ЕВГЕНИЙ КОРШУНОВ
      Хроника недавних дней
      Рассвет в дебрях Буша
      ВОЗВРАЩЕНИЕ МАЙКА БРАУНА
      - Капитан Браун! - торжественно провозгласил краснолицый толстяк полковник. Он попытался придать своему широкому курносому жабьему лицу строгое выражение и медленно встал, выставив над грубо сколоченным столом круглое брюшко, туго обтянутое курткой десантника.
      Майк, сидевший сбоку от стола, а не как подсудимый перед трибуналом, встал, отдавая официальную дань воинскому званию и положению членов комиссии.
      Полковник Жакоб де Сильва, известный охотник до жизненных радостей, слыл в Колонии человеком непримиримым во всем, что касалось офицерской чести. И генерал ди Ногейра частенько именно ему поручал деликатные миссии, связанные с поведением офицеров колониальной армии, которое вызывало сомнение, но не попадало со всей очевидностью под юрисдикцию военного трибунала.
      Справа от полковника разогнул свое длинное тело унылый, флегматичный майор Коррейя с большим угреватым носом и торчащими жесткими угольно-черными короткими волосами. Он все время молчал. Майк видел лишь его нос и сейчас с удивлением отметил, что у майора водянистые, бесцветные глаза.
      Третий член комиссии, сухопарый щеголь в золоченом пенсне - капитан Кларенс Коста допекал Брауна во время допросов, методично задавая вопрос за вопросом. Майк сразу окрестил его про себя "иезуитом" и возненавидел его продолговатое холеное лицо, длинные каштановые волосы, его манеру стенографировать каждое слово. Собственно, капитан Коста один и вел допросы - настойчиво, деловито.
      - Капитан Браун! Комиссия удаляется на совещание... - закончил наконец свое заявление краснолицый полковник-председатель.
      Расследование продолжалось с перерывами два дня. Нет, Майка не арестовали, у него не отобрали оружие. Он по-прежнему исполнял обязанности коменданта форта № 7. Он завтракал, обедал и ужинал вместе с членами комиссии здесь же, и тогда зал заседаний, бетонная коробка столовой форта, выполнял свое истинное назначение.
      В форт № 7, затерянный в дебрях африканского буша, комиссия во главе с де Сильвой прилетела на третий день после того, как Майк Браун, измученный и оборванный, возвратился сюда с десятком таких же обессиленных преследованием и лишениями "десперадос" - остатками разгромленной "Огненной колонны" Фрэнка Рохо. Комиссии предстояло разобраться, почему провалилась операция "Под белым крестом Лузитании", спланированная лично генералом ди Ногейра и провести которую он поручил двум англичанам, не зараженным, по мнению генерала, пораженческими настроениями. Но в задачу комиссии входило не только это. Ей требовалось либо санкционировать убийство командира "Огненной колонны" англичанина Фрэнка Рохо англичанином капитаном Майком Брауном как "акт милосердия", либо признать Майка преступником. А это значило нарушить неписаный закон наемников - право добить сподручного по его просьбе, чтобы тот при сложных обстоятельствах не попал в плен к партизанам.
      Потому-то и возглавил комиссию дока в подобных делах полковник де Сильва.
      Он первым вышел из "зала заседаний", за ним майор Коррейя, шествие замыкал "иезуит" с папкой под мышкой. На пороге он обернулся, и Майку почудилось, что он прочел во взгляде капитана сожаление.
      Дверь закрылась. Браун остался в большой гулкой бетонной коробке один, расслабился, прошелся без цели до угла комнаты, обратно. Майк не думал о решении, которое предстояло принять членам комиссии, он сам должен был принять решение - для самого себя, самое важное решение в своей жизни.
      Как бы хорошо оказаться сейчас опять на той затерянной в дебрях буша поляне. В тени под гигантским махагони... И вернуться не сюда, в эту проклятую бетонную коробку, а в Габерон, сверкающий город, столицу Боганы... Казалось бы, так просто - "Огненная колонна" разгромлена. Он, офицер колониальной армии, попал в плен. И весь кошмар позади. Кошмар, в котором он жил последний год. Когда, с чего начался этот год? С разговора с отцом, когда тот отправил сына защищать идеалы свободного мира и он оказался в тренировочном лагере наемников. Верил ли Майк тогда в свою миссию защиты цивилизации? Верил.
      Тогда верил... А теперь?
      Если бы он мог ответить себе точно...
      Он, конечно, не прав, ведя счет своих ошибок со времени разговора с отцом. Кошмар начался раньше. Только тогда он выглядел совсем не кошмаром. Майк поклонялся сильной личности - Великому Охотнику, Настоящему Мужчине Фрэнку Рохо. И когда бывший плантатор, его отец, сказал, что хочет видеть своего сына настоящим мужчиной, сильной личностью, Майк Браун согласился стать таким.
      Майк только потом узнал, что Франк Рохо в ярких журнальных интервью "Я - охотник, охота - это спорт" не добавлял: "Поэтому мне все равно, кого выслеживать, кого убивать. Если за убийство человека платят больше, чем за убийство льва, я стану выслеживать и убивать черномазого". Но в последней экспедиции речь шла не о местных жителях, а о таких же белых людях, как сам Франк и Браун. Речь шла об экономическом советнике ООН Мангакисе и советском журналисте Корневе.
      Что ж, после уничтожения "Огненной колонны" Майк спас Великого Охотника от плена. Скорее от возмездия. Возмездия за те преступления, которые совершил охотник за "двуногой дичью". Разве Майка можно судить за "удар милосердия"? Он повиновался взгляду Фрэнка, выполняя его волю и просьбу.
      А все-таки он трус, этот "Великий Охотник"... Рохо мог застрелиться и сам, да не смог поднять на себя руку, а плена боялся больше, чем смерти.
      Да, тогда на поляне в буше, под гигантом махагони, оказавшись в плену после разгрома "Огненной колонны", Майк мечтал, что вернется наконец-то в далекий и спокойный Габерон.
      Перед ним в густой тени махагони стоял африканец, офицер разведки Боганы капитан Морис. Они вели очень трудный разговор - один на один. И неподалеку лежал труп Великого Охотника.
      - Я хочу вернуться в Бога ну, - сказал Браун.
      - Вы хотите вернуться в Богану... - медленно повторил капитан Морис. Вы родились в Богане. Богана - ваша родина
      Оба они очень устали и присели прямо на землю, и листва могучих деревьев смыкалась над их головами, не пропуская ни единого луча поднимающегося к зениту яростного солнца. А где-то поблизости, наверное всего лишь в нескольких десятках метров от них, были Мангакис и раненый Корнев - его друзья. Да, его друзья, за которыми вел охоту Фрэнк Рохо, приконченный им, Майком, Великий Охотник.
      - Да, я хочу вернуться в Богану, - кивнул Майк.
      Мог ли он настаивать на возвращении в Богану?
      Если бы он мог ответить себе точно!
      Впрочем, тогда он понял, что хотеть - мало. Надо еще и быть таким, какого хотят видеть те, к кому ты желаешь прийти.
      Голос капитана Мориса доносился словно издалека:
      - Поверьте, я не желаю видеть вас в Богане на скамье подсудимых перед судом народа. Вы должны вернуться домой с чистой совестью...
      Морис так и сказал - домой.
      - Мы ничего не требуем от вас, Майк. Только разберитесь во всем, что происходит в форте. И ваша совесть подскажет вам, как поступать.
      - Значит, вы меня отпускаете... Почему?
      - Рассказать в форте все, все, как было на самом деле.
      - И то, что вы меня отпустили? Во второй раз? Зачем?
      - Чтобы вам. поверили... Дело в том, что попытка похищения ваших друзей - только часть заговора, ниточки которого тянутся в форт № 7. Согласитесь, вам самому надо до конца разобраться в этом, чтобы твердо знать, как жить дальше.
      - Я устал.... - начал было Браун.
      Внезапно Морис насторожился, сделал Майку знак замолчать. Вскочил, держа наготове автомат.
      - Свои, камарад капитан.
      Из-за кустов показались трое: два бородатых "фридомфайтера" вели человека в ладной защитной форме, перетянутого новенькой портупеей.
      - Поймали в буше неподалеку... - звонким юношеским голосом начал один из партизан. Пленный не дал ему договорить.
      - Капитан Морис! - радостно крикнул он. - Слава богу, а то эти неграмотные парни могли натворить черт знает что!
      - Камарад Жоа? - Морис прищурился и отступил, уклоняясь от протянутых рук задержанного.
      - Ты удивлен? Но я ведь сопровождал...
      Голос Жоа осекся, когда он увидел Брауна, внезапно выступившего из-за широкой спины разведчика.
      - Он предал Мангакиса и Корнева, - тихо сказал Майк.
      - Знаю... - Капитан обернулся к Жоа, взгляд его был полон презрения: На Кубе таких, как ты, называют "гусанос" - "червяки".
      Но Жоа уже овладел собою. Он усмехнулся, высокомерно вскинул голову. Голос его звучал вызывающе:
      - Ты слишком хорошо усвоил кубинскую терминологию, Морис. Но к добру тебя это не приведет. Что ж, расстреляй меня. Клянусь духом великого бога Шанго, попадись ты мне вот так же, я застрелил бы тебя без всяких разговоров.
      - Э, нет! - покачал головой капитан Морис. - Мы доставим тебя к Кэндалу.
      ДЕЛО №...
      Кэндал закрыл толстую ярко-зеленую папку и, отодвинув ее на середину большого металлического стола, задумался. Итак, сорван еще один заговор против Движения, но обнаружен он совсем случайно. И это накануне съезда Движения и провозглашения независимости, когда Колония должна превратиться в свободную Республику Гидау.
      Военное командование Боганы сделало что могло. Лучший военный разведчик, капитан Морис, был переброшен в Освобожденную зону срочно, днем, на армейском вертолете: это рискованнейший полет! Ведь машина могла быть перехвачена и сбита даже легким разведывательным самолетом тугов, которые постоянно патрулируют над бушем.
      Итак, майор Жоа... Пропуска Мангакиса и Корнева в Колонию были подписаны им.
      Кэндал перевел взгляд на широкое распахнутое окно, за которым все было ослепительно бело от солнца.
      Просторный луг на окраине Габерона, на котором бетонным квадратом выстроились одноэтажные двухкомнатные домики с плоскими крышами, выделен властями Боганы в полное распоряжение "фридомфайтеров". На лугу - с рассвета до полудня - обучались курсанты - молодые парни, партизаны, уже отличившиеся в Колонии и теперь готовящиеся стать офицерами регулярной армии будущей Республики- Гидау. Их обучали товарищи, вернувшиеся из-за границы, куда Движение отправляло их для постижения военного искусства.
      Он отвел взгляд от окна, вздохнул и опять придвинул к себе папку. Скоро должны привести Жоа, человека, изменившего Движению. Кэндал не мог поверить в случившееся. Было трудно понять, как человек мог изменить делу всей своей жизни.
      В глубине души еще жила надежда - а вдруг это ошибка! Может быть, с ним нужно поговорить, по-товарищески, откровенно, и тогда все выяснится?
      - Разрешите?
      Дверь приоткрылась, и показалась седеющая голова начальника контрразведки, а затем и вся его фигура, длинная, худая.
      У Кваме Араухо постоянно болели зубы - на нервной почве после службы в колониальной армии у португальцев, говорил он. Араухо ходил все время морщась, держась то за одну, то за другую щеку. Никакие ухищрения медиков не могли победить эту болезнь, и Кваме Араухо навещал колдуна, построившего хижину неподалеку от центра "фридомфайтеров".
      И сейчас лицо Араухо было сморщено и перекошено: на этот раз он держался за правую щеку.
      - Я привел его...
      Кэндал встал, вышел из-за стола.
      - Ввести арестованного гражданина Жоа! - открыв дверь, приказал Араухо.
      Жоа решительно перешагнул порог. Форма на нем была без единой пылинки, новенькие ремни блестели. Он лишь похудел, осунулся, но глаза смотрели вызывающе.
      - Я хочу поговорить с... (Кэндал чуть было не сказал - "с товарищем") гражданином Жоа наедине.
      Араухо еще больше сморщился и затворил за собой дверь.
      Не отрываясь смотрел Кэндал в лицо арестованному, стараясь понять: что же за этой дерзостью, за высокомерным презрением - человеческая обида или оскорбленное самолюбие?
      И Жоа не выдержал его взгляда:
      - Зачем ты позвал меня? Думаешь, я брошусь на колени, буду раскаиваться, плакать, молить о пощаде?
      В его словах звучала открытая ненависть. Кэндал задумчиво провел рукою по своей густой окладистой бороде.
      - Я хочу понять, что с тобою? Он показал пальцем - через плечо - на стол, туда, где лежала ярко-зеленая папка.
      Высокомерие исчезло из голоса Жоа, он дрожал от ярости.
      - Ты хочешь понять, почему я затеял это дело с тугами? Может быть, считаешь, что они меня купили? О нет! Я ненавижу их так же, как ненавижу тебя и всех твоих дружков, захвативших власть в Движении.
      Голос его понизился, перешел в громкий, свистящий шепот, словно что-то душило Жоа.
      Кэндал сглотнул комок в горле:
      - Ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь?
      - Ты торгуешь нашей страной, ты продаешь ее всем, кто обещает, что приведет тебя к власти: Софии, Москве... Ведь... даже меня схватил парень из Боганы, этот проклятый Морис! Меня, гражданина свободной страны Гидау, схватил на родной земле твой наемник, иностранец!
      - Капитан Морис родился в Гидау, Гидау его родина, и он тоже борется за нее. Мы с ним по одну линию фронта, а с тобою? Ты хотел выдать тугам наших друзей, ты предал наше Движение!
      - Твое... Движение!
      - Значит, для тебя мы страшнее тугов. А с ними ты договоришься, как договорился выдать им Мангакиса и Корнева. Ты хотел доказать им, что ты надежный партнер!
      Жоа отвернулся к окну, всем своим видом давая понять, что разговор окончен.
      - Через две недели в Освобожденной зоне состоится первая сессия Национального собрания. Мы провозгласим независимость нашей страны. И пусть тогда тебя судит народ, - твердо отчеканил Кэндал. - Не я буду тебя судить. Народ!
      СМЕРТЬ КОМЕНДАНТА
      Сколько же времени прошло с тех пор, как комиссия удалилась для принятия решения? Майк по привычке глянул на кисть левой руки, но часов не было: только рубец ожога. Капитан Морис хорошо организовал прикрытие. Партизаны оттеснили "отчаянных" к тропинке, по которой должен был уходить Браун: здесь-то он и нашел, так оказать, и возглавил растерянных, перепуганных "десперадос".
      Беспорядочно паля, они отходили под огнем партизан, редким, но точным. Невидимые снайперы методично расстреливали "отчаянных" одного за другим до самых ворот форта. Но Майка словно кто-то охранял. А может, действительно охранял? Лишь случайная пуля срезала часы с его руки, чиркнув по кисти.
      Форт встретил их невесело. Солдаты, сбежавшиеся к воротам крепости, угрюмо рассматривали потрепанных "десперадос".
      Комендант Гомеш не ждал их у ворот. Комендант умирал.
      Добрая Мелинда, верная подруга коменданта, молча открыла перед Майком дверь в комнату умирающего. Лицо мулатки было каменным, толстые губы плотно сжаты. Детей, обычно окружающих ее, галдящих, одаряемых то сладостями, то подзатыльниками, не было видно.
      Глаза коменданта в черных ямах глазниц с минуту безразлично рассматривали юношу, потом взгляд Гомеша скользнул куда-то вверх, к серому бетонному потолку.
      Молчание затягивалось, в комнате душно, хотя оба небольших, забранных решеткой окна открыты. Умирающий дышал хрипло, широко раскрытым ртом.
      - Я застрелил Франка Рохо, - сказал Майк,
      Гомеш медленно перевел взгляд на юношу, на худом лице его появилось слабое подобие саркастической улыбки.
      - Я знал, что так случится, - чуть слышно сказал он. - А ведь он был совсем-совсем здоров.
      - Вы тоже выздоровеете... вернетесь в Португалию...
      Майк не верил собственным словам, как не верил им и умирающий капитан Гомеш.
      - Вы остаетесь в форте... комендантом... Свяжитесь по радио с Гидау... Доложите штабу генерала ди Ногейра... Если они... хотят сохранить форт, пусть пришлют подкрепление.
      Комендант закрыл глаза, бессильно откинулся на подушку. Майк ждал.
      - У меня еще две просьбы... Отправьте мою жену и детей... в буш. Не в Гидау, не в Колонию, только в буш... Это их страна, они родились здесь. И еще... Берегите людей. Солдат и тех - в буше... Война проиграна, но... они... они очень упрямы...
      Гомеш впал в беспамятство, и Майк не мог спросить, кого комендант называл "они"...
      ...Браун снова прошелся по бетонной коробке столовой. Забыли о нем, что ли? Долго же они, эти члены комиссии, совещаются...
      Дверь зала заседаний отворилась. На пороге появился толстяк полковник. Лицо его было торжественно. Сопровождаемый членами комиссии, он важно проследовал к своему месту за столом.
      И сейчас же на пороге еще не успевшей закрыться двери показалась Мелинда.
      - Умер... Команданте... умер... Держась за притолоку, она медленно опустилась на пол.
      Выслушав известие о смерти коменданта, полковник де Сильва перекрестился, но не прервал заседания. Впрочем, оно длилось ровно столько, сколько понадобилось времени "иезуиту", чтобы сообщить: комиссия не нашла ничего предосудительного в поведении капитана Майка Брауна и считает ответственным за провал операции "Под белым крестом Лузитании" покойного Франка Рохо, отступившего от плана операции и давшего возможность противнику окружить его "Огненную колонну". Капитан Коста прочел это по бумажке, и лицо его было откровенно недовольным, зато жабье лицо полковника сияло, а унылый майор несколько раз клюнул вислым носом, что, видимо, означало поздравления.
      Капитана Гомеша хоронили рано утром, до наступления жары, на крепостном кладбище, где погребали и погибших солдат гарнизона.
      Ритуал был скор и несложен. Отец Игнасио прочел последнюю молитву. Офицеры первыми бросили в могилу по горсти красной земли. Трижды грянул прощальный залп, и взвод солдат удалился вразброд, пыля тяжелыми башмаками.
      И тогда Мелинда рухнула на рыхлый холмик. Пятеро детей, одетых в торжественные, расшитые яркими узорами национальные костюмы - широкие навыпуск рубахи и короткие, чуть ниже колен, резко суживающиеся книзу брюки, вцепились в длинную черную юбку матери и, словно по команде, заплакали.
      Полковник первым надел фуражку, унылый майор Коррейя, взглянув на солнце, поспешил последовать его примеру, и лишь капитан Коста медлил, думая о чем-то своем. Наконец и он, вздохнув, надел фуражку.
      Тем временем от толпы африканцев, стоявшей в некотором отдалении, а теперь устремившейся к могиле, отделилось вдруг несколько женщин, обнаженных до пояса, с лицами, натертыми мелом, - плакальщицы.
      Толпа сомкнулась вокруг могилы. Раздались рыдания, переходящие в пронзительные вопли, вой, какие-то выкрики. Внезапно над толпой взлетел петух, только что обезглавленный, кровь его окропила людей мелкими брызгами, потом он упал в стороне в пыль, забился.
      Майк в недоумении посмотрел на священника. Лицо отца Игнасио было торжественно. Он понял взгляд европейца:
      - Таков обычай моего народа. И если вера во что-то помогает человеку в жизни, нельзя лишать его этого... господин команданте!
      И, подчеркнуто низко поклонившись, старик медленно побрел прочь от могилы, над которой совершался языческий ритуал обитателей буша, к пакгаузам, где жили в форте африканцы.
      Круг у могилы то расширялся, то сжимался опять. Женщины, мужчины, дети, раскрашенные траурной белой краской, что-то пели, ритмично притопывая, хлопая в ладоши. То один, то другой участник церемонии посыпал себе красной пылью голову. Затем где-то в стороне ударил барабан, к нему присоединился другой. Удары следовали сначала редко, потом стали учащаться. В ритме их было что-то взвинчивающее нервы, нагнетающее напряженность.
      Плакальщицы затихли, люди замерли, обернувшись к пакгаузам. И тогда из бетонного строения вышла странная фигура.
      Голову ее скрывала большая деревянная маска - белая, с огненно-красным ртом и плотно сомкнутыми веками, с вырезанными на лбу скорченными фигурками людей и крутыми, по-бараньи загнутыми рогами. Руки и ноги человека в маске обтянули белые нитяные чулки. Торс - в старой солдатской рубашке с нашитыми на нее разноцветными ленточками, навешанными кусками железа и дерева. Юбка из некрашеной рафии, не доходившая до колен, была украшена так же.
      Два человека, чьи руки и ноги тоже обтянули чулки, а па головы натянуты чулки с узкими прорезями для глаз, торжественно вели ничего не видящего колдуна прямо к могиле.
      Впереди и позади колдуна шло по барабанщику. Рядом, пританцовывая, двигалось пять-шесть полуобнаженных, разрисованных белой краской мужчин со сплетенными из рафии круглыми лопатками-веерами на коротких ручках, которыми они усиленно обмахивали колдуна и его провожатых.
      Толпа у могилы разделилась: мужчины выстроились в одну шеренгу, женщины - в другую, образовав длинный неширокий коридор, в который предстояло вступить колдуну. Коридор вытянулся так, что Майк оказался у самого входа. Ему потребовалось отступить, но в этот момент колдун и все, кто шел с ним, поравнялись с Майком. На несколько мгновений они окружили Брауна. И тогда один парень из свиты колдуна почти прижался к нему и вежливо сделал у его лица несколько взмахов веера.
      - Господин комендант, - услышал Браун быстрый шепот. - Я приду за ответом сегодня...
      И в руку Майка скользнула теплая палочка - обычная шариковая ручка, одна из тех дешевых ручек, которыми наводнен сегодня весь мир.
      Парень сразу же отскочил, закружился приплясывая, смешался со свитой колдуна.
      "Посланец от капитана Мориса". Сжимая в ладони ручку, Майк быстро огляделся. Все шло своим порядком: слаженное, веками отрепетированное представление.
      Два хора - мужской и женский - то наступали друг на друга, то расходились, отбивая все убыстряющийся ритм ладонями, образуя то сужающийся, то расширяющийся круг, в котором медленно кружился колдун. Майк невольно улыбнулся: белые чулки хоть и скрывали тощие ноги колдуна, сходство их с ногами отца Игнасио было несомненным.
      ОПЕРАЦИЯ НАЧИНАЕТСЯ
      Мама Иду принимала гостя. Одноглазый ветеран Нхай важно сидел в холле виллы Мангакиса, в глубоком зеленом кресле, и потягивал из высокого стакана холодное пиво, степенно беседуя с Евгением. На нем почти новый красный пиджак, слегка великоватый, как и бирюзовые брюки, - все это было уступлено Нхаю одним из приятелей, которые имелись у него повсюду, в том числе и в Габероне.
      Юноша пил прохладительный "севен ап" прямо из зеленой, по-огуречному пузатой бутылки и с интересом слушал рассказ бывалого "фридомфайтера" о своем отце и отце Елены, которые находились сейчас за много километров от Габерона - в буше, в Освобожденной зоне.
      Мама Иду и Елена сновали между холлом и кухней - и на низком столике у кресел появлялось все больше блюд с арахисом, фисташками, хрустящей соленой соломкой. Мама Иду - веселая, одетая в свое самое лучшее платье из розоватой переливающейся парчи и в тюрбане той же ткани, с десятками тонких золоченых браслетов на обеих руках, была неотразима.
      Красочно, насколько позволял его неуверенный английский язык, Нхай повествовал Евгению, как доктор Балла оперировал Корнева-старшего и как в этот момент туги начали бомбить госпиталь. С "алуэтов". По ним ударили ракетами, один даже сбили. А доктор Балла - хоть бы что, продолжал свое дело.
      Но Нхай не рассказал Евгению, почему ему вдруг опять пришлось прибыть в Габерон. Это было задание, а старый солдат умел держать язык за зубами.
      Потом Нхай поведал, как вместе с другими партизанами загонял "десперадос" к форту - словно кабанов-бородавочников в сеть, сплетенную из лиан. Их уводил белый офицер.
      Да, да, тот самый офицер, который попал в плен во время разгрома "Огненной колонны" Великого Охотника Франка Рохо...
      - Майк? - вырвалось у Елены, которая в этот момент подошла к столу с большим блюдом.
      - Майк? - переспросила девушка и, побледнев, опустилась в кресло. Он... жив?
      - Он бежал, - Нхай хитро улыбнулся. - Бежал, убив двух охранников.
      Разве мог старый Нхай рассказать обо всем, что действительно было? Так доложил старый Нхай даже в штабе, когда его вызвал начальник контрразведки Кваме Араухо.
      - Странно, - сказал начальник, пристально вглядываясь в плутоватое лицо одноглазого ветерана, держась за щеку длинными тонкими пальцами и морщась от зубной боли. - Офицер тугов... бежал из плена? И капитан Морис... не смог этому помешать?
      Араухо поманил худым, похожим на сухую костяшку пальцем Нхая, стоявшего навытяжку у самой двери.
      - Иди сюда... - И вынул из папки пачку фотографий. - Посмотри-ка... Не узнаешь?
      На старого солдата смотрело со всех фотографий одно и то же лицо. Юноша на теннисном корте, прижимающий к груди ракетку... Он же на охоте... Вырезка из газеты - получает приз в Клубе стрелков. А вот он - вместе с мисс Мангакис, даже мама Иду оказалась на этой фотографии!
      - Майк Браун, - твердо отчеканил Араухо. - Это был он?
      Чувствуя, что совершает непоправимое, Нхай кивнул.
      Кваме Араухо откинулся на спинку кресла:
      - Майк Браун... Очень забавно...
      - Он бежал, убив двоих... - торопливо заговорил старый солдат.
      - Ах да... Тем хуже... Тем хуже...
      Нхай не знал, не мог знать, что после его ухода Араухо поспешил в кабинет Кэндала, но вошел он туда спокойно, уверенно, и на лице его была лишь гримаса, вызванная зубной болью.
      Молча протянул он Кэндалу тоненькую папку с надписью на обложке: "Майк Браун".
      Кэндал с недоумением взял папку.
      - Это... сын плантатора Брауна, бежавшего в Колонию, когда земли его были национализированы. Этот мальчишка стал наемником и служит тугам. Он был здесь вместе с майором Хором в ночь, когда туги организовали высадку десанта. Тогда капитан Морис отпустил его.
      Араухо не сводил с Кэндала пристального взгляда.
      - Я знаю об этом. Капитану Морису пришлось обосновывать этот свои поступок перед специальной комиссией армии Боганы.
      - Так вот! - в голосе Араухо зазвенело торжество. - Капитан Морис опять отпустил Майка Брауна!
      - Подожди! - поморщился Кэндал, выставляя перед собою ладонь. - Я тебя не понимаю.
      - Я считаю необходимым запросить у разведывательных органов Боганы объяснения относительно действий капитана Мориса на нашей территории! Лично я их квалифицирую... как предательство.
      Кэндал улыбнулся, встал, обошел стол и дружески обнял Араухо.
      - Ну не мечи молнии, ты же не Шанго! А в отношении Мориса... Кстати, и Жоа обвинял его во вмешательстве в наши дела, считая иностранцем. Ему я ничего не сказал, но начальник контрразведки... - Кэндал спрятал улыбку в бороде, - конечно, имеет право знать, что в последней операции капитан участвовал уже как служащий нашей армии, как человек, которому поручено реорганизовать нашу военную разведку. Араухо нахмурился:
      - Вот этого я уж не ожидал от тебя, Кэндал! - Голос его был полон горечи и искренней обиды.
      - Хорошо, что ты не столь сверхгоряч, как Жоа. А то бы я нажил сегодня еще одного злейшего врага! - рассмеялся Кэндал...
      Старый Нхай тем временем под веселые шуточки курсантов, этих молодых зубоскалов, обряжался в красный пиджак и бирюзовые брюки, собираясь на свидание к маме Иду, своей невесте.
      Однако, выйдя за ворота лагеря "фридомфайтеров", Нхай вместо района бывшего сеттльмента, где стояла вилла Мангакиса, неожиданно свернул к "кладбищу Истории" - так в Габероне называли болотистый пустырь на берегу океана. Туда после провозглашения независимости со всего города свезли бронзовые статуи колониальных губернаторов и генералов-завоевателей и где они валялись теперь, покрываясь зеленью и дожидаясь отправки на переплав.
      На берегу океана Нхай прошел к одной из старых лодок. На корме древней посудины сидел рыбак в широкополой шляпе с обвислыми полями, в грязной красной рубахе и неопределенного цвета брюках, закатанных по колено. Стремительно темнело. Рыбак собирал удочки, попыхивая сигаретой.
      - Да поможет тебе Катарвири, владетельница воды! - громко сказал старый солдат.
      - Катарвири знает свое дело,- лениво отозвался рыбак.
      - Начальник говорил со мною сегодня... - сразу перешел к делу Нхай. Он показывал мне фотографию белого офицера... Он не поверил ни одному моему слову.
      Сигарета пыхнула опять. Нхай успел заметить на лице рыбака довольную улыбку.
      - Кто-нибудь еще расспрашивал тебя о том офицере?
      - Нет, - твердо ответил Нхай. Капитан Морис вскинул голову:
      - Ты уверен?
      - Камарад! - обиделся Нхай. - Ты же знаешь, что, хотя глаз у меня только один, никто еще не мог скрыть от меня свои следы.
      - Хорошо. Когда ты должен возвращаться в буш?
      - Может быть, завтра, может быть, через день. Как только будут готовы люди, которых мне надо вести в отряд.
      Морис тихо засмеялся:
      - Надеюсь, что твоя невеста захочет видеть тебя и завтра. Тогда здесь, в это же время.
      Здесь, на вилле экономического советника ООН Мангакиса, Нхай чувствовал себя человеком значительным. Евгению было занятно наблюдать за простодушным стариком. Только когда старый Нхай заговорил о Майке Брауне и побледневшая Елена бессильно опустилась в кресло, Евгений вдруг понял, что старик-то не так уж и прост. Он прекрасно знает: Майк, Елена и Евгений хорошо знакомы. Корнев-младший не раз при Нхае вспоминал о Майке.
      Но сейчас старый Нхай упорно делал вид, что всего этого не знает.
      - Что с Майком? Где он теперь? - осторожно заговорил Евгений.
      Елена в упор смотрела на старого ветерана. Но Нхай выдержал ее взгляд - ведь у него - задание! Он выдержал бы и не такое, но в этот момент ему на плечо тяжело легла рука его невесты - мамы Иду.
      - Отвечай, ну! - грозно пробасила она, и Нхаю показалось, что блюдо мой-мой - огромных клецек из ямсовой муки - нависло над его головою.
      - Да жив этот ваш... Майк Браун! - невольно вырвалось у него. - О великий Шанго, на этой земле все сошли с ума. Больше я ничего не скажу!
      И великодушная мама Иду поняла его.
      - Ну что вы набросились на человека! - обернулась она к молодым людям.
      Потом смущенно поставила перед женихом блюдо с мой-мой, которое секунду назад, казалось, была готова обрушить на его упрямую голову.
      - Угощайтесь, дорогой камарад Нхай. Это я сама приготовила, - сказала она и смущенно прикрыла толстые губы кончиком цветастого передника.
      Елена и Евгений неловко переглянулись.
      А в общем вечер удался на славу. Нхай, отдав должное бару Мангакиса, довольно поздно возвратился в лагерь.