Юрий Марксович Коротков
      Мадемуазель Виктория
      Повесть о девочке, дочери советских специалистов, работающих в Египте. Время действия -- весна и первые дни июня 1967 года, последние мирные дни Европы и начало арабо-израильской войны. Русская школа в Каире, прием в пионеры, пионерский лагерь... -- за всем этим острое чувство Советской Родины. В повести изображена жизнь Египта, искренняя приязнь арабов к советским людям. Первая книга молодого автора.
      ОГЛАВЛЕНИЕ
      Часть первая. СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ
      Утро
      Аза и Леми
      "Синдбад-мореход"
      Школа
      Перед лицом далекой Родины
      Суп из белых грибов
      Когда засмеется Сфинкс?
      Веселый город Зу
      Пир горой
      "Асуанская плотина", "Братья-мусульмане" и бык Коська
      Часть вторая. ШЕСТЬ ТРЕВОЖНЫХ ДНЕЙ В ИЮНЕ
      Гром среди ясного неба
      Через пустыню
      В Докки
      "Ястребы" над Городом Солнца
      Ответ врагам революции
      Пока стоит цитадель Саллах ад-Дина
      Домой!
      Часть первая. СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ
      УТРО
      Просыпается деревня Марфино.
      Петух Задира вскочил на забор. Покачиваясь, похлопывая крыльями, утвердился; скосил глаз на краюху солнца над Ученеким лесом, выждал паузу в петушином хоре и заорал, закидывая голову и раздувая грудь радужным пузырем.
      Скоро проедет по улице пастух Макеич, соберет стадо. Хозяйки доят коров. Звенят по Марфину тугие струи молока, звенит колодезная цепь, звенят птицы в лесу.
      Трава и деревья в росе. Много росы, небо без облачка -- будет хороший день.
      Бабушка Софья доит Красотку, разговаривает:
      -- Красотушка, красавица, кормилица, дай молочка. Ведерочко по кромочку. Парного с пеночкой...
      Вика стоит на крыльце, щурит заспанные глаза на близкое солнце, морщит веселый нос. Выдергивает прут из голика и спускается в щекотную росистую траву. И у нее в ранний час работа: выгонять Красотку в стадо.
      Вот уже катит на велосипеде Макеич. К спине его спинкой привязан стул, кнут волочится по траве, сбивая росу.
      -- Подъем-побудка! -- кричит Макеич весело. -Пеструхи-Красотухи-Буренки-Голубки-и-и! Собирается стадо. Впереди черный бык Коська с железным кольцом в носу: волочит кольцо по земле, собирает большими мокрыми ноздрями ночные запахи.
      Бабушка Софья уносит в дом пенистое, густое молоко. Красотка сама выходит из стойла, идет знакомой дорогой к калитке. Вика вприпрыжку бежит сзади, размахивая прутом, опасливо покрикивает, подражая бабушке:
      -- Пошла, кормилица, пошла, родимая!
      По другую сторону улицы Вовка, всклокоченный со сна, выталкивает костлявую Ночку.
      Макеич, не слезая с велосипеда, опирается на Викин забор:
      Здравствуй, Вика-чечевика-люцерна-клевер.
      Здравствуйте, дядя Макеич, -- отвечает Вика и ждет: сейчас пастух закурит мятую папиросу, взглянет в небо и будет рассуждать про жизнь.
      Макеич пыхает горьким голубым дымком, кашляет, разгоняет дым ладонью.
      -- Читал я где-то в умных книгах, слышь, в древней стране Египтии, значит, корова священной животиной почиталась. Не просто тебе тварь двурогая, бессловесная, а богиня! Не дураки, значит, в Египтии жили, понимали, что куда. Слышь, богиня! Радость и счастие дарует человеку буренка... Так вот, клевер-люцерна!..
      Проходят марфинские "богини", раскачивая легким выменем, уезжает следом Макеич со стулом на спине. Остается над улицей сладкий запах парного молока, остаются копытца в земле, вода в копытцах и синие кругляшки неба в воде.
      Вовка опирается на калитку, смотрит на Вику, ковыряет свежие царапина на руках.
      Слышь, Заяц, айда ввечеру на Учу!
      А у меня папа вечером приезжает! -- кричит Вика черезулицу.
      А и не очень-то хотелось, -- равнодушно отвечает Вовка, но не уходит. -- А Борька опять яблоки таскает...
      Вика смотрит вдоль улицы. Под яблоней у колодца стоит порожняя двуколка, задрав кверху оглобли. Борька, козленок, пятится от нее, разбегается, стуча копытцами, бежит по оглобле, хватает зубами зеленое яблоко. Двуколка мягко опускает его на землю и опять зарывается оглоблями в листву.
      Борька громко хрустит яблоком, блаженно моргает белыми ресницами, трясет редкой бороденкой, в которой застряли яб-лочные крошки. Оглядывается на ребят, подмигивает и вдруг затягивает дребезжащим голоском: "Алла-алла-алла!"
      -- Алла-алла-алла! -- кричит муэдзин с минарета.
      Вика приоткрывает один глаз и тут же крепко-крепко зажмуривается. Но уже нет подмосковной деревни Марфино. В зажмуренных глазах разбегаются огненные круги африканского солнца. Заунывно кричит муэдзин в Замалеке. Просыпается Каир.
      Вика нехотя открывает глаза. Солнце пробивается сквозь жалюзи и узкими полосами лежит на полу; на ковре, на подушке. В большой пустынной комнате две кровати -- большая и маленькая, Викина и Мишуткина.
      Мишутка спит на боку, сбросив одеяльце. Жарко бурому плюшевому медвежонку в Африке.
      Вика соскакивает на пол и выходит на лоджию. Лоджия большая, как комната, только вместо одной стены вьются бугенвиллии. Вика зовет их "календариками": на каждое время года у бугенвиллии разные цветы. Теперь цветы синие -- значит, в Египте весна. -- Алла-алла-алла! -- тянет муэдзин на одной ноте.
      Вика будто бы даже видит его на верхушке минарета: желтолицый старичок в чалме, с редкой седой бородкой, кричит, закатывая к небу глаза.
      Но никакого муэдзина нет. В мечети магнитофон, а под ку-полом минарета -- громкоговорители.
      С берега Нила подает голос старая церковь, гулко ухает колокол. И в церкви нет звонаря: электронные часы включили механизм, и сквозь голос муэдзина прорывается: умм, умм, умм!
      Мечеть слева на площади. Минарет над ней легкий, резной, весь просвечивает, -- он будто свит из легкого утреннего воздуха, а камень только для того, чтобы очертить тонкий силуэт.
      У открытых дверей -- обувь молящихся. В мечеть нельзя входить обутым. Подальше от порога -- обувь попроще: деревянные и кожаные шлепанцы. Ближе к дверям -- модные туфли с длинными носами.
      Сегодня воскресенье, будний день, обуви у мечети мало.
      Напротив, через узкую улицу, особняк в пять этажей. Это дом Азы и Леми.
      Вот и вся семья в окнах третьего этажа. Разувшись, опустившись на колени, сидят на молитвенных ковриках. Сложили руки у лица, смотрят в небо, задумались. А может, разговаривают со своим богом -- аллахом, советуются о своих сегодняшних делах. Потом вдруг низко кланяются, почти касаясь лбом пола, и медленно распрямляются, проводя руками по лицу, будто умываются из ручья.
      Отец Азы и Леми -- грузный, с редкими волосами, гладко зачесанными назад, с выпуклыми глазами, в белом европейском костюме. Распрямляясь, он поворачивает руку и смотрит на часы. Отцу Азы и Леми всегда некогда, Он деловой человек. "Бизнесмен средней руки", как говорит о нем папа.
      А что значит -- "средней руки"? Наверное, совсем никудышный...
      Аза я Леми тоже старательно кланяются и смотрят в небо, секретничают с аллахом о своих девчоночьих делах.
      Вот Леми подняла глаза, увидела Вику сквозь зеленую зававесь бугенвиллий. Улыбнулась и шепнула что-то Азе. Мать, хмурясь, окрикивает дочерей и, не глядя на Вику, закрывает жалюзи.
      Вика отворачивается. Действительно, нехорошо подглядывать. Она смотрит направо. Там посольство Таиланда. Во дворце слуги моют посольские машины с пестрыми флажками, на крыльях.
      В посольстве неинтересно, там вся жизнь идет за высоким забором-решеткой, за тяжелыми опущенными портьерами. У ворот, заложив руки за спину, скучает арабский полицейский в белом пробковом шлеме.
      Из-за посольства выплывает огромный "кадиллак". Растянулся почти на пол-улицы. В широкой зеркальной крыше автомобиля отражаются дома: Азы и Леми и русская колония, узкая полоска неба и солнце.
      Неужели одно и то же солнце светит над всем миром? И над Марфином -такое близкое, чистое, красное, на которое можно смотреть по утрам не щурясь. И над Каиром -- бледное, будто выгоревшее наполовину, уставшее раскалять камни города, вы-жигать пустыню. Совсем разные солнца.
      -- Алла-алла-алла! -- кричит магнитофонный муэдзин с минарета.
      Умм! Умм! Умм! -- гремит электронный звонарь в невидимой, церкви.
      -- Фрауля! Фрауля! -- поет торговец клубникой.
      Он несет большую плетеную корзину на голове, сверху его не видно, только корзина с розовой клубникой плывет по улице.
      Фыркают моторы в посольском дворе.
      Муэдзин зовет на утреннюю молитву -- значит, шесть часов утра. Каир уже на ногах. Спешат в магазины слуги и те, у кого, нет денег на слуг. Открываются офисы, кинотеатры и музеи -- надо успеть сделать ровно половину дел до полудня, до того, как солнце зальет улицы раскаленным маревом, загонит все живое в тень. Тогда вымрут улицы египетской столицы. Люди попрячутся в прохладные холлы, в комнаты, в каморки, под разноцветные зонтики чайных и кофеен и будут пережидать жару;
      Но пока утро. Аромат цветов еще не перебит испарениями бензина. Освеженная ночной прохладой, пахнет каждая травинка. С берега Нила доносится запах эвкалиптов и жасмина. Слева -- в конце улицы -- Нил. Справа за домами -- канал Бахр-эль-Ама. Между ними вытянулся остров Гезира. В северной части острова -- Замалек: район богатых видя, особняков, посольств. Здесь не место слепым каменным лачугам, которыми забит Старый город. В Замалеке -- колония советских специалистов, особняк в четыре этажа с плоской крышей.
      На первом этаже живут переводчики. У них нет пока своих квартир, поэтому и семьи в Советском Союзе. А сами хозяева первого этажа в командировке на Асуанской плотине.
      На втором этаже -- Лисицыны. Светка, конечно, еще спит и будет спать до самой школы. Перед школой ее поднимут и будут одевать папа с мамой, а она будет хныкать и капризничать. И в школу явится заспанной, растрепанной и злой. На балконе третьего этажа стоят Вика в ночной рубашке до пят. Вика загорела до черноты, к ней на улице обращаются по-арабски. Не то, что эта вредина Лисицына. Та меняет кожу через каждые три дня, ходит красная, как вареный рак, поэтому и в самую жару закутана с ног до головы.
      С четвертого этажа доносится басовитый рев Настьки Черных! Будто реактивный самолет взлетает. Вчера объелась во дворе незрелого манго, теперь ее поят касторкой, и Настька орет, заглушая муэдзина и колокол. Даже невозмутимые таиландцы оборачиваются на окна русской колонии...
      Мама заглядывает в лоджию:
      -- Вот ты где! А я тебя обыскалась. Марш постель заправлять и умываться, а то сейчас эти придут!
      Ванная в другом конце этажа. Слева и справа по коридору бесконечные двери: кухня, гостиная и шесть комнат. В такой квартире и заблудиться недолго. Вся семья занимает только две комнаты: в одной папа и мама, а напротив -- Вика. Остальные пусты. В прятки бы здесь играть, да не с кем. А эти -- это слуги, Мухаммед и Закирия.
      Ох, как не любит мама слуг! Утром появляются, неслышные, как тени, поклонятся от дверей: "Сайда, мадам, сайда, мистер, сайда, мадемуазель", -и за работу.
      Мухаммед -- старик, короткие седые волосы прячет под белой чалмой. Мухаммед -- нубиец, очень смуглый, темнее египтян. Лицо его перекошено полиомиелитом; по щекам -- морщины и шрамы. Из-под серой длинной рубахи -галабии торчат тонкие ноги с широкими, растоптанными ступнями.
      Закирия -- молодой египтянин, высокий и молчаливый. Пока Мухаммед будет кланяться, он уже полдела сделает, и все молча. Очень худой Закирия, ничего не ест, собирает деньги, чтобы учиться в университете...
      Мама даже растерялась поначалу. Возьмет в руки тряпку, а пол уже вымыт. Отправится на кухню -- посуда блестит, уложена на полках. И ковры выбиты, и пыль стерта.
      До русских специалистов в этом особняке жили англичане. Слуги за нами и постель убирали, и детей одевали, и дамам платья застегивали: слуг нечего стесняться, слуга -- он как бы и не человек.
      А когда Мухаммед и Закирия пришли в первый раз: "Сайда" -- и направились в Викину комнату, мама как закричит: "Мишлязем, нельзя, Мухаммед! Мишлязем, Закирия!" Мухаммед и Закирия тоже закричали что-то, заспорили, испугались, стали объяснять, что надо одевать мадемуазель и постель заправлять. По-русски они не понимают, а мама по-арабски ни слова, только твердит свое: "Мишлязем, нельзя!"
      Слуги побежали жаловаться мистеру. Папа с трудом растолковал, что никто их выгонять не собирается, но мадемуазель будет одеваться всегда сама.
      А потом маме и Вике строго сказал:
      -- Раз такое дело -- надо вставать до прихода слуг. А если хоть раз увижу вас при них неодетыми и непричесанными, отправитесь домой без разговоров!
      Однажды мама и Вика решили пол с утра вымыть. Полы в особняке мыть -одно удовольствие: в комнатах полированный паркет, а в коридоре пол мраморный, выскребешь плитку за плиткой --даже светится под ногами.
      Набрали воды в ведра, подоткнули платья и принялись за дело -- только брызги полетели. А тут слуги явились. Мухаммед чуть сознания не лишился от ужаса: "Мадам! Мадемуазель!!", -- и оба бросились вырывать из рук тряпки.
      Мама спорить не стала, ушла на кухню:
      -- Не могу я так жить, Володя, не, привыкла без работы. Я себя хозяйкой в доме не чувствую... Тебя нет целыми днями, дочка в школе. В город одной выходить нельзя, да и языка я не знаю. Хоть прибралась бы, так ведь эти шагу не дадут ступить... Давай их рассчитаем, а? Ну зачем нам слуги?
      Папа выставил Вику за дверь, послал собираться в школу, но и из своей комнаты она слышала:
      -- Египетское правительство поселяет нас в этих дворцах и дает слуг как всем иностранным специалистам. И мы не имеем права отказываться. Надо терпеть и привыкать, мы не в своей стране! Политика -- сложная штука... Как так -- рассчитаем? Капиталист нашелся! Слуги за свою работу деньги получают и семью кормят. У Мухаммеда -- пятеро детей, а ты хочешь его без работы оставить?
      Тогда мама стала до прихода Мухаммеда и Закирии сама убираться. А Мухаммед и Закирия приходят и снова моют чистые полы, перетряхивают чистые постели и протирают чистую посуду. И на сердитую мадам испуганно косятся.
      А недавно мама Черных для жен советских специалистов кружок вязания открыла -- со всего Каира к ней съезжаются. Мама за два месяца и Вику, и папу, и даже Мишутку с головы до ног обвязала...
      Вика надевает школьную форму. Летняя форма -- белое короткое платьице в голубую клетку и голубые гольфы. Голубой цвет -- цвет русской школы. У немецких школьников -- зеленая клетка, у чехов -- синяя.
      Папа на кухне просматривает какие-то бумаги. У него сегодня важный день -- сегодня прием у президента Насера.
      В стене кухни -- форточка, чтобы еду передавать в большую гостиную. Но семья завтракает на кухне -- очень уж неуютно в огромной гостиной.
      На столе -- горка египетских монет. Вика выбирает пять самых маленьких -- пять пиастров.
      -- Пап, я к ослику!
      -- Беги, беги. Привет передай, -- смеется папа, не отрываясь от бумаг.
      У Вики и в Каире есть работа по утрам -- покупать овощи на уличном базарчике у мечети. Только туда можно ходить одной.
      Она бежит вниз по лестнице. Аза и Леми лениво перекидываются мячом за живой изгородью.
      -- Сайда! -- кричит им Вика.
      -- Сайда, Вика, -- отвечают Аза и Леми. -- Приходи с нами играть!
      -- Приду обязательно.
      К дверям немецкой школы подкатил автобус. Ребята с ранцами за спиной выходят из автобуса. Немецкая колония далеко -- в Эмбаба, на левом берегу Нила.
      -- Гутен морген, -- здоровается Вика.
      -- Зтрафстфуй, -- отвечают немцы.
      Каждый день они встречаются в это время, когда Вика идет на базарчик к мечети.
      На площади уже стоят ослики в соломенных шляпах, с побрякушками-талисманами на шее. На тележках пирамидами лежат мандарины, манго, овощи, стоят жаровни. В жаровнях тлеют угли, торговцы раздувают их страусиными перьями, пекут батат -- сладкий картофель и кукурузу.
      Пахнет печеным бататом и горячим асфальтом.
      Здесь и Викин любимый ослик -- самый маленький, в рыжих веснушках, с серебряным башмачком на шее. Он привез помидоры.
      Вика кладет на повозку три пиастра, и мальчишка в полосатой галабии опускает в сетку большие помидоры.
      -- Бакшиш, медемуазель!
      Вика сама знает: надо платить "бакшиш" -- чаевые.
      Пиастр -- мальчишке и пучок пахучей травм -- ослику за то, что привез помидоры.
      Вика покупает траву, кормит ослика, гладит его веснушчатую мохнатую мордочку. Ослик жует и благодарно кивает головой в шляпе.
      Вика бежит обратно.
      -- Махмуд! Махмуд! -- доносится капризный крик Светки. -- Кукурузы хочу! Махмуд!
      Лентяйка Светка! Будет вот так кричать хоть полчаса слуге, но сама шагу не ступит.
      Махмуд, слуга Лисицыных, подхватив галабию, несется навстречу Вике за печеной кукурузой для мадемуазель.
      На бегу улыбается Вике:
      -- Сайда, мадемуазель Вика, -- и бежит дальше, шлепая деревянными туфлями по асфальту.
      Мухаммед и Закирия уже гремят ведрами в дальних комнатах. На кухонном столе поднимается пар над огромными кочанами цветной капусты. Под африканским солнцем все вырастает до невероятных размеров: арбузы тяжелые, как пушечное ядро, помидор едва умещается на ладони, а цветная капуста -как мамин зонтик.
      Вика, обжигаясь и громко дуя на разваренные соцветия, ест. Хочется успеть до школы поиграть с Азой и Леми. Мама ходитвокруг нее и улыбается. И папа хитро поглядывает на дочь. Какие-то секреты?
      -- Неужели забыла? -- ахает мама.
      -- Забыла? -- удивляется папа. -- Такой день сегодня...
      Вика морщит лоб. Ведь действительно забыла что-то важное.
      Вчера вечером помнила и во сне помнила, а сегодня забыла... Что-то очень, очень важное и радостное... Недаром же сегодня утро на другие непохоже, будто светится что-то...
      -- Ладно уж, плохие из нас секретчики, -- говорит мама, открывает Викин ранец и достает... красный галстук! Настоящий красный галстук из шелка!
      Да ведь сегодня третий класс принимают в пионеры! Как же она могла забыть об этом? Весь год ждала, а сегодня...
      -- Мамочка, милая! -- Вика виснет на шее у матери, целует ее в щеки. -Уррра!
      Вика повязывает галстук на школьную форму, бежит к зеркалу. Галстук светится в полумраке затененных комнат. Мухаммед и Закирия провожают удивленными глазами мадемуазель, бегущую с красным шелковым шарфом на шее.
      -- Мам, а откуда галстук? -- вдруг удивляется Вика.
      Ведь в Каире ни за какие деньги не купишь красный пионерский галстук.
      -- Феликс привез.
      Дядя Феликс -- папин переводчик, Он ездил в отпуск, в Советский Союз. Только теперь Вика замечает чемоданы в коридоре.
      -- И Лешка приехал?
      -- И Лешка.
      Вот какой счастливый день! Вечером будет весело. Дядя Феликс привез, конечно, новости из дома и письма, если не отобрали на египетской границе.
      -- Готовься к праздничному обеду, -- мама показывает большую кастрюлю с замоченными грибами.
      Белые грибы! Вика уже давно чувствовала знакомый запах, но не догадалась: трудно представить грибы в Каире.
      -- А сухари?
      -- Полный чемодан.
      Возвращаться из дому без черных сухарей нельзя -- такова традиция русской колонии. В Египте черного хлеба нет, а за зиму так соскучишься по его кисловатому запаху.
      Мама отламывает половину сушеной черной горбушки. Вика жадно нюхает хлеб и надкусывает... Ах, как вкусно! Она жмурится от удовольствия и бежит к двери.
      -- Ты куда, Заяц?
      -- К Азе и Леми.
      -- Погоди-ка, -- папа смущенно чешет затылок. -- Видишь ли... Ты сними пока галстук.
      -- Почему?
      -- Ну... Политика, понимаешь... Вам потом объяснят, что к чему. Да ты ведь и не пионер еще...
      Вечно взрослые придумают что-то. А ответ один: "Политика -- сложная штука".
      Вика, вздохнув, снимает галстук и бережно сворачивает его.
      АЗА И ЛЕМИ
      Вика перебегает улицу. У решетчатых ворот сидит важный бавваб. Бавваб -- привратник -- главный среди слуг, он сидит у ворот и расспрашивает прохожих, кто, куда и зачем идет и какие новости в городе.
      Бавваб Али толстый, совсем как снежная баба, только очень черный. Под ним два стула сразу.
      -- Сайда, Али.
      Бавваб улыбается. Все окрестные слуги знают Вику. Мадемуазель со всеми приветлива. Мадемуазель так похожа на арабчонка. Мадемуазель даже говорит по-арабски. А еще мадемуазель совсем не похожа на мадемуазель.
      Вика бежит по садовой дорожке, выложенной из разноцветных мраморных плит.
      -- Сайда, Кекс!
      Кекс, собака Азы и Леми, лежит в тени и часто дышит. Арабы всех собак зовут одинаково: "келэп" -- просто "собака". Но эта так похожа на кекс -сверху шоколадная, а брюхо и лапы желтые. Кекс толстенький, лапы короткие, а на морде -- две изюминки добрых глаз. Кекс смотрит на голубые гольфы, чуть двигает хвостом и замирает.
      На игровой площадке девчонок уже нет -- наверное, собираются в школу. Слуга Джон расчесывает траву граблями. Рядом с ним машинка для стрижки травы.
      Джон -- слуга для игр. Когда Аза и Леми играют в мяч, он бегает за укатившимся мячом, а потом расчесывает траву.
      Здесь, на площадке, Вика и познакомилась с Азой и Леми. Она долго смотрела, как перебрасываются арабские девочки мячом, и все не решалась войти в игру. Но вот мяч прыгнул и покатился к живой изгороди.
      -- Джон! -- сердито позвала Аза.
      Слуга подобрал галабию и затрусил за мячом, а Вика помчалась вприпрыжку, опережая его. Ой, что тут началось!
      -- Мадемуазель! -- завопил Джон, хватаясь за голову.
      Бавваб Али провалился между стульями.
      Мать Азы и Леми выбежала на балкон и стала звать Викину маму.
      Мама обмерла: что случилось? Почему такой крик? Папа кинулся спасать дочку.
      Долго разбирались, объяснялись жестами и по-английски. Наконец выяснили, что мадемуазель нельзя бегать за мячом. Она должна крикнуть слугу и ждать, пока тот положит мяч ей в руки.
      Поэтому Аза и Леми такие ленивые и скучные. Ни на что их не подобьешь. В салочки играть -- мишлязем: мадемуазель нельзя бегать. Манго рвать в саду -- мишлязем: надо позвать слугу, он сорвет. Кормить со служанкой Сатхей желтых утят -- мишлязем: мадемуазель не должна помогать слугам.
      Дом у Азы и Леми огромный. Первый этаж -- кухня, кладовки и каморки для слуг: Али, Джона, Сатхей и еще многих других. У арабов всю домашнюю работу делают мужчины, служанки только на кухне.
      В нижний этаж вход со двора, а еда подается в гостиную на маленьком лифте. Аза и Леми ни разу в жизни не заглядывали на первый этаж своего дома -- мишлязем.
      С садовой дорожки -- мраморная лестница на второй этаж, в холл. У бизнесмена средней руки и его жены -- по этажу, а Аза и Леми живут на пятом.
      Сейчас вся семья в сборе -- пьют в холле кофе из крохотных, будто игрушечных, чашечек. Но больше крепкого кофе не выпьешь.
      Аза и Леми сидят в арабской школьной форме -- коротких полосатых халатах (в таких же ходят и мальчишки).
      -- О, мадемуазель Виктория, ситдаун плиз, садитесь, пожалуйста. -Хозяйка ставит перед ней игрушечную чашечку и запотевший бокал с холодной водой. Мать у Азы и Леми очень молодая, ее можно принять за старшую сестру.
      Бизнесмен средней руки кивает:
      -- Хелло, -- и смотрит на часы.
      С Азой и Леми Вика разговаривает по-арабски, им не нужны переводчики, это взрослые без них не могут ни слова сказать. А с их родителями Вика с трудом объясняется по-английски.
      Вика берет игрушечную чашечку и выпивает одним глотком. Аза и Леми чуть поднимают брови. Так пить кофе нельзя. Мадемуазель должна взять чашечку двумя пальцами, отставить мизинец и отпивать маленькими глоточками.
      Но Вика торопится, новости прямо распирают ее. Она составляет в уме английскую фразу.
      -- Меня принимают в пионеры! -- гордо объявляет она.
      Аза и Леми смотрят равнодушно. Мадемуазель ничему недолжна удивляться.
      -- Что такое "пионеры"? -- спрашивает хозяйка, обращаясь к бизнесмену средней руки.
      -- Хм... Вообще, "пионер" -- значит, первый, -- объясняет тот, -Пионерами называли первых колонистов в Западной Америке, которые истребляли местных индейцев.
      -- Нет, -- теряется Вика. -- Пионеры -- это... это лучшие советские дети. И папа и мама -- все раньше были пионерами, когда были маленькими. -Она разводит руками, пытаясь показать, что такое пионер.
      Ах, как не хватает слов, ни арабских, ни английских, чтобы они поняли, и удивились; и обрадовались вместе с Викой.
      -- А-а, пионеры -- это маленькие большевики, -- догадывается хозяин.
      Аза и Леми хлопают длинными ресницами, пьют кофе, отставив мизинец.
      -- А еще папа идет на прием к президенту Насеру, -- выкладывает Вика вторую новость. Это-то должно их заинтересовать: Насер -- их президент, они его выбирали.
      -- Насер... -- говорит бизнесмен средней руки.
      Он откидывается на спинку кресла и складывает руки на толстом животе. Он всегда говорит вот так, будто сам с собой, глядя в потолок выкаченными рачьими глазами.
      -- Насер обманул всех. Народ больше не верит ему. Амер, Богдади -- все ушли от него. Он остался один. Один... -- Отец Азы и Леми показывает волосатый палец левой руки, потом берет его правой, изображает на лице борьбу и сгибает палец.
      Хозяйка толкает его ногой под столом и моргает на Вику. Но Вика все видит. Она мало что разобрала, поняла только, что бизнесмен средней руки не любит президента Насера. Но почему?
      А Богдади и Амер -- кто же не знает этих имен! А еще братья Салемы, Нагиб, Хусейн. Это -- "Свободные офицеры", это они вместе с Насером совершили революцию в Египте. Как же они могут не верить своему командиру?
      Надо спросить у папы. Сложная штука политика!
      А Вике президент Насер однажды пожал руку. В самом деле! Год назад в Египет прилетал Председатель Совета Министров Советского Союза. Все советские специалисты собрались на аэродроме Каир-вест. Президент обошел всех и каждому пожал руку, и Вике тоже.
      Арабы встречали президента и советскую делегацию от аэропорта до главной площади ат-Тахрир, размахивали красными и египетскими красно-бело-черными флажками и по-русски кричали: "Друж-ба! Друж-ба!" Разве они стали бы так радоваться, если бы не верили своему президенту?..
      Азе и Леми пора в школу. Под окнами стоит Джон с двумя ранцами.
      -- Гуд бай, мадемуазель Виктория.
      -- Бай-бай, Вика.
      Вика прощается и уходит.
      Вот если бы Азе и Леми показаться в галстуке -- все и без слов было бы понятно.
      "СИНДБАД-МОРЕХОД"
      -- Надо бы хлеба купить, -- говорит мама. -- И пирожных.
      Все-таки праздник.
      Черных сухарей много, целый чемодан. Но черный хлеб надо растянуть на полгода, до отпуска. Значит, по сухарику в день. А к обеду надо купить белых арабских булочек, тонких и длинных.
      Булочные и кондитерские в Каире на каждом шагу, но покупать больше двух булок в одном магазине не принято -- арабы едят мало хлеба/Чтобы накупить хлеба к обеду, придется обойти несколько магазинов.
      Папа колеблется. Отпускать в город жен и детей без переводчиков нельзя.
      -- Ну, папочка!
      -- Туда и сразу обратно, -- обещает мама.
      -- Ладно. В такой день... -- папа разводит руками. -- Одна нога здесь, другая там!
      Мама и Вика берут кошелки, горсть разных монет и выходят из дому. "Синдбад-мореход" на соседней улице, а там можно спросить о ближайших магазинах.
      Солнце уже накалило асфальт, лежит на нем зайчиками от стекол. Дома выглядывают из темной зелени в глубине дворов.
      Глухих заборов здесь нет -- решетки или живые изгороди из бугенвиллии или кактуса опунция. Дворы -- на вкус хозяев: в одном бьет пенистой водой фонтанчик, в другом выложен из камня грот.
      Пролетают мимо машины всех марок, какие есть на свете. Ослики, мулы, лошади тянут повозки. Проезжают велосипеды с маленькими кузовами, полными товаром. Крестьяне-феллахи несут на голове корзины с овощами, бегут слуги из прачечных, держа на отлете на плечиках выглаженные костюмы. Идут продавцы воды со стеклянными шарами на груди. Звенят стаканы о серебряные носики шаров, стучат копыта, шелестят шины, звучит гортанная арабская речь.
      Проплывают двухэтажные автобусы и автобусы-гармошки (в Москве их прозвали "Иван-да-Марья". В Каире "Иван-да-Марья" не простой: передний салон подороже -- для мадам и мистеров, задний поплоше и подешевле -- для слуг и феллахов, а посредине -- стеклянная перегородка).
      Интересно идти по Каиру. Смотри направо и налево, да не засматривайся, а то попадешь под машину -- здесь ни правил, ни светофоров. Угодил под колеса -- пеняй на себя, шофер только притормозит, бросит тебе несколько фунтов на лечение и умчится дальше.
      Арабчата-школьники играют на площади в футбол, совсем как в Москве. Ранцы -- вместо ворот. Закусили зубами иолы халатов и гоняют мяч среди прохожих.
      Рядом строители в мокрых от нота халатах таскают на голове тазы с дымящимся асфальтом.
      Их объезжает странная процессия. Шестерка лошадей катит двуколку на тонких колесах. Колеса выше человеческого роста, а на повозке -- маленький дворец с башенками. Оркестрик играет что-то веселое. Вся процессия в белом: музыканты в белых галабиях, маленький белый дворец увит каллами, спицы колес в белых лентах. Даже лошади в белых халатах, только уши торчат.
      Если бы не печальные лица людей, ни за что не догадаешься, что это похороны.
      Перед повозкой идут плакальщицы в белых рубашках до пят. Они плачут настоящими слезами и рвут распущенные волосы. Плакать над чужим гарем -- это их работа, за слезы и вырванные волосы они получат несколько фунтов.
      А когда умерла бабушка Ален" в Марфине -- сестра бабушки Софьи, все-все было по-другому. Играла самая печальная музыка, какую только можно представить, вся деревня надела черные одежды, и зеркала занавесили черным, и не было плакальшиц -- все плакали сами, и Вика плакала до самой ночи, пока не заснула.
      А в Египте цвет печали -- белый. Белый цвет -- снег, смерть. А черный -- земля, жизнь. Поэтому египтянки ходят в черных рубахах -- малайе.
      Все наоборот в стране Египте.