«ГОЛУБАЯ» КОМАНДА

В пресс-секретари Вячеслав Костиков попал по рекомендации Полторанина. Было время, когда Михаил Никифорович имел влияние на шефа, которое выражалось в протекционистских кадровых назначениях в президентскую команду. Про Костикова Полторанин сказал, что он независимый, дерзкий, профессиональный журналист. Как раз такой Ельцину и требовался.

После назначения Костиков сразу пришел ко мне:

— Александр Васильевич, я решил сначала прийти к вам. Много слышал про вас, хотел познакомиться и вообще побольше узнать про президента. Какие к нему подходы? Может, дадите мне полезные советы, как надо работать в Кремле. Все-таки я уже третий по счету пресс-секретарь. У прежних коллег наверняка были ошибки. Подскажите — какие.

Мы проговорили больше часа. Я всегда рад помочь человеку, если он искренне об этой помощи просит:

— Вячеслав Васильевич, главная ошибка ваших предшественников заключалась в том, что они не могли напрямую выходить на президента. Они обязательно «ложились» под кого-то из помощников. Начинался конфликт. Поэтому ты должен заранее договориться с Ельциным о непосредственном контакте. Ты должен иметь право позвонить ему в случае необходимости в любой момент, несмотря на совещания, другие встречи. Правду президенту говори всегда, но учти — он ее не всегда любит. Поэтому если почувствуешь, что глаза у шефа темнеют, то лучше придержи информацию, оставь на следующий раз. А при нормальном настроении обязательно вернись к прерванной теме. Помни: у тебя совершенно самостоятельная служба, поэтому ты не должен подчиняться ни Коржакову, ни Илюшину, ни еще кому-нибудь, кроме президента. Если сумеешь мои советы применить, будешь хорошим пресс-секретарем.

Вдобавок я рассказал Вячеславу о некоторых психологических моментах поведения Ельцина. Объяснил, как надо вести себя в приемной Бориса Николаевича. Всегда стоит поинтересоваться как настроение у шефа, можно идти к нему с серьезным вопросом или не стоит.

Спустя пару дней после назначения Костиков попал в полную зависимость от Илюшина. Тот на него цыкнул:

— Попробуй только нос сунуть к шефу без меня. Ты в ранге помощника, а я главный помощник. Без меня ноги твоей не должно быть в кабинете президента и тем более никаких телефонных звонков.

Вячеслав, правда, все-таки попытался сделать пару самостоятельных телодвижений, но Илюшин их моментально пресек.

Если многие полагали, будто Костиков пришел в Кремль поработать пресссекретарем, то я очень быстро понял, что в президентской команде появился профессиональный шутник. Дерзость, независимость, принципиальность Вячеслава Васильевича, о которых столько рассказывал Полторанин, так и не были обнаружены. Президенту хватало косого взгляда, и Костиков втягивал голову в плечи. Все помощники окрестили его шутом гороховым и постоянно подтрунивали над безвольным коллегой.

Костиков создал аппарат пресс-службы. В основном он приглашал на работу представителей сексуальных меньшинств. За это команду пресс-секретаря стали звать «голубой».

Одного такого «представителя» пришлось лечить, тщательно скрывая от журналистов причину недомогания. Сотрудника президентской пресс-службы доставили в больницу в тяжелом состоянии. Нашли его рано утром около своего дома. Кто-то переломал парню едва ли не все косточки, а затем выкинул из окна. Выяснилось, что у этого, тоже, наверное, «талантливого и дерзкого» журналиста проходили на квартире гомосексуальные оргии. Во время одной из них бедолагу связали и стали мучить — для полного, как оказалось, сексуального удовлетворения. А потом выбросили из окна третьего этажа. Сотрудник пресс-службы остался жив. Его допросили, и он сам во всем признался.

Костикову, разумеется, инцидент респектабельности не прибавил. Но самым ярким примером того, как относился президент и его окружение к пресссекретарю, можно считать обряд «крещения» в сибирской реке.

Президент отправился в обычную, рядовую поездку в Красноярск. Посетил комбайновый завод, а потом на вертолете прибыл на берег Енисея. За городом местное начальство устроило выставку народных промыслов, продуктов охоты и рыболовства. Погуляв среди соблазнительных экспонатов, мы обосновались на трехпалубном теплоходе — самом крупном на Енисее. От верхней палубы до воды было метров десять. Президент беседовал с губернатором Зубовым на третьей палубе. Костиков начал приставать к ним с шуточками. Борис Николаевич его отбрил:

— Вы отойдите от меня, не мешайте.

Но пресс-секретарь уже подвыпил, и мы знали, что в таком состоянии он не мог не дурачиться. Шеф не выдержал:

— Костикова за борт!

Рядом находились Бородин, Барсуков и Шевченко. Они схватили довольного писателя и стали его раскачивать. Хозяйственный Михаил Иванович милостиво предложил:

— Вячеслав, сними туфли. Дорогие ведь, итальянские, испортишь.

— Да, ладно, не пугайте, — парировал наш юморист.

— Бросайте, — приказал президент, и они его спокойно выкинули за борт.

Слава Богу, что хорошо раскачали — верхняя палуба была гораздо уже, чем средняя и нижняя. А если бы Вячеслава просто перевалили за борт, он мог разбиться.

Я же в этот момент стоял на второй палубе и любовался сибирским пейзажем. Вдруг мимо меня пролетел Костиков, отчаянно дрыгая руками и ногами. В первое мгновение я принял его за огромную птицу, но через мгновение, опознав знакомую лысину, рванул на третью палубу. Там я застал Бородина перед прыжком за борт — он сиганул следом за Костиковым в цветастых трусах по колено и носках. За борт уже кинули спасательный круг, но он не понадобился — река в этом месте оказалась мелкой. Бородин и Костиков демонстративно обошли теплоход и благополучно выбрались на берег.

Сердобольный шеф приказал:

— Немедленно угостить Костикова, чтобы не простудился.

Хотя простудиться было трудно — вода в Енисее прогрелась до тринадцати градусов.

Дима Самарин, президентский повар, тут же подал Костикову на подносе полный бокал водки. Вячеслав Васильевич демонстративно его осушил, погусарски оттопырив локоть. Потом все решили искупаться. Павел Павлович подтвердил, что вода нормальная, бодрящая.

Заночевали на этом же теплоходе. Костиков, видимо, переживал из-за перенесенного унижения и утром не вышел к завтраку, хотя мы его ждали. На трех вертолетах предстояло вылететь на делянку к лесорубам — там Ельцин планировал провести совещание по лесохозяйственному комплексу. Наконец пресссекретарь явился. Его узнали только по вихляющей походке. Лицо же Вячеслава заплыло так, будто он провел ночь в пчелином улье. На месте глаз остались лишь узкие щелочки, нос разбух.

Пока Борису Николаевичу показывали механизмы, которыми валят деревья, мы сели за стол. Костиков присел напротив меня. У бедного руки так тряслись, что он не мог не только морошку донести до рта, но и банан. Пресс-секретарь подозвал официантку и что-то прошептал ей на ухо. Она принесла заварной чайник. Костиков с трудом наполнил чашку и залпом выпил. Дрожь стихла, и он искренне поделился с нами:

— Наконец-то полегчало. Если кто хочет чайку, могу налить.

В чайнике оказался коньяк. Все, конечно, посмеялись над изобретательностью Костикова. Шут шутом, а соображает. Хотя никто и никогда в команде Ельцина похмельем не страдал.

Несколько месяцев подряд президент хотел уволить Костикова, но медлил. То ли места подходящего не было, то ли жалел президент ущербного, в сущности, человека. А Вячеслав Васильевич канючил — он мечтал поехать послом в Ватикан. Наконец, все бумаги были оформлены, несмотря на вполне обоснованное сопротивление МИДа.

Костиков устроил прощальную вечеринку в просторном кабинете Людмилы Пихоя. Меня с Барсуковым он пригласил на исходе гулянья:

— Александр Васильевич! Я вас и Михаила Ивановича приглашаю. Мы устроили мальчишник с несколькими девчонками.

Что бы ему подарить на память? Все-таки человек уезжает из России в далекий Ватикан и, может, в другую веру скоро обратится. У меня на столе стояла оригинальная деревянная фигурка монаха, подаренная туляками. Если приподнять сутану монаха, из-под рясы вылезает огромных размеров фаллос. Я Мише сказал:

— Раз Костиков едет по святым местам, монах ему будет напоминать о русских шутках.

Нашли коробочку, заклеили липкой лентой и пошли на вечеринку.

Костиков полез обниматься, целоваться. А я целовальников всегда потихоньку отталкивал и категорически выступал против старорежимных брежневских традиций, которые постепенно снова вошли в моду. Особенно любили лобызания бородатые.

Вячеслава Васильевича мы увели в заднюю комнату и торжественно вручили сувенир. Тут вошла Людмила Пихоя. При ней не хотелось раскрывать коробку, но она — женщина любопытная, настояла. Костиков открыл:

— Ой, какая память мне будет дорогая!

Он еще не представлял, что этот монах показывает.

Я посоветовал:

— Попробуй сутану приподнять.

Он приподнял. Людмила Григорьевна смутилась, а Вячеслав Васильевич не растерялся:

— Какой мне хороший сувенир подарили. Спасибо за юмор.

Выпили с ним по рюмке и вернулись к гостям. Улучив момент, когда виновник торжества остался один, я подошел к нему:

— Вячеслав Васильевич, давай в сторонку отойдем, пошепчемся немножко.

— Слушаю тебя, Саша.

— Слава, я знаю, что ты приготовил много материала и будешь в Ватикане работать над книгой. Я об одном прошу — не пиши плохо про президента. Про меня можешь что хочешь сочинять, про окружение, ради Бога. Но про президента — ни слова вранья. Иначе я тебя из-под земли достану.

— Да, Саша, я это понимаю. Ни в коем случае.

Он едва не заплакал от пронзительности момента: глаза блестели, голос дрожал.

Вскоре какая-то газета опубликовала отрывки из книги Костикова. Публикация, как ни странно, вызвала переполох в стане друзей Вячеслава Васильевича — Илюшина, Сатарова, Батурина. Он их всех «раздел». Например, поделился с читателями, что Семенченко — руководителя президентской канцелярии — за глаза обзывали Кальтенбрунером. Выдумки шута наконец-то оказались нешуточной угрозой для репутации президентского окружения. Возмущению не было предела. Группа негодующих помощников потребовала от президента отозвать Костикова из Ватикана. Я же не приложил никаких усилий к возвращению бунтаря на Родину — меня, как ни странно, ни его шутовские рассказы, ни «меткие» наблюдения про жизнь в Кремле не интересовали. Он находился рядом с президентом, но никогда не был близок с Борисом Николаевичем. Оттого ничего и не знал.

ДРУГ

Еще во время службы в Кремле я знал в лицо майора Барсукова. Потом Михаилу Ивановичу присвоили подполковника, но я и в это время еще не был его другом. Ближе мы познакомились в 79-м, получив квартиры на «Юго-Западной» в одном доме. Встретившись в подъезде, мы обменялись ничего не значащими приветствиями. Потом случайно сталкивались в лифте и тоже по-соседски здоровались.

Как-то перед моей командировкой во Францию Михаил Иванович зашел ко мне домой и попросил передать подарки близкому другу, с которым он вместе учился и служил. Я отвез в Париж селедку, икру, черный хлеб, еще какие-то сувениры. После поездки Барсуков пригласил меня к себе. У него была обычная двухкомнатная квартира. Сын Михаила Ивановича учился с моей старшей дочерью в одном классе и, кажется, по-мальчишески был в нее влюблен. Но у Игоря с Галиной романа не получилось.

Миша Барсуков в ту пору являлся заместителем командира кремлевского полка. В этом полку он служил уже давно и очень добросовестно.

После празднования дня рождения Ельцина, в 89-м, мне предложили уволиться из КГБ. Как раз тогда я встретил Мишу около Арсенала.

— Что ты такой расстроенный? — спросил он.

— Выгоняют…

— Как?! Ты же салага еще…

— Увольняют по сокращению штатов.

— Слушай, давай я тебя возьму к себе. У меня должность начальника смены свободная, — предложил, не раздумывая, И я почувствовал, что он действительно готов взять меня на работу. Этот эпизод положил начало нашим более близким отношениям.

…Переехав в Кремль в 92-м, Ельцин снял с должности начальника Главного управления охраны В. С. Редкобородого. На то были вполне объективные причины. Возник вопрос: кого назначить?

— Только Барсукова, — ответил я.

При Редкобородом Михаил Иванович был комендантом Московского Кремля. Для Миши Кремль — святое место. Он знает там каждый закоулочек, каждый камень брусчатки… Он часами может рассказывать историю любой башни, знает уникальные вещи о кремлевских палатах. Более того, Михаил Иванович прекрасно осведомлен обо всех коммуникациях, чердаках…

Тогда, в 92-м, указом Ельцина совместили две должности — коменданта Кремля и начальника ГУО. Миша стал начальником, а я его первым заместителем и одновременно руководителем СБП. И так продолжалось до 11 ноября 1993 года.

Октябрьские события привели к новым назначениям в спецслужбах. Как-то Филатов зашел перед Советом безопасности к президенту и сказал:

— Сегодня у Степашина день рождения, и было бы неплохо сделать ему подарок — назначить министром безопасности РФ.

Борис Николаевич не испытывал к Сергею Вадимовичу особого доверия, но Указ подписал и огласил его на Совете безопасности. Вскоре Степашина пришлось снять из-за событий в Буденновске. Ельцин меня одолел вопросом:

— Ну, кого вместо Степашина поставим?

Черномырдин с Илюшиным предлагали свою кандидатуру, ФСК выдвигал свою. Я же посоветовал назначить Барсукова. Но Михаил Иванович отказался — не хотел идти в то ведомство, где не прекращается служебная чехарда. То одного руководителя назначат, то другого. Каждый приводит своих людей, по-своему определяет задачи. В Кремле же у Барсукова служба была налажена и работала без сбоев. Но однажды, в июне 95-го, когда у президента случился первый инфаркт, положение оказалось безвыходным. И я сказал:

— Миша, что же делать?! Надо кому-то идти: или тебе, или мне. Деваться некуда.

Ельцин же тогда в лоб спрашивал:

— Кого будем назначать на КГБ? (Это ведомство между собой мы всегда называли КГБ.) Я привел шефу пример, как Хрущев назначал на должность председателя КГБ Семичастного.

— Завтра поезжай на Лубянку и принимай дела, — напутствовал Хрущев.

— Никита Сергеевич, но у меня совершенно другое образование, я ни разведчик, ни контрразведчик и никогда этим делом не занимался.

Никита Сергеевич обрезал:

— Там разведчиков и контрразведчиков без тебя хватает. А мне нужен свой человек.

И семь лет преданный Семичастный руководил КГБ.

— Поэтому, Борис Николаевич, неважно, кто там будет. Важно, чтобы это был ваш человек, — констатировал я.

Ельцин забеспокоился:

— Но о вас и речи не может идти. Как я без вас?

— Ну, будем с вами пореже встречаться.

— Да вы что!

— Тогда Барсуков…

— Да я с ним говорил, а он отказался.

— Он генерал, а вы Верховный главнокомандующий, Борис Николаевич, можете и приказать…

— Действительно, что же я думаю? Ну-ка, давайте его. Приглашайте на обед, за столом и скажу.

Ровно в полдень сели обедать. Ельцин приказал принести бутылочку. Пропустили по рюмочке за здоровье президента. Мы пили стоя, а президент, естественно, сидя. Миша уже сам все понял и сказал:

— Борис Николаевич, раз вы решили, я согласен. Но поймите, что мне будет тяжело, мне потребуется ваша помощь.

Шеф просто засиял от счастья. Наконец-то подобрал надежного человека на ведомство, которого всегда опасался. Эта элитарная спецслужба погибала от отсутствия сильного руководителя, способного выбить для офицеров хотя бы бюджетные деньги, добавить зарплату, вернуть элементарные льготы, несправедливо отобранные.

Увы, но Михаилу Ивановичу не хватило времени, чтобы кардинально изменить ситуацию. Меня же он много раз упрекал за это назначение.

…Пресса резко и жестко обрушилась на Барсукова после операции в селе Первомайском. Но до сих пор никто из журналистов толком и не знает, что там произошло на самом деле.

…Сначала чеченские террористы зашли в Кизляр, захватили больницу и взяли в плен заложников. Потом боевики потребовали автобус. Доехав до Первомайского, террористы оккупировали поселок. Мужчины-заложники, а среди них были и милиционеры, копали окопы. Укрепления они построили серьезные. Более того, из Первомайского заранее был прорыт подземный ход на ферму, которая находилась метрах в ста от поселка. Когда обстреливали террористов с вертолетов, они по тоннелю уходили на ферму и там благополучно отсиживались. И только на второй день операции благодаря радиоперехвату разговоров террористов стало ясно, где оборудовано укрытие.

…Бандиты прорывались из окружения глубокой ночью. Они бежали группой и босиком, чтобы не топать. На степь в это время опускается абсолютная темень. А приборов ночного видения ни у кого не было. Да какие там приборы! Барсуков у Грачева два дня выпрашивал две гаубицы. Уже хотел президенту звонить.

Служба безопасности президента направила в Первомайский пятьдесят пять человек во главе с Захаровым. В операции принимали участие группа «Альфа», милиция — ОМОН и СОБР. Вооруженные до зубов боевики в десять раз больше потеряли людей, чем наши подразделения. Один боец — «Альфы» вообще погиб от случайного выстрела. Уже построили танковую колонну, и солдат решил сделать контрольный спуск из пушки. А до этого кто-то зарядил в ствол снаряд. В итоге офицеру оторвало голову. «Альфисты» хотели виновного солдата разорвать. Началось расследование и выяснилось: снаряд в пушку зарядил не он, а кто-то еще. И подобных страшных накладок хватало.

Барсуков вернулся из Первомайского в час ночи. Мы его ждали в Кремле. Михаил Иванович подробно описал ситуацию, нарисовал схемы, привел все цифры, в том числе и потерь. Я его никогда прежде таким не видел — какой-то опаленный, обветренный, чудной… Мы проговорили до трех часов ночи и только на рассвете добрались до дома.

Пресса уже вовсю возмущалась — не так провели операцию, не так блокировали район, проворонили боевиков… Хотя никто из журналистов близко к Первомайскому не подошел — их просто могли убить или взять в плен. А генерал Барсуков не смог дать нормального интервью — трое суток не спал, сам ходил в атаку…

НАШ УДАРНИК

Об Олеге Николаевиче Сосковце я впервые услышал после первого путча, когда президент решил дать мне квартиру побольше. Но я к обмену жилплощади не стремился и, как мог, тянул с переездом. Олег Николаевич якобы тоже собирался переезжать, и мне предложили вселиться в его просторную квартиру.

Сосковец в ту пору был экс-министром металлургии. Он выделялся среди остальных членов рыжковского кабинета — молодой, энергичный, образованный. Борис Николаевич, видимо, знал его давно. Ельцин даже хлопотал перед Назарбаевым, чтобы тот отдал своего советника по экономике в Москву. Перевод состоялся, и за это Олег Николаевич был особенно признателен шефу. Он часто повторял:

— Вы не представляете, что такое работать не в России. И какое счастье работать здесь. Все это можно познать только в сравнении.

Познакомил меня с Олегом Шамиль Тарпищев. Сосковца только-только назначили вице-премьером, курирующим военно-промышленный комплекс. Шамиль сказал:

— Олег Николаевич хочет с тобой увидеться и познакомиться.

— Ладно, назначай время.

Мы приехали на дачу. Хозяин принял нас в небольшой комнатке. Сидели втроем. Еду и напитки подавал грузин. Оказывается, этот человек пострадал во время свары между грузинами и абхазцами, превратился в беженца. Олег Николаевич взял его в помощники по дому. Только тогда я понял, почему хозяин потчевал нас грузинской кухней.

За столом мы рассказывали друг о друге. Шамиля с Сосковцом, оказывается, сблизил теннис — Олег Николаевич помогал строить где-то корты. За это Тарпищев пытался приобщить Сосковца к игре, но тот предпочитал футбол. Шамиль тоже обожал погонять мяч на футбольном поле. Одного футбола Шамилю показалось мало, и он все-таки вытащил Олега на корт. Тот приезжал, переодевался, брал в руки ракетку, разминался и уходил обратно в раздевалку.

После грузинского застолья мы начали регулярно встречаться, перезваниваться. Олегу было абсолютно все равно, кто первым выйдет на связь. Это не Илюшин, который всегда высчитывал, чья очередь настала делать очередной реверанс.

Постепенно отношения переросли из приятельских в дружеские. Позднее мы познакомились семьями.

В 94-м Олег Николаевич попросил меня стать крестником его первого внука. На дачу привезли священника — отца Феофана. Сейчас, кстати, он занимает высокий пост в церкви — служит заместителем митрополита Кирилла.

Окрестив внука, батюшка поинтересовался:

— Олег Николаевич, а вы сами-то крещеный?

Оказалось, что нет.

— Тогда давайте и вас окрестим. А кто крестить будет?

— Да вот, Александр Васильевич и будет.

Чубайс опять ошибся, когда назвал Сосковца нашим с Барсуковым «духовным отцом». Наоборот, я — крестный отец Олега Николаевича.

Отец Феофан совершил обряд, несмотря на то что крестный на несколько месяцев оказался моложе крестника. Прослушав положенные в таких случаях молитвы, все потом расселись за столом. Состоялись настоящие русские крестины. До песен, правда, не дошло, хотя мой крестник поет неплохо. Получив в подарок от друзей «Караоки», я пригласил на испытания Олега. Мы до трех часов утра пели с ним песни, пока Ирина не намекнула, что пора идти спать, уже рассвело.

В день отставки мы опять собрались попеть под караоке, только теперь на даче у Сосковца. Предусмотрительно пригласили жен. К нам присоединились композитор и руководитель группы «Арс» Игорь Крутой, его заместитель Володя Дубовицкий. Вечер получился великолепный: с песнями и танцами Игорь сумел так умело подыграть нашему разноголосому хору, что мы задумались: а не организовать ли нам свой музыкальный коллектив, какую-нибудь поп-группу «Кремлевских соловьев»? Любимая песня Олега Николаевича из кинофильма «Весна на Заречной улице». Он знает ее полностью, так же как и я. Выяснилось, что еще в студенческие годы наш вице-премьер играл в ансамбле на ударных инструментах. Оттого у него и отличное чувство ритма.

Олег Николаевич — доктор технических наук и однажды подарил мне и Мише Барсукову свою научную работу. Барсуков потом шутил по этому поводу.

— Олег, — говорил он абсолютно серьезно, — ты избавил меня от необходимости принимать снотворное. Как только у меня бессонница, я беру твое «Тонколистовое производство», начинаю читать и мгновенно засыпаю.

Олег Николаевич хохотал громче всех. Чувство юмора его никогда не покидало. Он, например, мастерски изображал Березовского. Брал потертый кожаный портфельчик, выходил за дверь, а потом тихонечко скребся, просачивался сквозь дверную щель и, затравленно шаркая, пробирался бочком к столу в кабинете. Это так сильно напоминало повадки Березовского, что мы валялись от хохота.

Иногда наши шутки приобретали политический оттенок. Теперь уже вся страна знает, что Виктор Степанович Черномырдин слегка косноязычен. А пару лет назад только члены правительства могли наслаждаться перлами премьера. Первым начал записывать своеобразные высказывания Виктора Степановича министр путей сообщения Геннадий Матвеевич Фадеев. Потом он их воспроизводил в узком кругу. Его идею подхватил Сосковец. Затем эстафету принял Барсуков. Вечером они на пару зачитывали вслух крылатые выражения премьера, и мы смеялись, словно мальчишки.

Мы вместе справляли праздники, дни рождения, причем Олег был душой компании. В честь его 46-летия я даже специально сочинил песенку, в стиле обожаемого Сосковцом ансамбля «Лесоповал»:

"— С днем рожденья, Сосковец!

— Да мы вроде его справили.

— С днем рожденья, говорю:

Тебе год добавили…"

Порой журналисты меня спрашивали:

— Почему у Сосковца всегда такое свирепое выражение лица во время интервью? Он когда-нибудь улыбается?

И я специально посмотрел на Олега Николаевича по телевизору. Брови насуплены, глаза строгие. Олег привык руководить жестко. Слишком резко, на мой взгляд, разговаривал с подчиненными, явно обижая их. Как-то я деликатно намекнул ему на это.

— Да ты просто не знаешь, кто есть кто, — парировал Олег. — А я знаю наверняка, с кем и как надо разговаривать.

Спустя некоторое время я убедился, что он прав. Он всегда умел добиться от подчиненного нужного результата.

Быстрее остальных эту способность Олега Николаевича оценил президент. Самое тяжелое дело он поручал первому вице-премьеру. При этом звонил ему:

— Олег Николаевич, надо помочь, я вас прошу, лично возьмите на контроль.

И Борис Николаевич уже не проверял, как там его поручение. Он знал точно, что Сосковец выполнит все и в срок.

Когда Чубайса тоже назначили первым вице-премьером, он тут же пришел к Сосковцу и сказал:

— Олег Николаевич, вы старший среди нас двоих. Я преклоняюсь перед вами.

Сосковец, честно говоря, недоумевал: зачем Чубайсу потребовалось это признание в любви? Почему он пообещал советоваться по любому вопросу? Отчего клялся не подсиживать старшего товарища? Сосковец ведь не верил в клятвы и не боялся подсиживаний.

Б. Единственный человек, который остался на нашем пути который будет тебе мешать и не даст тебе спокойно жить, — это Коржаков. …Но проделана определенная работа, где его локализовывают. Именно вот в отношении к тебе…

Я. Да, Коржаков сегодня имеет влияние, это, так сказать, не Руцкой…

Из телефонного разговора предпринимателя Бориса Бирштейна (Б) и теперь уже осужденного Дмитрия Якубовского (Я).

ПРОГУЛКА ПО «МОСТУ»

С Березовским меня познакомил Валентин Юмашев. Отношения с Валей в ту пору были очень добрыми. Он встретился с Ельциным в период опалы, стал литературным обработчиком первой книги шефа. После того как вышла «Исповедь на заданную тему», Валентин постоянно бывал в семье президента и фактически исполнял роль его биографа. Мы все помогали Юмашеву собирать материал для следующего литературного произведения шефа — и я, и Илюшин, и Суханов наговаривали на диктофон заслуживающие внимание эпизоды из жизни Бориса Николаевича, описывали любопытные, но малоизвестные события.