Она не встала из-за инструмента, пока Маньяра не зашли проститься перед сном и попросили не засиживаться, ведь теперь, когда Марио стал членом их семьи, он должен особенно строго присматривать за Делией, не позволять ей полуночничать. Наконец супруги Маньяра удалились – с явной неохотой, но не в силах совладать со сном. Раскаленный воздух с улицы проникал в гостиную через окно и входную дверь. Марио захотелось холодной воды, и он пошел на кухню, пошел, невзирая на то, что Делия порывалась принести ему стакан сама и даже немного обиделась. Вернувшись, он увидел, что Делия стоит у окна и смотрит на пустынную улицу, по которой когда-то, вот такими же вечерами, возвращались домой Роло и Эктор. Пятно лунного света лежало уже на полу возле ног. Делии, а на мельхиоровом подносе, который девушка держала в руках, красовалась еще одна луна, только маленькая. Делия не желала устраивать дегустацию при супругах Маньяра, он должен понять: ей ужасно надоели их попреки, они постоянно твердят, что она злоупотребляет его добротой, когда просит попробовать новые конфеты… Да-да, конечно, хотя, если сказать правду, ему вовсе не хочется… но ведь ей больше некому доверять, Маньяра-то не в состоянии оценить кулинарные нововведения. Делия протягивала конфету каким-то робким, умоляющим жестом, однако Марио почувствовал в ее голосе желание, почувствовал ясно, и ни луна, ни даже сама Делия были тут ни при чем. Поставив стакан на пианино (он не выпил воду в кухне, а принес в гостиную), Марио взял конфету двумя пальцами. Делия замерла рядом в ожидании приговора, она прерывисто дышала, точно от решения Марио зависела ее жизнь, и молча, знаками призывала его поторопиться… глаза ее расширились – или, может, просто казались больше в полумраке гостиной? – а туловище слегка раскачивалось, когда Делия жадно ловила ртом воздух… да-да, она почти задыхалась, когда Марио поднес конфету к губам, намереваясь откусить, а когда опустил руку – застонала, словно в разгар невыразимого блаженства вдруг почувствовала себя жестоко обманутой. Свободной рукой Марио слегка сжал конфету с боков, но смотрел не на нее, а на Делию, и лицо у него было как из гипса, этакий противный Пьеро стоял в темноте. Пальцы его разомкнулись, разламывая конфету. Луна ярко осветила беловатое тельце таракана, выдернутое из хитинового покрова и обрамленное кусочками крылышек, лапок, мятой, марципанами и истолченным в порошок панцирем.

Когда Марио швырнул раздавленную конфету в лицо Делии, она закрыла глаза ладонями и зарыдала, громко всхлипывая, захлебываясь; она рыдала все горше, как в ночь гибели Роло, и пальцы Марио сомкнулись у нее на шее, словно желая оградить от кошмара, рвавшегося из ее груди наружу, от булькающих рыданий и стонов, от хохота, прерываемого корчами и судорогами. Но Марио хотел только одного – чтобы она замолчала, и для этого все сильнее стискивал ее горло; сплетница из конвентижо, наверное, уже с трепетом и восторгом подслушивала под дверью, и нужно было любой ценой заставить Делию замолчать. За спиной Марио, рядом с кухней, где он обнаружил кота – в глаза бедняге были воткнуты гвозди, но кот все еще пытался ползти, чтобы умереть в комнатах – слышалось дыхание супругов Маньяра, которые вскочили с постели и подглядывали из столовой. Марио не сомневался, что Маньяра слышали шум и теперь стоят у дверей, в темноте, стоят и слушают, как он заставляет Делию умолкнуть. Марио разжал пальцы, и Делия упала на диван, она билась в судорогах, вся почернела, но была жива. Маньяра прерывисто дышали, и Марио стало их жаль, жаль по многим причинам: и из-за Делии, и из-за того, что он тоже оставляет ее, причем оставшись в живых. Вслед за Эктором и Роло он уходил и покидал Делию. И уходя, чувствовал огромную жалость к супругам Маньяра, которые, спрятавшись в темноте, ждали, что он – неважно, с какой целью – заткнет Делии рот, прекратит, наконец, ее рыдания.

Примечания