Она полезла в портфель, чтобы извлечь оттуда какие-то тетрадные листы с ровными синими строчками.

— Это очень хорошие стихи. Мои мама и папа прекрасно разбираются в поэзии. Они считают, что стихи достойны, чтобы их напечатали.

Я чувствовал: если девушка пробудет в моем кабинете еще пять минут, то я сам начну сходить с ума, но она не унималась:

— «Бабий яр». — Взмахнула рукой, чтобы поправить листки, и моя массивная хрустальная пепельница, переполненная окурками, полетела со стола на добротный шерстяной ковер с толстым зеленым ворсом. Вслед за пепельницей девушка упала на колени и, как была в дубленке и огромной песцовой шапке, стала судорожно собирать пепел и окурки, выковыривая их из ковровых нитей.

Прекратите! Встаньте немедленно! Я вызову уборщицу, и она все пропылесосит.

Присущее мне чувство юмора враз отказало. Я погибал на глазах, но тут спасительная мысль осенила меня, позвонил начальнице отдела социального обеспечения и попросил немедленно подняться ко мне. К счастью Светлана Петровна еще не ушла на обед.

Светочка Петровна явилась мгновенно, видимо, мой шепот показался ей довольно необычным. За это время я успел уговорить чокнутую девушку подняться с колен, налил ей воды из графина и попросил немного подождать, а сам вывел Светочку Петровну в приемную и обратился к ней тоном человека, загнанного в тупик:

— Умоляю тебя, забери от меня эту сумасшедшую и тихонечко, спокойно, так, как только ты умеешь, объясни ей, что она нам не подходит, и аккуратненько, тихо проводи ее отсюда, чтобы я ее больше никогда не видел!

— Конечно, Георгий Михайлович, не волнуйтесь. Предоставьте ее мне, объясните, что я ответственная за подбор кандидатур, которые примут участие в конкурсе, и что ей необходимо поговорить со мной.

И Светка увела ее от меня, а через месяц явилась в мой кабинет, чмокнула в щеку, уселась в кресле, смачно раскурила свою попсовую трубочку с вишневым табаком и, как бы между прочим, сообщила:

— Я собираюсь взять Фиру Фиш директором нашего подросткового клуба.

— Какую еще Фиру? Мы же решили, что нам нужен мужик.

— Ну, допустим, мужик был в проекте.

— Нам нужен мужик, чтобы закончил строительство здания, а потом держал подростков в ежовых рукавицах. Это же клуб для дегенератов!

— Полегче, Герочка, клуб для рабочей молодежи. Для трудных подростков.

— Не вижу большой разницы.

— А я вижу. Клуб для людей, которым некуда пойти, которых бросили. Бросили еще в детстве. И если не физически, то в духовном смысле. Этим парням и девчонкам катастрофически не хватает человеческого тепла, внимания. Им надо, чтобы их выслушали и попытались понять.

— А эта твоя баба, то есть кандидатура, значит, обладает таким редким желанием выслушивать дегенератов?

— Да, Георгий Михайлович, она неординарный человек. Я видела, как она общается с подростками. Она открыла у себя в доме кружок, клуб для молодежи. Не знаю, как это назвать. К ней приходят ребята и девчонки со всех окрестных домов. Она устраивает с ними литературные вечера, какие-то споры за жизнь. Они ее обожают. Короче, Гера, ты что, хочешь взять на себя грех похоронить педагогический талант? Я не хочу!

Светка смотрела на меня совершенно серьезно. Я подумал: а о чем, собственно, спорим? Подростковый клуб входит в ее епархию. Ей работать, ей и решать. Тем более переубедить в чем-то Светлану Петровну, как правило, не удавалось никогда.

— Ладно. Как ее там?

— Фира Фиш.

— Фира так Фира.

А еще через неделю на пороге моего кабинета вновь появилась та чокнутая девушка. На этот раз она была без шубы и шапки. Я даже отметил, что у нее хорошая фигура: длинные ноги и высокая полная грудь. Правда, передвигалась она как-то неловко и сутулилась очень. Светка потом объяснила: это от смущения.

Чокнутая вошла в кабинет и сообщила, что она и есть Фира Фиш.

Документы новоиспеченной директрисы Светлана Петровна подсунула мне на подпись, не представив объект, так что теперь дело было уже решено.

— Уважаемый Георгий Михайлович! Я обязательно оправдаю ваше доверие! — радостно сообщила мне Фира.

Я усмехнулся ее пионерским замашкам и решил положиться на Светкину интуицию.

А Фира Фиш не переставала меня поражать. Через полгода наш заводской подростковый клуб занял первое место в области, а еще через несколько месяцев — во всем крае.

Молодые дегенераты, которых я видел возле токарных и фрезерных станков, превращались у нее в воодушевленных юношей с глазами, несущими блестки интеллекта.

Крикливые вульгарные девицы ходили с ней в музей изобразительного искусства и старались разговаривать тихим, спокойным голосом.

Сама Фира окончательно перестала при мне робеть и сутулиться. Регулярно раз в месяц она смело входила в мой кабинет и настойчиво объясняла, почему клубу необходимы кружок кройки и шитья, а следовательно, швейные машины, а также строительство спортивного зала, который будет одновременно танцклассом.

Обком партии постоянно присылал к нам разных инструкторов по работе с молодежью. Меня хвалили, а наш завод ставили всем в пример, но я твердо знал: если бы не Светка, я бы никогда больше не увидел Фиру.

Наш завод стали часто приглашать на различные краевые конференции и семинары по работе с подростками, и тогда я брал с собой Светку и Фиру, и мы ехали в какой-нибудь город.

Часто во время этих поездок я замечал, что мужики заглядываются на Фиру. Поразительно было то, что сама она этого не замечала. Сначала я был абсолютно убежден, что наша директриса просто делает вид, но со временем понял, что Фира практически ничего не видит вокруг. Она живет где-то внутри себя или где-то совсем в другом месте, не ведомом никому, и, только общаясь со Светкой, или со мной, или со своими подростками, выходит иногда из этого не известного никому мира.

В какой-то момент я даже увлекся спасением Фиры из разных сложных для нее ситуаций. Сложных лишь для нее, потому что для любой нормальной девушки это были бы эпизоды, которыми можно гордиться.

На самом деле я вел себя отвратительно. Теперь я это понимаю. Теперь, через столько лет...

Иногда на конференциях ко мне подходили мои старые приятели: директора заводов, снабженцы, интересовались Фирой, просили познакомить. Я всегда соглашался, предвкушая предстоящий спектакль. Если Светка была со мной, то посвящал в это и ее. Она злилась, а потом тоже соглашалась, не могла удержаться от соблазна.

Все мои дружки были женатые опытные бабники, умеющие довольно быстро уложить приглянувшуюся девушку в постель. Но они не знали, что такое Фира. А я всегда охотно соглашался принять участие в очередном приключении и даже советовал, как вести себя с ней. У меня просто дух захватывало от предвкушения финала истории.

А дружки мои шли по привычному кругу: приглашали Фиру в ресторан, танцевали с ней танго, вели интеллектуальные беседы, читали Пастернака, Блока или Есенина в зависимости от уровня образованности, потом приглашали в свой гостиничный номер, где начинали ненавязчиво раздевать девушку, и стабильно получали в глаз. Самое смешное — все в один и тот же, правый. Фира была левшой.

Тогда я не понимал, почему Фира всегда соглашать знакомиться с моими дружками и приятелями и ходила с ними сначала в ресторан, а потом в гостиницу и почему ей никто ни разу не понравился.

Теперь, спустя столько лет, я, кажется, начал понимать. Она верила мне. Каждый раз снова и снова верила мне, когда я, представляя очередного директора завода, говорил ей:

— Петр Степанович — очень интересный человек. Общение с ним принесет тебе много полезного.

Я бесстыдно врал, чтобы позабавиться над своими приятелями, а она верила мне безоглядно.

Она любила меня...

Странно, что за все пять лет нашего общения ни разу мне не приходила эта мысль в голову.

Собственно, разве знал я или понимал, что такое любовь. Я был уверен, что существует сексуальное притяжение: желание мужчины и женщины друг друга. Желание более сильное или более слабое, как повезет... И не подозревал, что Фира любит меня... Разве только однажды...

Мы ехали в Свердловск на очередной семинар. Нам со Светкой было заказано купе в спальном вагоне. У нас тогда длился бурный совместный эпизод, но у Светки заболел ребенок. И она не смогла поехать.

Фирино место было через два купе. Мне стало скучно под вечер, да и выпить было не с кем, а один я не пью. Зашел к Фире и предложил ей переселиться в мое купе.

Она тут же выронила стакан с чаем, и он разбился на мелкие осколки, бросилась их собирать и ответила мне глухим голосом из-под кожаного сиденья, что сейчас придет.

Конечно, я не обратил внимания на Фирино поведение. Она часто что-то роняла, разбивала, переворачивала. Я привык к этому и объяснял это задумчивостью и врожденной неуклюжестью девицы. Мало ли какие недостатки бывают у людей.

Теперь-то я понимаю, почему Фира выронила стакан.

Да, там еще было продолжение. Точно! Она ошпарила меня кипятком и с отчаяньем рассматривала красное пятно на моем локте. Хотела смазать его сметаной и перепачкала мне сорочку. Короче, я поспешил вернуться в свое купе и ожидать ее там, благоразумно отодвинув подальше от края маленького подвесного столика все бьющиеся предметы. Потом еще несколько минут раздумывал, куда пристроить бутылку коньяка, чтобы его, не дай Бог, не постигла та же участь.

У Фиры было прекрасное чувство юмора. Она обожала смеяться. Особенно над собой. Помню, мы много хохотали в тот вечер, рассказывая друг другу анекдоты и вспоминая разные смешные истории, произошедшие с Фирой.

Мне было хорошо с ней. Спокойно и весело. Я приятно опьянел и вдруг почувствовал, что меня интригует соблазнительный вырез на ее синей трикотажной кофточке. Вырез, в котором обозначилось начало ее красивых полных грудей.

Мне нестерпимо захотелось ощутить губами это сладкое начало, почувствовать запах ее кожи.

А почему, собственно, нет? Тем более у меня есть кое-какой опыт. По крайней мере, я точно знал, какие меры предосторожности нужно предпринять.

Я взял накрахмаленное льняное полотенце, висевшее возле купейного зеркала, скрутил его и старательно перевязал себе правый глаз.

— Будете показывать мне спектакль? — доверчиво спросила Фира.

— Еще какой!

Я сел поближе к ней, предусмотрительно взял ее маленькие теплые руки в свои ладони и наклонился к вырезу кофточки. Запах был удивительный! Потом я его помнил очень долго. Из треугольника пахло чем-то неуловимым: березовым соком, распускающимися весен-ими почками. Так никогда не пахло от женщин, с которыми я общался. От них, как правило, пахло очень хорошими, дорогими духами. Но это не были духи...

Мне захотелось овладеть ею.

Впервые я вдруг почувствовал в Фире женщину. Не «чокнутую», не директора клуба, не странное мечтательное существо непонятного пола, не неуклюжее смешное создание, у которого все валится из рук, а Женщину...

Я целовал ее грудь, пытаясь отодвинуть языком края кофточки. Руками по-прежнему крепко сжимал ее ладони, предусмотрительно не отпуская их, и вдруг почувствовал, что Фира тоже робко целует меня в шею. Я отпустил ее руки. Она сняла с меня полотенце.

— Ты уверена? — Я все же опасался за свой правый глаз.

— Да...

Она нежно поцеловала мои глаза.

Я изнемогал от желания опрокинуть ее на диван и раздеть донага. Многие женщины обожали, когда я делал так, но интуиция подсказывала мне — не спеши...

В Фире словно разворачивалась какая-то невероятная пружина. Похоже, девушка боролась с собой, и вдруг она впилась в мои губы так страстно, что я тут же окончательно потерял голову.

Я даже представить себе не мог, что в этом странном, неуклюжем, нерасторопном существе таится такая нет вообразимая, нечеловеческая страсть. Видимо, эта страсть не только свела меня с ума, но и напугала одновременно, потому что я вдруг сказал Фире:

— Надеюсь, ты будешь дискретна?

И с Фирой мгновенно произошла метаморфоза. Я видел такое лишь однажды. С одной стороны шел дождь. Проливной дождь. Лавина воды. А рядом, в метре — абсолютно сухо. Только что, секунду назад, передо мной был вулкан. Огромный безудержный Везувий, кипящий горящей лавой раскаленной страсти, и вот он превратился в заснеженную вершину Эвереста.

Фира встала. Грустно посмотрела на меня:

— Я очень уважаю вашу жену, Георгий Михайлович. Мне будет стыдно, очень стыдно, если между нами что-то произойдет, — и ушла в свое купе.

Через месяц она сообщила мне и Светке, что навсегда уезжает в Израиль, а значит, нам нужно снова объявлять конкурс на вакантное место директора — но теперь уже не клуба для подростков, а Дворца культуры для юношества.

На этот раз Светка нашла мужика, который за год умудрился отправить все Фирины достижения коту под хвост.

Впрочем, перестройка в то время уже давала о себе знать, и воспитание трудных подростков все меньше волновало новое российское общество.

Завод, который я возглавлял пятнадцать лет, потерял две трети своих заказов. Я уволил двадцать тысяч работников и размышлял, что делать дальше. И тут Паша, новый директор Дворца культуры, предложил мне использовать помещения подросткового клуба для производства гинекологических зеркал. Они были тогда в большом дефиците.

На этих «неприличных» зеркалах мы с Пашей за несколько лет сделали довольно приличный бизнес. А юные дегенераты и вульгарные девицы разбрелись кто куда, потому что завод, который я возглавлял, окончательно обанкротился.

В общем, Паша с его гинекологическими зеркалами оказался в нужном месте в нужный час. Впрочем, как и все в моей жизни. Я всегда был патологическим везунчиком. Довольно давно понял это и благодарил свою судьбу.

Кстати, Фиру я тоже часто благодарил за то, что она в свое время настояла на постройке спортивного зала. Благодаря спортзалу производство гинекологических инструментов расширилось невероятно, и мы с Пашей имели большие доходы. Я выстроил себе здоровенную дачу на берегу реки. Обнес ее электронным забором. Завел роту охранников, больше для куражу, чем для охраны. Я умел поставить дело так, чтобы никого не обидеть.

О Фире Фиш мы иногда вспоминали со Светкой. Хохотали над ее историями. Она никому не писала. И не звонила. Словно ушла из жизни, оставив о себе незабываемые, необъяснимые впечатления, как неопознанный летающий объект — НЛО.

Одно остается фактом — все это видели: летящее, сверкающее доли секунды, но зафиксированное в памяти навсегда...

...Я вскрываю тяжелую бандероль. Читаю ровные строчки детского почерка: «Здравствуй, Гера. Здравствуй, дорогой мой импотент».

Ну, это уж слишком! Особенно если вспомнить те бурные три ночи и три дня, которые мы провели с ней месяц назад, когда Фира так неожиданно явилась ко мне прямо из Израиля, спустя десять лет небытия. Точно с неба свалилась. НЛО!

«Извини, если оскорбила твое мужское достоинство, но я имею в виду совсем не то, о чем ты наверняка подумал. Я говорю о твоей душе. Закупоренном глиняном сосуде, недоступном проникновению целительных лучей Божественного света».

Узнаю Фиру. Фиру Фиш. Теперь она желает быть моей душеспасительницей! Оригинально.

Любопытство не дает мне покоя, и я впиваюсь в строчки, стремясь прочесть их все сразу, перескакивая с абзаца на абзац.

«Помнишь, последним вечером перед отъездом я говорила тебе, что мое настоящее имя не Фира, то есть Эсфирь — это русский вариант имени Эстер. Эстер — по-еврейски то, что покрыто тайной. Имя имеет огромное значение для человека. Для его судьбы. Имя никогда не бывает случайным».

О! Как ты права, мой неопознанный летающий объект. Фира — ты действительно тайна, которая невыносимо мучает меня все эти тридцать дней. С той самой минуты, как твой самолет взмыл в облака.

Как страстно хочется сейчас, сию секунду, прижать тебя к себе. Крепко-крепко. Всю.

Я словно осязаю ее рядом. Снова чувствую ее запах, холодные черные пряди, прямые, влажные от растаявших снежинок... Горячие сладкие губы.

Член наливается и каменеет. Наваждение не исчезает. Я раздеваю мое видение. Сжимаю белые груди... отвердевшие соски, переполненные желанием меня. Меня...

Эстер? Это очень красиво. Я должен, я обязан разгадать ее тайну. Может быть, тогда смогу освободиться от этой страсти. Огромной. Необузданной. Страсти, которая сжигает меня изнутри. Не дает спокойно жить так, как я жил раньше. Все эти годы.

«Ты не сможешь быть прежним. Теперь, после нашей встречи через десять лет... Я заразила тебя своей огромной любовью. Я выучила иврит и прочла много старинных книг. Древних, как сама жизнь. Они научили меня любить мужчину. Они открыли мне тайну женской силы и власти в этом мире. Женщина — самое сильное существо на земле. Она создана поддерживать мужчину на его пути к Всевышнему. Именно поэтому Он дал женщине эту огромную силу».

Мне становится жутко. Откладываю тяжелую стопку страниц. Этого не может быть. Фира словно разговаривает со мной, точно угадывая течение моих мыслей.

Я не верю в мистику. Она существует в воображении слабых людей, которые стремятся найти оправдание своей слабости.

Снова придвигаю страницы. Переворачиваю лист.

«Ты слабый, Гера. Слабый и несчастный, потому что всегда, всю жизнь боялся женской любви, а значит, и женской власти над собой. Никому, ни одной женщине ты не позволил приблизиться к твоей душе. Ты жил, как робот, справляя свои физические нужды, наслаждаясь физическими наслаждениями: теплой комнатой в зимнюю стужу, запахом куриной кулебяки из духовки, легкостью разгоряченного тела, ныряющего в прорубь из раскаленной сауны, оргазмом, вызванным извержением семени. Ты жил на земле и никогда не возносился в небо. Ты говорил: единственная женщина, которая властвует надо мной, — моя жена. Но это самообман. Над чем властвует Нора? Над твоими физическими интересами. Иногда ограничивает количество твоих наслаждений. Она узнает о новой любовнице, и ты перестаешь с ней встречаться. Нора тратит твои деньги на все, что ей заблагорассудится. Но она заслужила это право за тридцать лет мучений с тобой. Она смирилась, что никогда не сможет обладать самым главным — твоей душой. Следовательно, ты не принадлежишь ей. И ты платишь ей за это. Платишь, потому что за все нужно платить. Это ваш давний негласный уговор».

Вздор! Чушь! Нора — прекрасный человек. Добрый, чуткий. Я благодарен ей. Она долгие годы сохраняет нашу семью. Терпеливо сносит все мои похождения.

«Нора надеется, что когда-нибудь ты полюбишь ее. Верит всю жизнь, что твоя душа будет принадлежать ей».

— Я люблю Нору.

«Ты не любишь Нору. Зачем врать самому себе? Ты не знаешь, что такое любовь».

— А ты знаешь?

«Любовь — это то, что ты чувствуешь сейчас. В эти минуты. Взмыть в небо, приземлиться в Иерусалиме, прижать меня к себе крепко-крепко».

— И сделать с тобой то, что я всегда делал с другими женщинами.

«И сделать то, что ты делал с другими женщинами. Но почему же слезы застилают твои глаза? Разве плакал ты когда-нибудь, желая совокупления?»

— Боже! Это невыносимо.

...Чай остыл в стакане. Сигара давно потухла. Мне становится душно. Откуда она знает про слезы? И что все это значит? Распахиваю форточку. Морозный воздух врывается в комнату. Снежные хлопья падают на горячие веки.

Когда я плакал в последний раз? Может быть, когда умерла мама? Нет. Я не плакал. Неужели только в третьем классе из-за того, что вывалился со второго этажа?

«Есть несколько видов боли. Тебе был знаком только один из них, самый примитивный — физическая боль, когда слезы подступают к глазам, как физиологическая реакция на неполадки в организме. Помнишь, я спросила тебя: „Когда ты плакал в последний раз?“ — а ты рассказал, как вы подрались с мальчишками, как ты вывалился со второго этажа и плакал.

Гера, родной мой, любимый, физическая боль — это такая мелочь по сравнению с болью душевной. Говорят, человека, попавшего в ад, жарят на огне. Но ведь в ад попадает душа. Огонь ада — это угрызения совести. Это и есть самый страшный огонь. Огонь стыда».

Закрываю форточку. Складываю листы в картонную коробку. До свидания, Фира. Вернее, прощай... Не хочу больше ничего читать.

Закрываю кабинет. Тусклая лампочка в коридоре едва вещает дорогу к лифту. Во дворе тихо. Снег приятно скрипит под ногами. Завожу машину. Жду, пока разогнется мотор.

Я отпустил шофера. Жаль. Мне нужен сейчас кто-то рядом. Кто-то обыкновенный. Например, Петя, мой шофер.

Темный силуэт движется к машине. Ленка! Машинально смотрю на часы. Половина двенадцатого. Сумасшедший влюбленный ребенок!

Распахиваю дверцу машины. Садится рядом. Заплаканные глаза светятся в отблесках фонаря.

— Что происходит?

— Ничего.

— Где ты была все это время?

— В приемной сидела.

— Я выходил — тебя не было.

— Я спряталась, когда ты выходил.

— Куда?

— Под стол.

— Зачем? Ты же ушла. Сказала мне «до свидания», поцеловала и ушла.

— Да...

— А потом просидела до половины двенадцатого в темной приемной?

— Да...

— Зачем?

— Ты... Ты кричал. Сам с собой. Ты кричал: «Это чушь какая-то! Мистика!» Ты говорил с ней?

— С кем «с ней»?

— С посылкой.

— Я говорил сам с собой, но тебя это не касается. — Раздражение душит меня. Мне невыносимы ее маленький красный нос и мокрые кудряшки, облепившие лицо. Ну вот же тебе обыкновенный человек. Почти как Петя! — Лена, ты меня достала. Я тебя уволю завтра утром.

Захлебывается рыданиями, стремительно выскакивает из машины, останавливает такси.

После ее исчезновения становится еще муторнее. Домой? Нет... Достаю плоскую металлическую фляжку, обтянутую добротной кожей. Коньяк приятно обжигает горло. А вот посмотрим, дорогой мой НЛО, что ты скажешь теперь.

Выключаю машину. Возвращаюсь в кабинет. Снова завариваю чай. Опять раскуриваю сигару.

Открываю картонную коробку. Ищу страницу, где я остановился, и почти теряю самообладание.

«Боже, как я сочувствую всем женщинам — десяткам твоих любовниц, которые столкнулись с оледеневшей глыбой твоей души. Как больно было их хрупким душам, не познавшим женской силы, обжечься о твой лед. Словно притронуться языком на морозе к металлической ручке двери. Извини, Гера, но я привожу примеры, доступные твоему воображению. Ты ведь делал так в детстве хоть раз. Все мы делали. Язык мгновенно прилипает. Нет сил его оторвать, но когда все же отрываешь, дикая боль пронзает тебя насквозь, и потом еще долго-долго болит».

«Ленка, неужели это то, что ты чувствуешь сейчас? Мой несмышленый малыш...» Зачем я связался с ней? Она сама не давала мне прохода. Смотрела влюбленными глазами, хлопала длинными ресницами, виляла милой попкой. Я что, железный?!

Набираю ее телефон. Трубку поднимает мать Лены.

— Валентина Игнатьевна, извините, что так поздно звоню. Лену пригласите, пожалуйста.

Долгая пауза.

— Але...

— Леночка, извини меня. Извини, малыш. Я тебя обидел. Раскаиваюсь. Честное слово.

— Ты меня уволишь?

— Никто тебя не уволит. Ты прекрасно работаешь. Исполнительная, ответственная, серьезная.

— Ты...

— Что, Леночка?

— Ты ее любишь?

— Опять! Послушай, я тебя очень прошу, нет, предупреждаю в последний раз, не вмешивайся в мою личную жизнь. Ты не имеешь к ней никакого отношения.

— ...Гера, ты меня совсем не любишь?

Опускаю глаза в Фирины строчки: «Научись говорить правду. Умоляю. Заклинаю. Правду. Пожалуйста».

Меня больше не пугает эта необъяснимая мистика Фиры. Я смирился с Фириным присутствием в моем кабинете. Напротив, я испытываю чувство, очень похожее на восторг. Я, кажется, начинаю понимать, что прислала мне Эстер из Иерусалима. Себя! Себя! Свою душу! Свою загадочную душу. И я буду говорить с ней всю ночь напролет. Может быть, несколько ночей. Я буду с ней! Опять с ней!

— Да, Лена. Я тебя не люблю. То, что мы с тобой делали, называется просто сексом. Во всяком случае, с моей стороны. Мне было очень приятно. Я наслаждался твоей нежной кожей, прекрасной фигурой. Твоим желанием, но ничего не испытывал и не испытываю, кроме физической потребности... Мы не будем больше этого делать.

— Не будем?

— Нет.

— Хорошо, что ты мне объяснил. Что сказал правду.

— Между прочим, впервые в жизни я сказал женщине правду.

— Это все из-за посылки?

— Лена!

— Ладно, Георгий Михайлович, приятных снов, точнее, приятных ночных бесед с посылкой. Ты ведь вернулся в кабинет...

— Откуда ты знаешь?

— Ну, не будешь же ты из дома объяснять мне, что мы занимались обыкновенным сексом.

— Ко всем твоим положительным качествам, ты еще и мыслить умеешь аналитически.

— Угу...

— Спокойной ночи, малыш...

— Не называй меня так больше, Георгий Михайлович.

— Да. Ты права. Не буду. Извини...

«По еврейской традиции Всевышний делит душу на две части — женскую и мужскую и посылает обе половинки на землю. Там они должны встретиться и соединиться снова. Это то, самое великое, ради чего стоит жить. Взаимность, с которой два человека стремятся радовать друг друга, быть вместе, бесконечна, бездонна. Это невозможно передать словами. Это то, что я чувствую к тебе всегда. С первого взгляда».

— Неужели на протяжении десяти лет ты ни разу не испытывала ничего подобного по отношению к другому мужчине?

«Иногда на моем пути появлялись мужчины, вызывавшие во мне смятение, волнение... физическое желание. Но это проходило спустя небольшой срок. Три месяца. Полгода. Год. Время — мой лучший анализатор. Это не было бесконечно».

— Но что же тогда моя жизнь с Норой? Бессмысленность? Тридцать лет, ушедшие в небытие? И почему ты никогда не говорила мне о своих чувствах?

«Зерно не способно прорасти в глыбе льда. Нора всегда чувствовала это — невозможность проникнуть в твою душу. И именно это — а не твои бесконечные физические измены — причиняло ей невыносимые страдания. Однажды я говорила с ней о жизни. О жизни других людей, но мгновенно почувствовала ее боль. Боль от абсолютной невозможности даже приблизиться к твоей душе. Эта боль вначале сделала ее беззащитной и бесконечно одинокой, а затем дала ей силы для самоутверждения. Она решила доказать тебе свою значимость. Это была ошибка. Она лишь еще больше отдалилась от тебя, но карьера, которую Нора сделала благодаря упорству и кропотливому труду, помогла ей выстоять, не сломаться и сохранить вашу семью.

Задумывался ли ты когда-нибудь, почему Нора даже в самых критических ситуациях ни разу не обратилась к тебе за советом, поддержкой? А ведь в уме, в умении просчитать ситуацию на много шагов вперед тебе, Гера, не откажешь. Твой совет мог бы быть для Норы решающим, но она никогда, заметь, ни разу не попросила тебя о помощи».

— Это понятно. Совместная жизнь мужа и жены — вечное соревнование. Если я дам совет Норе и она заработает с помощью моего совета сто тысяч рублей, значит, это я их заработал. Я, а не она...

«Ты ответил на мой вопрос и своим ответом подписал окончательный приговор браку с Норой. Семейная жизнь — это не состязание и не эстафета. Но вы по обоюдному негласному договору превратили свою жизнь в вечные олимпийские игры. И теперь у вас ничья, Гера. Ничья, как в анекдоте про грузина. Одного грузина, вернувшегося с футбольного матча, спросили: с каким счетом он закончился? „Ничья. Два-ноль“, — ответил грузин. „Как это ничья, если два-ноль?“ — „Так ничья. Обе команды — — по нулю...“

— Но каждый из нас многого достиг в жизни и занимает высокое положение в обществе. Мы пользуемся уважением. Мы — не нули.

«Вы нули друг для друга. Вы оба бесконечно одиноки. Измождены от одиночества. И оба смертельно боитесь одиночества. Боитесь остаться наедине с самим собой. Вы не можете говорить друг с другом ни о чем, кроме семейных вопросов, которые требуют совместных решений. Обычных вопросов, как правило, связанных с вашей дочерью или финансами... Скажи честно, Гера, разве я не права?»

— О, как глубоко ты права, Фира! Я действительно почти не говорю с Норой. Не могу. Боюсь, что она неправильно поймет меня, что мое случайное откровение обернется против меня. Но почему, почему и дочь не хочет говорить со мной откровенно? Я всегда думал, что она словно напоминает мне о моем грехе перед родителями. Они тоже обижались на меня за то, что я им ничего не рассказывал.

«Твоя дочь не умеет говорить с тобой по душам. Ты не научил ее этому, не дал ей почувствовать счастья взаимопонимания с родным человеком. У нее просто не развита такая потребность».

Пурга совсем утихла. Звезды с любопытством заглядывают в мое окно. Мерцают, словно живые светляки. Будто им интересно, что происходит в моем затерянном в ночи кабинете.

Фира... Эстер... НЛО... Значит, то, что я испытываю к тебе, называется любовью.

Впервые прислушиваюсь к своей душе.

«Не бойся, умоляю тебя, Гера. Открой этот плотно закупоренный сосуд. Ты можешь познать настоящее счастье. Познать, для чего Всевышний создал человека, подобного себе».

— — Ты так говоришь, словно знаешь, что ждет нас. Но ведь этого никто не знает...

«Твоя душа открылась навстречу свету моей души, постепенно ты научишься чувствовать его, дышать им».

— Ты стремишься решить все за меня, но я — другой. Ты говоришь, что будет именно так, а не иначе. Ты приписываешь мне то, что чувствуешь сама. А я — другой. Я рациональный человек. Я уверен, что миром правит логика и неизвестность. Например, представь, что было бы, если бы каждый человек знал точную дату своей смерти. На земле начался бы тотальный хаос...

Мне становится очень весело. Представляю, как приглашаю своих друзей в баню, чтобы отметить пять лет до наступающей смерти, потом год, а потом сам день и торжественно умираю, сжимая в руке кружку пенистого пива.

Звонит телефон. Мой кабинет — моя крепость. Здесь я могу находиться сколько хочу. Сюда я приглашаю женщин и занимаюсь с ними любовью. О'кей, Фира, занимаюсь сексом. Главное, если звонит Нора, алиби обеспечено. Я на месте. Я работаю. Она точно знает, где я. И, конечно, не придет сюда. Нора очень умная женщина.