Немногие возвратившиеся

      У меня буквально разрывалось сердце, когда я смотрел на современную технику, разом превратившуюся в груды металла. Сколько сил и средств затрачено на нее! Как тяжело она досталась моей родной Италии! А теперь приходится все бросать, чтобы выполнить полученный ранее приказ.
      Нередко встречались телеги с сидевшими в них пехотинцами. Их лошади были настолько измучены, что не могли сделать больше ни шагу. В огромных влажных глазах этих умных животных отражалась почти человеческая грусть.
      * * *
      Я узнал, что капрал Тамбурини остался на одном из брошенных грузовиков. Я хорошо знал этого человека. Несколькими часами раньше ему переломало ноги съехавшим в кювет орудием. Оказавшись в одиночестве на грузовике, в баке которого не было ни капли топлива, этот несчастный некоторое время наблюдал за спешащими мимо людьми. Вспомнив о маленьких желтолицых узбеках, в руки которых ему предстояло попасть, он начал плакать и молить проходящих мимо соотечественников, чтобы они не оставляли его одного, но на него не обратили внимания. К сожалению, я узнал об этом несколькими днями позже, причем от тех самых людей, которые бросили бедолагу.
      * * *
      Мы продолжали свой бесконечный путь в ночи. Каждый час колонна, как этого требовали правила, останавливалась на десятиминутный привал. Многие из нас без сил валились в снег.
      Во время одной из таких передышек Занотти уснул - и это при минус двадцати градусах, да еще и в снегу! Но он не спал всю предыдущую ночь и был измотан той всепоглощающей, отнимающей разум усталостью, которая знакома лишь тем, кто был на фронте.
      * * *
      Перед самым Медовом в нашу колонну влилась большая группа немцев, пришедших по одной из проселочных дорог. Вскоре поток людей четко разделился на две параллельные струи: справа шли люди в темной итальянской форме, слева двигались немцы в своих весьма громоздких светлых одеждах. Причем обувь последних была подбита толстым войлоком.
      Разница между нами была очевидна каждому. Между прочим, у немцев было топливо и достаточно большое количество транспортных средств. Все орудия имели тягачи (иногда русские) с изрядным запасом топлива. К тому же у них было много саней и телег, каждую из которых тянули две или даже три лошади. В такие повозки помещалось восемь - десять человек. Это давало возможность солдатам отдыхать по очереди на санях. Кроме того, они ничего не несли на себе, даже оружия. Но если падающий с ног от изнеможения итальянский солдат делал попытку забраться на немецкие сани, его незамедлительно сгоняли прочь.
      Но все это были еще цветочки, настоящие испытания ждали нас впереди.
      А тем временем число наших грузовиков продолжало неуклонно уменьшаться. Те, которые еще кое-как двигались, были увешаны гроздьями людей. Причем на каждом из них среди одетых в темное итальянских солдат обязательно виднелся одетый в светлые одежды немец. Что поделаешь, итальянцы - добрые люди. Монументальные "бреды", тянущие за собой стасорокадевятки и двухсотдесятки, были сплошь облеплены людьми. Солдаты сидели на капоте, на крыше кабины, на самом орудии - в общем, везде, где можно было за что-то зацепиться. Зачастую свое место приходилось отстаивать в драке, потому что на каждое было слишком много претендентов. От усталости люди едва держались на ногах. Некоторые больше не могли идти. Как-то я увидел темную фигуру, лежащую в снегу на обочине дороги. Руки и ноги несчастного дергались в конвульсиях. В этот момент колонна остановилась. С помощью нескольких солдат мне удалось поднять беднягу и привести его в чувство. Затем я попросил немецких солдат, сидящих в находящемся поблизости грузовике, взять его с собой. Те не отказали, Я тогда еще не знал немцев так хорошо, как знаю сейчас, поэтому счел такое поведение вполне естественным.
      Часом позже я заметил солдата в бреду. Дошедший до последней стадии изнеможения пехотинец сидел в снегу на обочине и бормотал нечто невразумительное о зеленых полях и журчащих ручьях. Я попытался остановить один из проезжавших мимо немецких грузовиков, но наши доблестные союзники или делали вид, что не замечают моих сигналов, или отмахивались. Так продолжилось мое знакомство с немцами.
      В конце концов, показалась итальянская "бреда" с двухсотдесяткой на буксире. Мы с трудом погрузили упирающегося парня. Прежде чем ехать дальше, водитель сообщил, что ему нетрудно взять еще одного солдата - одним больше, одним меньше... разницы никакой. Но бензина в баке хватит только на 8-9 километров, и потом все равно придется шагать пешком. Но больше я ничего не мог сделать.
      * * *
      Мы шли дальше.
      Нога все еще продолжала беспокоить меня. Я шагал по дороге и с грустью размышлял о собственной судьбе. За что мне все это? Если бы паралич развился, я бы с первого момента был обречен. Неужели Провидение хочет дать мне почувствовать на собственном опыте, что человеческая жизнь в полном смысле этого слова всегда висит на волоске?
      Услышав о моих трудностях, майор предложил мне занять место на одном из грузовиков. Но уже давно перевалило за полночь, осталось позади Медово, мы повернули направо, а ни одного итальянского грузовика так и не появилось.
      Сразу за деревней располагались биваком чернорубашечники одного из батальонов М{*9}, по-моему, Таглименто. Здесь же я увидел последние средства транспорта, принадлежавшие моей бригаде, - "павези".
      Через некоторое время колонна в очередной раз остановилась. Я был вынужден отправиться на поклон к маленькому немецкому лейтенанту с орлиным носом, в ведении которого находился трактор, тянущий трейлер, нагруженный бочками с бензином, и противотанковое орудие. Мы говорили по-французски. Это единственный язык, кроме хорошо знакомого немцам языка насилия, который они понимают. В результате я получил место в машине для себя и еще одного солдата, который не мог идти.
      Прежде чем мы снова тронулись в путь, к нам подсел еще один итальянский лейтенант, а затем попытались присоединиться еще несколько, но немцы проявили бдительность и всех отогнали. Мы поехали дальше. Но через каждые несколько метров делали остановки. Сидеть без движения было очень холодно. Первым не выдержал солдат, за ним слез и пошел пешком лейтенант. На их места нашлось много желающих, но немцы больше никого не пустили.
      Вперед. Остановка. Снова вперед. Остановка. И так до бесконечности.
      В деревне за Медовом, кажется, это было Карасеево, мы остановились надолго. С трейлера выгружали бензин, требовавшийся для заправки грузовиков. Я воспользовался остановкой и подошел к большому костру, окруженному людской толпой. Оказывается, жгли склад продовольствия. Хотя бы таким образом, но я получил возможность немного согреться. Наконец-то!
      Затем я вернулся к трейлеру, и мы продолжили путь.
      Теперь по дороге все чаще попадались тела замерзших в пути солдат. Сперва мне не хотелось верить своим глазам. Должно быть, я ошибся и на дороге лежат вовсе не люди, а кучки брошенного кем-то тряпья. Но при ближайшем рассмотрении всякий раз оказывалось, что на снегу лежали все-таки люди, превращенные страшным морозом в глыбы льда. Их лица были искажены смертной мукой. Застывшие глаза смотрели в черное небо.
      Мы двигались дальше.
      Тянущаяся по широкой дороге колонна была все так же четко разделена на итальянскую и немецкую.
      Неожиданно нам начали попадаться сначала отдельные люди, а потом небольшие группы, спешащие в обратном направлении. Вскоре идущих навстречу стало так много, что мы были вынуждены остановиться. Я спрыгнул с трейлера и обратился за разъяснениями к бегущим навстречу офицерам. Они поспешно и с некоторым смущением рассказали, что дорога впереди перерезана уже несколько часов назад. Было около двух часов ночи 20 декабря.
      Распрощавшись с проявившим ко мне гостеприимство немецким младшим лейтенантом, я побрел обратно в деревню. Очень тихо, чтобы не услышали солдаты, я передал майору Беллини печальные новости. Затем я отправился в битком набитую избу, чтобы погреться.
      Насколько нам было известно, русским никогда не удавалось выйти из немецкого окружения.
      Глава 3.
      20 декабря
      Всего через несколько минут поступил приказ 30-й артиллерийской бригаде строиться. Остатки 60-го батальона присоединились к 61-му.
      Я слышал голоса майора Беллини и капитана Россито, командира 1-й батареи, но не торопился выйти из теплой избы и присоединиться к ним. Должен признаться, что я отчаянно устал и, кроме того, меня страшила перспектива вновь оказаться на морозе, пробирающем до костей. Когда же я все-таки выполз на воздух, оказалось, что батальон ушел. Люди, торопливо шагающие по обледенелой дороге, были мне незнакомы.
      Я громко крикнул. Голос мой разнесся очень далеко в морозной ночи, но ответа не последовало. Я остался один. Следовало как можно скорее догнать батальон.
      Я присоединился к мрачной колонне, которая, оставив дорогу на Мешков слева, повернула на юг к выходу из деревни и двинулась по направлению к Поповке. Появилась информация, что на этом направлении немцы планируют прорыв.
      Вдруг я заметил транспортные средства, принадлежащие артиллеристам Пасубио. Несколько тягачей с натугой волокли орудия. За ними тянулись люди. Я вспрыгнул на подножку одного из тягачей и таким образом преодолел семь или восемь километров, отделяющих меня от Поповки.
      * * *
      Занимался новый зимний день.
      Вокруг нас была только бесконечная заснеженная степь, а над головами такое же бесконечное свинцово-голубое небо.
      В деревне я встретил нескольких знакомых ребят из 80-го пехотного полка. Лейтенант Корреале (в далекой мирной жизни преподаватель философии) настолько устал, что с трудом передвигал ноги. К тому же он сильно охрип и совсем не мог говорить, лишь сипел. Он сказал мне, что, если ему прикажут снова идти вперед, он умрет.
      Больше я его никогда не видел.
      А пока, глядя на его усталое обветренное лицо, я вспоминал долгие беседы, которые мы вели с ним и майором Пассини долгими зимними вечерами в офицерской столовой в Абросимове на Дону. С мальчишеской горячностью мы всячески превозносили мастерство и храбрость итальянских солдат. Майор, бывший намного старше и опытнее нас, добродушно усмехался и спокойно объяснял, что мы не правы.
      Сидя за отдельным маленьким столиком, младший лейтенант Бернаби бросал на нас негодующие взгляды. Было поздно, все офицеры уже поели и разошлись, а мы продолжали оживленно беседовать, не собираясь покидать помещение. Дело в том, что младший лейтенант Бернаби, недавно прибывший из Италии, спал в этой комнате, когда все уходили. А звание младшего лейтенанта получил всего два месяца назад.
      А затем начались тяжелые бои. Однажды лунной ночью Бернаби отправился на санях в роту. Он был очень доволен, потому что должен был принять под командование отделение. И погиб. Майор Пассини тоже погиб. И еще многих людей из того батальона уже нет в живых.
      Теперь я считал, что самое худшее позади. Я наткнулся на Корреале, который, прихрамывая, бродил вокруг в поисках своих солдат. Большинство из них были рекрутами с Сицилии, только что прибывшими на фронт, и при любом удобном случае старались улизнуть подальше. Очевидно, майор в своих оценках все-таки был прав.
      Некоторые вещи лучше забыть.
      Здесь же были капитан Ланциани и младший лейтенант Фаброцини, бойкий неаполитанец. Как и Корреале, капитан Ланциани прихрамывал.
      Мы остановились.
      * * *
      В самом разгаре дня немцы на 8 или 9 тяжелых броневиках отправились куда-то в восточном направлении. Они должны были прорвать окружение. Во всяком случае, мы так считали.
      За ними двигались фургоны с пожитками, а дальше шли две колонны итальянских солдат. Черные ленты, извивающиеся по ослепительно белому снегу. Огромное пространство вокруг Поповки теперь кишело людьми, причем со стороны Медова подходили все новые колонны. Я держался рядом с Фаброцини, офицером, командующим в Абросимове остатками взвода разведчиков. Нам пришлось многое пережить вместе, и ладили мы хорошо.
      Мы остановились на гребне очень длинного холма. Там немцы выполняли какие-то сложные маневры, рассчитанные на то, чтобы обмануть противника. Но не было похоже, что они планируют идти на прорыв.
      * * *
      Фаброцини, несколько его разведчиков и я ждали сидя на снегу и лязгая зубами от холода. За нашими спинами уныло чернели покосившиеся избы Поповки. Впереди, казалось до самого горизонта, простирались бесконечные заснеженные равнины. Нигде не было видно ни одного признака жизни.
      * * *
      Я решил, что должен немедленно встать и начать двигаться, иначе рискую замерзнуть насмерть.
      Пытаясь согреться, я принялся быстро ходить взад-вперед и в конце концов неожиданно наткнулся на своего командира - майора Беллини, стоящего в окружении нескольких офицеров бригады.
      Холод становился невыносимым. Оставалось только удивляться, что все мы еще живы. В ожидании прорыва нам было совершенно необходимо найти хотя бы какое-нибудь убежище.
      Капитан Россито - весьма упитанный краснолицый мужчина - отправился куда-то в темноту, заявив, что присмотрел для нас всех отличное убежище в большом стогу сена. Мы довольно долго ждали, но он все не возвращался. В конце концов майор решительно направился обратно в деревню, мы потянулись за ним.
      Мы больше не видели капитана Россито. Позже я слышал, что он нашел в брошенном немецком грузовике бутылку коньяку и, ничего не соображая от холода, в несколько глотков осушил ее до дна. Поэтому он так и не узнал, что мы ушли из Поповки.
      * * *
      Мы вошли в какую-то избу, откуда слышалась итальянская речь. И действительно, там оказалась большая группа чернорубашечников.
      Неожиданно вокруг загремели взрывы. Враг открыл огонь по колонне.
      Было очевидно, что, раз русские стреляют из минометов, они находятся где-то поблизости. Но где? На этот вопрос не мог ответить никто.
      Должен признаться, в тот момент нас это не особенно интересовало. Мы настолько окоченели, что возможность хотя бы немного согреться занимала нас значительно больше, чем все враги на свете.
      К сожалению, мое пребывание в теплой избе оказалось слишком коротким. Майор приказал мне отправиться на поиски полковника Касасса, командира 80-го пехотного полка, чтобы получить инструкции.
      Мне оставалось только тяжело вздохнуть и снова идти на мороз.
      * * *
      Мне показалось, что прошло много часов, прежде чем я наконец выяснил, что полковник обосновался где-то на холме к западу от нас. Мы там уже были и явились свидетелями полнейшей неразберихи. Множество солдат из самых разных частей бестолково толпились в одном месте, не зная, что делать.
      Уже давно перевалило за полдень. Я заметил, что некоторые части снова покидают деревню.
      Встреченные мною по дороге старшие офицеры-чернорубашечники сообщили, что прорыв теперь уже неминуем.
      Решив, что получил достаточно информации, я направился в избу, где меня ждали товарищи и майор Беллини. В 200 метрах от нее я заметил русский танк. Раньше его там не было.
      Оказалось, что он появился в деревне несколькими часами ранее и очень быстро был подбит немцами. Его экипаж состоял из одного совсем молодого мальчика, почти ребенка. Выбравшись из танка, он попытался вести огонь, но был расстрелян превосходящими силами противника.
      Позже капрал Джузеппини рассказал, что этот танк возник совершенно внезапно. За ним в некотором отдалении следовало еще два или три. Его неожиданное появление на медовской дороге, по которой двигались колонны немецких и итальянских солдат, привело к настоящей панике. Тем более, что он пер напролом, круша все на своем пути и поливая уцелевших людей огнем из автоматов. Джузеппини клялся, что видел не менее пяти сотен погибших. Правда, организаторы этой кровавой бойни не надолго пережили своих жертв.
      Я не мог не восхищаться аккуратностью и четкой организацией немцев. Даже в царившем повсюду хаосе они сумели обеспечить противотанковую оборону деревни.
      Вернувшись к майору, я добросовестно сообщил ему все, что мне удалось узнать. Он сразу же решил, что мы должны вместе найти импровизированный "гарнизонный командный пункт", местоположение которого мне удалось разузнать. Таким образом, мне пришлось окончательно распрощаться с надеждой спокойно отдохнуть в тепле.
      Беспокоило то, что накануне я набрал полные ботинки снега и теперь мои носки совершенно промокли. Несколько дней назад я сменил туфли на ботинки, но не успел обзавестись длинными носками, гетрами или хотя бы бинтами. Опасность простудиться становилась все более реальной.
      Мы так и не добрались до так называемого "гарнизона". По дороге мы встретили нескольких знакомых майору старших офицеров с группами солдат и вскоре оказались среди своих.
      Темнело.
      * * *
      Накануне вечером мы ничего не ели. Нам удалось проглотить только несколько глотков ледяной воды.
      Сейчас, в наступивших сумерках, везде горели огромные костры, выбрасывая в ночное небо столбы черного дыма. Немцы жгли все, что не могли взять с собой. Между кострами на почерневшем от копоти снегу медленно остывали трупы убитых лошадей. Их пристреливали, чтобы не оставлять русским.
      * * *
      От мрачных мыслей меня отвлек младший лейтенант Дзоило Цорци, который, широко улыбаясь, подошел ко мне. Я был очень рад его видеть. Он, как и я, был из Вероны и за месяцы пребывания на русском фронте успел стать моим лучшим другом. Главный офицер наблюдения и связи 60-го батальона, Цорци вместе со мной проходил обучение в Монкальери. Так же как Марио Беллини, Антонини и я, Цорци прибыл в Россию в июне.
      Когда началось отступление, он со своими людьми - остатками 1-й батареи 80-го пехотного полка - находился в деревне Монастырщино, расположенной неподалеку от Абросимова в окружении секуляризированных монастырей.
      Судя по его рассказам, им удалось ускользнуть в последний момент. Орды узбеков долгое время преследовали их по пятам.
      С тех пор как четыре дня назад начался бой, я ничего не слышал о Цорци. Поэтому мы оба были счастливы увидеться снова. Хотя при таком морозе страшно лишний раз раскрыть рот, мы долго не могли наговориться. А тем временем колонны вновь начали строиться.
      * * *
      На землю опустилась ночь. Стало еще холоднее. Чтобы не превратиться в ледяной столб, приходилось постоянно двигаться.
      Сначала Цорци и я ходили взад-вперед рядом с нашей колонной, потом принялись прыгать и хлопать себя ладонями по плечам в тщетной попытке согреться. Конечно, это было утомительно, но помогало не замерзнуть насмерть.
      Я видел, как страдал майор Беллини. Он хуже, чем кто бы то ни было из нас, переносил мороз. Со мной он разговаривал довольно сухо. Создавалось впечатление, что я виноват в том, что ему пришлось покинуть теплое помещение. Если бы я не выяснил местонахождение "гарнизонного штаба", мы бы так и сидели в избе.
      А тем временем столбик термометра продолжал опускаться.
      Какая температура была той ночью, по-моему, не знает никто. Для каждого из нас мороз превратился в личного врага, безжалостного убийцу, подкрадывающегося одновременно со всех сторон. Он заставлял нас испытывать ужасные страдания, медленно и неустанно высасывая из нас жизнь. Ему некуда было спешить, он знал, что мы никуда не денемся, и наслаждался своей безраздельной властью.
      Как часто впоследствии мне доводилось испытывать такие же ощущения...
      * * *
      Изредка мы позволяли себе на несколько минут присесть, но очень скоро вскакивали и снова начинали двигаться. Даже самая короткая передышка приводила к тому, что ноги теряли чувствительность.
      Время шло.
      Здесь же стояла машина генерала. Наш майор периодически подходил к ней и обменивался несколькими словами с сидящими внутри.
      А вокруг нас кипела жизнь. Колонна за колонной строились и уходили в разных направлениях.
      * * *
      Около 9 часов вечера откуда-то начали прибывать многочисленные грузовики, орудия, повозки. Вслед за ними - пешие солдаты. Это оказалась дивизия Торино.
      Колонна остановилась рядом с нами. Я слышал разговоры о том, что дивизия сначала пыталась выйти по другой дороге в юго-восточном направлении, но наткнулась на противника. Теперь мы должны были объединиться и двигаться вместе на юго-запад.
      Немцы потребовали у дивизии Торино тысячу литров бензина, обещая взамен танковую поддержку. Это означало, что дивизия лишится всех запасов горючего. Тем не менее настоятельную просьбу немцев удовлетворили.
      Таким образом, в одной точке сошлись следующие дивизии: Пасубио, Торино, отдельные подразделения из Равенны и Селеры, 298-я немецкая дивизия, лишившаяся командования и большей части личного состава, но имеющая восемь или девять танков. Дивизия Пасубио приняла участие в самых тяжелых боях на Дону. Еще два легиона чернорубашечников (батальоны М) Таглименто и Монтебелло, но изрядно потрепанные.
      Сколько нас, итальянцев, оказалось в окружении?
      По самым грубым подсчетам - не менее 30 тысяч.
      От пронизывающего холода невозможно было ни спрятаться, ни скрыться. Помощи ждать было неоткуда. Мы пытались, как могли, защитить сами себя.
      Глава 4.
      21 декабря
      Когда мы наконец тронулись в путь, наступила полночь. Громада колонны растянулась на километры, но движение было упорядоченным: слева шли люди, метрах в восьмидесяти справа от них двигалась техника, в середине - сани, повозки, лошади. Немцы возглавляли колонну.
      Приходилось постоянно следить за порядком, не давать солдатам обгонять друг друга в стремлении оказаться поближе к голове колонны, то есть под непосредственной защитой немцев. К сожалению, таков был менталитет итальянцев. Неспособные навести порядок в собственных рядах, они сразу же потеряли уверенность в своих силах. К тому же в нашем распоряжении не было никакого автоматического оружия. У нас осталось лишь несколько пулеметов. В то время как автоматы (превосходное оружие, но, к несчастью, слишком тяжелое, чтобы в сложившихся условиях нести его на себе), а также ручные пулеметы (крайне ненадежное оружие, постоянно дававшее осечки при низких температурах) были брошены. Таким образом, мы были вооружены только винтовками и мушкетами. У некоторых офицеров были также пистолеты. Кроме пистолета, у меня была русская полуавтоматическая винтовка с телескопическим прицелом.
      Той ночью я отметил первый в своей практике случай отказа младшего по званию выполнить мой приказ. Один из сержантов моего батальона (раньше я его не знал) отказался вернуться на свое место в строю. Я был совершенно уверен в необходимости поддерживать строгую дисциплину, поскольку любой беспорядок в создавшихся условиях мог привести к ужасающим последствиям, поэтому я собрался пристрелить беднягу, как это и предписывалось инструкциями. Остановило меня только то, что сержант казался совершенно невменяемым и явно не соображал, что творит. Поэтому я лишь записал его имя и решил, выйдя из окружения, позаботиться о том, чтобы он предстал перед судом военного трибунала и ответил за неподчинение приказу. Но этот сержант так и не вышел из окружения.
      Мы шли дальше.
      По пути я мысленно возносил страстную молитву всемогущему Господу, упрашивая его дать мне силы и мужество.
      Ночь была очень темной, хоть глаз выколи.
      Дорога плавно спускалась по склону холма к невидимой во тьме долине. То здесь, то там кромешную темноту прорезали яркие вспышки сигнальных огней.
      За всяким спуском обычно следует подъем. На самом его крутом начальном участке большинство транспортных средств пришлось бросить. Правда, это касалось только итальянской техники. Мощные немецкие "катерпиллеры" без труда преодолели крутой подъем. Нам они не помогали. Впрочем, даже если бы помощь была предложена, ничего уже не могло измениться. У нас кончился бензин.
      Подъем, так же как и спуск, длился много часов.
      Когда мы шли, было не очень холодно.
      Если верить слухам, к рассвету мы должны были выйти из "котла".
      * * *
      Занимался мрачный зимний рассвет. Мы снова видели окружающие нас бесконечные заснеженные поля.
      После завершения изнурительного подъема мы вошли в небольшую деревню, состоявшую из нескольких десятков приземистых изб. Называлась она Поздняково. Вокруг нее немцы расположили прямо на снегу мощные противотанковые орудия, в деревне на перекрестке стояли танки.
      Прошел слух, что мы уже на свободе, но, к сожалению, он оказался ложным. Более того, очень быстро выяснилось, что мы не только все еще находимся на вражеской территории, но к тому же попали на еще более опасный ее участок, вблизи которого сосредоточены танки.
      Оставалось лишь в отчаянии скрипеть зубами.
      Было 6 часов утра 21 декабря.
      Мы остановились. В то же время хвостовая часть нашей итальянской колонны продолжала подъем и теперь активно напирала на нас сзади.
      Снова начались шум и неразбериха. Офицеры хриплыми голосами выкрикивали приказы, рядовой состав лениво делал вид, что ничего не слышит. Мало-помалу переминающиеся с ноги на ногу солдаты, подталкиваемые постоянно подходившими сзади, покинули строй и вяло потянулись к видневшимся невдалеке избам.
      Люди были убеждены, что линия фронта располагается где-то поблизости.
      Тогда мы еще не знали, что постоянной, четко выраженной линии вообще не существовало. Перед нами находились только сильно выдвинувшиеся вперед вражеские пехотные дивизии, а также контролировавшие все проходимые дороги моторизованные бригады. Мы двигались в их тыл.
      Солдаты постепенно разбредались по окрестностям. Причем некоторые группы уходили довольно далеко. Очевидно, они не понимали, насколько опасно в такой обстановке удаляться от своей части. Ведь в любой момент могли появиться русские танки.
      Как же так получилось, что никто не взял дело в свои руки? Почему такому множеству людей позволили слепо двигаться навстречу собственной гибели?
      Признаюсь, нас сильно угнетала бескрайность окружающего пейзажа. По сравнению с необозримыми горизонтами расстилающейся со всех сторон степи человек казался ничтожной козявкой. Поневоле в души проникало чувство фатальной неизбежности происходящего. Мы тупо переставляли ноги и вяло размышляли о бессмысленности и бесперспективности всяческой борьбы.
      Мне пришлось с огромным усилием взять себя в руки. Такое нарушение порядка абсолютно недопустимо! Надо что-то делать! Немного поразмыслив, я принял решение и начал трудиться, как маленький упрямый муравей. С помощью лейтенанта Маккарио из 2-го батальона 80-го пехотного полка Пасубио и еще нескольких офицеров мы начали собирать людей и формировать части.
      * * *
      Кое-что у нас получилось. Люди были настолько сбиты с толку, что готовы были повиноваться любому, кто в состоянии отдать им четкий приказ.
      А народ все прибывал...
      Я оказался в удивительно парадоксальной ситуации. Если бы только на моем месте оказался энергичный старший офицер! Но старшие офицеры казались безучастными к происходящему. Позже я понял, что холод подстегивает к действию только молодежь вроде меня. У людей старшего возраста он парализует всяческую инициативу. К счастью, нам удалось справиться, и более или менее организованные группы людей двинулись в деревню.
      * * *
      Мне сказали, что на другом склоне холма среди разрушенных домов генерал собирает людей. Мы сразу же направились туда и через некоторое время присоединились к войску.
      Со всех сторон к нам подходили новые и новые итальянцы.
      В конце концов генерал приказал нам выйти из Позднякова, пройти километр на юго-восток и "готовиться к прорыву".
      Выяснилось, что с нами четыре генерала: X, Росси из Торино, Капицци из Равенны и еще один, которого называли Бозелли.
      Через некоторое время имя Бозелли уже никто не называл, так же как и никакое другое вместо него.
      Я не могу вспомнить, кто именно тогда командовал передвижениями войск.
      * * *
      Формирование нового воинского подразделения, точнее, ожидание его формирования, поскольку мы снова ничего не делали, только ждали, производилось на обширном и пологом склоне холма, плавно спускающемся вниз к долине.
      Мы видели, что в долине были немцы. Они куда-то маршировали организованной колонной, охраняемой с флангов танками.
      Я делал все, что мог, чтобы навести порядок в наших рядах. Но вряд ли можно ожидать от людей, не привыкших к дисциплине в повседневной жизни, что они станут подчиняться приказам лишь потому, что волею судьбы оказались одетыми в военную форму.
      Карабинеры (а их у нас было несколько дюжин) изо всех сил старались помочь нам, офицерам, но, к сожалению, без толку. Люди явно не желали шагать в организованном строю. Мы еще не успели толком начать движения, когда по идущим впереди солдатам ударили первые пули. Строй моментально смешался, люди побежали. А по нашим ребятам продолжали стрелять, причем совершенно непонятно откуда.
      Мы не оставили вражескую стрельбу без ответа. Солдаты яростно палили наугад.
      А тем временем вражеский огонь приобрел прицельный характер, пули все чаще достигали цели, одна из них даже просвистела совсем рядом с моей головой. Видимо, мои отчаянные жесты, призванные навести хотя бы минимальный порядок, привлекли внимание вражеских снайперов, во мне узнали офицера.
      В конце концов толпа итальянских солдат разделилась на небольшие людские ручейки, которые хлынули в долину. Было видно, что среди них имеются раненые.
      А затем мне довелось стать очевидцем одного из самых страшных зрелищ за все время отступления. Я увидел, как итальянцы убивали итальянцев.
      Группы разведчиков, которые были посланы нашими офицерами осмотреть местность, по возвращении были по ошибке обстреляны своими же товарищами. В возникшей беспорядочной перестрелке друзья убивали друг друга.
      Я сорвал голос, пытаясь остановить кровопролитие. В суматохе я потерял шапку, которую тут же затоптали.
      Предпринимать что-нибудь еще было бессмысленно. Мы перестали быть армией. Я больше не командовал солдатами. Меня окружали существа, не способные контролировать свои поступки. Они подчинялись одному только животному инстинкту самосохранения.