XXI

– Повесим ее здесь, – сказал Лусио. – Под вентилятором она вмиг высохнет, а потом опять постелим.

Нора отжала кусок простыни, который только что застирала.

– Знаешь, который час? Половина десятого, и мы стоим где-то на якоре.

– Я всегда встаю в это время, – сказала Нора. – Мне хочется есть.

– Мне тоже. Завтрак наверняка уже готов. На пароходе распорядок дня совсем другой.

Они переглянулись. Лусио подошел и нежно обнял Нору, Она положила голову ему на плечо и закрыла глаза.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросил он.

– Да, Лусио.

– Правда, ты меня немножко любишь?

– Немножко.

– А ты довольна?

– Гм.

– Не довольна?

– Гм.

– Гм, – сказал Лусио и поцеловал ее в волосы.

Бармен посмотрел на них осуждающе, но все же поспешил накрыть столик, за которым только что завтракало семейство Трехо. Лусио подождал, пока Нора усядется, и затем подошел

Медрано, который ввел его в курс событий. Когда Лусио сообщил обо всем Норе, она отказалась верить. Вообще женщины были возмущены больше мужчин, словно каждая из них заранее составила свой собственный маршрут, который теперь, с самого начала, был безжалостно нарушен. Паула и Клаудиа, стоя на палубе, растерянно разглядывали индустриальный пейзаж на берегу.

– Подумать только, отсюда можно вернуться домой на автобусе, – сказала Паула.

– Я начинаю думать, что это совсем неплохая мысль, – рассмеялась Клаудиа, – Но есть тут и комическая сторона. Забавно. Теперь нам только не хватает сесть на мель поблизости острова Масьель.

– А Рауль воображал, что не пройдет и месяца, как мы будем на Маркизских островах.

– А Хорхе готовился ступить на земли, открытые его любимым капитаном Гаттерасом.

– Какой у вас прелестный мальчик, – сказала Паула. – Мы с ним уже большие друзья.

– Я рада, потому что Хорхе трудный ребенок. Уж если кто не придется ему по вкусу… Весь в меня, я этого боюсь. А вы довольны, что пустились в это путешествие?

– Довольна – не совсем то слово, – сказала Паула моргая, точно ей в глаз попала песчинка. – Скорее, я надеялась. Я думала, мне необходимо немного изменить образ жизни, так же как Раулю, и поэтому мы решили отправиться в это путешествие. По-видимому, почти у всех были подобные намерения.

– Но это не первое ваше путешествие?

– Да, я была в Европе шесть лет назад, и, по правде говоря, не слишком удачно.

– Что ж, бывает, – сказала Клаудиа. – Европа – это не только Уффици и Плас-де-ла-Конкорд. Для меня, правда, она такая и есть – ведь я живу в фантастическом мире, созданном литературой. И вероятно, мое разочарование будет куда сильнее, чем можно себе представить.

– Со мной случилось совсем другое, – сказала Паула. – Откровенно говоря, я совершенно неспособна играть роль, которую уготовила мне судьба. Я выросла в атмосфере постоянных иллюзий, веры в успех, но для меня все кончалось крахом. Стоя против Кильмеса, посреди этой реки цвета детского поноса, можно придумать целую кучу оправданий. Но наступает День, когда начинаешь сравнивать себя с древними, например с греческими, монументами… и видишь, что ты еще более ничтожен. Меня удивляет, – добавила она, доставая сигареты, – как это некоторые путешествия не кончаются нулей в лоб.

Клаудиа взяла сигарету и увидела, что к ним приближаются семейство Трехо и Персио, который приветствовал ее энергичными жестами. Начинало припекать солнце.

– Теперь я понимаю, почему Хорхе тянется к вам, – сказала Клаудиа, – не говоря уже о том, что он любит зеленью глаза. Хотя цитаты вышли из моды, вспомните фразу одного из персонажей Мальро: жизнь ничего не стоит, по ничто стоит жизни.

– А интересно, чем кончил этот герой, – сказала Паула, ц Клаудиа почувствовала, как у нее дрогнул голос. Она положила Пауле руку на плечо.

– Я не помню, – сказала она. – Возможно, пулей в лоб. Но кажется, стрелял кто-то другой.

Медрано взглянул на часы.

– По правде говоря, это начинает надоедать, – сказал он. – Раз мы остались вроде одни, не послать ли нам кого-нибудь позондировать почву и попытаться разрушить эту стену молчания?

Лопес и Фелипе согласились с ним, однако Рауль предложил отправиться разыскивать офицера всем вместе. На палубе они встретили двух светловолосых матросов, которые только покивали им головой да выдавили из себя две-три фразы на каком-то непонятном языке – не то норвежском, не то финском. Лопес и Фелипе прошли весь правый коридор, не встретив больше ни души. Дверь в каюту Медрано была приоткрыта, и стюард приветствовал их на ломаном испанском языке. Лучше, если они обратятся к метрдотелю, который распоряжается в столовой насчет обеда. Нет, на корму пройти нельзя, а почему, он сказать не может… Да, капитан у них Ловатт. Как, уже не Ловатт? До вчерашнего дня был он. И еще одно предупреждение: господ пассажиров просят запирать каюты на ключ. Особенно если у них есть что-нибудь цепное…

– Пойдем поищем этого знаменитого метрдотеля, – сказал Лопес тоскливо.

Они неохотно вернулись в бар, где встретили Лусио и Атилио Пресутти, которые обсуждали причины остановки «Малькольма». Из бара можно было пройти в читальный зал, где зловеще поблескивал скандинавский рояль, а также в столовую, при виде которой Рауль восхищений свистнул. Метрдотель (это, несомненно, был он, ибо улыбался, как метрдотель, и, как метрдотель, отдавал распоряжения угрюмому официанту) расставлял цветы и раскладывал салфетки. Когда Лусио с Лопесом подошли к нему, он приподнял седые брови и поздоровался учтиво, но с явным холодком.

– Послушайте, – сказал Лопес, – мы, эти сеньоры и я, несколько удивлены. Уже десять часов утра, а мы до сих пор не имеем ни малейшего представления о маршруте путешествия.

– А-а, сведения о путешествии, – сказал метрдотель. – Кажется, вам вручат справочники и проспекты. Я сам не очень-то в курсе дела.

– Все здесь не в курсе дела, – заметил Лусио, повысив тон. – По-вашему, это вежливо держать нас в… неведении?! – заключил он и покраснел, не находя слов, чтобы продолжать разговор.

– Сеньоры, приношу вам свои извинения. Я не думал, что за утро… У нас было очень много работы, – добавил он. – Но обед будет подан ровно в одиннадцать, а ужин в восемь вечера. Чай, как всегда, в пять часов в баре. Господа, желающие отобедать у себя в каютах…

– Уж если говорить о наших желаниях, – сказал Рауль, – мне хотелось бы знать, почему нельзя проходить на корму парохода?

– Technical reasons [39], – поспешно проговорил метрдотель и тут же перевел фразу на испанский.

– На «Малькольме» авария?

– О нет.

– Почему же тогда мы все утро стоим?

– Сейчас снимаемся с якоря, сеньор.

– Куда, в каком направлении?

– Не знаю, сеньор. Предполагаю, что все это будет указано в проспекте.

– А можно поговорить с кем-нибудь из начальства?

– Мне сообщили, что штурман придет к обеду, чтобы приветствовать вас.

– А нельзя ли дать телеграмму? – спросил Лусио, чтобы извлечь хоть какую-то практическую пользу из разговора.

– Куда, сеньор, – спросил метрдотель.

– Как куда? Домой, – сказал Пушок, – узнать, как себя чувствуют родные. У меня, например, двоюродная сестра лежит с аппендицитом.

– Бедняжка, – посочувствовал Рауль. – Ну что ж, подождем, когда вместе с hors-d'oeuvre [40] явится оракул. А я пока пойду полюбуюсь берегом Кильмеса, отчизной Викторио Камполо и прочих великих людей.

– Любопытно, – сказал Медрано Раулю, когда они немного растерянные выходили из столовой. – Меня ни на миг не покидает чувство, что мы влипли в пренеприятную историю. Все это забавно, разумеется, но пока не известно, до какой степени. А вам как все это представляется?

– Not with a bang but a whimper [41], – сказал Рауль.

– Вы знаете английский? – спросил Филипе, пока они спускались на палубу.

– Да, конечно. – И Рауль с улыбкой посмотрел на него. – Я сказал «конечно», потому что все, кто меня окружает, владеют английским. Кажется, вы изучаете его в колледже.

– Немножко, – ответил Филипе, который учился только для экзаменов. Ему очень хотелось напомнить Раулю насчет обещания подарить трубку, но было немного совестно. Не очень, правда, просто сейчас был не совсем подходящий момент. Рауль разглагольствовал о преимуществах английского языка, хотя и не особенно убедительно, слушая самого себя с какой-то насмешливой жалостью. «Неизбежная фаза гистриона, – думал он, – хитроумные поиски, первый учебный раунд».

– Становится жарко, – сказал он машинально. – Обычная влажность Ла-Платы.

– О да. А у вас шикарная рубашка, – восторженно заметил Фелипе, щупая материю пальцами. – Нейлон, конечно.

– Нет, шелковый поплин.

– А похоже па нейлон. У нас есть один учитель, он носит только нейлоновые рубашки, привозит из Нью-Йорка. Его прозвали Пижоном.

– А почему вам нравится нейлон?

– Потому что… ну, он в моде, и потом такая реклама во всех журналах. Жаль, что в Буэнос-Айресе он такой дорогой.

– Ну а вам почему он нравится?

– Потому что его не надо гладить, – сказал Фелипе. – Постираешь рубашку, повесишь на плечики, и готово. Пижон так объяснял.

Рауль, доставая сигареты, в упор посмотрел па Фелипе.

– Я вижу, вы очень практичный человек, Фелипе. Но можно подумать, что вам самому приходится стирать и гладить белье.

Фелипе покраснел и поспешно взял предложенную сигарету.

– Не подтрунивайте надо мной, – сказал он, отводя глаза. – Но нейлон для путешествий…

Рауль кивнул, помогая Фелипе выйти из затруднительного положения. Да, конечно, нейлон для путешествий…

XXII

Лодка, в которой сидели мужчина с мальчиком, приближалась к правому борту «Малькольма». Паула и Клаудиа помахали рукой, и лодка подошла ближе.

– Почему вы здесь стоите? – спросил мужчина. – Что-нибудь сломалось?

– Загадка какая-то, – сказала Паула. – Или забастовка.

– Какая там забастовка, сеньорита, не иначе как что-то сломалось.

Клаудиа открыла сумочку и показала две банкноты по десять песо.

– Сделайте, пожалуйста, одолжение, – сказала она. – Сплавайте к корме и посмотрите, что там такое происходит. Да, на корме. Посмотрите, нет ли там начальства и не чинят ли там что-нибудь.

Лодка стала удаляться, а мужчина, явно смущенный, не произнес в ответ ни слова. Мальчик, следивший за якорным линем, быстро стал его выбирать.

– Мысль хорошая, – сказала Паула. – Но как все это нелепо! Посылать кого-то шпионить, просто абсурдно.

– Не менее абсурдно, чем угадать среди возможных комбинаций из пяти цифр одну определенную. В этой абсурдности есть своя закономерность, хотя, возможно, я становлюсь похожей на Персио.

Пока она объясняла Пауле, кто такой Персио, лодка удалилась от «Малькольма», и лодочник ни разу не обернулся; Клаудиа почти не удивилась этому.

– Поражение astuzia femminile [42], – сказала Клаудиа. – Дай бог, чтобы наши рыцари принесли новости. А вы оба довольны своей каютой?

– Да, очень, – ответила Паула. – Для такого маленького судна каюты просто прелестны. Но бедняжка Рауль скоро пожалеет, что решил путешествовать вместе со мной, ведь он олицетворение порядка, в то время как я… Вы не находите, что разбрасывать вещи где попало – одно удовольствие?

– Нет, но ведь мне приходится вести дом и заботиться о ребенке. Порой… нет, думаю, я все же предпочитаю находить комбинации в ящике для белья.

– Рауль расцеловал бы вам ручки, если б услышал, – рассмеялась Паула. – Сегодня утром я, кажется, почистила зубы его щеткой. А бедняжка ведь так нуждается в отдыхе.

– К его услугам пароход, здесь даже слишком спокойно.

– Не знаю, я вижу, как он беспокоится, его раздражает эта история с кормой. И, говоря откровенно, Клаудиа, Раулю не очень сладко придется со мной.

Клаудиа почувствовала, что за этой настойчивостью кроется желание сказать что-то еще. Паула не слишком интересовала ее, но все в ней вызывало симпатию: и манера моргать, п резкие движения, когда она меняла позу.

– Вероятно, он. уже давно привык к тому, что вы пользуетесь его зубной щеткой.

– Нет, именно щеткой-то и не пользуюсь. Я теряю его книги, проливаю кофе на его ковер… но вот зубной щеткой не пользовалась до сегодняшнего утра.

Клаудиа молча улыбнулась. Паула замерла в нерешительности, затем махнула рукой, словно отгоняя от себя муху.

– Может, лучше, если я скажу об этом сразу. Мы с Раулем просто большие друзья.

– Он очень славный молодой человек, – сказала Клаудиа.

– Так как на пароходе никто или почти никто этому не поверит, мне бы хотелось, чтобы хоть вы знали об этом.

– Спасибо, Паула.

– Это я должна быть благодарна за то, что вас встретила.

– Да, иногда бывает… Я тоже порой испытывала благодарность лишь за чье-то присутствие, чей-то жест, даже за молчание. Или за то, что можешь сказать, поведать самое сокровенное, чего не доверила бы никому на свете, и сделать это так же просто…

– Как подарить цветок, – сказала Паула, слегка коснувшись руки Клаудии. – Но мне нельзя доверяться, – прибавила она, отдергивая руку. – Я способна на всякого рода гадости, неизлечимо подла сама с собой и с окружающими. Бедняга Рауль терпит меня до поры до времени… Вы не можете себе представить, какой он добрый, понятливый, должно быть потому, что я не принадлежу ему; я хочу сказать, что существую для него лишь в плане интеллектуальном, если можно так выразиться. И если в один прекрасный день мы случайно окажемся в одной постели, думаю, на следующее же утро он почувствует ко мне отвращение. И не будет первым.

Клаудиа повернулась спиной к борту, стараясь спрятаться от уже сильно припекавшего солнца.

– Вы мне ничего не скажете? – угрюмо спросила Паула.

– Нет, ничего.

– Может, так даже и лучше. Зачем я буду вас обременять своими заботами?

Клаудиа почувствовала в ее топе раздражение, досаду.

– Мне кажется, – сказала она, – задай я вам какой-нибудь вопрос или сделай какое-то замечание, у вас родилось бы недоверие ко мне. Полное и жестокое недоверие одной женщины к другой. Вы не боитесь делать признания?

– О, признания… Но это вовсе не было признанием. – Паула погасила едва закуренную сигарету. – Я всего лишь показала вам свой паспорт, я страшно боюсь, что меня примут по за ту, кто я есть, что такой человек, как вы, лишь по нелепому недоразумению симпатизирует мне.

– И поэтому Рауль, и ваша развращенность, и неудачная любовь… – Клаудиа рассмеялась и вдруг, наклонившись, поцеловала Паулу в щеку. – Ну и глупышка же вы, ну и несусветная дурочка.

Паула опустила голову.

– Я намного хуже, чем вы думаете, – сказала она. – Так что не очень-то мне доверяйте, не очень.

Нелли оранжевая блузка показалась вызывающе открытой, но донья Росита была совершенно иного мнения, она снисходительно относилась к нынешней молодежи. Неллина мать придерживалась промежуточного мнения: сама блузка хороша, только вот цвет слишком кричащий. Когда поинтересовались мнением Атилио, он весьма удачно ответил, что такая блузка не на рыжей женщине вряд ли привлекла бы внимание, но что он никогда в жизни не позволил бы своей невесте столь откровенно обнажаться.

Солнце уже так сильно припекало, что все поспешили укрыться под тентом, который натянули два матроса, и с удовольствием расселись в разноцветных шезлонгах. Не хватало только мате, и в этом была вина доньи Роситы, которая не захотела взять с собой термос и сосуд для мате, отделанный серебром и подаренный Неллиным отцом дону Курцио Пресутти.

Сожалея в душе о допущенной оплошности, донья Росита тем не менее уверяла, что пить мате на палубе первого класса не совсем прилично, на что донья Пепа возразила, что в таком случае можно было бы всем спуститься в каюту. Пушок предложил пойти в бар выпить пива или морса, но дамам стало жаль расставаться с удобными креслами и красивым видом на реку. Дон Гало, чей спуск по лестнице всегда вызывал испуг в глазах дам, появился, чтобы вступить в общий разговор и поблагодарить Пушка, который неизменно помогал шоферу в его деликатном деле. Дамы и Пушок хором отвечали, что не стоит благодарности, а донья Пепа поинтересовалась, много ли дону Гало пришлось в жизни путешествовать. Да, уж он попутешествовал, повидал кое-что на свете, особенно район Луго и провинцию Буэнос-Айрес. Ездил и в Парагвай на корабле Михановича в двадцать восьмом году, ужасное путешествие, ох, и жарища стояла, ну и жарища…

– И вы всегда?… – осторожно сказала Нелли, легонько кивая на кресло и шофера.

– Что вы, деточка, что вы. В те времена я был посильнее самого Паулино Ускудуна. Однажды в Пеуахо в магазине вспыхнул пожар…

Пушок сделал Нелли знак, чтобы она наклонилась, и проговорил ей на ухо:

– Ну и взбеленится моя старуха. Я под шумок сунул в чемодан мате и два кило травы салус. Сегодня вечером приволоку сюда, все только рты разинут.

– Ой, Атилио! – воскликнула Нелли, продолжая издали любоваться блузкой Паулы. – Да ты же, ты…

– Представляешь, что с ней будет, – сказал Пушок, вполне довольный жизнью.

Оранжевая блузка привлекла внимание и Лопеса, который спускался на палубу, приведя в порядок свои вещи в каюте. Паула читала, сидя на солнышке, и Лопес, облокотившись о поручни, подождал, когда она поднимет глаза.

– Привет, – сказала Паула. – Как поживаете, профессор?

– Horresco referens [43], – пробормотал Лопес – И пожалуйста, не называйте меня профессором, не то я выброшу вас за борт вместе с книжкой и всем прочим.

Это книга Франсуазы Саган, и по крайней мере она не заслуживает быть выброшенной за борт. Я вижу, речной воздух навевает на вас пиратские реминисценции. Топать по трапу или что-то в этом роде, да?

– Вы читали романы про пиратов? Добрый знак, очень хороший знак. По опыту знаю, что наиболее интересные женщины те которые в детстве увлекались книгами для мальчишек. Стивенсоном, например?

– Да, но мои морские познания весьма ограниченны. Мой отец собирал из любопытства серию «Тит-Битс», в которой вышел великий роман под заглавием «Сокровища острова Черной Луны».

– А, да я его тоже читал! У пиратов там были просто сногсшибательные имена, например Сенакериб Эдемский и Маракаибо Смит.

– А помните, как звали драчуна, который погибает за правое дело?

– Конечно, помню: Кристофер Даун.

– Да, мы родственные души, – сказала Паула, протягивая руку. – Да здравствует черное знамя! Слово «профессор» вычеркнуто навеки!

Лопес отправился разыскивать себе стул, предварительно убедившись, что Паула предпочитала вести беседу, вместо того чтобы читать «Un certain sourire» [44]. Ловкий и проворный (он не был маленьким, хотя порой им казался, так как носил пиджаки без подложенных плечей и узкие брюки, а также потому, что двигался с необыкновенной легкостью), Лопес вернулся с шезлонгом в ярчайшую зеленую и белую полоску. С видимым наслаждением пристроился рядом с Паулой и некоторое время рассматривал ее, не произнося ни слова.

– Soleil, soleil, faute ?clatante [45], – сказала она, выдерживая его взгляд. – Какое доброе божество, Макс Фактор или Елена Рубинштейн смогли бы избавить меня от столь пристального обследования?

– Обследование, – заметил Лопес, – обнаружило необыкновенную красоту, слегка поблекшую от излишней склонности к dry Martinis [46] и ледяному воздуху boоtes [47] северного квартала.

– Right you are [48].

– Лечение: солнце в умеренных дозах и пиратство ad libitum [49]. Сие последнее подсказывает мне мой чародейский опыт, ибо я прекрасно сознаю, что не смогу сразу избавить вас от пороков. Особенно после того, как вы вкусили прелесть абордажей и прирезали сотню пассажиров…

– Правда, остаются шрамы, как поется в танго.

– В вашем случае все сводится к излишней светобоязни, а она несомненное следствие жизни летучей мыши, которую вы ведете, а также чрезмерного чтения. До меня дошел ужасный слух, будто вы сочиняете стихи и рассказы.

– Рауль, – пробормотала Паула. – Проклятый предатель. Я вымажу его в смоле и заставлю протопать по палубе голым.

– Бедный Рауль, – сказал Лопес – Бедный счастливчик Рауль.

– Счастье его всегда ненадежно, – ответила Паула. – Он весьма рискованно спекулирует, продает ртуть, покупает нефть, потом и ее продает за бесценок, панически боится в полдень и ест икру в полночь. Но вообще ему не так уж плохо.

– Да, конечно, это лучше, чем получать жалованье в министерстве образования. Что до меня, то я не только не веду никаких коммерческих дел, но вообще почти ничего не делаю. Словом, живу в бездействии и…