– Не больно они страдают от своей изоляции, – сказал Муравьище, – вы же видели телеграммы о последних уругвайских событиях. Но я, дон Гуальберто, тоже так понимаю, тут надобно не церемониться, бросить все силы па то, чтобы ликвидировать главарей, и это вы предоставьте мне.

– Ай, Ихинио, вы ж не забывайте, что Бето здесь подвергается самой большой опасности, берегите его получше, – сказала Гадиха, уплетая смородиновое мороженой со взбитыми сливками.

– Дай нам поговорить, голубка, Ихинио знает, что делает. Я завтра воспользуюсь этой беседой, чтобы подкрепить нашу позицию, так что у тебя, Ихинио, если твои ребята чуток повольничают, не будет проблем.

– Это было бы прекрасно, дон Гуальберто.

– Так давайте выпьем еще коньяку, на то мы во Франции.

– Ох, Бето, не пей столько много, потом у тебя высыпает экзема по всему телу.

– Зато тебе приятно меня чесать, – сказал Гад, толкнув локтем Муравьище и подмигнув Гадихе, которая стыдливо уставилась в порожнюю вазочку, уж эти поганые французы, мороженого подают, будто карликам.

Все сошлось одно к одному – голос Мориса Фанона с пластинки, легкое головокружение от разговора, который I пинается в сторону и требует еще вина и сигарет, чтобы удержаться в русле, да, голос Фанона как горестный итог, "me souvenir de toi / de ta loi sur mon corps» [112] – хорошо поет, сказала Франсина, странно слышать такое в ресторане.

– «Ме souvenir de toi / de ta loi sur mon corps». Да, детка.

– Не грусти, Андрес, ты ее забудешь, забудешь нас обеих, вернешься к своей музыке, по сути, ты никогда не побил женщин, для тебя существует только твое нутро, уж не знаю, как сказать, и в нем ты неторопливо прогуливаешься, будто тигр.

Но действительно ли она это говорила или то были слова песни? Да, отвлечься, мысленно уйти, сидя вот так напротив Франсины, которая пришла ради меня и сидит со мною в ночь моей тоски (о которой я никогда прежде ей не говорил, да она бы и не поняла), мысленно уйти от сс спокойного, даже внимательного лица, наполняя ее бокал, бродить по городу, улица Кловис, улица Декарта, улица Туэна, улица Эстрапад, улица Клотильды и снова улица Кловис, для чего, почему, если я сам того захотел. Бедная Франсина, она еще дальше от меня, чем Людмила, и этот час, когда я снова наливаю ей бокал, гладя ее руку, и мы слушаем, слушаем Фанона «me souvenir de toi / de ta loi sur mon corps», и все это лишь бегство и отдаление, бережная система изживания пустоты и разлуки, Франсина в ресторане, голос Фанона, я сворачиваю за угол на улицу Туэна, я наливаю ей еще бокал вина и глажу ее руку, непонятная система движения поездов по сходящимся и расходящимся путям, никчемные занавесочки на окнах, никчемная близость, я слишком рассеян и пьян, я сам – поезд и заодно кто-то в нем, заблудившийся и кого-то ищущий, слова еще раз выстраиваются в порядке, чтобы дать название беспорядку, слушай, детка, слушай эти

– Надо все изобретать заново, полечка, – сказал Маркос, – любовь тоже не должна быть исключением, люди думают, что нет ничего нового под неоном, мы погрязли в рутине, дети вопят, требуют туфли «карлитос», ты тридцать восьмого года, а я сорок третьего, смех, да и только. Знаешь, когда я покупаю себе сорочку в «Монопри», первое что у меня спрашивает продавщица, это номер воротничка. Не волнуйтесь, говорю я, мне нужна сорочка побольше и пошире. Она молчит, глаза вытаращены, губы поджаты, нет, это невозможно, прямо видишь, как она думает и бесится, видишь отчетливей, чем если бы у нее под челкой была камера ТВ. Но, мсье, от номера вашего воротничка зависит размер сорочки / Вовсе нет, мадам, потому как я люблю сорочки длинные и широкие, а по моему номеру воротника вы мне дадите сорочку в обтяжку, по фигуре, что идет Алену Делону, но мне в такой, как в собственной кишке / Какой вы странный, это впервые / Не огорчайтесь, мадам, дайте мне самую большую сорочку, какая у вас есть / Но она будет плохо сидеть, мсье / Мадам, в этой сорочке я буду на седьмом небе от счастья / Так продолжается довольно долго, и надо не уступать, все надо изобретать заново, к сожалению, я результатов не увижу, но, пока могу, буду изобретать, буду и тебя, полечка, изобретать и хочу, чтобы ты меня изобретала ежеминутно, потому что, кроме этого влажного животика, мне нравится в тебе то, что ты озорная, ты всегда как бы сидишь где-то на дереве, и тебя больше восхищают воздушные змеи, чем хорошо темперированный клавир.

– Блуп, – сказала Людмила. – Это неправда, мне куда больше нравится клавир.

– Потому что ты его слушаешь так, как будто это воздушный змей, ты слышишь ветер, и удары хвоста, и шелест бантов… ты не из тех женщин, кто с ума сходит из-за музыки, из-за театра, из-за траханья, из-за помидорного салата. Только подумать, что еще двух часов не прошло, как ты стянула с меня штаны, словно я Мануэль и меня надо мыть-купать, а потом еще хотела натереть меня смоченным в спирту полотенцем – кстати, боюсь, что ты извела мою лучшую водку, полечка, ты мне за это заплатишь.

– И потом ты лапал мне грудки, – сказала Людмила.

– Я не так оригинален, как ты, но я стараюсь, – сказал Маркос, сжимая ее в объятиях, пока она жалобно не завопила, – и не только грудки, но и здесь, и здесь, и между этим и этим.

– Ай, – сказала Людмила, – ты уж слишком изобретаешь, блуп, но ты прав, я тоже хочу, чтобы все было по-новому, другое и с воздушным змеем, как ты говоришь, – на твоей родине, там, наверно, полно воздушных змеев и козлят, я это поняла по слойкам, они не обманут, по твоим рукам, ай, черт.

– Моя родина, полечка, находится в старой и усталой стране, там все придется обновить, верь мне, ты скажешь, это болтовня, но это так – старая и усталая из-за пустых надежд и еще более пустых обещаний, которым вдобавок никто не верил, кроме перонистов старого закала, да и те по весьма разным и весьма понятным причинам, хотя финал был такой, как всегда, то есть полковники, пинками вытолкнувшие героя-эпонима [113].

– Но почему многие твои друзья, и эти газетные вырезки, и Патрисио говорят о перонизме как о какой-то силе и надежде?

– Потому что так и есть, полечка, потому что слова обладают ужасной силой, потому что Realpolitik [114] – это единственное, что у нас осталось против полчищ пентагоновских горилл и Гадов; ты пока не можешь этого понять, но постепенно убедишься, подумай, сколько выгоды извлекли из слова Иисусова, из образа Иисуса, пойми, что нам сегодня необходимо тавматургическое [115] слово и что образ, которому это слово соответствует, обладает воздействием почище кортизона.

– Но ты-то, Маркос, в этот образ не веришь.

– Что с того, если он помогает нам низвергать нечто гораздо худшее, дедовская этика нынче вышла из моды, полечка, уж не говоря о том, что у наших дедов в час, когда либо пан, либо пропал, были две этики, уверяю тебя. Ты права, я ни в грош не ставлю этого старца, который претендует на телеправление тем, с чем не сумел справиться прежде, имея на руках самые выигрышные карты, фактически он уже вне игры, просто имена и образы более живучи, чем называемое и представляемое, и в более умелых руках они могут сделать то, чего не сделали в свое время, – видишь, какую речугу я тебе выдал.

– Я хочу лучше понять, – сказала Людмила, – хочу понять столько мне неизвестного, но все это так далеко, не разглядеть, что там, за океаном.

– Там тоже далеко не все ясно, и я не стану тебя терзать чем-то более сложным, чем закон о квартплате, пойми одно – для нас, то есть для Бучи, годится любое эффективное оружие, потому что мы знаем, что мы правы и что мы окружены и внутри страны, и вне ее гориллами и янки и еще пассивностью миллионов тех людей, которые ждут, пока другие достанут каштаны из огня, вдобавок одно то, что враги перонизма таковы, каковы они есть, дает нам более чем законный повод защищать его и опираться на него с тем, чтобы когда-нибудь, да, когда-нибудь оставить его и все с ним связанное и пойти по единственно возможному пути, сама понимаешь, по какому.

– И тогда мы с тобой поедем в Кордову, – сказала Людмила, у которой бывали навязчивые идеи, – и я хочу, чтобы там было много воздушных шаров, и птиц, и козлят, и слоек.

Маркос понял, что эти слова уже от усталости, бедная полечка, столько нового надо уместить в голове. Он попросил принести попить и смотрел, как она, нагая, ушла и пришла уверенной походкой актрисы, владеющей своим телом, каждым движением своего силуэта в полутьме. Когда-нибудь все будет такое, как ты, подумал Маркос, подзывая ее, все будет более обнаженно и более прекрасно, мы сбросим столько засаленных одежд и грязных трусов, что какой-то толк будет, полечка. Но надо до умопомрачения полюбить этот желанный образ вопреки Realpolitik и прочему оружию, необходимому, но не всегда чистому и красивому, вопреки неизбежным не наилучшим шагам – ведь хирург, чтобы извлечь опухоль и возвратить больного к жизни, марает руки калом и желчью, – только таким способом, и в конце концов, когда пробьет час, преодолев все, мы выберемся из мрака.

– Мне больно, здесь не надо.

– Больно? Прости, я не заметил, даже когда говоришь о политике, случается.

– Это место очень чувствительное, а почему, сама не знаю.

Маркос лег на нее, всем телом ощущая ее жар, потом соскользнул вниз, пока его губы не оказались в углублении меж ее бедер, и стал нежно его целовать, касаясь языком мягкой соленой ямочки: Людмила, ропща и постанывая, приподнялась, он услышал ее оклик, но продолжал забираться все глубже, сжимая руками ее бедра, как человек, утоляющий долгую жажду. Предаваясь наслаждению, которое и другие мужчины умели ей доставить, Людмила чувствовала, что все же оно иное, что теперь все изменилось и, в конце концов, теперь все соединилось – ее влагалище, рот Маркоса, ее бедра, руки Маркоса, а изнутри поднималось что-то другое, то, что он хотел прежде сказать ей, что-то вроде надежды на их сходство вопреки всем различиям. Погружая руки в шевелюру Маркоса, она звала его подняться, изгибалась, как лук, шепча его имя, когда уже чудилось, что все плывет из каких-то иных пределов, из тех краев, что за размежеванием, оттуда, где кругом будут лишь мечты, да воздушные змеи, да козлята, да театры, где Буча когда-нибудь будет называться всеми этими именами, всеми этими звездами.

Страницы для книги Мануэля: благодаря своим дружеским связям, неуемным и своекорыстным, Сусана добывает газетные вырезки, которые она подклеивает педагогически, то есть чередуя полезное с приятным, дабы, когда настанет должный час, Мануэль читал ее альбом с таким же интересом, с каким Патрисио и она в свое время читали «Сокровище юности» или «Билликен», переходя безболезненно от чтения к игре, – конечно, кто знает, какое тогда будет чтение, и какие игры, и каков будет мир Мануэля, но к чертям сомнения, старушка, говорит Патрисио, ты правильно делаешь, ты ему вклеивай нашу с тобой нынешнюю жизнь и еще всякое другое, тогда у него будет выбор, он узнает все про наши катакомбы, и, возможно, малыш сумеет полакомиться тем зеленым виноградом, до которого нам не дотянуться.

От подобных мыслей они отнюдь не впадают в меланхолию, но, напротив, безумно веселятся, и Сусана, например, решает, что Мануэлю в возрасте для аргентинской начальной школы будет полезно узнать, что здесь, рядом с ним, говорят о том, о чем другие, тоже южноамериканские, ребята треплются без проблем, – все это по-песта-лоцциевски должно смягчить отличия и провинциализм упомянутых ребят, и, долго не раздумывая, она обильно мажет клеем целую страницу альбома и прихлопывает чилийский экземпляр, подарок Фернандо (кстати, исчезнувшего с горизонта после, вероятно, возникшего у него подозрения, что дело пахнет керосином и лучше благоразумно укрыться в своем отеле, ведь со стипендией шутить нельзя), таким образом, дойдя до обучения грамоте, Мануэль узнает, что

Второй этаж над запруженным людьми бульваром, неоновая приманка для провинциалов, узкая лестница, красная с позолотой, залах коллективного платного действа, гардероб с беззубой старухой и засаленными, стертыми номерками, да, надо быть в беспросветной тоске, подумала Франсина, поднимаясь по лестнице первой, чтобы решиться зайти в подобное заведение; она готова была отказаться, попросить Андреса проводить ее до такси, пусть бы один завершал эту ночь дешевки, но она продолжала подниматься по лестнице, вино нагнало на нее усталость, столь же унылую и тупую, как зал на втором этаже, – сквозь густой дым смутно виднелись фигуры мужчин на венских стульях, расставленных в несколько рядов перед эстрадой, где в лучах двух движущихся юпитеров, зеленого и голубого, как в душном аквариуме, двигалась большая золотистая рыба, которая, улыбаясь в пространство, заканчивала снимать бюстгальтер в блестках и еще раз, пятый раз за эту ночь, клала его на стул, где уже лежали блузка и юбка и куда она собиралась беспечно бросить красные трусики, чтобы мадемуазель Антинея осталась совсем голой в трех метрах от Андреса и Франсины, начинавших уже различать формы и цвета в радужном тумане аквариума.

– В конце концов, – сказала Франсина, – если на тебя нашел такой каприз, можно было пойти в заведение получше.

Я с жалостью взглянул на нее, слишком одетую и неуместную здесь, единственную женщину в партере. Как ей сказать, что мы пришли сюда не ради стриптиза, что я просто хочу еще раз поглядеть на ее драматическое, мгновенное, упорное самоутверждение в каждой необычной ситуации, на ее мораль, действующую столь же автоматически, как дезодорант или лак для волос. Как, черт возьми, вывести ее и себя из равновесия, из кастрирующих ритмов хлеба насущного на каждый день в этот час, когда все вокруг Людмила и омут, поездка в замызганном поезде ревности, и все время что-то вроде барабана, далекого колокола, это, наверно, сердцебиение от избытка белого вина, тамтам под веками, Фриц Ланг, угодливое и одновременно властное выражение лица подошедшего ко мне капельдинера, пистолет, вероятно, нацеленный из оттопыренного кармана белейшего пиджака, и полное выключение света, при котором все вокруг в напряженном ожидании, хотя что-то во мне знало об этом и видело это в снах, то есть пережило, и теперь надо как-то объяснить Франсине, на кой черт я притащил ее в этот унылый свинарник, где, что ни говори, мадемуазель Антинея единственное (с Франсиной на другом полюсе, в другой, равной ирреальной реальности), что можно назвать прекрасным, что может длиться, такое, чем была для меня Людмила, все данное точны, все завершается в течение одной ночи, все так ясно при звуках тамтама, который упорно не дает ответа, и тут надо бы сказать Франсине, но послушай, милая моя старушка, моя маленькая дурочка, неужто ты не понимаешь, что не ради стриптиза пришли мы сюда, взгляни на этого толстого алжирца, который наверняка прокучивает свои сбережения за неделю, взгляни на старичка в накрахмаленной сорочке, который уселся в первом ряду, чтобы не упустить ни одной подробности, что я считаю крупной ошибкой, известно ведь, что любая подлая лупа может прикончить самое Клеопатру, посмотри на этих словно бы дремлющих парней, их идеал мужественности состоит в том, чтобы изображать равнодушие, они прикрывают глаза и сквозь ресницы следят за мадемуазель Антинеей, которая и впрямь куда лучше, чем можно было ожидать за такую плату, ты как считаешь?

– Они мне противны, она и все здесь, и больше всего мы с тобой.

– Ох!

– Фарс для лицемеров, для импотентов и неудачников.

– Ах!

– Зачем, Андрес, зачем! Ну, понимаю, сегодня и все такое, но зачем именно это.

– Небольшое кругосветное путешествьице, малышка, вроде бы подведение баланса перед окончательным завершением дел, долгая ночь Нерваля у фонарного столба. Не гляди на меня так, у меня нет задатков самоубийцы, это все метафора. Лучше послушай музыку, которую дали бедняжке Антинее, это играли в Акапулько ровно двадцать лет назад, у меня в юности была эта пластинка. Нет, со спины она совсем недурна, этакая self-contained [116] попка. Ах, и теперь, да, теперь у нее улыбка такая же нежная и добрая, как ты, крошка.

– Развратник ты с твоими self-contained попками, твоей эротикой из бульварных романов.

Однако ее рука на моем бедре, жаркая и цепкая, уже начала, как бывало много раз, свое кругосветное путешествие, упрек ведет к нежности, нежность к поцелую, поцелуй к любви, любовь к пробуждению, пробуждение к упреку, и вот – резкое и горькое разъединение капсул, пока НАСА тел наших не отдаст приказа снова сблизиться и произвести стыковку (Рейтер). Серьезная, таинственная, усталая мадемуазель Антинея завершила свой номер, сделав шаг в сторону, при котором выигрышно выделялись ее груди, синее покрывало со звездами упало на приоткрывшийся на миг тщательно эпилированный треугольник, где явно нарушалось распоряжение муниципальных властей в статье А-2345 о максимально дозволенном обнажении, дабы мелькнул розовый проблеск, и ярко-зеленые лучи юпитеров совпали с коллективным движением на стульях, жидкими, неохотными аплодисментами и завывающим «у-у-у», которое не предвещало ничего хорошего, вот увидишь, она в свои сорок пять еще и беременна, этим экзотическим дамам невесть почему прощают и возраст, и брюхо.

– Видно, знаток.

– Да нет, детка, просто предположение. Но послушай, если, несмотря на все количество выпитого, тебе не удается освоиться в этой обстановке, надо уходить, и я поищу тебе такси, о котором ты говорила, раз уж мне суждено провести эту ночь одному.

Не хочет, голос у нее почему-то хриплый, за неимением лучшего занятия она смотрит на свою сигарету, надо ей сказать «шшш», не отвлекай мадемуазель Дуду, эта, кстати, совсем без живота. Пальцы Андреса сжимают до боли локоть Франсины, сквозь дым видна его гримаса, сменяющаяся медленной улыбкой, какая ты добрая, малышка. Но все это не могло отвлечь мадемуазель Дуду; теперь, когда она начала операцию раздевания в явном споре с музыкой, словно решив каждым своим движением противоречить мелодическому рисунку – когда мелодия песни шла вверх, мадемуазель Дуду сгибала свое черное-пречерное туловище, чтобы достать пальцами до сапожков укротительницы, и, напротив, распрямлялась всякий раз, когда контрабас опутывал ее басовой своей паутиной. Хорошенькая, сказала Франсина голосом просвещенной хозяйки книжного магазина, бедра очень красивые. Проблема – ее рот, сказал Андрес. Значит, ты с ней знаком? Нет, я здесь впервые, но, конечно, я бывал в других заведениях, в этом районе их много, как ты можешь узнать из путеводителей, которые вы продаете американцам. Такты говоришь, рот? Подожди, вот увидишь, она этим не ограничится. И не ограничилась, потому что старичок в первом ряду мотал головой и, шамкая, произносил длинную, невнятную речь, отчаянно веселившую ребят, сидевших позади него, и мадемуазель Дуду, посмотрев на старичка, подмигнула ему, и тут улыбка заполнила все ее лицо чем-то, для чего и слова не подберешь, – выхлоп, извержение, входная плата, и белье для клиентов, и занавески на лестнице, и вся цивилизация, это создавшая, вот что было в ее улыбке, и теперь старичок в неистовом восторге привстал на стуле, так как Дуду снимала трусики, открывая обозрению всю поверхность черного, и алого, и табачного цветов, не переставая улыбаться старику, подзадоривая его вихлянием бедер, и, вдруг повернувшись, покачала сжатыми ягодицами, к которым тянулись руки старика, голая Дуду изображала любовь со стариком, но это невозможно, ну что ты, малышка, вполне возможно, затем-то и приходят сюда, чтобы такое было возможно, и тут Дуду вырвала с лобка волосок и, дунув, бросила его старику, как прощальный поцелуй, и старик, подпрыгнув, поймал его на лету и поднес ко рту, а затем проглотил, народ от хохота прямо падал со стульев, а Дуду, расшалившись, сложила ладони вокруг лобка, предлагая себя старику, который вдруг рухнул на стул и стал отряхиваться, как под душем, насмешливые аплодисменты, синее покрывало, пошли, Андрес, ну пожалуйста, прямо сейчас, вот видишь, детка, тебе не мешало бы подумать, что это происходит не далее как в двадцати кварталах от твоего дома, твоих благоразумных каталогов и твоей подписки на «Таи модерн». Но этот старик, наверное, нанят, не может быть, чтобы. Ну да, детка, если тебя эта версия успокаивает, конечно, он нанят, надо увидеть, чтобы не поверить, как гласит моя собственная поговорка, давай уйдем, хочется пить, но, конечно, мы не увидим самую хорошенькую девочку. Посади меня в такси и возвращайся. Это было бы мне по заслугам, деточка, но нет, эту ночь мы проведем вместе, две чудные машинки для извержения словесных какашек, что поделаешь, но как подумаю, что мне вроде бы предназначалась некая миссия для исполнения, а вместо нее, вот видишь, мадемуазель Антинея и теперь скромница Дуду. Какая миссия? спросила Франсина. Шшш, сказал Андрес, объявляют жемчужину Боливии, сеньориту Лолу, и ты послушай эту индейскую флейту, записанную на Монпарнасе одним польским евреем, я знаю эту пластинку, даже, кажется, фамилию помню, Брински зовут его – как, для аборигена совсем даже недурно, правда?

Маркос при всей своей внешней флегматичности довольно внимательно следил за изготовлением книги Мануэля. Между ним и Марией Монтессори было существенное расхождение во взглядах, но это не помешало ему заметить, что, если на боксеров уже любо-дорого смотреть, есть и другие вещи, не менее достойные того, и, к ужасу Сусаны, он подарил ей несколько голубоватых листков с телексом, переданным ему товарищами из «Пренса латина», и, по мнению Маркоса, их следовало вклеить в альбом такими, как они есть, потому что типографские причуды, опечатки и общий вид текста, исправленного и неприглаженного, придает информации самую глубокую истинность, нечто вырастающее из всех несообразностей и огрехов и запинок и нескладиц слаборазвитости, цветочек среди армированного цемента, котенок, играющий меж электрическими проводами, че, осадил его Патрисио, когда ты мне тут начинаешь расписывать, так даже раввинчик может заткнуться. Сукин ты сын, строго сказал Маркос, давайте вклеивайте телекс, когда-нибудь от него будет малышу польза, и тут оробевшая Сусана опять схватила клей и вот

внимание п

впариж 'р'р'р'р'р'

прошу повторить по материалу орте ги где говорится: в 1950 ливан импортировал нефть из саудовской аравии

на сумму 10 миллионов…и т. д…и т. д…

спасибо эр 'р'р'р'р'р'р'р'

пл-4 [117]

от луиса мартирены

гавана, втор 27 пл-. – гость недавно приехавший на кубу, особенно если он приезжает из страны вроде Уругвая где правители живут за каменными стенами, не может не удивляться и не рассматривать жизнь здесь как незаменимый опыт

всссссссссссссссссссссссссссссссссссссссссссссссссссссссссс

ссссссссссссссссссссссссссссссссссссссссссссссссссссссссссс

воззможжность

сутство

можность присутствовать при одной обычн пл-4

от луиса мартирены

гавана, втор 27 /пл./ – гость недавно приехавший на кубу, особенно если он приезжает из страны вроде уругвая где правители живут за каменными стенами, не может не удивляться и не рассматривать жизнь здесь как незаменимый опыт и возможность присутствовать при одной обычной беседе фиделя Кастро с его народом.

как это для него привычно и происходит часто, кубинский премьер-министр достаточно неожиданно прибыл в среду в гаванский университет где вел продолжительный разговор со студентами и профессорами, с которыми обсуждал проблемы и обстановку революционного процесса.

когда закончилась торжественная встреча бригады кубинской молодежи больше месяца участвовавшей в добровольной работе в чили и народ начал расходиться, кто-то крикнул +едет+ появились две небольшие машины в которых приехал премьер-министр и еще несколько членов правительства

машины остановились у парадной лестницы ведущей в ректорат на другом конце университетской площади, той площади где сам фидель кастро когда-то выступал перед своими товарищами по студенческому движению в прежние времена.

Ребята сбегаются отовсюду и быстро окружают премьер-министра который выйдя из машины стоит возле нее, иные,

чтобы быстрее добраться перепрыгивали

через танкетку которая была захвачена

у батистовской армии впервые часы 1959 года и стоит

как подлинный монумент на этом месте

продолжение / мп10.25 ГМТ

ПЛ-5

начало в ПЛ-4 /с Фиделем кастро,

быстро завязывается живой и естественный разговор фидель кастро спрашивает отдельных членов бригады об их работе в Чили +где трудились?+ +что делали?+ парни и девушки отвечают и

коротко рассказывают о некоторых эпизодах и снова повторяют рассказ о том, как тепло их встречали и как хорошо к ним относились чилийский народ и правительство.

вокруг кубинского вождя образовалась густая толпа, зазаполнившая лестницу и

эспалнаду перед университетом, разговор

принимает другое направление те кто слушает и кто спрашивает почти все очень млоды и почти половина их жизни прошла в эпоху революционного процесса, их специфические заботы отличаются от тех, что занимали умы студентов

ровесников премьер-министра, они направлены на интеграцию молодежи в новое общество, на проблемы развития страны

находящейся в осаде, на экономические и социальные проблемы которые начали решаться

продолжение / тлм / мп10.30гмт

пл-6

второе продолжение в пл-4 /с Фиделем кастро,

+в этом году чтобы решить проблему сафры нам понадобится на десятки тысяч меньше мачетерос чем в прошлом году+, объясняет кубинский премьер-министр отвечая на вопрос, вбудшчем году нам на всю сафру потребуется уже на сто тысяч человек меньше чем вгоду 1970+.

затем он углубляется в историю уборки сахарного тростника нна кубе, эта эта задача все большее решается с помощью машшин которые освобождают человека от тяжелого труда +. здесь на кубе проблема уборки тростника решалась на рабовладельческой основе, потом использовались иммигранты, потом на сафре работали пятьсот тысяч безработных ии при восемнадцатичасовом рабочем дне они управлялись с сафрой, теперь так не должно быть.

люди должны работать нормальный рабочий день и крме тго нуждаются в питании и удобствах которых раньше они не имели +

кастро говорит непринужденно поучительно и дает в своей речи глобальную картину проблем и перспектив революции.

чили получает больше валюты чем мы благожаря труду тридцати тысяч шахтеров в медных рудниках меж тем как мы нуждаемся в сотнях тысяч людей чтобы ежегодно рубить вручную сахарный тростник, только механизация уборки может быть решением этой проблемы+.

в другом ответе он вспоминает фразу Маркса о том что строительство социализма это только предыстория человечества. +лишь тогда начнется написание истории и на

верняка

тогда тоже будут проблемы, но проблемы будут другие, можно ли представить сбе общество без проблем? спрашивает с улыбкой фидель кастро.

продолжение следует /мтлм/мп10.35гмт

пл-7

третье продолжение к пл-4 (с Фиделем кастро один юноша начинает свой вопрос с рассуждения

о том времени когда будут решены все материальные вопросы, на что премьер-министр замечает: +как ты сможешь поставить предел материальным потребностям? сколько костюмов, сколько литров молока, сколько больниц, сколько лабораторий, сколько автобусов, сколько школ, сколько университетов, сколько академий наук? сколько музеев, сколько отелей, сколько рефрижираторов? и это в таком обществее как наше, где не поощряются ии не изобретаются потребности чтобы решить проблемы производства -.

производительность как решить эту проблему? на-народом принят закон о праздности+, говорит кубинский правитель, законодательство в котором человек не состоящий на постоянном учете в трудовом центре, рассматривается как преступник +это был потрясающий политический успех народа, но эти смые трудящиеся которые считают паразитизм преступлением, еще не вполне осознали важность производительности труда, полного использования всех часов рабочего дня+.

Продолжение следует (ТЛМ)МП 10.42 ГМТ

ПЛ-8

Четвертое продолжение к ПЛ-4 (с фиделем кастро, и тут же вопрос в упор стоящим поблизости студентам: +А вы?

сколько часов вы учитесь? хорошо ли понимаете что максимальная производительность в учебе это задача поставленная перед вами революцией?+ на эти вопросы следует несколько утвердительных ответов?

но она не замужем и поэтому у нее другие проблемы утвердительных, но не очень уверенных, просит слова девушка, она объясняет, что она замужем и поэтому у нее есть и другие проблемы и что учеба ей дается нелегко +почему ты не заставляешь своего мужа тоже заниматься кухней? +ответил ей премьер-министр. +мы многие домашние дела делаем вместе, +сказала девушка, +но все равно у нас есть проблемы с учебой, и нам не удается использовать все предоставленные нам возможности+.