ГЛАВА III

Посол правительства ее величества в Гвиании не спал уже вторую ночь.

Резиденция сэра Хью выходила прямо на залив. Почти сто лет назад здесь была построена вилла «в колониальном стиле» — с колоннами, верандами, галереями и обязательными чугунными пушками у ворот. Теперь ее окружал густой, отдающий сыростью старый парк.

Сэр Хью в Гвиании был большим человеком, и местные власти старались выказать ему всяческое уважение. Они, например, объявили прилегающие к резиденции улицы «бесшумной зоной». Об этом сообщали грозные надписи на дорожных столбиках, строго-настрого запрещавшие шоферам пользоваться клаксонами, без чего гвианийцы вообще себе езды не представляли.

Когда сэр Хью впервые узнал об этой любезности властей, он лишь безразлично пожал плечами. Он не обращал внимания на такие мелочи, как автомобильные сигналы. От ушедших в прошлое колониальных властей ему осталось «сложное хозяйство»: местные политиканы были искусны в интригах, каждый из них рвался к власти любой ценой. Лондон же требовал, чтобы сэр Хью обеспечил стране «стабильность»: в Гвиании обнаружились огромные запасы нефти, энергичные американские нефтяники уже ковырялись в болотах побережья и в дебрях тропического леса. Правда, с помощью сэра Хью британская компания «Бритиш петролеум» уже обошла соперников, но… ухо нужно было держать востро!

За несколько дней до событий в Каруне сэр Хью пригласил к себе полковника Роджерса, советника шефа местной контрразведки, и комиссара Прайса, советника управления полиции.

Полковник Роджерс, проваливший пять лет назад операцию «Хамелеон», чуть не погубил заодно и карьеру самого посла. Хорошо еще, что тогдашний президент Гвиании, Старый Симба, неожиданно умер: он в последнее время посматривал на сэра Хью косо. Да и этот Прайс! Он тоже постарался тогда нагадить и Роджерсу, и сэру Хью, выпустив арестованного Николаева.

Но сейчас было не до старых обид.

И Роджерс и Прайс получили приглашение явиться в резиденцию сразу после захода солнца. Это означало: ровно четверть восьмого.

Они подъехали к резиденции одновременно, но Прайс нажал на акселератор и первым прижался радиатором своего «мерседеса» к решетке ворот. Полицейский козырнул и принялся их поспешно отпирать. Миновав просторный и тихий двор, вымощенный каменными плитами, между которыми пробивались зеленые полоски жесткой травы, Прайс подрулил к самому козырьку подъезда, остановился и вышел из машины. Сейчас же к машине подбежал гвианиец, сел в нее и повел на задний двор, в гараж.

У подъезда Прайс задержался, поджидая Роджерса.

— Хелло, чиф! — весело, как ни в чем не бывало встретил он полковника.

— Хелло!

Полковник чуть поморщился — Прайс, как всегда, был навеселе.

Но тот сделал вид, что не заметил гримасы Роджерса. Да ему было и наплевать на гримасы этого «погорельца» — так Прайс про себя именовал полковника.

Роджерс знал, что Прайс его не любит, да он и не искал симпатии Прайса, презирая его за пьянство, за унылый, вислый нос, за долговязую нескладную фигуру, за то, что тот откровенно копит деньги и не уходит на пенсию, хотя ему давно бы пора уже выращивать розы в каком-нибудь тихом уголке Англии. Но до открытых столкновений у них не доходило. И сейчас полковник, изобразив на своем обычно бесстрастном лице наилюбезнейшую улыбку, хотел было пропустить Прайса в дверь первым, но тот задержался.

В его глазах Роджерс прочел вдруг вызов и удивленно остановился:

— Вы… что-то хотите мне сказать?

— Вот именно, — ответил Прайс, загораживая дорогу. От него густо несло спиртным.

Роджерс слегка отступил.

— Если речь идет о чем-то серьезном, то не здесь и не сейчас…

Он старался сохранить выдержку.

— Вы опять лезете к Николаеву, — тихо, но очень твердо отчеканил Прайс, приблизив к Роджерсу свое лошадиное лицо. — И я вам советую, слышите? Оставьте парня в покое!

— Да как вы смеете! — Голос Роджерса сорвался от ярости до свистящего шепота. — Вы… Вы…

— Хотите взять реванш за «Хамелеона»? — Прайс говорил холодным и жестким тоном. — Поверьте мне, жажда мести и сведение личных счетов никогда не приводили к добру. Потешите свое самолюбие, но повредите делу империи… то есть…

Роджерс злорадно ухватился за оговорку.

— Империи? Это вы все еще служите прошлому, сэр. Я же… Он не договорил: Прайс уже не слушал его, глаза старого полицейского были пустыми, он отвернулся и вошел в дом.

Роджерс на минуту задержался, перевел дыхание. Но собраться ему удалось не сразу: эта старая полицейская лиса угадала то, что Роджерс тщательно скрывал даже от самого себя: он ненавидел Николаева. И если других противников он устранял спокойно и безразлично, словно снимая с доски шахматные фигуры, то с этим русским мальчишкой было все по-другому. Он стал личным врагом. Нет, Роджерс не разрабатывал какие-то специальные планы против Николаева, но если этот парень сам ухитрялся подставляться под удар… Какого черта, например, ему нужно было болтаться на пляже, когда…

Полковник вздохнул (теперь он был спокоен) и вошел в просторный холл, где уже как ни в чем не бывало вышагивал на своих журавлиных ногах Прайс.

В холле было прохладно — неслышно работали скрытые кондишены. Холл напоминал музей. У двери стояли два огромных барабана — один с женскими признаками, другой — с мужскими. Они были привезены из Ганы. По стенам на прочных стеллажах расставлены деревянные скульптуры. Здесь были фетиши — непонятные существа, в которых смешались черты людей, зверей, птиц, змей и ящериц; в позах безграничного покоя застыли фигуры «предков», украшенные бусами, наряженные в яркие тряпочки. На некоторых из них сохранились бурые потеки — следы жертвенной крови. По поверьям, в них жили души давно умерших.

На стенах висели маски — огромные, страшные, окаймленные рафией, похожей на крашеную солому. Это были настоящие обрядовые маски, а не подделки для европейцев.

Одна стена была целиком отведена под оружие: от старинных португальских ружей и современных самодельных самопалов — до вилкообразных ножей бамелеке, прямых туарегских мечей, хаусанских кинжалов, луков с отравленными стрелами.

По закону Гвиании, пробитому сквозь равнодушие местных министров одним энтузиастом-англичанином, сорок лет жизни отдавшим собиранию и сохранению знаменитой гвианийской скульптуры, подобные сокровища запрещалось вывозить из страны. Но сэра Хью это не беспокоило: по сравнению с теми сокровищами, которые его страна продолжала вывозить из Гвиании, все это было сущим пустяком.

Каждый раз, бывая здесь, Роджерс любовался коллекцией, находя в ней все новые и новые приобретения. Его увлекала африканская скульптура. Это и неудивительно. Редко кто из европейцев, живших в Гвиании, удерживался от коллекционирования.

Сэр Хью взял себе за правило — давать посетителям побыть несколько минут наедине с его коллекцией. Ему льстило внимание знатоков к его хобби, которое в будущем могло обеспечить довольно кругленькую сумму: Европа сходила с ума по «примитивному искусству» Африки.

И сейчас он дал гостям целых двадцать минут побыть в этом музее, затем легко сбежал по лестнице — загорелый, сухощавый, в голубом костюме яхтсмена. Костюм означал, что беседа будет неофициальной.

Роджерс и Прайс именно так это и поняли.

— Хэлло! — весело бросил посол на ходу. Они обменялись рукопожатиями.

— Джентльмены, я предлагаю перейти на веранду… Посол сделал приглашающий жест и, не дожидаясь ответа, легким шагом прошел к раздвижной стеклянной двери.

Веранда была большая и просторная, она выходила прямо к темной ночной воде бухты Луиса. В кажущемся беспорядке здесь были расставлены глиняные горшки разных размеров — белые, синие, красные, в них росли причудливые тропические растения.

Все трое уселись в плетеные кресла. Слуга-гвианиец в белоснежном кителе пододвинул каждому по маленькому, так называемому «питейному столику», аккуратно положил на столики небольшие салфетки из рафии.

Другой слуга принес сода-виски со льдом.

— Ваше здоровье!

Посол поднял тяжелый хрустальный бокал. Прайс и Роджерс последовали его примеру.

На веранде было прохладно. С океана тянул свежий бриз, пахнущий солью. Бриз шелестел в кронах пальм, нависших над верандой, невидных в темноте. Напротив блестела цепочка огней, там был порт. Маленький огонек полз туда по черной воде — утлое каноэ с керосиновой лампой на носу. Было удивительно тихо.

— Тихо, — сказал Роджерс.

— Тихо, — подтвердил посол, поднося бокал к тонким губам. — Но не на Юге.

Он имел в виду Южную провинцию, где только что прошли выборы в провинциальный парламент и до сих пор бушевали страсти. Оппозиция утверждала, что результаты выборов были фальсифицированы.

Роджерс уже привык, что все свои неприятности посол сваливает на него:

— Эти болваны не знают удержу. Даже организовать выборы как следует не могли. Вот вам и результат…

— Но вы-то должны были знать, на что пойдет оппозиция! Ведь она развязала настоящую гражданскую войну.

— Наши соотечественники эвакуируют семьи, — меланхолично заметил Прайс.

Лицо Роджерса потемнело.

— Вы же знаете гвианийцев, сэр Хью…

— Политиканов, — уточнил посол.

— Хорошо, политиканов. Вы знаете, что для них потерять власть — это потерять все.

— Дейли бред, — вставил Прайс.

— Да, да, хлеб насущный. Это вам не Англия. Если у нас политик сломает себе шею, он не умрет с голоду…

— И ему не надо кормить многочисленную родню, — последовало уточнение все того же Прайса.

— А что в Гвиании? Если кто-то дорвался до министерского поста, все министерство будет забито его родственниками. Или теми, кто сможет ему дать хорошую взятку. Зато родню своего предшественника он немедленно выкинет с насиженных мест.

Посол кивнул.

— Если же предшественник успел наворовать на государственной службе, «вкусил власти», он будет стараться вернуться всеми силами!

— А если не успел?

Прайс меланхолически потягивал виски.

— Такого случая еще не было. Если человек не берет взятки, его просто считают дураком. В Гвиании политика — кратчайший путь к обогащению. Иначе ее здесь никто не рассматривает. Сколько миллионов нахапал нынешний министр хозяйства?

Посол прищурился.

— Пять? Десять?

— По нашим данным — до пятидесяти. И все эти миллионы — в швейцарских банках.

— А мы даем им займы, — съехидничал Прайс. Сэр Хью недовольно поморщился.

— Не забывайте, что в этой стране у нас особые обязательства…

Прайс иронически прищурился.

— Конечно, мы создали здесь витрину западной демократии. И вот она действует: последние выборы в парламент — сплошное жульничество!

Сэр Хью усмехнулся.

— Вы рассуждаете как коммунист, дорогой Прайс!

— На старости лет я вступил в компартию.

— Все шутите…

— Если бы.

Лицо Прайса потемнело.

— Мне больно видеть, как на глазах разваливается то, что осталось от империи. Нас поддерживают лишь феодалы Севера, да и то… Что мы знаем о происходящем в их глиняных замках?

— Севером занимается один из наших лучших агентов, — возразил Роджерс.

— Черный? — скривил губы Прайс.

— Европеец. Человек с опытом и хорошо знающий те края. Он и сейчас где-то там.

— И вы ему верите? Трудно представить себе, чтобы порядочный человек…

Прайс не окончил фразу и с презрением пожал плечами.

— У меня есть средство заставить его работать, — жестко отрезал Роджерс.

Прайс покачал головой.

— И все же, джентльмены, вы никогда не задавались вопросом: почему мы, порядочные люди, все время выступаем в союзе с какими-то подонками?

— Слишком сильно сказано, дорогой Прайс! — невольно поморщился сэр Хью. — Конечно, есть дела, за выполнение которых берутся далеко не все. Но ведь без черной работы не обойтись даже в самом благородном предприятии.

— И все же я думаю об этом все чаще и чаще…

Голос Прайса был трезв, сухие воспаленные веки, испещренные красными прожилками, подрагивали.

— Вы стареете, — неожиданно для самого себя мягким голосом заметил Роджерс.

— Нет, это не угрызения совести, — парировал Прайс. — Но даже в предсмертной исповеди мне не в чем себя упрекнуть.

Он поднял взгляд на посла.

— Вы ведь не будете отрицать, что покойный Симба, президент этой страны, был глубоко порядочным человеком?

— О покойниках или не говорят… — начал было шутливым тоном сэр Хью.

Прайс поморщился.

— Конечно, я всего лишь старый полицейский. Мое дело — борьба против нарушителей закона. А если законы нарушаем мы?

— Куда вы клоните, дорогой Прайс? В голосе сэра Хью прозвучала едва заметная угроза. Роджерс холодно кивнул: этого выживающего из ума старика следовало одернуть.

— И теперь между нами и людьми Симбы — линия фронта. У меня дурные предчувствия, ваше превосходительство, — закончил Прайс.

Посол допил и отодвинул стакан.

— Да, я тоже иногда чувствую себя так, будто мы пируем во время чумы. И эти беспорядки на Юге… Они как пожар. Вот об этом-то я и хотел с вами поговорить.

Роджерс пожал плечами.

— Мы контролируем ход событий. Он подобрал губы, сухо кашлянул.

— Через месяц мы объявим на Юге военное положение и введем туда верные войска. Наши агенты проникли в армейскую подпольную организацию «Симба» («Лев»), которую возглавляют молодые офицеры.

— Значит, в Гвиании все еще есть порядочные люди, — про себя, но достаточно громко, чтобы быть услышанным, заметил Прайс.

Посол досадливо поморщился, но обратился к Роджерсу:

— Правительство в курсе? Роджерс пожал плечами.

— Вы ведь знаете, что, если здешний министр получает пакет с надписью «совершенно секретно», о содержании пакета знают все: от его любовницы до лифтера.

— Что ж, вы правы. Чем меньше они знают, тем лучше. Но чем недовольны офицеры? Ведь это мы их сделали тем, кто они есть! Или их подстрекают?

— Чтобы быть недовольными, — вмешался в разговор Прайс, — ничьи советы не нужны. Если мы знаем обо всех здешних безобразиях, то думаете, гвианийцы ничего не знают?

В голосе Прайса была нескрываемая ирония.

— Вы знаете, например, очередной слух о министре хозяйства?

— Какой? — дипломатично уточнил посол.

— У министра есть список всех компаний — и местных, и иностранных. А в списке проставлено — сколько с кого. Хапнул взятку — отметил крестиком. Так вот, на днях приходит директор одной европейской кампании. А прощаясь, дарит министру часы — золотые, с бриллиантами. Тот взял. А потом вызывает секретаря, племянник у него работает, и говорит: «Скажи этим болванам, чтоб больше часов мне не носили! У меня их целый ящик уже скопился. Пусть несут наличными. Предупреди».

Все рассмеялись.

— Но как же все-таки с нашими бунтовщиками? — спросил посол, все еще улыбаясь.

Роджерс сделал большой глоток виски.

— Если признаться, то этот заговор нам очень нужен. Правительство Гвиании, кажется, начинает все серьезнее относиться к… — он скривил губы — …независимости. Кое-кто здесь стал забывать, что без нас в стране начнется хаос.

— Эдун Огуде в своем «Ляйте» из номера в номер твердит, что нашу политику можно охарактеризовать так: «Уйти из Африки, чтобы остаться в ней». Если мы научились разбираться в африканцах, то и они раскусили нас, — меланхолично заметил Прайс. — Эти парни — способные ученики.

Посол возразил.

— Лично я предпочел бы вернуться к разговору о «Симбе». Заговор выгоден нам во всех отношениях. Пусть молодежь немного припугнет кое-кого из стариков. А когда мы придем на выручку, местные министры поймут, что нельзя плевать в колодец, без которого нельзя обойтись!

— «Стариков» — вроде покойного Симбы. Но их не так уж много и осталось, — с горечью заметил Прайс.

Роджерс обернулся к нему с нарочитым сочувствием.

— И все-таки вы, дорогой коллега, идеалист. Что ж, это в общем-то неплохо. Именно идеалистам Англия обязана своим величием.

— Прежним величием…

Прайс с трудом поднялся из кресла.

— Позвольте мне откланяться, джентльмены. Мне что-то действительно нехорошо в последние дни.

Он слегка поклонился и пошел к двери, твердо ступая негнущимися ногами.

В тот же вечер бригадир Ологун, заместитель командующего армией, устраивал прием. Особого повода для этого не было. Просто каждый житель Луиса, занимающий «положение», был обязан раза два-три в год устраивать прием у, себя в доме — этого требовали приличия.

Но сегодня бригадир готовил прием с особым удовольствием. Несколько дней назад на секретном совещании у премьер-министра было решено, что после выполнения плана «Понедельник» он получит генеральское звание и станет во главе армии Гвиании.

Нынешний командующий, генерал Дунгас, должен был уйти в отставку «по состоянию здоровья». Так намечено было объявить в газетах. А затем… Да, бригадир Ологун должен был навести наконец-то порядок в стране. И он был полон решимости это сделать.

Прием удался. Офицеры приехали к бригадиру даже с Севера. Само собой были здесь и офицеры с Юга.

Пожимая им руки, Ологун мысленно отмечал их фамилии в секретном списке: этого под арест, того в отставку, третьего на учебу за границу. Одни должны быть повышены, другие — переброшены из столицы в провинцию. Но это все предстояло объявить лишь в понедельник, а сегодня была только пятница…

Пестрая толпа крутилась в саду виллы бригадира. Он мысленно отметил в ней несколько парней из контрразведки — в обязательной национальной одежде. Они со скучающим видом бродили между гостей и прислушивались. Один знакомый офицер из специального отдела изображал «свободного фотографа», представителя довольно распространенной в Луисе профессии. Таких фотографов на приемы никто не звал, но они приходили. Гости на всех приемах были одни и те же, и фотографы знали их адреса. Фотографии доставлялись на дом — и редко кто отказывался заплатить за них несколько монет.

Офицер из разведки наводил фотокамеру на майоров Дад-жуму и Нначи — командиров первой и второй бригад. Оба значились в списке — «в отставку», для начала. Но если данные об организации «Симба» подтвердятся… Ологун посмотрел на ничего не подозревающих майоров с некоторым сожалением.

Сейчас они мирно беседовали вдвоем, чему-то смеялись.

Расходитья стали в полночь.

Последними уходили Даджума и Нначи. Бригадир любезно провожал их через сад. Слуги погасили свет. В небе тускло мерцал месяц.

Неожиданно Нначи взял бригадира под руку.

— Мистер Ологун, мы бы хотели поговорить с вами… Сказано это было таким тоном, что бригадир вздрогнул и невольно попытался вырваться.

— Спокойно!

Это было сказано уже Даджумой. Он держал свою руку в правом кармане брюк.

— Если будете шуметь, мы вас застрелим.

— Да как вы смеете! Бригадир отступил.

— Вы забываете, с кем говорите! Я — заместитель командующего!

— Вот об этом мы с вами и хотели поговорить! Майор Нначи шагнул к бригадиру.

— Что вам известно о плане «Понедельник»?

«Предательство! — мелькнула мысль у бригадира. — Они узнали о предполагаемой операции…» И другая: «Надо предупредить контрразведку…»

— Итак, что вам известно о плане «Понедельник»? — твердо повторил Нначи.

— Я не понимаю…

Ологун лихорадочно думал, как выиграть время.

— О плане «Понедельник», разработанном англичанами и утвержденном на заседании у премьер-министра. Между прочим, вы ведь там тоже присутствовали.

Голос Нначи был спокоен и тверд.

Ологун внезапно нагнулся и изо всех сил ударил майора кулаком в живот. Майор повалился на Даджуму.

Ологун отпрыгнул назад и в сторону, повернулся и, петляя между кустов, кинулся к забору.

«Только бы перескочить через забор… Только бы добежать… А там — буш, кусты, трава…» — лихорадочно думал он.

— Стой! — донесся сзади голос Даджумы. — Стреляю! «Тра-ах, тра-ах.,.» — сухо треснули револьверные выстрелы.

Пули пропели над головой. «Тра-ах, трах…» Мимо.

До забора оставалось уже несколько шагов! Вот он! Бригадир ловко подтянулся, сел на забор… И в этот момент что-то сильно ударило в спину. Он уже не слышал выстрела, падая лицом вниз по ту сторону забора… Последнее, что он увидел, было небо, серебряное от света луны.

— Ушел, дьявол! — выругался Даджума. — Придется начинать немедленно. Можешь идти?