ПЕРВЫЙ «ЗВОНОК»

У Ельцина всегда были проблемы со здоровьем. До операции на сердце его история болезни хранилась у меня: четыре увесистых, толстых тома, сантиметров по пятнадцать каждый. Перед шунтированием доктора попросили это «собрание болячек». Я даже ни разу в него не заглянул. О недомоганиях президента я и так узнавал раньше врачей.

Особенно тяжело приходилось по ночам. Борис Николаевич ложился спать часов в десять вечера, а в час ночи пробуждался. Встанет и начинает жаловаться: голова болит, спина ноет… Плохой сон отчасти объяснялся тем, что Ельцин любит отдохнуть днем. Пообедает и засыпает. А ночью встает, одевает свой тоненький японский халат и куролесит. Меня разбудит, адъютантов, медсестер…

Как-то ночью, во время поездки в Германию он проснулся, а меня рядом нет. Я же вместе с коллегами решил посмотреть на Кельнский собор — он красиво освещен ночью. Потом зашли в настоящую немецкую пивнушку, заказали пива и толстых сарделек.

Отсутствовали, наверное, часа три. Возвращаемся в гостиницу, а мне едва ли не с порога докладывают:

— Борис Николаевич проснулся, а вас поблизости нет. Сильно разозлился, приказал местную полицию на ноги поставить, отыскать немедленно…

Осерчавшего шефа я успокоил, но он все равно продолжал дуться — обиделся, что не взяли его с собой.

Но один раз мое сердце дрогнуло от жалости. В ночь подведения итогов президентских выборов-96 больной Борис Николаевич лежал в кровати, а рядом, в соседней комнате, сидел адъютант Толя Кузнецов. Наина Иосифовна и Таня уехали в «Логоваз», а Толя смотрел телевизор, записывал предварительные результаты и относил их в спальню.

Отклонения в нервно-психическом состоянии у Бориса Николаевича я заметил весной 93-го. Он сильно переживал противостояние с Хасбулатовым и Руцким, впал в депрессию, даже начал заговариваться… Я его вовремя остановил от крайнего шага. Хотя склонность разрешать все проблемы раз и навсегда самым неподходящим способом была у Ельцина и раньше. То он в бане запрется, то в речке окажется…

Первый серьезный звонок, связанный со здоровьем президента, прозвучал в Китае. С нами во все командировки уже и так постоянно ездили врачи, но на этот раз я включил в бригаду невропатолога.

…Ночью, часа в четыре, меня разбудили:

— Вставайте, президент зовет…

Захожу в спальню. Наина Иосифовна плачет, доктора пыхтят, колют, массируют. Я к нему подсел с левой стороны на кровать, взял за руку.

— Видишь, я совсем не чувствую ноги и руки, все — это конец, — сказал Борис Николаевич и заплакал.

— Борис Николаевич, подождите, все пройдет. Врачи у нас славные, поправят.

Потом стал ему рассказывать про Рузвельта:

— Не только на вас свалилась такая беда. Вспомните Рузвельта. Он в коляске ездил и нормально руководил страной. В волейбол, конечно, играть уже не сможете, но ваша голова важнее. Главное, не отчаиваться и выжить.

Ельцин меня очень внимательно слушал. Если ему тяжело, он всегда слушает того, кто рядом.

Программу визита, конечно, свернули, сославшись на обострившуюся ситуацию в Москве и коварные замыслы Хасбулатова.

К десяти утра врачи воскресили президента. Он сел в машину, и ее подогнали прямо к трапу ИЛ-62. Никакого почетного караула, официальной церемонии проводов не было. «Обрубили» и прессу. Ногу Ельцин волочил, но смог сам, потихоньку добраться до люка фюзеляжа. Поднимаясь по трапу, рукой он крепко держался за поручень. Я подстраховывал снизу и готов был в любую секунду его подхватить. В душе я благодарил Бога, что не пришлось президента затаскивать в самолет на носилках — они понадобились во Внукове.

ОСТАНОВКА В ШЕННОНЕ

Из Америки в Россию мы возвращались через Шеннон. В ирландском аэропорту нашему самолету предстояло пробыл около часа — у президента Ельцина была запланирована сорокаминутная встреча с премьер-министром Ирландии. Но встреча не состоялась. Вместо Бориса Николаевича по трапу спустился первый вице-премьер правительства Олег Николаевич Сосковец и, не дав опомниться изумленному Альберту Рейнольдсу, сам начал дипломатическое мероприятие.

Пресса на следующий день «взорвалась». Российские и зарубежные журналисты излагали десятки версий, одна неправдоподобнее другой, почему все-таки Борис Николаевич не вышел из самолета. Официальному сообщению президентской прессслужбы: дескать, Борис Николаевич так сильно утомился, что попросту проспал встречу в Шенноне, — никто не верил. Видимо, многие понимали: в самолете произошло неординарное событие, за тайной завесой которого кроется нечто большее, чем рядовой дипломатический конфуз.

…У меня сохранилась забавная фотография: Клинтон едва не падает от смеха, а Ельцин продолжает его смешить. Переводчик же сохраняет непроницаемое, напряженное лицо, будто вынужден переводить поминальную молитву.

В тот сентябрьский день 94-го между президентами России и США шли обычные, в рамках визита переговоры. Встречу решили устроить в парке, перед музеем Рузвельта под Вашингтоном. Погода выдалась на славу: дул легкий прохладный ветерок, солнце заливало ярко-зеленые ухоженные лужайки, обрамляющие дом. Ельцин и Клинтон с удовольствием позировали перед фотокамерами, И я тоже сфотографировал улыбающихся друзей — Билла и Бориса.

Переговоры начались по стандартной схеме: сначала в узком составе, затем в расширенном. Они проходили в библиотеке Франклина Рузвельта.

Завтрак накрыли в столовой. Дом-музей там устроен своеобразно: половина помещений отдана под действующую экспозицию, другие же комнаты предназначены для встреч особо важных персон.

Членов делегации пригласили к столу. Во время завтрака произошел обмен хоккейными свитерами. На одном было написано «Клинтон-96», а на другом — «Ельцин-96». Оба президента готовились к выборам. Бело-красные свитера на фоне сочной зелени смотрелись особенно элегантно.

Сфотографировав Билла и Бориса еще раз, я вышел из столовой. Во мне росло раздражение, и хотелось немного успокоиться, созерцая окружающее благополучие. Я всегда чувствовал, когда радостное настроение Ельцина перерастает в неуправляемое им самим вульгарное веселье. Крепких напитков за завтраком не подавали, зато сухого вина было вдоволь. Не секрет, что на официальных встречах принято дозированно принимать спиртные напитки: чокнулся, глоточек отпил и поставил бокал. Тотчас официант подольет отпитый глоток. Если же гость махом выпивает содержимое до дна, ему наполняют бокал заново.

Во время завтрака Борис Николаевич съел крохотный кусочек мяса и опустошил несколько бокалов. Клинтон еще на аперитиве сообразил, что с коллегой происходит нечто странное, но делал вид, будто все о'кей.

Из-за стола шеф вышел, слегка пошатываясь. Я от злости стиснул зубы. Вино ударило в голову российскому президенту, и он начал отчаянно шутить. Мне все эти остроты казались до неприличия плоскими, а хохот — гомерическим. Переводчик с трудом подыскивал слова, стремясь корректно, но смешно перевести на английский произносимые сальности. Клинтон поддерживал веселье, но уже не так раскованно, как вначале — почувствовал, видимо, что если завтрак закончится некрасивой выходкой, то он тоже станет ее невольным участником.

Облегченно я вздохнул только в аэропорту, когда без инцидентов мы добрались до самолета.

Летали на ИЛ-62, который достался нам от Горбачева. После первого дальнего перелета мы поняли: салон плохо приспособлен для продолжительных путешествий. Странно, Михаил Сергеевич, обожавший роскошь и комфорт, не мог более или менее сносно оборудовать свой самолет. Поэтому в 93-м году Ельцин принял решение подготовить самолет президента России на базе нового ИЛ-96. Управление делами выделило полмиллиона долларов, и вскоре руководитель Государственной транспортной компании «Россия» продемонстрировал обновленный за эти деньги салон.

Внутреннее пространство пассажирского отсека было разделено хлипкими картонными перегородками на комнаты, которые мне напомнили кабинки для примерки одежды в универмагах. Недостаток дизайна, видимо, должны были компенсировать развешанные повсюду кокетливые занавески. Но особенно нас поразила широкая двуспальная кровать — смотрелась она на фоне скромного интерьера как рояль в огороде.

— А где президентский санузел? — начал с вопроса по существу Павел Бородин, управляющий делами президента.

— Во втором салоне.

— Это что же, Борис Николаевич должен через весь самолет бегать в общественный туалет?!

Руководитель компании оказался находчивым человеком и с ходу предложил оригинальный вариант — рядом с кроватью поставить персональный биотуалет для президента. «За занавесочкой», — добавил про себя я.

После провалившегося проекта реконструкции мы с Бородиным съездили на завод в Швейцарию, где делают салоны для президентов, шейхов, королей и просто состоятельных клиентов. Продемонстрированные образцы салонов понравились, и мы пригнали на этот завод ИЛ-96. Внутри он был абсолютно пустым. По эскизам сына русского художника Ильи Сергеевича Глазунова — Ивана — швейцарцы сделали изумительный интерьер. В новом самолете можно было работать и жить не менее комфортно, чем в Кремле. Теперь появились душевые кабины для президента и персонала, две спальни, зал для совещаний на 12 человек, просторные кресла для сопровождающих. В ту пору мы планировали визит в Австралию и радовались, что полетим на другой континент без бытовых неудобств. Сопровождающие нас врачи тоже ликовали — наконец-то появилось место для сложного, громоздкого медицинского оборудования.

Комфорт в полете был не основной причиной наших стараний. Внешний вид и внутреннее убранство самолета — это одна из составляющих престижа президента России.

…Но тогда, в Америке, мы разместились в горбачевском ИЛ-62. Самые важные члены делегации рассаживались в салоне первого класса. Он вмещал восемь персон.

Президентские апартаменты тоже выглядели скромно: тесная раздевалочка, умывальник, унитаз, коридор с двумя узкими, как в поезде, кроватями и откидным столиком. Был и общий салон, в котором вдоль стен опять же стояли узкие диваны — на них иногда кто-нибудь спал во время дальних перелетов.

Обычно до взлета мы все, словно по команде, переодевались в спортивные костюмы. Часто сопровождающие президента члены делегации не умещались в первом салоне, и шефу протокола — Владимиру Шевченко предстояло определить, кому покинуть первый салон и перейти на менее удобное и престижное место.

У меня с Виктором Илюшиным места были постоянными — мы сидели напротив друг друга. Перед глазами маячила кнопка «вызова», она была между нами. Если Борис Николаевич хотел с кем-нибудь из нас переговорить, сразу загорался сигнал. Потом установили такую же кнопку рядом с креслом врача. К тому моменту с нами уже постоянно летала целая бригада докторов.

Но где бы и как бы кто ни рассаживался, особого дискомфорта не ощущал. Кормили всех одинаково — сытно и вкусно. Стюардессы предлагали спиртное. У Ельцина, как и полагалось по инструкции, даже в самолете еда была особой — ее готовили личные повара из «президентских», тщательно проверенных продуктов.

Спустя некоторое время после взлета шеф вызывал меня и спрашивал:

— Кто там у нас в салоне?

Я начинал перечислять.

— Кого позовем сюда, ко мне?

И вот мы вдвоем обсуждали, кого же пригласить. Принцип отбора был предельно простым — кто чаще всех летал, того звали. Если нас сопровождал Козырев, значит, звали Козырева. Если Сосковец был, то его обязательно приглашали. По канонам безопасности в одном самолете или вертолете не должны летать вместе президент и премьер. Поэтому Виктора Черномырдина в нашей самолетной компании никогда не было. А вообще-то постоянный круг включал Илюшина, Грачева, Бородина, Барсукова и обязательно шефа протокола Шевченко.

Порой места всем не хватало за одним столом, и мы накрывали второй. За едой обсуждали поездку и практически никогда не критиковали Бориса Николаевича. С нами всегда сидела и Наина Иосифовна. В первые поездки Ельцин ее старался не брать, но потом, когда начались проблемы со здоровьем, мы все были заинтересованы, чтобы с президентом кто-то постоянно находился рядом. Мало ли что с ним ночью случится. Хотя в последнее время он любил проводить время в одиночестве. Вызовет официанта, прикажет что-то принести и сидит молча, в задумчивости.

В Америке ничего из ряда вон выходящего не произошло, поэтому все присутствующие за столом дружно поздравляли Бориса Николаевича с очередной дипломатической победой, от комплиментов он млел. Ельцин давно заметил, что льстивые дифирамбы мне не нравились. Когда мы оставались вдвоем, он постарчески ворчал:

— Я же знаю, как вы меня ненавидите. Никогда хорошего слова от вас не услышишь, одна критика.

Но критика утопала в потоке похвал. Андрей Козырев произносил свой фирменный тост, дипломатично называя Наину Иосифовну «секретным оружием президента». Она своим обаянием располагала жен других президентов. Наина умела вести себя безукоризненно. Я поражался ее способности находить общий язык с совершенно незнакомыми людьми. Жены высокопоставленных людей, как правило, достаточно простые милые женщины. И если они видят, что к ним относятся по-доброму, без зазнайства, протокольная чопорность исчезает мгновенно.

Борис Николаевич тоже произносил тост за команду, за тех людей, которые ему помогали, писали бумаги, охраняли…

Видимо, Ельцин чувствовал, что с ним происходит что-то неладное. Он был то чересчур возбужден, то беспричинно подавлен. Поэтому мы долго не засиживались, да и выпили совсем немного. Все устали, хотелось спать.

Когда шеф лег в своей комнатке, к нам подошла Наина Иосифовна и предложила перейти в общий салон, где обедали. Со столов уже убрали, и можно было прилечь, вытянув ноги на узких диванах. С моим ростом и комплекцией почти невозможно отдохнуть в кресле. Сергей Медведев, пресс-секретарь президента, хоть и длинный, а виртуозно складывался на сиденье. Остальные тоже за считанные минуты засыпали в смешных позах, только животы двигались, да щеки, словно жабры, раздувались. Если же я спал в кресле, то всегда задевал Илюшина ногами. Никак нас судьба не разводила, даже в самолете.

Приглашение жены президента я принял с удовольствием — улегся на диване, накрывшись пледом и положив под голову пару миниатюрных подушек. Заснул моментально.

Вдруг сквозь сон слышу панический шепот Наины Иосифовны:

— Александр Васильевич, Александр Васильевич…

Я вскочил. Наина со святым простодушием говорит:

— Борис Николаевич встал, наверное, в туалет хотел… Но упал, описался и лежит без движения. Может, у него инфаркт?

Врачей из-за щекотливости ситуации она еще не будила, сразу прибежала ко мне. В бригаде медиков были собраны практически все необходимые специалисты: реаниматор, терапевт, невропатолог, нейрохирург, медсестры, и я крикнул Наине:

— Бегом к врачам!

А сам вошел в комнату президента. Он лежал на полу неподвижно, с бледным, безжизненным лицом. Попытался его поднять. Но в расслабленном состоянии сто десять килограммов веса Бориса Николаевича показались мне тонной. Тогда я приподнял его, обхватил под мышки и подлез снизу. Упираясь ногами в пол, вместе с телом заполз на кровать.

Когда пришли врачи, президент лежал на кровати в нормальном виде. Начали работать. Была глубокая ночь. В иллюминаторы не видно ни зги, под ногами океан. Через три часа у нас запланирована встреча в Шенноне.

Доктора колдовали над Ельциным в сумасшедшем темпе — капельницы, уколы, искусственное дыхание. Наина Иосифовна металась по салону, причитая:

— Все, у него инфаркт, у него инфаркт… Что делать?!

Охает, плачет. Я не выдержал:

— Успокойтесь, пожалуйста, ведь мы же в полете, океан внизу.

Все, конечно, проснулись. Начало светать. Я говорю Сосковцу:

— Олег Николаевич, давай брейся, чистенькую рубашечку надень, на встречу с ирландским премьером пойдешь ты.

Олег опешил. А что делать?! Нельзя же Россию поставить в такое положение, что из официальной делегации никто не в состоянии выйти на запланированные переговоры.

Доктора тем временем поставили диагноз: либо сильный сердечный приступ, либо микроинсульт. В этом состоянии не только по самолету расхаживать нельзя — просто шевелиться опасно. Необходим полный покой.

Сосковец сначала отказывался выйти на переговоры вместо Ельцина, но тут уже и Илюшин и Барсуков начали его уламывать:

— Олег, придется идти. Изучай документы, почитай, с кем хоть встречаться будешь.

У Олега Николаевича память феноменальная, к тому же он читает поразительно быстро.

Приближается время посадки, и тут нам доктора сообщают:

— Президент желает идти сам.

— Как сам? — я оторопел.

Захожу в его комнату и вижу душераздирающую картину. Борис Николаевич пытается самостоятельно сесть, но приступы боли и слабость мешают ему — он падает на подушку. Увидел меня и говорит:

— Оденьте меня, я сам пойду.

Наина хоть и возражала против встречи, но сорочку подала сразу. Он ее натянул, а пуговицы застегнуть сил не хватает. Сидит в таком жалком виде и пугает нас:

— Пойду на переговоры, пойду на переговоры, иначе выйдет скандал на весь мир.

Врачи уже боятся к нему подступиться, а Борис Николаевич требует:

— Сделайте меня нормальным, здоровым. Не можете, идите к черту…

Меня всегда восхищало терпение наших докторов.

Приземлились. Прошло минут десять, а из нашего самолета никто не выходит. Посмотрели в иллюминатор — почетный караул стоит. Ирландский премьер-министр тоже стоит. Заметно, что нервничает. Олег Николаевич стоит на кухне, в двух шагах от выхода, и не знает, что делать.

Ельцин обреченно спрашивает:

— А кто тогда пойдет?

— Вместо вас пойдет Олег Николаевич.

— Нет, я приказываю остаться. Где Олег Николаевич?

Свежевыбритый, элегантный Сосковец подошел к президенту:

— Слушаю вас, Борис Николаевич.

— Я приказываю вам сидеть в самолете, я пойду сам.

Кричит так, что, наверное, на улице слышно, потому что дверь салона уже открыли. А сам идти не может. Встает и падает. Как же он с трапа сойдет? Ведь расшибется насмерть.

Тогда принимаю волевое решение, благо, что Барсуков рядом и меня поддерживает:

— Олег Николаевич, выходи! Мы уже и так стоим после приземления минут двадцать. Иди, я тебе клянусь, я его не выпущу.

И Олег решился. Вышел, улыбается, будто все замечательно. Когда он спустился по трапу, я запер дверь и сказал:

— Все, Борис Николаевич, можете меня выгонять с работы, сажать в тюрьму, но из самолета я вас не выпущу. Олег Николаевич уже руки жмет, посмотрите в окно. И почетный караул уходит.

Борис Николаевич сел на пуфик и заплакал. В трусах да рубашке. Причем свежая сорочка уже испачкалась кровью от уколов. Ельцин начал причитать:

— Вы меня на весь мир опозорили, что вы сделали.

Я возразил:

— Это вы чуть не опозорили всю Россию и себя заодно.

Врачи его уложили в постель, вкололи успокоительное, и президент заснул.

А в это время Сосковец и Рейнольдс быстро нашли общие темы для разговора. Вместо запланированных сорока минут встреча продолжалась почти полтора часа. Они даже по кружке темного пива «Пшесс» выпили.

Проспал Борис Николаевич до самой Москвы и минут за пятнадцать до посадки вызвал меня:

— Что будем делать, как объясним случившееся?

— Борис Николаевич, скажите, что очень сильно устали. Перелет тяжелый, часовые пояса меняются. Крепко заснули, а охрана не позволила будить. Нагло заявила, что покой собственного президента дороже протокольных мероприятий. И вы нас непременно накажете за дерзость.

Он согласился и все это повторил перед журналистами. Вид у президента в Москве после сна был более или менее свежий, и мысль о том кошмаре, который на самом деле пришлось пережить, журналистам в голову даже не пришла.