— Если не мы, так кто же?! — закричали активисты

«Чего это делается? — со страхом подумалось мне. Я таким не был, а эти скрепки даже директора за человека не считают, для них он ворюга и все, говорить не боятся. Они же его посадят, когда подрастут».

— Ну а завуч-организатор у вас где? — спросил я.

— Елена Сергеевна уволилась, — последовал ответ. За ней директор ухаживал, а она его терпеть не может.

— Кто ж вами тогда занимается?! — вскричал я. — У вас что здесь, анархия?!

— У нас штаб есть, — солидно произнес очкарик. — Мы сами занимаемся школой. — Я заместитель, а она, — показал он рукой на девчонку в бантах, — председатель штаба.

— Штаб?! — взвизгнул он вдруг пронзительно.

— Шкипер!!! — оглушили меня пионеры.

— Наш девиз? — закричала председатель штаба.

— Так держать!!! — задрожала школа.

Я почему— то вспомнил армию. Точно так же выводил нас старшина в пятидесятиградусный мороз на плац и заставлял орать до тех пор, пока у нас не отклеивались уши, а его красно-пунцовый нос не превращался в белоснежно-нежный.

— Все это хорошо, — сказал я. — А как у вас проходят организационные мероприятия? Предположим, поход в кино, в театры? Я вот, например, артист, и мы привезли для вас фантастическое представление.

— Штаб! — строго посмотрела на меня председатель, потом взглянула на подчиненных. — Линейку!

Активисты тут же повылетали из пионерской комнаты.

— Вас как зовут? — строго спросила меня девчонка с бантами, когда мы остались одни.

— Евгеша, — как-то сробел я.

— Так нельзя, я вас должна представить по отчеству, меня можете просто называть Марина Жукова.

— Не надо по отчеству, — прокашлялся я. — А простите, Марина Жукова, что это за линейка, может быть, как-нибудь по-другому?

Председатель посмотрела на свои крохотные часики и сказала:

— Сейчас прозвенит звонок, и все пионерские классы соберутся на внеочередную линейку. Вы выступите. А вот звонок! — воскликнула она. — Ждите здесь, за вами придут.

«Что они тут вытворяют? — подумал я с волнением. — Какая линейка? Они что, спятили? Не хватало еще, чтобы меня в почетные пионеры приняли…»

В комнату зашли двое пионеров в пилотках, видимо, из рядовых и отсалютовали:

— Товарищ артист, линейка построена!

Я спустился с ними на второй этаж — и меня тут же оглушил барабанный бой. Пионеры стояли правильным прямоугольником, как римские легионеры, вместе со своими классными руководителями. Не хватало только коротких мечей и щитов. Я посмотрел на лица преподавателей и что-то большого энтузиазма не заметил. Скорее всего, они сами не понимали, что творится вокруг, и выглядели несколько запуганными. Меня поставили в центре, и под барабанный бой я принял рапорт от Марины Жуковой.

«Чем же это все кончится? Левшин мне о линейках ничего не говорил».

— Товарищи! — гаркнул я, как генерал на параде. — Товарищи!

Лица пионеров были торжественны и строги, словно они ждали от меня доклада о бедственном положении аборигенов в Австралии.

— Погромче! — раздалось с дальних шеренг.

— Товарищи школьники! — завопил я, чтоб всем было слышно. — К вам в гости приехали артисты Куралесинской филармонии.

Марина Жукова посмотрела на всех грозным взглядом и захлопала в ладоши. За ней зааплодировали всё остальные.

«Черт побери, — вспотел я. — Как митинг на бастующем заводе».

— Мы привезли для вас иллюзионное, эстрадное, фантастическое представление «Мойдодыр»! — гробовым голосом проорал я.

Легионеры с каменными лицами принялись аплодировать. Я хотел улыбнуться, чтобы, как всегда, игриво рассказать им о летающем Женьке, о веревочках, лесочках, о самом последнем законе физики, но вместо улыбки у меня на физиономии показалось хищное выражение оскаливающегося тигра. На строгих лицах пионеров начал появляться испуг, когда я страшным голосом прорычал им о «черном кабинете» и о единственном в мире театре мерных лилипутов. Теперь они уже не аплодировали, а лишь теснее жались к учителям, которые, обхватив их руками, со страхом и вызовом смотрели на меня. Свой ужасный рассказ я закончил истеричным воплем:

— Вот такой интересный спектакль мы и хотим показать вашей школе!

Тут я перевел дух и посмотрел на раздавленных пионеров. Марина Жукова стояла рядом со мной, тряслась от страха, и ее дрожь передавалась мне.

— А билеты у нас стоят рубль! — прокричал я напоследок, добивая легионеров до конца. — Кто хочет пойти, поднимите руку?!

Желающих умереть от страха не оказывалось. Я ушел без аплодисментов и барабанного боя.

«Что происходит в этой школе? Почему мальчики не носят бороды, а девочек не ждут у входа служебные машины? — ведь я таким не был, — еще подумалось мне. — А каким был? Не помню… наверно, никаким».

Когда я наконец попал в гостиницу, Витюшка лежал на кровати, не раздеваясь, положив папку под голову. Это была его многолетняя привычка — набираться сил перед ночными деяньями. Я закрыл дверь, откусил кусок колбасы, беспризорно валявшейся на подоконнике, и тоже завалился спать. До семи была еще уйма времени.

Ирка сидела у Елены Дмитриевны в номере, и та поила ее кофе.

— Ирочка, если б ты только знала, — поставив чашечку на стол, поправив кончиками пальцев пышную прическу, восхищенным голосом пропела Елена Дмитриевна, — как готовил кофе покойный Федор Иванович. Ах! Как он готовил! Какой это был человек, сколько души он вложил в свой «Мойдодыр»!

— Да… — выгнула спину Ирка. — Наш «Мойдодыр» — просто чудо! И как он мог все это придумать?

— С каким трудом нам тогда все доставалось, -покачала головой Елена Дмитриевна, встряхнув благородной сединой, словно отбросив ворох воспоминаний, и вибрирующим нежным голосом продолжила: — Только такой человек, как Федор Иванович, мог устоять перед недоброжелателями. Мы с ним познакомились, когда off сделал свое первое иллюзионное представление на черном бархате. Федор Иванович взял за основу роман Уэллса и поставил на сцене «Человека-невидимку». Ирочка… ах, как нас тогда принимали! И сколько нам пришлось выстрадать, когда «Невидимку» запретили… Для искусства! — подняла она пальчик, — это была невосполнимая потеря!

— Но неужели нельзя вернуть «Невидимку»? — привычно удивилась Ирка.

— Можно, — скорбно вздохнула Елена Дмитриевна, — но ведь ты же знаешь — Володя больной человек. Он так похож на своего отца. Если бы только не пил! Федор, Иванович даже на свой день рождения не позволял себе выпить и рюмки. Конечно, Ирочка, — хихикнула она, — это между нами, он был очень… — Закулисная чуть помолчала и, найдя нужное слово, продолжила: — практичный человек. Он знал: на «черный день» нужно обязательно что-то оставить детям, — вцепилась она вдруг в загоревшиеся Иркины глаза, но тут же отвела взгляд и взяла чашечку с кофе. — Как Федор Иванович любил свой «Мойдодыр», — сделала Закулисная глоточек. — Как он его совершенствовал. Это сейчас у крокодила Гены маска из папье-маше, а раньше и Мойдодыр, и Гена выходили в громоздких фанерных ящиках, одного реквизита у нас было сорок чемоданов.

— И на сцене артистов было больше, — подсказала Ирка.

— Да-да… Помню, тогда у нас девочка-лилипуточка была… добренькая такая… и ты представляешь, Ирочка, чего ей не хватало? Взяла и повесилась в гостинице… Главное, угораздило же — прямо на гастролях! Сколько мы тогда вынесли с Федором Ивановичем… Хотели даже «Мойдодыр» запретить!

— Страшная история, — прошептала сочувственно Ирка.

— Ирочка! Какой бы это был удар по искусству! — ужаснулась Закулисная. — Я даже представить себе не могу…

— Да-да…

— Раньше, — упивалась Едена Дмитриевна воспоминаниями, — мы работали по десять копеек и еле-еле делали норму… А какая у нас сейчас реклама! Ирочка, мы же одни, ты только представь себе, одни… работаем по таким дорогим билетам! — с гордостью воскликнула она.

— Ах, если б это видел Федор Иванович! Мы пробиваем дорогу другим артистам, чтобы им было легче работать. Это благородная миссия. Когда другие будут работать по рублю, мы будем уже работать по два. Искусство никогда нельзя обесценивать, оно всегда должно стоить… и стоить дорого!

— Как вы правы, Елена Дмитриевна, — восхищенно сказала Ирка. — Искусство… я прямо не знаю, как выразить мои чувства, я так рада, что играю для ребятишек, я так полюбила свой… — осеклась она, но тут же поправилась: — наш «Мойдодыр»… и вас, Елена Дмитриевна, я вас так люблю, так люблю, — наполнились ее глаза слезами.

— Ирочка, — мягко и понимающе протянула Елена Дмитриевна, — можешь называть меня просто — мама. У вас же с Володей через неделю свадьба, я так хочу, чтобы вы были счастливы и ты смогла на него повлиять.

— За это можете не волноваться, — пообещала Ирка. — Больше Володя пить не будет, ручаюсь.

— Как бы он опять не заболел, — покачала Закулисная головой в некотором сомнении, невольно вспоминая Иркиных предшественниц. — Я на тебя так надеюсь… Главное, чтобы он держался подальше от своих подчиненных… и от Витюшки подальше. Ох, уж этот Левшин, — шаловливо вздохнула Елена Дмитриевна.

— А может, с ним расстаться? — тихо и жестко произнесла Ирка.

— Как расстаться? — вздрогнула недоуменно Елена Дмитриевна. — Витюшка очень нужен «Мойдодыру»! И к тому же, Ирочка, не надо тебе об этом думать, — мягко положила ей на плечо руку, — пусть об этом позаботится Владимир Федорович.

— Да, вы, как всегда, правы… мама! — с любовью в голосе воскликнула Ирка. — Вот только что делать с Пухарчуком, ведь он же…

— Да-да, — нахмурилась Елена Дмитриевна. — Женечку надо срочно менять, разве это лилипут? И как он так мог вырасти, ума не приложу, ведь у него же закрытая зона роста! Ох уж эти врачи, даже диагноз правильно поставить не могут.

— А вы знаете, Елена Дмитриевна, мне его даже жалко, все-таки я к нему привыкла…

— Нет, Ирочка, — отрезала Закулисная. — Искусство не зря требует от нас жертв, и мы должны подходить к себе с самой высокой меркой, как артисты к артистам — без колебаний. Надо срочно искать нового лилипута, и пусть Пухарчук быстрее вводит его в роль. Как только сделаем норму — нужно искать, искать и искать!

— Ты что, парень! — заорал над ухом Левшин, показывая на часы. — Спишь, что ли? Пять минут осталось до? собрания! Отчитываться думаешь?

Я протер глаза. Левшин сидел и сверял, сколько билетов осталось у него в наличии.

— Что у тебя? — кивнул он мне. — Получается?

— Три спектакля сделал на шестнадцатое, — ответил я не без гордости.

— Ну-ну, — усмехнулся он. — Пошли, сейчас узнаешь, много это или нет.

Закулисный сидел за столом. Он только что плотно отужинал, принял ванну, черные волосы были зачесаны на пробор, щеки после бритья на круглом лице отдавали синевой, в комнате стоял приятный запах одеколона. Зaкулисный был в спортивной майке, из-под которой вырисовывалась волосатая грудь, короткие мощные руки лежали на не менее мощном животе. Перед ним стояла бутылка минеральной воды, из которой он беспрерывно попивал. Ирка сидела рядом на диване в пикантном полупрозрачном халатике, закинув ногу на ногу, и Закулисный лениво и сыто водил взглядом от кончика ее ноги по всему юлу, пытаясь себя немного раздразнить и встряхнуть сонливость.

Когда мы вошли, Закулисный громко икнул, почесал грудь и принял грозный вид.

— Так! — рявкнул он, доставая тетрадь. — Кто первый?

Первым отстрелялся Левшин. Он сделал сегодня четыре спектакля, раздал билеты по классам и пригласил оставшиеся детские садики. Закулисный несколько раз пытался вставить ему пистон, но никак не мог ни к чему придраться.

— Ну хорошо, хорошо, — позволил он себе улыбнуться. — Вижу, стараешься…

— Владимир Федорович! — закричал Левшин. — Суточные можно сейчас получить?!

— Деньгами теперь распоряжается Ира, — со значением произнес Закулисный. — Как она решит…

— Да какая разница? — удивился Витюшка, который никак не хотел признавать старшинства Ирки.

— Я сказал, — грозно повторил Закулисный. — Все вопросы по деньгам — к Ире.

— Ладно… — согласился Витюшка. — Пусть отчитывается Евгеша, тогда решим.

Я раскрыл блокнот… Когда дошел до старшеклассников, Левшин чуть не выругался от изумления.

— Десятый «А», — протянул он. — У тебя, парень, крыша не съехала?

— Да… — прокашлялся Закулисный, тоже немного растерянный, — конечно, всем полезно посмотреть такое удивительное представление, но… старшеклассников больше не приглашай, только пионерские классы.

При слове «удивительное» Витюшка как-то странно хрюкнул, но тут же сделал вид, что поперхнулся.

— Сколько у тебя осталось еще школ? — спросил Закулисный.

— Одна, — ответил я.

— Как одна?

— Две отказались, и одну сделал.

— Что значит отказались! — побагровел Закулисный. — Это не частная лавочка! Мы детям привезли «Мойдодыр», а не учителям! Бумагу показывал?

Я вспомнил роскошную женщину в пурпурном платье, потом линейку, где только и не доставало потрясти разрешением на проведение концертов — и мне стало тоскливо.

Я рассказал, как было.

— Так, — затрясся Закулисный. — Ты испортил две школы, это как минимум четыре концерта! Ты что себе позволяешь?!

И тут он меня без всякой увертюры обложил сочным матом.

— Володя, — строго проговорила Ирка, — успокойся, ты бы хоть меня постеснялся.

— Заткнись! — завизжал Закулисный, топая на нее ногами. — Ты еще тут…

Ирка вскочила и с оскорбленным видом убежала в спальню.

— Хорошо, — с бешеными глазами уселся Закулисный. — Ну и что мы будем делать дальше? А? — спросил он меня.

«Это он еще не знает про билеты, которые я продал, — мелькнуло в уме. — Тогда он меня точно уроет».

— Ладно… — прорычал Закулисный, прерывая затянувшуюся паузу. — Чтобы на семнадцатое было четыре концерта, я не знаю, где ты их возьмешь, но чтобы концерты были! — грохнул он кулаком по столу и допил минеральную воду… — Свободны! — рявкнул он.

Левшин оглянулся в дверях и жалобно протянул:

— Владимир Федорович, ну а суточные?

— Пшел отсюда, урод! — вскочил Закулисный. — Завтра получишь, как все!

Закулисный достал из холодильника еще одну запотевшую бутылку минералки и выпил ее залпом. Потом почесал пупок, прошелся по комнате, приводя себя в хорошее настроение, и открыл дверь спальни. Ирка лежала, свернувшись клубочком на кровати, и заплаканными глазами сверлила книгу.

— Совсем работать не хотят, — миролюбиво произнес Закулисный, присаживаясь рядом с ней. — А этот негодяй Евгеша никак не тянет, если так и дальше пойдет, надо его гнать. Ты как думаешь?

Ирка со злостью молча переворачивала непрочитанные страницы.

— Мась… ты чего, обиделась? — погладил он ее по ноге.

— Уйди! — отбросила Ирка его руку и поправила халатик.

— Мась… ну ты что? — задышал учащенно Закулисный, силой переворачивая ее на спину. — Ну, что ты? -улегся он удобно своим пупком на ее плоский и сильный живот.

Ирка, как змея, выскользнула из-под Закулисного.

— Не трожь! — не разжимая тонких губ, прошипела она.

Закулисный с оскорбленным видом вскочил с постели. Он заметался по комнате, пинком отбросил стул и подбежал к холодильнику.

— Хорошо! — прорычал он. — Ладно… — достал из холодильника минералку.

Еще он вынул тарелку с жареной курицей, кусочки мяса и открытую баночку с селедкой. Выпил минералки и после некоторого раздумья вцепился зубами в мясо.

— Ты что принесла, сука? — заорал он, пытаясь оторвать и прожевать кусок мяса. — Ты что принесла… я тебя спрашиваю?

Ирка с оскорбленным видом, но уже с испугом в глазах выбежала из спальни.

— Ну… ты же сам просил что-нибудь натурального, — чуть дрожащим голосом ответила она.

— Натурального! — подскочил Закулисный. — А не это дерьмо!

Он схватил с тарелки кусок мяса и швырнул с размаху ей в лицо. Ирка бросилась в спальню.

— Стой! — завопил Закулисный. — Куда?!

Ирка застыла на месте. Закулисный схватил открытую баночку с селедкой и подлетел к ней.

— А это что?! — орал он, размахивая перед ней банкой. — Ты, сука здоровая, покупаешь себе на мои деньги, а я не могу это есть, у меня печень! Хочешь, чтобы я загнулся?!

Закулисный с визгом выплеснул рассол с кусочками селедки ей в лицо. Ирка содрогалась от рыданий.

— Тебя, тварь, одеваешь! Из грязи вытащил, а ты…

Закулисный, не находя слов, в приступе бешенства ударил ее в живот, в грудь… после чего трясущимися руками схватил бутылку и залпом выпил.

— Сгинь! — прохрипел он. — Чтоб мои глаза тебя не видели!

Ирка с опущенной головой побежала в ванную. Закулисный несколько раз прошелся из спальни в гостиную, потом включил телевизор, уселся в кресло. Из ванной раздавался шум воды, рыданья; по телевизору шел мультфильм. Владимир Федорович потихоньку приходил в себя.

Через некоторое время мокрые ноги зашлепали по полу, и Ирка, благоухая французскими дезодорантами, обвила его волосатую шею сзади своими длинными и тонкими руками.

— Володечка, — шептала она, целуя его в шею. — Ну прости, Вова… — капали приятные слезы и скатывались ему на грудь. — Я тебя так люблю… я очень виновата…

Закулисный сидел в кресле, подергивал плечами, пытаясь смахнуть ее руки, и многозначительно молчал.

— Володя, ну прости… любимый мой…

— Ладно, — как-то нерешительно, после глубокого раздумья, произнес он, уже с вожделением поглядывая на ее голое влажное тело. — Иди… сейчас приду…

Ирка попыталась поцеловать его в губы, но он ей не ответил.

— Я сказал… иди… — чуть мягче произнес он.

Ирка прошмыгнула в спальню. Закулисный погладил пупок и сладко улыбнулся.

— Левшин, — поинтересовался я, когда мы зашли в номер. — У тебя так не бывало, чтобы ты сразу билеты в классе продавал?

— Парень! — включил свой мегафон Витюшка. — Ты, я вижу, при башлях! На сколько продал?

Нужно было выкручиваться, поэтому без Левшина здесь не обойтись…

— Тридцать пять рублей! — орал он. — Мы живем! Быстрее в кабак, там сегодня такие крошки!

— Ты что! — возмутился я. — Осталось уже двадцать рублей, к тому же мне эти деньги отдавать надо!

— Да брось ты об этом думать! Когда придет время, тогда и будем соображать! — мазался Витюшка моим одеколоном и чистил свои крупные белые зубы моей же пастой. — Один раз живем! — вопил он из ванной. — Если не сейчас, то когда же?

— Можешь идти куда угодно, а я никуда не пойду, это не мои деньги.

— У тебя их, как и у меня, никогда не будет! — выскочил с зубной щеткой во рту Левшин. — Все, что нужно и можно взять из этой проклятой жизни, надо брать без сожаления и немедленно! Хватит тебе умничать! Может быть, именно сейчас мою крошку снимают, а я тут тебя, дурака, учу. Давай переодевайся быстрее!

— Никуда не пойду, — улегся я на кровать. — Это ты можешь жить без денег, а мне постоянно хочется жрать, да клянчить — стыдно.

У Витюшки от таких слов выпала изо рта зубная щетка.

— Что ты сказал?! — заорал он. — Ну-ка, повтори!

— Могу повторить, — со злостью сказал я, подходя к нему.

— О, господи! — ужаснулся Левшин, скрываясь в ванной. — С кем приходится работать! Лучше б я с Колей жил в номере, чем с тобой! Тот жлоб, но ты… у меня просто слов нет! Можешь не ходить, тебя никто не заставляет, займи до завтра чирик, а с суточных я тебе отдам.

Зашли Коля и Петя, без стука и почему-то без привычной ругани.

— Левшин, ты куда? — заглянул Видов в ванную.

— Мне с тобой в противоположную сторону, послышался ответ. — Старушки, правда, уехали?

— Правда, рано утром.

— Вот и езжай их догоняй.

— Далеко этот придурок собрался? — спросил меня Петя, будто не знал, как и Коля, то единственное место, куда может пойти Витюшка.

— Мне думается… в ресторан, — произнес я глубокомысленно.

— Кухня отвратительная в этом кабаке, — присаживаясь на стул, проговорил Петя скучающим тоном. — Думаю сегодня пойти поужинать в «Чулпан».

Чувствовалось, что Горе попал на «Клондайк»… уселся на довольствие прочно.

— Привет, — кивнул Левшин Пете, выходя из ванной. — Потолок цел? Ногами не повыбивали?

— Ты на что намекаешь? — снисходительно улыбнулся Горе. — Ну как крошка, Евгеша?

— Класс, — ответил я, с большим трудом вспоминая его подружку.

— Такая секс-бомба, — начал гундосить Горе, но скривившийся недоверчиво от его слов Левшин выскочил в коридор, знаком показывая мне, чтобы я тоже вышел.

«Придется занять, — вздохнул я. — Ничего не поделаешь».

Я отсчитал ему в коридоре червонец, и Витюшка галопом понесся в свой единственный и любимый бордель.

Петя все— таки нудно и пошло рассказал и о том, что было ночью, и о том, как девчонка влюбилась в него с первого взгляда, и о том, сколько у нее за душой… и что сейчас он подумывает на ней жениться… Еще Горе долго гундосил о том, что презирает Левшина, у которого нет никакого смысла жизни. Внезапно вбежал возбужденный Витюшка.

— Где твоя повязка? — заорал он с порога.

— Не понял? — удивился я.

— Чего ты не понял, дурак! Там полкабака сейчас в марлевых бинтах сидит, последний скрип! Без марлевки просто делать нечего, никого не снимешь! Что ж ты вчера в кабаке был и не предупредил меня… еще друг называется.

Я понял, что невольно занес моду в богом забытый Чертоозерск.

Левшин вытащил марлю из мусорного ведра, куда я ее забросил утром, и посмотрел на меня.

— Еще друг называется! — процедил он. — Я же мог сегодня пролететь! Ну-ка, завяжи на бантик.

Я завязал ему на затылке бантик, и Витюшка с низкого старта рванулся в свое логово.

— А я сегодня несколько человек в городе видел в бинтах, — протянул недоуменно Видов. — Смотрю, и вроде голова целая, а в бинтах и с бантиком. Один так в красном бинте шел, наверно, покрасил.

Чертоозерск, окончательно завернулся, если даже Горе пошел ужинать со своей баскетболисткой с перевязанной головой. Когда я увидел его, мне стало страшно. Куда там монстрам из фильмов ужасов до него…

Видов предложил мне спуститься в ресторан. После недолгого колебания я согласился. Левшин сидел с перебинтованным черепом в центре зала в окружении трех восхищенных девчушек и что-то возбужденно им рассказывал. В нашу сторону он даже не взглянул.

— Пошли отсюда, — сконфузился Видов. — Над нами уже смеются.

Коля побежал искать бинт, чтобы подсесть к Левшину, я забился в угол ресторана.

Витюшка, как всегда, был в центре внимания. С ним спешили познакомиться соседние столики, он громко смеялся, рассказывал анекдоты, случаи из актерской жизни… Когда зазвучал сверкающий рок-н-ролл, все старались быть поближе к нему и перенимали его движения, которые он тут же придумывал, импровизировал и прекрасно их исполнял. Левшин, как бездомный костер, притягивал к себе порочных мотыльков, заражал их своим неиссякаемым оптимизмом, весельем, и с ним было всем легко и просто.

«Один раз живем! — выкручивал Витюшка немыслимые па. — Я ненавижу завтра! Только сегодня и только сейчас!»

Перед глазами мелькал восторженный Левшин, из глубины танцующих слышался его заразительный, зазывающий смех, и кто-то шептал мне в самое ухо:

— Приятель, ты чего, умнее всех? А ну-ка, беги за бинтом и быстрее возвращайся сюда, пока еще Витюшкиных крошек не разобрали.

И я побежал, полетел, в надежде найти хоть маленький кусочек марли, чтобы прилепить себе на лоб, стать как все и ничем не отличаться от других.

Бригада артистов «Мойдодыра» завтракала в кафе на четвертом этаже гостиницы «У озера». Клан Закулисных сидел за отдельным столиком, остальные пристроились рядом. Закулисный здесь уже навел шорох, и поэтому официантки знали, что он любит только натуральное и минеральную. Его не обсчитывали и не заставляли долго ждать. Пухарчук был здесь лучшим другом, а Коля с Петей каждое утро безуспешно заигрывали с официантками.

— Рассасывает, — кивнул Видов на Закулисного, который допивал вторую бутылку минеральной.

— Скоро сорвется, — поморщился Горе. — Когда ему вшили, не помнишь?

— Черт его знает, — пожал Коля плечами. — Пухарчук все знает. Женек, — обратился к нему Видов. — Когда пупок сорвется?

— А он и не собирается, — буркнул Пухарчук, заглатывая огромную отбивную. — У него как ампула рассосется, он поедет в Киев гипнотизироваться.

— Такого не будет, — покачал недоверчиво головой Коля. — Чтобы он да не попьянствовал перед гипнозом… нет, все равно сорвется. Кстати, Женек, это твоя работа, что Закулисный узнал про старушек?

Пухарчук молчал, сосредоточившись на отбивной.

Ты меня слышишь или нет? — понизил голос Видов, заметив, что Закулисный прислушивается к разговору.

— А чего я сказал… ничего… — вскочил Женек и побежал к официанткам.

— Ты что, не знаешь, что он нас закладывает? — прошипел Петя. — Ирка мне хоть и двоюродная сестра, а тоже начинает: «Петя, как ты себя ведешь… ты же на гастролях!» Выговаривает мне за то, чего даже знать не могла. И кто выговаривает? Я за нее заступаюсь, когда Закулисный срывается, а она денег не занимает!

— Лилипут — ее первый доносчик, он чувствует, куда ветер дует.

— И куда же он дует? — внимательно посмотрел на него Горе.

Прибежал Женек и довольно рассмеялся.

— Я им загадку загадал! — воскликнул он. — Если до завтра не отгадают, они будут должны литр сметаны. Ого! Целый литр!

Петя с Колей одновременно взглянули на Пухарчука и молча закончили завтрак. Через час должен был начаться первый спектакль.

Закулисный поставил стол перед зрительным залом, Елена Дмитриевна поднялась к директору. Подошла пожилая женщина.

— Стаканников сказал, что вам нужен контролер, — обратилась она к Закулисному. — Вы руководитель?

— Директор, — важно поправил ее Закулисный, вцепившись взглядом в ее лицо. — Сколько будем платить, знаете?

— Да, Эдуард Иванович говорил. Два пятьдесят с концерта.

— Правильно, — кивнул Закулисный, — сегодня четыре спектакля, так что получите десять рублей. Не помешает?

— Ну что вы! — воскликнула женщина. — Что вы!

— Мне кажется, что еще лишние десять рублей вам не помешают? — посмотрел на нее пристально Закулисный. — Если все пройдет, как надо, — нажал он на последнее слово.

— Конечно-конечно, — смутилась женщина, зарплата всего ничего…

— Вот и хорошо, — расцвел Закулисный. — Уже и детские садики идут.

Он уселся за стол и достал тетрадь с записями. Подходил первый детский садик к Дворцу культуры «Граций». Возле входа воспитатели остановили детей и показали им на афишу.

— Дети, посмотрите, как красиво, а вот и грязнуля с «Мойдодыром»!

В центре щита были расклеены две наших рекламы с убегающим от крокодила Гены грязнулей и разухабистым умывальником, грозящим обоим огромной зубной щеткой. Над рекламой художник написал гигантскими буквами:

— Мойдодыр, Мойдодыр! — кричали счастливые дети, а сзади них тянулся еще один детский садик.

Заведующие детских садиков расплачивались с Закулисным, и каждая говорила:

— Ну что ж так дорого, никак нельзя подешевле?

На что Закулисный отвечал:

— Не мы расценки устанавливаем, проходим тарификацию, а комиссия устанавливает цену. Мы бы сами рады были б подешевле билеты продавать, нам же легче работать…

— Да, да, — сочувствовали заведующие. — Ох уж эти комиссии, они и нас достали.

Потом воспитатели рассаживали детей и ждали обещанного чуда.

К Закулисному подошла Елена Дмитриевна.

— Володя… ты разговаривал с контролером? — спросила она, понизив голос.

Закулисный молча кивнул. Больше на эту тему не говорили.

Дети уже аплодировали в зале и то и дело выкрикивали:

— Лилипутик, лилипутик!

Когда потух свет, воспитатели бросились наводить порядок с криками:

— Тише, тише, а то лилипутик рассердится!

Занавес открыли, и из-за ширмы вприпрыжку в белых шортиках, в белой футболочке, в белых носочках и сандалиях выбежал веселый Пухарчук. Он добежал до края сцены и закричал пронзительным голосом:

— Здравствуйте, ребята!

Воспитатели, как по команде, вскочили, и каждая, обращаясь к своей группе, проскандировала вместе с малышами:

— Здравствуйте!

Пухарчук расплылся от удовольствия.

— Ребята! — закричал он, показывая свои ручки с непомерно большими ладонями. — Видите, какой я чистый?

— Да-а! — протянул зал.

— А вы сегодня все умывались? — допытывался Пухарчук. — И зубы чистили?

— Да-а!

— А вот я раньше не умывался, — вдруг огорчился Пухарчук. — И за это дедушка Чуковский написал обо мне целую книжку, которая, знаете, как называется?

— Мой-до-дыр! — протянули малыши.

Петя с Колей из-за ширмы вдруг затопали ногами… Пухарчук прислонил палец к губам, показывая залу «тихо», и прошмыгнул между ширмами. В темноте одна за другой под блатную музыку тридцатых годов начали появляться светящиеся буквы.

— Мой-до-дыр! — дружно сложили дети.

Буквы исчезли, и «лягушки» осветили: печку, самовар, кружку, столик…

— Рано утром… — послышался вкрадчивый голос фонограммы. — На рассвете…

И тут на черном бархате стало медленно появляться солнце, которое Ирка, одетая в «черное», поднимала над собой.