Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Странный генерал

ModernLib.Net / Приключения / Коряков Олег Фокич / Странный генерал - Чтение (стр. 21)
Автор: Коряков Олег Фокич
Жанр: Приключения

 

 


А подумал ты, кто он, этот безоружный? Не сам ли ты совсем недавно бросил Марстону слова о справедливости? Что же, это будет справедливо – отпустить карателя, чтобы он мог снова взять оружие и снова убивать и грабить? О, тогда бы они с Якобом Мором всласть поуправляли этой страной!.. Так не справедливо ли будет вбить его пулей в землю, даже если в данную минуту он безоружен? О снисхождении можно думать только среди честных и равных, а снисхождение к разнузданному убийце и грабительству – слюнтяйство и преступление. Человеку, который готовится к классовой борьбе, вовсе не пристало забывать это!

Так Петр рассуждал сам с собой и в конце концов пришел к тому же выводу, к которому без всяких там рассуждений пришли и буры. Решение было единогласным.

Марстон вначале грозил им страшными карами, потом лепетал о том, что он просто выполнял приказы.

– Он врет! – бешено закричал Каамо. – Кто тебе приказывал убивать моего отца? Кто приказывал бить меня и делать такой вот шрам? Кто приказывал повесить Кулу?

Марстон, ошарашенный, молчал. Он не понимал, в чем его еще обвиняют.

– Не ори, Каамо, – строго сказал Ян. – Зачем устраивать истерику?

А Каамо дрожал и то скрипел зубами, то улыбался – даже тогда, когда Марстон был уже расстрелян. Лишь Петру он признался:

– Я кричал, чтобы мне не жалко было убивать эту тварь. Ведь это было не в бою.

Петр глянул на него с удивлением, потом усмехнулся. Каамо не понял этой усмешки и, подумав, что Питер насмехается над его жалостью, опустил глаза…

На следующий день буры простились с Петром. Ян долго тискал его, потом, отвернувшись, отошел и вспрыгнул в седло…

Петру предстояло перейти границу с Мозамбиком. Ее стерегла специальная зулусская стража под начальством бура из немцев Стейнакера, продавшегося англичанам. До границы Петра должен был проводить один Каамо.


3

Дважды за ночь Петр нарывался на засаду зулусов Стейнакера, и дважды потные чернокожие воины совали его в костер, поджаривая руку. Что-то им надо было от него, а что – Петр не понимал.

От боли он просыпался. Раненый палец набухал все больше, руку внутри дергало и жгло.

На рассвете Петр поднялся, лежать дольше было невмочь. С опаской размотал он бинт. В нос ударил дурной гнойный запах. Палец казался синевато-серым. Петр прислушался к себе: сердце билось нехорошо, часто, телу было жарко. Еще вчера он подумал о гангрене. Похоже, не ошибся, жди теперь заражения крови. От этого мертвеющего пальца гнойно-смрадная смерть разбежится по всему телу.

Каамо из-за плеча тихо сказал:

– Худо, Питер. Надо разрезать, потом прикладывать траву, а какую – я не знаю. Манг знал. Отец знал. Я не знаю. К доктору надо.

– Хватит каркать, браток! – Петр щелкнул Каамо по носу и начал заматывать бинт. – Давай-ка лучше пожуем чего-нибудь – да в путь.

Так они намечали еще заранее: с утра, после ночного бдения, пограничная стража должна ослабить внимание.

Но плохо они знали Стейнакера!

В густых зарослях галерейного леса на берегу мутно-быстрой Инкомати негромкая, чуть шелестящая стрела сбила шляпу с головы Петра. Он упал на шею Алмаза, резко разворачивая коня в сторону. Вторая стрела тупо чмокнулась в шерстистый ствол пальмы рядом. Почти сразу же грохнули выстрелы, но это уже было более привычно и, значит, менее страшно.

Отстреливаясь почти вслепую, наугад, они унеслись обратно и забились в чащобу милях в трех от границы – вчерашний владыка окрестных мест генерал Ковалев и его верный друг и адъютант. Петр пил из фляжки, глотая жадно и громко. Каамо смотрел на него и видел в глазах нехорошую, тоскливую решимость.

– Ты устал, Питер, да? – сказал Каамо. – Ничего, мы перехитрим их.

– Конечно, Каамо, – сказал сквозь стиснутые зубы синеватыми губами Петр и лег в траву.

Он лежал, уткнувшись головой в землю, и не то сухие стебельки в зубах, не то сами зубы поскрипывали.

– Очень болит, Питер?

– Болит, Каамо.

– К доктору надо. Едем, Питер, к своим. Ян быстро найдет доктора.

Не поднимая головы, Петр сказал:

– Поздно. Гангрена, брат. Знаешь такую штуку? – Помолчал и велел: – Разожги костер.

Каамо сделал это, еще не понимая зачем, но чувствуя, что сейчас произойдет что-то страшное.

– Достань из сумы йод и бинты, – сказал Питер, а сам вытащил свой большой складной нож и начал разматывать бинт на руке.

– Не надо, Питер! – Огромные глаза Каамо налились слезами. – Поедем к доктору. Слышишь, Питер, поедем к своим!

Петр угрюмо усмехнулся:

– Эх ты, а еще негр! (Каамо вскинул на него глаза, в них вспыхнула обида.) Учись у русского, братишка.

Он сунул лезвие в пламя. Лезвие было широкое и острое. Потом Петр положил руку с разбухшим посеревшим пальцем на луку седла. Руку била дрожь.

Каамо швырнул йод, бинты и отвернулся. Он не знал, что в таких случаях надо уж и уши зажимать.

Захрустел под ножом сустав. Петр дико замычал. Потом нож мягко врезался в седло. Каамо резко повернулся. Петра трясло, лицо было бледным и мокрым.

– Лей, – сказал он, протягивая руку с обрубком пальца.

Каамо вылил почти весь йод и стал бинтовать. Петр дышал тяжело, с хрипом; Каамо метнулся на землю. Он что-то искал, пригибаясь, словно бы обнюхивая травы.

– Сейчас, Питер, сейчас, – бормотал он.

Петр лежал, когда Каамо поднес ему густое горячее варево, пахнувшее полынной горечью и медом.

– Пей, все пей, это выгонит из тебя жар.

Потом Петр затих и впал в забытье. Он не слышал, когда Каамо исчез куда-то.

Через какое-то время он ощутил себя. Телу было странно легко. В руке, которая показалась ему гигантски вытянутой, в дальнем ее конце приглушенно токала кровь. А боли почти не было. И дышалось уже свободно. Он даже разобрал запахи разнотравья и влажный, прохладный ветерок с океана.

Вдруг кто-то осторожно тронул его за плечо. Петр, пружинясь, повернулся. На него смотрели большие-большие печальные глаза Алмаза. Мягкие шершавые губы коня обвисли, будто этот милый, добрый друг хотел что-то сказать – жалостливое и, может быть, нежное.

Петр погладил его морду и заплакал.

Потом ему очень захотелось есть. Он вытащил из переметной сумы билтонг и принялся яростно жевать его. Алмаз хрумкал травой и порой косил большой, влажно поблескивающий глаз в сторону хозяина. Ах, Петр, что-то все же он хотел тебе сказать!

Петр засмотрелся на коня. Это был очень красивый конь густо-гнедой масти. Не слишком широкая, но крепкая грудь, в меру вислый зад и подтянутый живот, тонкие внизу и мощные выше, с выпуклыми мышцами ноги, сухая благородная голова… Он был бы принцем в стадах Трансвааля! Но в этом ли дело? Петр смотрел на него, будто видел впервые, хотя Алмаз прошел под ним всю войну. Он смотрел на него и только сейчас начинал понимать, какого друга он теряет.

Что же это – потери, потери, одни потери? Сколько их на этой чужедальней, однако ставшей чуть ли не родной земле! Неужели ничего ты здесь так и не приобрел, Петро? Что ж, так бывает всегда: мы находим кого-то или что-то, а в конце концов обязательно расстаемся: уходят ли они, уходим ли мы, жизнь ли перетасовывает свое добро, смерть ли забирает его… Ан нет! Есть и то, что никто и никогда уже у тебя не отнимет. Память сердца и разума, обогащенная благородством дружбы и подлостью измен, идеи, вклиненные, оттиснутые, выдавленные в тебе так, что их не вырезать и не отрезать ни ножом, ни тесаком, – вот они, приобретения, единственно надежные и верные, на всю жизнь…

Негромко хрустнула неподалеку ветка… еще. Кто-то шел, не очень таясь. Петр метнул свое непослушное от слабости тело в гущу кустов мокуна. Винтовку он ухватил машинально, но сжимал ее уверенно, сторожко вслушиваясь в сумрачный лес. Басок Каамо переплелся с чьим-то чужим, утробно-густейшим басом.

Каамо вынырнул из чащобы с незнакомым негром гигантского роста, могутным и толстым.

– Питер! – позвал он, настороженно оглядываясь.

Петр вышел из укрытия.

– Еоа! – радостно рокотнул незнакомец. – Питер не хоти узнавай друга?

Петр нерешительно шагнул вперед.

– Мбулу? – спросил он, и голос его сел.

– Питер узнавай друга! – воскликнул гигант и протянул руку; вторая, когда-то раненная, висела плетью…


…Каамо, оставив Петра, отправился разведать возможные пути перехода границы. Наткнувшись на стоянку группы зулусов из стейнакеровской стражи, он притаился в надежде что-нибудь подслушать. И вдруг увидел Мбулу. Тот был среди стейнакеровцев. Каамо потихоньку отозвал его. И вот Мбулу здесь.

– Тебе не надо бойся, Питер, – рокотал зулус. – Мбулу не служи англичанам. Мбулу не служи бурам. Мбулу служи только зулу[48]. Мбулу служи другу.

Они выпили, и зулусский воин в полной мере отдал должное спиртному, а Петр опять ел и ел. Мбулу уважительно поглядывал на окровавленную Петрову повязку – он уже знал, что под ней.

– Ты настоящий воин, Питер. Ты хочешь вернись своя страна? Я знаю, она далеко, там холодно, совсем как на горах Катламбы. Мне Чака говорил. Чака твой брат. Чака брат Мбулу. Мбулу твой брат. Все зулу брат Мбулу. Мбулу сделает все, что надо.

– А где Чака? Он жив, здоров?

– Чака жив, Чака здоров. Чака большой вождь зулу. Только он далеко там. Три солнца пути. Чака учит зулу бить белых. Пиф-паф – нужно много винтовка. Я обязательно передай Чаке привет брата Питера, да? Ты немножко сиди, я немножко спи, потом иди вместе.

Он сытно рыгнул, широчайше улыбнулся и, вытянув на земле свое громадное тело, тотчас уснул.

…Петр и Каамо сидели, касаясь плечами друг друга, и ничего не говорили, лишь изредка взглядывали один на другого. Говорить было нельзя: они бы захлебнулись в словах. Было очень тяжело, но причитаниями утишают боль только женщины.

Так они сидели долго. Час. Может быть, два часа.

В высоком небе плыли, чуть покачиваясь, облака. Только покачивались не они. Это одинокая пальма здесь, среди кустарников, раскачивалась на ветру, как человек при зубной маете.

Нежданно прокричала ржанка – сетулатсепи, что значит «кующая железо». Звонкое, металлическое «дзинь-дзинь-дзинь» этой птицы звучит всегда тревожно.

Зулус вскочил, будто и не спал.

– Мбулу смотри хороший сон. – Он сладко потянулся. – Время, Питер. Говори «прощай». Каамо обними Питера, Питер обними Каамо. Мы пошли.

И больше не было ни одного слова. Друзья молча обнялись, молча, не оглядываясь, двинулся Петр за проворным чернокожим гигантом. Мбулу должен был вывести его на португальскую территорию, к Моамбе.

Крепко-крепко зажав рот кулаком, Каамо обхватил ствол пальмы и немо раскачивался вместе с ним…

ЭПИЛОГ

ВОИН УМИРАЕТ В БОЮ

1

Пароход шел по Финскому заливу. Впереди уже показался Котлин, последний крупный остров перед Петербургом. Серое, скучное море было спокойным. Легкий туман висел над ним прозрачной кисеей. Апрельский день был теплым, но по балтийски сырым.

На второй палубе близ кормы стоял рослый, широкогрудый человек в котелке и пальто, небрежно наброшенном на плечи. Пассажиры давно приметили, что он ищет уединения. По одежде, по манерам и безупречному владению языками человек этот походил на иностранца. Однако по-особому стриженная борода, серые славянские глаза, ленивая медлительность движений, за которой угадывалась способность к движениям внезапным и стремительным, выдавали русского. Впрочем, гадать не приходилось: в списке пассажиров он значился как Петр Никитич Ковалев.

Он стоял, склонив голову, и, чуть прищурясь, смотрел на широкий пенный след, оставляемый пароходом. У самой кормы вода бурунилась и кипела, потом спадала в невысокие, плоские волны, оставляя на поверхности пузырящуюся пену. След тянулся белым, чуть изжелта шлейфом, постепенно исчезающим в дымке тумана.

«Вот так, – думал Петр, – и мои дела: бурлили, кипели, а прошли годы – они растаяли, исчезли, растворились в сумятице дней, оказавшись, в общем-то, никчемными».

Глухой, уже не больной болью отзывались в сердце бегучие воспоминания о войне в Африке, о расставаниях с друзьями и товарищами. Благополучно добравшись в конце 1901 года до Парижа, Петр хотел было обратиться к Паулю Крюгеру, который все еще мыкался по Европе, тщетно взывая о помощи бурам, но, рассудив, махнул рукой и нанялся рабочим на один из заводов Рено.

По газетам он следил за перипетиями окончания южноафриканской драмы. Переговоры, о которых говорил ему при последнем свидании Луис Бота, окончились неудачей: английское командование не хотело ни малейших компромиссов. Конец года и начало следующего прошли в редких и некрупных схватках бурских партизан с оккупантами, и снова возникла необходимость в мирных переговорах. Они состоялись и тянулись долго, но наконец 1 июня 1902 года в Варенигинге был подписан мир: бурские республики переходили под эгиду Великобритании.

Вскоре генералы Бота, Деларей и Девет отправились в Лондон выторговывать крохи самоуправления. Миссия их была печальной – унизительной и неудачной.

Кто знает, может быть, Петр навсегда остался бы во Франции, рядовой парижский пролетарий, не произойди одной почти случайной встречи. В маленьком ресторанчике, куда Петр – теперь уже Пьер – обычно заходил перекусить вечером, к нему однажды подсел какой-то худосочный, чахоточного вида блондин.

– Извините, месье, вы русский? – спросил он.

Петр медленно повернул к нему голову, оглядел спокойно, хотя сердце екнуло, и сказал:

– Русский.

– Мне хотелось бы поговорить с вами. Может, пройдемся?

Они долго бродили по улицам. Николай Гриневич пригласил его в субботу к себе.

– Соберутся земляки, поболтаем, вспомним матушку Русь…

Так Петр познакомился с группой эмигрировавших из России социал-демократов.

То были разные люди – и по своему положению, и по характерам, и по взглядам. Но на это Петр вначале не обращал внимания: просто он жадно вслушивался в разговоры о родине, старался понять, что там происходит, какая там нынче жизнь. Споры были нескончаемы. Спорили о целях и методах борьбы. Постепенно Петр понял, насколько разнообразна «окраска» его товарищей. Одни из них тянулись к эсерам, другие стояли на плехановских позициях, третьи, упорные и яростные, все чаще ссылались на Ленина.

Петр с головой ушел в политическую литературу: он не мог быть со всеми сразу, ему надо было определиться. Когда в феврале 1905 года он приготовил и прочел реферат о взаимоотношении рабочего класса и крестьянства в революции, Гриневич сказал с досадой:

– Еще один перекинулся в лагерь Ленина…

В первых числах апреля 1905 года с адресами явок и шифрованными письмами в Россию выехал новый партийный агент Петр Ковалев…

Вскипая и спадая, скользил в туманную дымку позади пенный след.

Впереди вставал уже остров Котлин с Кронштадтской крепостью, за ним – Петербург.

Петру вспомнилось, как тринадцать лет назад полуграмотным зеленым парнем покидал он родные берега. Берегов, впрочем, он и не видел: кидал жаркий уголь в ненасытное чрево парохода. Теперь он возвращался к матери-родине возмужавшим и закаленным, убежденным бойцом.

Он знал, на что потратить свои силы, – против чего и ради чего.

Петр поднял голову, поправил пальто на широких плечах. «Ну, Россия, принимай своего сына, и пусть солоно будет твоим ненавистным правителям!» Неторопливым, твердым шагом он двинулся к носу парохода, пристально вглядываясь в еще невидимый Петербург.


2

За окном чернел глухой ноябрьский вечер, но в комнатах этого богатого особняка, заполненных шорохом платьев, легким шарканьем подошв по паркету и негромким возбужденным говором, было светло и празднично. В большой зале, по диванчикам у стен, шушукались дамы. Мужчины группировались небольшими кучками и переговаривались с видом несколько небрежным и, однако, настороженным: вот-вот на вечере должен был появиться генерал-губернатор.

Окруженный несколькими почитателями, в залу вошел Александр Иванович Гучков. Он имел вид осанистый и вместе с тем утомленный. Один из финансово-промышленных тузов, создатель новой партии «октябристов», Александр Иванович в эти дни чувствовал себя чуть ли не спасителем отечества. По правую руку от него семенил какой-то лысенький статский советник и все пытался заговорить, но только повторял:

– Александр Иванович, послушайте-с…

От крайней колонны навстречу Гучкову шагнул щеголеватый, подтянутый жандармский подполковник Глебов.

– Минутку, дорогой Александр Иванович, – мягко, но решительно, с привычной повелительной интонацией сказал он, и лысенький разом оказался оттертым.

Глебов с нежностью взял Гучкова под руку и, обдав почитателей его холодным, презрительным взглядом, повел через залу.

– Любопытная история… – начал он. – Однако скажите, вот вы во времена достопамятной англо-бурской войны были среди храбрых русских волонтеров и, так сказать, грудью своей прикрывали этот маленький отважный народ на поле брани.

– Как же, как же! – сказал довольный Гучков. – Ну, да ведь не я один, нас, русских, много там было.

– Вот к этому как раз я и веду. Не припомнится ли вам, был там среди буров такой генерал – Ковалев?

– Русский, что ли?

– Русский.

Гучков закатил глаза к потолку.

– Нет, милейший, такого не было. Я там почти всю кампанию провел, почти до сдачи Претории. Генералы там были Бота, Девет, Деларей… Ну, да вы и сами, надеюсь, газеты читали, знаете. А в чем, собственно, дело?

Подполковник помолчал, прищурив карие, с зеленой искоркой глаза на черные окна.

– Попался нам этот голубчик, – сказал он, сдерживая нервную усмешку. – Представляете? Месяца три наши агенты охотились за ним. Большевистский деятель Петр Ковалев. Дел он натворил – не перечесть. И вот наконец попался. Отстреливался, стервец, и, надо сказать, ловко – трех наших уложил. Убили его, черт задери, не смогли взять живым. – Глебов досадливо прищелкнул пальцами. – А при нем документ, подписанный Луисом Бота: выдан-де генералу армии Трансвааля Питеру Ковалеву… А? Не слыхали, значит?

Гучков секунды две таращил на Глебова глаза, потом сказал, спохватившись:

– Не слыхал, милейший, не слыхал… Странный какой-то генерал. Не находите?

– Странный, странный, – задумчиво покивал подполковник. – Однако не очень все это хорошо.

– Что ухлопали-то его? – подсказал Гучков и сам же смутился вульгарности выражения.

– Не в том дело, – чуть поморщился Глебов. – Люди у них какие-то особенные подбираются, у большевиков. Непримиримые, яростные, умелые.

– Зажмем, голубчик, с вашей помощью зажмем! – воскликнул Гучков и, похоже, готов был произнести на эту тему чуть ли не речь.

Подполковник искоса глянул на него и коротко, официально поклонился, прищелкнув каблуками:

– Спасибо, господин Гучков, вот только это мне и нужно было выяснить…

Он снова глянул на черные ночные окна; за ними в шальной сумятице толокся первый метельный снег…

1965-1966.

ОТ АВТОРА

Эта удивительная история о Петре Ковалеве и его друге Дмитрии Бороздине – выдумана ли она автором или нет?

Как ни странно, я и сам не знаю.

Почему – объясню.

Летом 1954 года ко мне пришел житель города Березовского Александр Семенович Мякишев и рассказал, что из рук покойного А. Н. Пятницкого, известного на Урале журналиста и краеведа, получил в свое время тетрадочку с дневниковыми записями участника англо-бурской войны П. Н. Ковалева, обнаруженную в делах бывшего жандармского управления. Переписав дневник, тетрадочку эту А. С. Мякишев вернул А. Н. Пятницкому, а тот будто бы сдал ее в государственный архив.

На основе этого дневника А. С. Мякишев написал и в 1955 году опубликовал в альманахе «Боевые ребята» нечто вроде повести «Путешествие в Африку» в литературной обработке Н. Катковой. В этом небольшом, на двадцати пяти страницах, произведении англо-бурской войне было отведено лишь полторы страницы.

Я искал подлинник дневника Ковалева. Ни в личных бумагах А. Н. Пятницкого, ни в архивах обнаружить его не удалось. Однако интерес к этому делу у меня не исчезал.

Изучая историю англо-бурской войны и участия в ней русских, я пришел к убеждению, что рассказанное А. С. Мякишевым вполне могло быть. Эта убежденность превратила для меня возможное в реальное.

Так родился «Странный генерал». И сейчас мне уже трудно сказать, выдумка ли он или был в действительности. Я только знаю, что описанное мной – историческая правда.

В обращении с фактами я старался быть скрупулезно точным. Не скрою, исследователь во мне часто подавлял художника. Однако это было необходимо: насколько мне известно, «Странный генерал» – первый в советской художественной литературе опыт повествования об англо-бурской войне, и фактическая точность в ее описании представлялась мне весьма важной.

Эпилог романа может показаться читателю скороговоркой: так много спрессовано в нем. Но рассказывать об этом подробно – значит, написать еще одну книгу.

1

Так раньше назывался город Свердловск.

2

Штейгер – мастер, ведающий рудничными работами.

3

Дудка – шахта без крепей.

4

Доля – 44 миллиграмма, 1/96 золотника (золотник – 4,2 грамма).

5

Саванна – тропическая лесостепь в Африке и Америке.

6

В Южной Африке зима приходится на то время, когда в Северном полушарии лето.

7

Вельд (нем.) – поле, высокое сухое плоскогорье.

8

Баас – хозяин.

9

Кафр – так презрительно называли белые негров (от арабского «неверный»).

10

Бабуины – вид павианов.

11

Дорп – деревня.

12

Крааль – здесь: загон для скота.

13

Морг – примерно полгектара.

14

Сквоттеры – лишившиеся земли бродячие негры.

15

Ассагай – короткое копье с наконечником-лезвием.

16

Здесь: деревня, кольцеообразное селение, круглая внутренняя площадь которого служит загоном для скота.

17

Миля (от древнеримской тысячи двойных шагов) в разных странах колеблется по своей величине; грубо округляя – около полутора километров (1,609 километра).

18

Сегрегация – отделение; вид расовой дискриминации: запрещение неграм жить вместе с белыми, посещать общественные заведения, где бывают белые, и т. п.

19

Байвонер – обезземеленный белый фермер.

20

Имеется в виду англо-бурская война 1880-1881 годов.

21

Маркшейдерия – геодезическая съемка рудников и подземных выработок.

22

Фунт – мера веса. Английский фунт – около 450 граммов.

23

Бушвельд – кустарниковый вельд, саванна центральной части Трансвааля.

24

Ярд – около 90 сантиметров.

25

Маримба – музыкальный инструмент, звучащую основу которого составляют резонирующие тыквы.

26

Драконовы горы.

27

«Ли» – «ли-метфорд», марка английской боевой винтовки.

28

Юнион-Джек – фамильярное «английский флаг».

29

Малиновые замшевые шаровары и белые рубахи входили в форму «туркестанских» солдат русской армии.

30

Вахмистр – старший унтер-офицерский чин в бурской полиции.

31

Метрополия – главенствующее над колониями государство, в данном случае – Англия.

32

«Правда о России» (1888) – книга известного английского журналиста Вильяма Томаса Стэда, друга Сесиля Родса.

33

Письмо Николая II датировано по старому стилю.

34

Великий князь Александр Михайлович, муж Ксении.

35

Жена Николая II Александра Федоровна, урожденная принцесса Алиса, дочь великого герцога Людвига IV Гессенского, внучка английской королевы Виктории.

36

Имеется в виду Вильгельм II, император германский.

37

Доение коров у басуто, как и у бечуанов, – дело мужчин.

38

В данном случае – официальный военный представитель, атташе. В книге использованы донесения Ермолова из Лондона и Миллера – из Брюсселя и Гааги с 13 августа 1899 года по 19 декабря 1901 года.

39

Ложементы – оборонительные фортификационные сооружения.

40

Эскарпы и контрэскарпы – внутренние и наружные откосы оборонительных рвов.

41

Ход и содержание этого и последующих военных советов передаются по протокольным записям полковника В. И. Ромейко-Гурко, русского военного атташе при армии буров.

42

Йонг – юноша, парень.

43

Бушель – мера объема сыпучих тел: 35,3 литра.

44

Кварта – мера объема жидкостей; несколько больше литра.

45

Блокгауз – полевая укрепленная постройка, рассчитанная на круговую оборону.

46

Йоменри – английская добровольческая конница.

47

Ярд – примерно 0,9 метра.

48

Зулу – зулусы.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21