банановая гроздь…

Моряков посмотрел на часы, подмигнул Робинзону и положил кисть и краски на место.

И тут, расталкивая толпу, к Морякову пробился хозяин салона, за которым бежал создатель великих полотен.

— Вот и подпись! — сказал хозяин и показал на художника. И вдруг взвыл: — Где картины? Где бананы?

— Увы! — грустно сказал Моряков. — Они так быстро созрели, что нам пришлось их собрать. Вот, — сказал Моряков, а Робинзон под хохот толпы преподнёс художнику свёрток с бананами. — Один ещё остался, — заметил Моряков, показывая на картину. — Но и он, как видите, вот-вот дозреет.

Хозяин посмотрел на Морякова, на кулёк, на жёлтый банан в углу пустого холста и тихо прислонился к двери.

— А этот натюрморт действительно несколько похорошел, — сказал Моряков, показывая на второй холст, — и я его покупаю.

— Но я его не продаю! — крикнул художник, удивлённый собственным талантом. Он протянул руку, чтобы схватить картину.

В этот момент толпа шарахнулась и взревела: сквозь неё ломился громадный слон, на котором сидели Пионерчиков, Перчиков и Челкашкин, и протягивал к картине длинный хобот. Издалека слон увидел на картине свои любимые фрукты.

Моряков взмахнул рукой, а Робинзон, подумав, подхватил картину, и они побежали по направлению к порту. Слон, помахивая хвостиком, затрусил за Робинзоном.

На улице снова поднялся шум. Пять английских матросов и греческий адмирал с криком нырнули с моста в воду. Салон опустел. В углу сидел схватившийся за голову хозяин, а у картины вертелась маленькая обезьянка и всё пыталась сорвать с неё прекрасный спелый банан.

ЧУДЕСА ПРОДОЛЖАЮТСЯ

Большой торговый день Жюлькипура подходил к концу, и взволнованные событиями жюлькипурцы бросились к телевизорам.

С экрана раздавались крики ужаса. Выловленный репортёрами греческий адмирал рассказывал, как он едва не утонул. Принц, вздрагивая, кричал о бешенстве своего лучшего слона.

А в это самое время в лазарете парохода «Даёшь!» метался артельщик. Необычный шум торгового города всё больше будоражил его.

— Тысяча рубинов! Тысяча топазов! Тысяча алмазов!

Артельщик с размаху бросался спиной на дверь, но дверь не поддавалась.

— Чтоб вас акулы сожрали! — выл Стёпка. Он был готов разметать всё вокруг. — Я вам покажу голодовку! — И артельщик со злостью начал глотать лекарства, которыми была набита аптечка Челкашкина.

Сперва он проглотил успокоительные пилюли, и нервы его начали успокаиваться. Но потом он добрался до возбуждающих, и ярость хлынула ему в виски. Ноги сами стали подбрасывать артельщика кверху, головой в потолок.

— Вот вам! Вот вам! — повторял артельщик. «Бом-бам! Бом-бам!…» — отвечала верхняя палуба.

Но вот на палубе послышались шаги. Артельщик притих и, тяжело дыша, прислушался. К двери подходил вахтенный Петькин.

— Петькин, отвори, — шепнул Стёпка.

— Не положено, — отрезал Петькин.

— На полчаса, — схитрил Стёпка. — Подышать!

Петькин остановился и повернул ключ.

Артельщик оттолкнул вахтенного и бросился вниз по трапу.

Теперь только бы добраться до каюты, одеться — ив порт. Он открыл дверь в коридор и попятился: напротив его каюты стоял Солнышкин и, размахивая руками, что-то весело рассказывал боцману, Робинзону и Перчикову.

Стёпка прикрыл дверь и оглянулся. У сходней сидел Федькин с гитарой. И этот путь был отрезан.

Но зато, зато «Даёшь!» стоял, уткнувшись носом в корму пароходика, на котором в клетках вертелись обезьяны, медведи, тигры!

Наступала ночь. По небу проносились уже падающие звёзды. И артельщик решился на риск. Он тихо, на цыпочках, прошёл по коридору с другой стороны и исчез в каюте Робинзона.

Через минуту из неё вывалился чёрный толстый медведь и вразвалку потопал к носу парохода.

ВЕСЁЛЫЕ ПЕСНИ БОББИ ПОЙКИНСА

Бывалый матрос британского флота Бобби Пойкинс стоял на вахте и напевал любимую песенку:

Никогда не плавал я

По далёкой Амазонке…

Правда, он-то побывал и на Амазонке, и в Австралии, ловил тигров и анаконд, и на языке у него приплясывали тысячи великолепных историй.

Сегодня в полдень он с друзьми отправился в бар, чтобы за кружкой виски порассказать кое-что ребятам помоложе, а заодно отметить годовщину с той поры, как акула на виду у всех отхватила ногу их бравому капитану.

И вдруг с ним самим произошла такая история, что ой-ой-ой! Вместо того чтобы сидеть и промывать горло бренди, он, известный ловец анаконд, впереди толпы бежал от слона и барахтался в жюлькипурской луже! Подумать только, завтра годовщина с той поры, как кит чуть не проглотил его любимого прадедушку, а он из-за этого слона ещё не успел выпить за ногу капитана! Пойкинс от досады крякнул. Но ничего, завтра он наверстает. Кстати, к завтрашнему дню подоспеет двадцать пятая годовщина с той поры, как он своими руками оторвал лопасть от винта вражеской подводной лодки. Эге, да тут можно будет заказать и торт на двадцать пять свечей! Бывалый матрос присвистнул от удовольствия. Вокруг плясала вода, в клетках посапывали медведи, урчал тигр.

Но тут Пойкинс обернулся и вздрогнул. Из-за ближней клетки прямо на него смотрела хитрая морда чёрного медведя. Зверь переступал с лапы на лапу и решал, с какой стороны удобней обойти бывалого моряка.

— Не выйдет, — сказал Пойкинс. — За такого медведя хозяин с меня самого сдерёт шкуру. И никакого торта в двадцать пять свечей!

Он приоткрыл дверцу клетки и с маху попробовал загнать в неё медведя. Но тот так отскочил, что Пойкинс шлёпнулся на четвереньки.

— Эге, да ты хитрить? — процедил сквозь зубы Пойкинс. — Ну, держись!

Но медведь цапнул его за ногу и ринулся вперёд.

— Так ты драться? Ты, братец, не знаешь, что Бобби Пойкинс был ещё и футболистом! — крикнул рассвирепевший моряк. И так двинул медведя по носу, что тот с криком влетел в клетку. Но и сам Пойкинс отскочил в сторону и сел. Медведь кричал по-человечьи! Нет, Пойкинс не ослышался и юбилея сегодня тоже не отмечал! Он опустился на колени, заглянул в клетку и откатился обратно с диким воплем: медведь потирал нос человеческой рукой!

— Эй, Покинс, что с вами? — спросил сверху штурман.

— Сэр, медведь… говорит, — не поднимаясь, произнёс ловец анаконд. — Он ругается!

Штурман махнул рукой. Но друзья Пойкинса сразу почувствовали неладное. Бравые ребята видели, что в этом Жюлькипуре случаются диковинные вещи. И как только они подбежали к клетке, палубу огласили вопли, а бравые моряки кинулись в стороны. Чёрный медведь действительно чесал нос человеческой рукой!

СТРАШНЫЕ ВОЛНЕНИЯ СТЁПКИ-АРТЕЛЬЩИКА

Конечно, под медвежьей шкурой прятался одуревший от боли артельщик. Он сидел в клетке, а рядом с ним в страхе карабкался на стенку настоящий гималайский медведь, которого артельщик едва не придавил своей тушей. Но, убедившись, что новый сосед не предпринимает никаких агрессивных действий, медведь тихонько потянул носом и опустился на пол.

Артельщик забился в угол. А мишка сделал шаг и обнюхал его.

«Сожрёт, сожрёт!» — хотел крикнуть артельщик. Шерсть на шкуре начала подниматься дыбом. Но добрый гималаец подошёл поближе и лизнул нового товарища по несчастью.

Он это сделал так ласково, что артельщик не выдержал: вцепившись в клетку, он посмотрел в ту сторону, где сверкал огнями жюлькипурский банк, и горько-горько всхлипнул.

А между тем к маленькому английскому пароходику со всех сторон мчались жюлькипурцы. До чего же быстро распространяются слухи!

— Оборотень! — кричали одни.

— Он разорвал полкоманды! — ужасались другие.

А хозяин зоопарка, взлетев на трап, кричал;

— За любую цену, только нашему зоопарку! Великие планы рушились. И артельщик заплакал ещё громче.

— Бобби, что он делает? — спросил сверху штурман.

— Он рыдает, — прохрипел старый матрос.

— Смотрите! Он в самом деле рыдает! — раздался над головой артельщика голос, от которого слезы покатились у него, как ручьи по палубе.

— Он действительно рыдает! — воскликнул Моряков, который прибежал почти со всей командой. — Дайте-ка лампу!

Капитан присел и чуть не выпустил лампу из рук. Прямо перед ним, вцепившись в клетку волосатыми руками и прижавшись к прутьям пухлой щекой, рыдал артельщик, которого участливо лизал большой гималайский медведь. А сзади него лежала знакомая Морякову медвежья шкура.

— Артельщик! — крикнул Солнышкин.

— Он уже куплен! — предупредил хозяин зоопарка.

И тут случилось нечто неожиданное. Пионерчиков подскочил к доктору Челкашкину и, размахивая пальцем, яростно крикнул:

— Всё это ваши штучки, всё это ваши эксперименты, я знаю!

Челкашкин удивлённо пожал плечами.

— Слушайте, штурман, что вы говорите? — вмешался Моряков. — Какие эксперименты?

— Вы ещё ничего не знаете, — сказал Пионерчиков, который кое-что повидал за это время. — Ничего не знаете! — Открыв клетку, он помог выбраться заливающемуся слезами артельщику.

Стёпка всхлипнул и вдруг, повернувшись, двинул ногой доброго медведя, будто тот был виноват во всех его бедах! Потом он побрёл за Пионерчиковым мимо потрясённого Бобби Пойкинса и ещё более потрясённого хозяина зоопарка, оставив в клетке гималайского медведя, который никак не мог понять, за что его ударил сосед и зачем он выбрался из такой чудесной шкуры…

А через час «Даёшь!» уже проходил под пальмами Жюлькипурского пролива. Луна хитровато смотрела ему вслед, пахло бананами, где-то кричали обезьяны, и славный пароход летел в Индийский океан навстречу новым ветрам, новым широтам и новым приключениям.

На земле Жюлькипура наступило привычное спокойствие. Породистый хозяин собачьей лавки торговал братьями и сёстрами. В художественном салоне дозревали новые натюрморты выдающегося художника. А в небе нокаутировали друг друга неоновые рекламы двух соперничающих банков.

Все недавние события нашли отклик в местной газете. На её страницах даже появился портрет артельщика с подписью: «Необычайные эксперименты на палубе русского парохода».

Кое в чём газета, конечно, оказалась права. Эксперименты были. Но о них мы расскажем чуть-чуть позднее.

НОВЫЙ ПАССАЖИР СТАРОГО ПАРОХОДА

В океане стоял полный штиль. Солнышкин лежал на шлюппалубе, в спасательной шлюпке, и слушал, как весело постукивает машина. Он по запаху чувствовал, какие сейчас прозрачные волны, какие на небе лёгкие облака, но окончательно просыпаться ему не хотелось. Сбоку, накрыв беретом лицо, спал Перчиков.

Вдруг Солнышкин шевельнул ногой, засмеялся и сказал:

— Перчиков, не дурачься!

Ему никто не ответил. В лицо подул ветерок, мягко пригладил волосы, и Солнышкин хотел ещё вздремнуть, но дёрнулся от хохота и поджал ноги.

— Перчиков, не трогай пятки!

Но больше того! Кто-то взвизгнул и лизнул Солнышкина в лицо. Солнышкин сердито подскочил, открыл глаза.

Вокруг зеленел океан, всходило солнце. Перчиков бодро посапывал своим остреньким носиком, а Солнышкина облизывал большой, добрый пёс, который недавно чуть не превратился в жаркое.

Солнышкин едва не вскрикнул от восторга. Пёс жив, пёс рядом и вместе с ним плывёт в Антарктиду! И он толкнул Перчикова в бок.

Перчиков приоткрыл глаз, чихнул и спросил:

— Ты где его прятал? В каюте?

— Да ты что! — воскликнул Солнышкин. — Он же сам прибежал!

— И не показывался до отхода? — удивился Перчиков.

— Конечно!

— Так теперь тебя ни один капитан не выбросит, — сказал радист псу. — Знаешь морской закон? — И пёс так кивнул головой, что Перчиков попятился. — Ого! Но ты его всё-таки показал бы доктору. Для порядка, — сказал он Солнышкину и спрыгнул вниз.

Солнышкин отправился в лазарет. Впереди него, завернув колечком хвост, побежал пёс. Солнышкин приоткрыл дверь лазарета, пропустил собаку вперёд.

По трапу спускался Пионерчиков.

— Доброе утро! — кивнул он Солнышкину. После вчерашних событий он придумывал новые слова о настоящем товариществе, которое даже из очень плохого человека может сделать очень хорошего. И кажется, к нему эти слова приходили.

— Доброе утро, — ответил Солнышкин и прикрыл за собой дверь.

Пионерчиков сделал несколько шагов по коридору, повторяя слова, и вдруг вздрогнул и замер от негодования: в лазарете у Челкашкина раздался громкий собачий лай. Пионерчиков обернулся и отлетел в сторону: прямо навстречу ему из лазарета выскочил большой, лохматый барбос. Вошёл Солнышкин, а выскочил барбос! Юный штурман побелел и, перескакивая через ступеньки трапа, помчался к Морякову.

— Не верили? — крикнул он, распахивая дверь.

— Что случилось? — спросил Моряков, у которого в руке жужжала электробритва. — Что случилось, Пионерчиков?

— А то, — крикнул Пионерчиков, — что вашего Солнышкина превратили в обыкновенного барбоса!

— Как? Кто? Зачем? — вскинул брови Моряков.

— Для эксперимента! — крикнул Пионерчиков. — Ваш Челкашкин.

Положив бритву, Моряков вышел из каюты. Внизу действительно раздавался воинственный лай. Капитан перешагнул через несколько трапов. Каюта Солнышкина была открыта, возле двери стояли ботинки, а около них сидел большой, красивый пёс.

— Солнышкин, Солнышкин, — ласково сказал Пионерчиков.

Пёс заворчал и приподнялся.

— Только, пожалуйста, не сердитесь, — в некотором смущении произнёс Моряков, с любопытством вглядываясь в барбоса.

— Что, хороший? — послышалось рядом, и из каюты выбежал весёлый, улыбающийся Солнышкин.

Пионерчиков тихо прислонился к переборке. Моряков, качая головой, сморщился от смеха. Он взялся за сердце и смотрел то на Солнышкина, то на барбоса. А Солнышкин выкладывал капитану весёлую, почти сказочную историю.

Наконец, переведя дыхание, Моряков сказал:

— Ах, Пионерчиков, вам хочется отправить меня в лазарет?

Капитан погрозил Солнышкину пальцем и пошёл в каюту, где на столе нетерпеливо жужжала электробритва.

МЕЧТЫ СТАРОГО РОБИНЗОНА

В самую жгучую жару Солнышкин заступил на вахту.

«Даёшь!» так накалился, что из-под него валил пар, как из-под утюга. Но океан был прекрасен. Широкие волны слегка приподнимали судно, и Солнышкин замирал от радости полёта. Штурвал он уже держал получше любого Петькина.

Всё было в порядке, и маленький бронзовый компас — тот самый компас, который подарил ему когда-то Робинзон, — на его руке тоже показывал: норд, норд! Всё правильно. Полный порядок. Рядом с Солнышкиным сидел пёс. Иногда он бросался к окну и, поставив лапы на подоконник, дружелюбно лаял. Это среди волн появлялся Землячок и, делая свечу, выпускал белый фонтанчик.

— Подумать, какая удивительная привязанность! — говорил Моряков, прохаживаясь по рубке. — Кит провожает судно от Камчатки до экватора! Невероятно!

При слове «экватор» у Солнышкина кружилась голова и сердце, как быстрый поплавок, взлетало и опускалось от волнения. До экватора оставалось несколько дней пути!

Отойдя от окна, пёс завилял хвостом. По трапу застучали тихие шаги, и в рубку в одних трусиках и ботинках вошёл загорелый сухонький Робинзон. Моряков покосился. Даже Робинзону он не мог позволить так ходить по рубке. Подумать, вместо брюк — мятые трусы, вместо отутюженных штанин — волосатые ноги! Но старик, держа в руке спелый банан, был так увлечён какой-то мыслью, что Моряков только и спросил:

— Что с вами, Мирон Иваныч?

— Послушайте, Евгений Дмитриевич, что это такое? — поднял руку старик.

— Помилуйте, Мирон Иваныч, банан, обыкновенный банан, — ответил Моряков, удивлённый таким пустяковым вопросом.

— А что для вас в детстве значило обыкновенное слово «банан»? — посмотрел на него Робинзон.

Моряков задумался.

— Банан, — сказал он, — ну, банан, пампасы, джунгли…— И вдруг он улыбнулся: — И конечно, плавание, дальние страны.

— А кокосовый орех? — прищурив глаза, спросил Робинзон.

Моряков посмотрел вдаль:

— Океаны, экватор, Африка, Австралия. — Голова у него закружилась, как у Солнышкина.

— А вы помните стихи, Евгений Дмитриевич:

Случайно на ноже карманном Найди пылинку дальних стран…

— А как же! — воскликнул Моряков. И вскинул руку:

…И мир опять предстанет странным, Закутанный в цветной туман.

Он уже не замечал трусов Робинзона.

— А если дать ребятам не пылинку, не орех, а целый дворец чудес, — сказал Робинзон, — с кокосами, с якорями, с пальмовыми рощами…

— А что, это великолепная мысль! Великолепная, а, Солнышкин?! — воскликнул Моряков. — Разве у нас нет якорей? Разве мы не найдём кокосовых орехов?

— Ах, Евгений Дмитриевич! — прошёлся по рубке Робинзон. — Если бы я мог, я подарил бы им целый необитаемый остров. — Он внимательно осмотрел знойный горизонт. — Целый остров!

— С обезьянами, с попугаями, с пингвинами! — крикнул Солнышкин.

Но Моряков грустно улыбнулся.

— Ах, Мирон Иваныч, это уже фантазия! Фантазия! — повторил Моряков. Он мог поверить в летающие тарелки, но в неведомые острова Моряков не верил. Он когда-то и сам мечтал назвать какой-нибудь островок именем доброго старика, но…

— Неужели ни одного? — спросил Робинзон.

— Не может быть! — воскликнул Солнышкин.

А сидевший мирно пёс, подпрыгнув, залаял.

— Может быть, вы имеете возражения, — спросил, наклонившись к нему, капитан, — или собираетесь сами открыть необитаемый остров?

Пёс бодро вильнул хвостом.

— А вот для дворца мы кое-что подберём. Вот здесь. — И, повернувшись к висевшей на стене карте, капитан показал на крохотное пятнышко среди голубых пространств: — Видите этот коралловый островок? Мы будем проходить мимо него. И уж как-нибудь на денёк забежим. Забежим, Солнышкин?

Побелевший от солнца и соли чубчик Солнышкина взметнулся кверху. Тряхнул ушами и залаял пёс.

Коралловый остров! Но, как и старому Робинзону, Солнышкину очень хотелось открыть свой, хотя бы самый маленький, островок.

СМОТРИТЕ! СМОТРИТЕ ВПЕРЁД!

Наперекор всем географическим картам мира Солнышкин верил в удачу. Отстояв вахту, он отправлялся на бак и всматривался в убегающую полоску горизонта. Нос у него облупился, щёки зарумянились, как яблоки в духовке. Рядом с ним, положив на борт лапы, смотрел вперёд верный пёс. Они мечтали открыть необитаемый остров. Но остров играл в прятки. Порой на палубе появлялся Робинзон и, подняв трубу, исследовал небосклон. Но и ему ничего не удавалось обнаружить.

А тем временем «Даёшь!» приближался к экватору, и, как положено, весёлый экипаж готовился к празднику Нептуна. На палубе начиналась суматоха.

Правда, когда появится экватор, точно сказать никто не мог, так как на вахте стоял штурман Ветерков, по прозванию Милей больше, милей меньше, не придававший этому особого значения. А штурман Безветриков, по прозвищу Тютелька в тютельку, не терпел ошибок и в третий раз проверял верность своих расчётов.

Пионерчиков командовал праздничным парадом.