- Что "знаешь все"? - помнится, устало спросил я у него. Хотя сразу же понял, что он имел в виду свою жену.
      Хотел было уйти со свадьбы, но он, "распустив слюни", упросил меня остаться.
      Я действительно кое-что знал, о чем Борода и не догадывался: все его друзья "перетрахали" его жену. Но я касательства к этому делу не имел. Хотя возможности были.
      Если я кого-нибудь из своих знакомых приводил к нему в гости, то он обязательно упрекал меня после.
      - На меня смотрели, как на шизоидный экземпляр, с твоей "легкой руки", - обвинял он меня.
      И это была правда. На него, действительно, смотрели, как на шизоидный экземпляр. Но я здесь был ни при чем. Я, скорее, в те времена был по ту же сторону, где был он сам.
      Если кому-нибудь в его присутствии удавалось "распеться", оставив его в тени, Борода начинал злиться. Обычно называл "примитивом" того человека и ненавидел его, а потом и себя после этого.
      Тем не менее, он интересовал меня. Нас в тот период связывала с ним любовь к приключениям и спиртному. Или к спиртному и приключениям.
      Любимой нашей распивочной была церквушка, ставшая впоследствии Органным залом. А еще раньше, до нас, она была мучным складом, в духе того времени.
      Мы застали эту церквушку как раз в период реконструкции, то есть превращения из мучного склада в органный зал. Но превращение это длилось слишком долго - стройка была заморожена. И поэтому церковь постепенно превратилась в гигантский общественный туалет, куда забегали застигнутые нуждой случайные прохожие.
      В этот период "межвременья" мы с Бородою и появились здесь. Тогда и облюбовали это местечко. Нам нравилось взбираться по крутым лестницам без перил, держась только за холодные стены, наверх колокольни. Там у нас всегда был зарезервированный, продуваемый всеми ветрами балкон, сквозь бетон которого каким-то чудом проросла молодая березка. Это на такой верхотуре!
      Здесь мы и пили, расположившись на ящиках. Ну, а с верху нашей "эйфелевой башни" открывался замечательный вид на город. Питейный процесс здесь был особенным, мысли особенными.
      Березку мы называли то Родиной, то Женщиной, и гладили ее по стволу.
      Ну, а однажды над городом разнеслось, я уверен, что слышно было далеко: "Боже, царя храни!". Это мы с Бородою пропели во весь голос гимн монархистов, завидев в кустах одну влюбленную парочку. Помнится, они были повергнуты в дикое изумление. Еще бы, прямо с небес грянул мощный хор из двух пьяных голосов - это при такой-то акустике.
      Ну, а потом пришлось "брать ноги в руки" и сваливать оттуда, быстро разлив остатки спиртного.
      Это были еще времена то ли Черненко, то ли Андропова...
      А вот конфликт между нами случился чуть позже, когда мы стали с ним почти друзьями. Я пришел к нему домой со своей второй женой. И Бороду "понесло", хотя это была уже не первая наша встреча в таком составе.
      Нет, сначала все было нормально: он читал свои стихи и немножко ухаживал за Ириной, напоминая влюбленного Пьеро. Ну, а потом без видимых на то причин, видимо крепко поддав, обезумел и начал крушить все, что попадалось ему под руку.
      - Я знаю за кого вы меня держите, - опять кричал он, бросая магнитофон об стену.- За "шизика".
      Ну и совсем уж чокнулся, когда начал "задирать" прямо на моих глазах юбку у Ирины. Я долго крепился, по крайней мере, мне так казалось. И, наконец, не выдержал и отдубасил его.
      Я помню, эта драка была в несколько заходов. Сначала мне показалось, что я убил его - уж больно он натурально хлопнулся затылком об пол. Затем, в то время, как Ирка обмывала его в ванной, он схватил какой-то железный предмет. И попытался ударить меня им сзади.
      Я, помнится, уже обувался, чтобы уйти домой, и чудом в последний момент успел увернуться. Действительно, чудом. Удар пришелся в шею.
      Ну, а потом я уже сам обезумел и отделал его так, что он оказался в больнице.
      На следующий день Борода позвонил оттуда и выставил мне счет. В астрономических цифрах: за поломанную мебель и проломленную черепушку.
      - Иначе, - помнится, как последняя истеричка кричал он в трубку, - я посажу тебя. У меня море свидетелей.
      Я здорово струхнул тогда: за такие вещи сажали. Хотя знал, что через пару дней Борода отойдет, и ему будет стыдно за свой звонок. Ему даже в тот момент, когда он звонил, уже было стыдно. Но остановиться он не мог - такова его натура.
      Меня достала тогда его "тонкая организация", - всякая ситуация могла закончиться его интеллектуальной, или не очень интеллектуальной, истерикой.
      Уже не помню, когда, в какой момент, видимо, во время разборок, он сказал мне, что знал, чем закончится наша питейная эпопея. Я, помнится, тогда по молодости лет воспринял все это, как какую-то художническую интуицию, прозорливость, что ли. Вот, мол, знал о подобной развязке, вернее, чувствовал, что она возможна, но не мог противиться "нелегкой", что несла его.
      Ну, а сейчас думаю, что все было намного проще. Он прекрасно знал о свойствах своей неустойчивой психики и догадывался о моем взрывном характере. А остальное было дело случая.
      И вот прошло не знаю сколько, но, наверное, лет десять со времени того происшествия. Он также, как и я, еще издали увидел меня, но зачем-то сделал вид, что узнал лишь в последний момент. "Привет", - "Привет".
      - Как ты? - спрашивает он меня.
      - Нормально, - отвечаю доброжелательно.
      И потом, без всякого перехода говорит мне:
      - Ты извини, братан, меня за ту историю.
      - Да брось ты, - отвечаю я.
      И слово "братан" из его уст мне режет слух.
      "То ли жизнь его так переделала, - в тот момент подумал я, - то ли меня он помнил таковым".
      Человек, презирающий подобные обращения, как "зема", "земеля", "братан", "кореш". Человек, носившийся, можно сказать, денно и нощно со своей индивидуальностью, вдруг обращается ко мне так.
      "Неужели, -подумал я тогда, - работа грузчика может переделать так человека? Неужели возможно возращение "к нормальности", которую он так презирал".
      - Ты не держи на меня зла. Извини, братан, - опять говорит он мне.
      "И извиняется-то, как грузчик", - подумал я тогда, многократно повторяя одно и то же.
      Потом он, сказав все, что, видимо, давно хотел сказать, ушел, быстро распрощавшись со мной. Хотя я понимал, что он был бы не прочь и поболтать со мной, и выпить бутылочку.
      "Наверное, дома или с друзьями, если они, конечно, у него остались, он такой, каким был когда-то, - подумал я.- Наверное "подскис" немножко, "сдулся"". А может быть, "подскис" и "сдулся" больше, чем я думаю.
      Я знаю, что творчество ведет таких людей к душевным болезням, к шизофрении, после чего они отказываются от своих великих замыслов и "скисают". Но если он продолжает писать, то мне хотелось бы прочесть написанное им. Теперь, столько лет спустя, это интереснее, чем пить с ним водку...
      Но все случается не всегда так, как нам хочется. Жизнь еще раз столкнула нас, но уже при других обстоятельствах.
      Я шел к одной знакомой в гости, где меня очень ждали. И по дороге приметил одну странную фигуру, несущуюся "на всех парах в строго заданном направлении".
      "Наверное, бежит в магазин", - подумал я. И вот в этом человеке я узнал Бороду, в сильно подвыпившем состоянии.
      - Привет, - говорю я.
      Он кивает головой в ответ.
      И только пробежав по инерции еще несколько метров, останавливается.
      - Юра, ты? - спрашивает он, повернувшись вполоборота.
      - Я, - отвечаю.
      И вот здесь он подходит ко мне и хватает меня двумя руками за локоть.
      - Не бросай меня, - просит он и заглядывает мне прямо в глаза.
      - Не бросай! - опять просит он. И я понимаю, что Борода в глубоком запое.
      Через какое-то время, будто его осенило, говорит:
      - Пойдем, купим бутылку.
      И я не могу ему отказать, видя его умоляющие глаза.
      - В конце концов, - подумал я, - девушка может подождать. Не так часто случаются подобные встречи. Есть что-то знаковое в них.
      Действительно, десять лет живя поблизости (то есть ходили в одни и те же магазины, гуляли по одним и тем же улицам), мы не встречались. И вот вторая встреча за месяц.
      - У меня есть деньги на бутылку, - говорит он и уже в магазине вытаскивает рублевые бумажки вперемешку с мелочью.
      - Да найдем, - как можно мягче, памятуя о его самолюбии, говорю я. И покупаю две бутылки хорошей водки, палку копченой колбасы и соленые огурцы.
      - Закуска будет, - извиняющимся тоном говорит он.- Есть гороховый суп мама приготовила.
      И я понимаю, что меня ждет встреча с мамой Бороды - доктором философии, - которая, насколько я помню, никогда не была в восторге от пьянства сына.
      "Приключения, так приключения", - говорю я себе, пока мы идем по направлению к его дому.
      А Борода тем временем рассказывает, чем занимался в последнее время.
      - Сейчас безработный. Ну, а до этого торговал картошкой. Еще занимался бизнесом.
      И я понимаю, каким смешным был его бизнес.
      - А еще раньше работал помощником редактора в каком-то местном журнале, где и печатался понемногу.
      - Дашь почитать? - спрашиваю я.
      - Конечно, - отвечает он.- Только то, что нравится мне самому, не печатал никто, кроме одного журнала.
      "Ну вот как все сходится, - думаю я.- Я хотел почитать его вещи, и вот, пожалуйста".
      Меньше хотел пить с ним водку. Но куда без нее?
      Мама Бороды долго не может узнать меня. А я тем временем удивляюсь переменам, какие произошли в их жилище. Раньше, помнится, здесь все блистало чистотой. А сейчас даже халат хозяйки не первой свежести. Поредели ряды книг на стеллажах. Мебель со следами погромов - знакомый почерк.
      Оказывается, в этой двухкомнатной квартире кроме самого Бороды живут еще его сестра с сожителем, четырнадцатилетний двоюродный брат и мама.Правда, сожитель сестры лишь время от времени наведывается сюда. Но он дает работу сестре (он торговец овощами) и вообще здесь на правах благодетеля. С Бородою, как потом уже выяснилось, у него сразу же не заладилось. Торговец не переносит голоса "рафинированного эстета", поэтому Борода носу не выказывает из другой комнаты во время его визитов.
      Сестра - крупная "ногастая телка" со следами некоторого вырождения на лице, но не без привлекательности - приходит чуть позже. И, выпив с нами рюмки три, сразу же становится агрессивной. Ей не нравится, что брат читает свои стихи, а потом "костерит" весь свет, в том числе и общих знакомых.
      И в какой-то момент, я даже не заметил, когда это произошло, они вцепились другу в волосы (видимо, как в детстве это делали). Нам с подоспевшей из кухни мамой с трудом удалось растащить их и удерживать, пока они, расцарапанные, с клочьями выдранных волос в руках, не успокоились.
      Сколько же семейных завес приоткрылось мне в этот момент, о которых я даже не догадывался. Здесь "клокотали" братско-сестринские чувства любви и ненависти. Упоминались чьи-то почти роковые имена, вспоминались тайные аборты и "шизовка". Но "шизовка" с другой, более страшной, обыденной стороны, чем та, о которой я знал из рассказов ранее.
      Одиночество. Невостребованность. Потеря собственного достоинства. Материнская нежность. Усталость. И умение принимать жесткие решения.
      Мама Бороды сразу же поняла, что я его не оставлю на улице. А нужно было выбирать: две враждующие стороны не могли, по крайней мере, сегодня, оставаться на одной территории. Поэтому она сказала, что он должен уйти.
      Мы ушли. И на улице был еще алкоголь. И еще - уже у знакомой, где меня очень ждали.
      А потом мне пришлось взять роль мамы Бороды на себя, давая ей передышку. И искать ему жилье, и даже средства к существованию.
      Жилье нашлось сразу же. Две пустующие, с ободранными обоями комнаты в коммунальной квартире, у одного моего знакомого. А вот со средствами к существованию пришлось труднее.
      В тот момент нашу фирму "душили" бандиты, пытаясь подмять ее под себя. Поэтому денег свободных не было. Более того, мне и еще ряду наших акционеров приходилось жить вне дома, пока шли разборки.
      Я перебрался в одну из комнат, потеснив Бороду, чему он безумно обрадовался: во-первых, у него к этому времени совсем закончился "харч", даже остатки муки;
      ну, а во-вторых, он чуть не спятил от одиночества. Хотя в квартире еще жила соседка с сыном и с собакой Мотей.
      Сначала Борода уходил каждое утро искать работу, пытался устроиться грузчиком в магазине. Затем побродил по заводам. И бросил это занятие. Тем более, что еда в доме теперь не переводилась, только на выпивку не всегда хватало.
      - Ты гони меня с утра из дому, - говорил он мне.- А то я, ощущая тылы за своей спиной, совсем разленился. Надо искать работу.
      Я будил его. Но он старался спровадить меня первым. И, по-моему, так никуда и не выходил из дому.
      - Что ты не пишешь?- как-то спросил я у него.
      - Боюсь, - ответил он.- Как только я начинаю писать, со мною происходят разного рода неприятности.
      - Начинается все с мелочей, - рассказывал он.- Бьется посуда. Отваливается носик чайника. Теряется кошка. Затем происходят более масштабные неприятности. Закрывается журнал, куда я только что устроился на работу. Меня раздевают на улице до трусов, хотя я почти не пьян. Левку друга моего ленинградского, вытаскивают из петли. Словом, неприятности сыплются на меня, как из "рога изобилия", и я бессознательно пытаюсь спрятаться от них - ничегонеделаньем.
      - Чем не сюжет?- говорю я ему.
      - Это уже было, - отвечает он.
      - Все уже было, - говорю я, продолжая наш "вечный разговор".- Важно, как это сделать.
      И через пяток дней он мне показывает рассказец страниц на двенадцать. И видит Бог, что написан он здорово.
      - Мне это не трудно, - говорит он.- То, что ты хотел видеть...
      И я понимаю, насколько это разительно отличается от той его фантастической белиберды - "а ля Стругацкие", - которую напечатали в том самом журнале и которую он считал чуть ли не гениальной.
      Там - мертвые бесполые персонажи в мертвом, придуманном им, космическом мире вымученно и натужно шутят, и непонятно, чего хотят. Здесь - целый кусок жизни, где есть похмелье, мама, непутевый сын, прохудившийся ботинок. А главное - желание жить дальше. Жажда жизни.
      - Позволь не поверить тебе, - говорю я ему.- Ты сам так не думаешь.
      - Может быть, - не спорит он.
      Несколько дней после этого он ходит обновленным человеком. Но к писанине больше не притрагивается.
      Были у нас и праздники. Когда мы по два дня подряд пили.
      И вот однажды скуки ради, ужаснувшись от зияющей пустоты голых стен, решили что-нибудь написать на них. Сначала на ум приходили лишь матерные, самые простые и короткие слова. Но потом мы "разошлись".
      "Здесь нет мамы"
      - написал Борода, и я чуть ли не "запищал" от восторга, ощущая себя мелким пакостником, дорвавшимся до свободы.
      "Чем сосать соленый клитор, лучше выпить водки литр"
      - крупными буквами последовало дальше.
      И мы решили, что это девиз всех алкоголиков. И выпили по этому поводу по полной.
      Потом поняли, что обходить вниманием женский пол нельзя. И вспомнили:
      "Пусть жена изменяет мне, только бы Родине не изменяла".
      Дальше проще:
      "Поспешишь - блядей насмешишь",
      "Давайте пописаем на - брудершафт".
      И закончили философским ерофеевским:
      - Рыбка плавает в томате,
      - Ей в томате хорошо.
      - Ты чего, ебена матерь,
      - Места в жизни не нашел?
      На следующей пьянке мы пошли дальше, раздобыв у соседского мальчика цветные мелки. И добавили цвету в нашу алкогольную декорацию, нарисовав веселый пивной ларек с табличкой:
      "Пиво навалом, мужики".
      А рядом:
      "Пивнюки".
      После каждого подхода к стенке, как положено - по рюмочке.
      И в скором времени стена, особенна та ее часть, что находилась поближе к столу, была вся размалевана.
      - Миша, - как-то сказали мы соседскому мальчику лет одиннадцати, дав ему в руки мелок.- Хочешь написать что-нибудь на стене? Что душа твоя просит.
      Миша молчал.
      - Маму, конечно, не надо ругать, - продолжали мы свой "обалт".- А вот учителку можешь. Училка - дура, допустим. Если тебе этого мало - Говно.
      И вот тут Миша громко сказал:
      Проститутка, - и заливисто хохоча, всполошив даже пенсионного возраста собаку по кличке Мотя, убежал в свою комнату.
      Затем очередь дошла и до соседки - музыкального работника.
      - Мы вот здесь "бухаем", - говорим мы, встретив ее на общей кухне в облегающих лосинах.- Декорации в виде росписи на стенах есть. Не хватает только музыкального сопровождения - нашей пьянки.
      - Может, сыграешь, Таня? - просим мы ее.- Мы знаем, что у тебя в комнате есть музыкальный инструмент.
      И она, поломавшись немного, так, для приличия, сначала выпила, не по-женски, сразу же полстакана водки, догоняя нас. А потом и поиграла нам на пианино.
      Все было бы ничего в этот день. Танька - девка справная. Но у нее есть пожарник. Иногда он неделями не появляется у Таньки, а тут прилетел, как на пожар.
      - Словно почувствовал, - ворчливо говорит она. И наливает ему полную рюмку, усаживая за стол.
      - Как с точки зрения пожарной безопасности?- очень "серьезно" спрашиваем мы его, показывая на стену.- Пивной ларек нормальный?
      - Нормальный, - хохотнув, отвечает он. - Не хватает только огнетушителя.
      И мы пририсовываем веселый огнетушитель в виде использованного презерватива.
      Два-три раза в неделю приходила Маша. И кормила нас всяческими вкусностями, принесенными из дому. После этого Борода уходил "погулять", оставляя нас вдвоем. Ну, а после прогулок всегда приходил печальный.
      - Чего ты не заведешь себе никого? - как-то спросил я у него.
      - Да кому я нужен?- спокойно так сказал он.- Мать познакомила меня как-то с соседкой, но я сбежал от нее через неделю.
      - Что-то не получилось?- спросил я.
      - Да все, - в раздражении ответил он. Обрывая тем самым все дальнейшие разговоры на эту тему.
      Правда, он сам иногда кое-что рассказывал мне. В том числе и о своей женитьбе, которая произошла лет двадцать назад. Он тогда жил с семьею в Пятигорске. Занимался театром. И на почве театра познакомился и женился на Марианне.
      Марианна, как я понял из его рассказов, была даже по его меркам подслеповатым, неприспособленным существом. Что у них там могло не заладиться с Бородою, не знаю. Я так и не понял. Но прожили они два года, а потом разбежались.
      И вот однажды, во время одного из Машиных посещений, Борода пошел "прогуляться", вернулся уже поздно вечером. Пьяный. И в руках у него была бутылка водки.
      - Давай, вмажем, - предложил он мне.
      И я из деликатности, так как в последнее время мы считались собутыльниками, выпил пару рюмок. Но захотелось безумно спать. И я, как он меня ни уговаривал выпить еще, начал укладываться.
      Уже ночью сквозь сон слышу, что кто-то крадется в мою комнату. Открываю глаза. И вижу Бороду склонившимся надо мной.
      - Юра, дай на бутылку, - просит он.
      - Хватит тебе уже, - отвечаю.
      - Ну, дай, - продолжает он пьяно канючить.
      - Пошел на хер, Борода! Дай поспать, - говорю я ему и отворачиваюсь к стенке.
      Он шарахается по комнате, что-то бубня себе под нос. И вот я уже отчетливо слышу слово "жмот". И потом: "Насрать мне на вас всех".
      - Слушай! Пошел в жопу, - угрожающе говорю я ему. И только тогда он удаляется, по пути зацепив стул и устроив настоящую шумовую атаку в спящей квартире.
      Через какое-то время, уж не знаю через сколько, но начало светать, он вновь объявился.
      Теперь на нем не было трусов, только рубашка сверху наброшена. И глаза выдавали признаки явного безумия.
      - Пойдем, выпьем, - предлагает он. И садится на краешек моей кровати.
      - Борода, заебал. Откуда у тебя бутылка?- делаю вид, что сквозь сон спрашиваю его. А сам стараюсь не смотреть на его детскую писюльку-ниточку.
      Борода что-то невразумительное бормочет, не думая прикрываться. А я про себя думаю: "Уж не гомик ли ко мне в гости пришел?".
      - Что это такое!!!- кричу я, делая вид, что как будто только сейчас заметил, что он стоит без штанов.
      И толкаю его, сильней, чем того хотел, в грудь. После чего он, будто совсем не имея веса, валится на пол.
      - Иди, одень штаны! Пидарас, - говорю я ему, не думая делать акценты на этом слове.
      А Борода тем временем пытается подняться с пола. И произносит угрозы, непонятно, в чей адрес. Кому-то обещает отомстить, кому-то разделаться с собственной жизнью. Я несколько раз отчетливо слышу слово "суицид" и понимаю, что Борода совсем допился.
      Вскоре он ушел из комнаты и принялся слоняться по квартире. Должно быть, на кухне налетел на стол, потому что послышались звуки падающей посуды. Потом слышны были два голоса, и по большей части - выговаривающий Танькин.
      Я представляю, что она могла подумать о нас, увидев Бороду без штанов?
      Утром не хотелось вставать: надо было встречаться с Бородой глазами.
      - Что это, - лежа в постели, подумал я, - алкоголизм Бороды, белая горячка или "шиза"? А если "шиза", то почему она гуляла без штанов?
      "Не верится мне, - вспоминаю я вчерашнее, - что здесь замешаны гомосексуальные мотивы. Скорее всего, простой алкоголизм, с хорошей долей шизы. И больше ничего".
      Театр еще может быть замешан, вот что. Потому что Борода мне как-то рассказывал о тренинге с раздеванием у них в театре. Они чуть ли не первые в стране по чьей-то методике, чтобы освободиться от комплексов, раздевались донага - и мальчики, и девочки, все вместе. Ну, а после этого им уже нечего было прятать на сцене. Им уже ничего страшно не было.
      Так что, скорее всего оттуда "ветер дует" - из его романтической театральной юности.
      Вспомнилась опять вчерашняя ночь. И это бормотание его про самоубийство.
      - Надо пойти посмотреть, что с ним, - подумал я. А выбираться из теплой постели не хочется.
      "Будто в чем-то виновен", - говорю я себе. И иду к нему в комнату. Открываю дверь и вижу его все также с голой жопой, валяющегося поперек кровати. На столе пустой бутылек со снотворным и записка. Как оказалось впоследствии, предполагаемая предсмертная.
      Я прислушиваюсь и понимаю, что он дышит. Тереблю его - он зарылся лицом в подушку. Может, думаю, надо вызвать "скорую"?
      Через какое-то время он приходит в себя и сразу же прячет глаза, но следы ночного безумия на его лице еще присутствуют.
      Я понимаю, что "скорая" ему не нужна, тем более, что снотворного оставалось в бутыльке таблеток 7-8. Доза не страшная. Выкарабкается.
      Уже на улице достаю записку из кармана. И "офигеваю". Оказывается, ночью у него в комнате такие драмы разворачивались, что в это даже трудно поверить.
      "Гуд бай, говенная жизнь", - пишет он.
      И с новой строчки, его коронное: "Насрать мне на всех вас". С тремя восклицательными знаками.
      Далее следует сползающими вниз буквами: "Спасибо за все... Отец родной".
      Дальше в углу записки: "P.S. Хотел кучу говна высрать на столе".
      И совсем уж каракулями, так что с трудом удалось разобрать:
      "Не получилось по причине отсутствия".
      "Ну, ты и мудак, Борода", - подумал я, и скомкал в руках записку. Хотел, было выбросить ее, но не стал. И сунул в карман.
      "Не так часто в моих руках оказываются предсмертные записки, - подумал я. - Хотя... какие они к черту предсмертные? Фарс. Театр. Опять театр и больше ничего. Чувачок знал, хоть и пьян был, что доза не смертельна, поэтому мог позволить себе кураж. Это действие театральное".
      Не был он за гранью, где начинается безумие. Или за гранью, где начинается отчаянье. Не было в нем и той самой обреченности, когда понимаешь, что все, что происходит с человеком - всерьез.
      "Хотя, - вспомнил я, - кто-то рассказывал мне, что провел с самоубийцею, как оказалось впоследствии, последние его полчаса. И удивился обыденности той ситуации.
      Ничего внешне, казалось, не предвещало трагедии. Все было, как обычно: выпили - закусили, пошутили и - опять выпили. А потом он ушел в другую комнату, и размозжил себе черепушку - будучи охотником - сразу же из двух стволов ружья.
      Так что, хрен их, самоубийц, знает. Тем более, что Борода несколько раз лежал в "шизовке". Может быть, это одна из репетиций? Хотя, мне кажется, с теми, кто так часто репетирует, ничего и не случается. Что, впрочем, тоже, наверное, не совсем так".
      Через пару дней - раньше никак не мог себя заставить - я решил навестить Бороду. Он был в нормальном состоянии, но некоторая побитость в его облике все же ощущалась. Тем не менее, мы делали вид, что ничего не произошло. Борода, как мне кажется, помнил не все, что случилось с ним в тот день. И, может быть, не все про записку. Что прощало его в какой-то мере в моих глазах.
      - Таня приглашает нас на пирог, - через какое-то время зайдя ко мне в комнату, говорит Борода.
      - Пить надоело, - отвечаю я ему.
      - Мне тоже, - будто оправдываясь, говорит он.
      Но, тем не менее, в скором времени мы уже сидим на общей кухне, и "приканчиваем" Танькин пирог с мясом.
      Сначала Борода не пил. Но к концу поедания пирога вдруг сорвался: налил в фужер водки по самые края и выпил залпом, не закусывая. Потом налил себе еще. И опять выпил. И начал сразу же, без какого-либо перехода, читать свои стихи.
      "Тревожный симптом", - подумал я. А Борода тем времен все больше вдохновлялся. Таня раскачивалась в такт его голосу. Видимо, желала прослыть женщиной, которой не чуждо прекрасное. И я не мог не отметить, что к Бороде вернулась частичка того дьявольского обаяния, каким он пленил нас когда-то в юности.
      "Только бы по мере выпитого он опять не ощутил себя гением, - подумал я.- Когда поэт и толпа, в данный момент толпа - это я, оказываются по разные стороны баррикад. Тогда с его стороны может последовать любой фортель. Честно говоря, мне надоело возиться с ним. Быть нянькой ему. Давать роздых его маме".
      Вскоре пришла Маша, и Бороду окончательно понесло. Своими повадками он напоминал подвыпившего Кису Воробьянинова: и начал говорить двусмысленности в адрес женщин.
      - Будь ласковее с поэтом, - попросил я Машу. И, кажется, зря это сделал. Борода на свой манер истолковал ее расположенность. А я подумал, что ситуация начинает походить на ту, что случилась уже с нами ранее.
      "Нет, сегодня я этого не допущу, - сказал я себе.- Хрен ты меня заведешь, Борода!"
      Хотя, он, честно говоря, надоел мне своими истериками. И я понял, что мне надо уже в ближайшее время искать другое пристанище.
      Тут появилась еще одна бутылка, ее принесла Татьяна. Бутылка была подернута пылью - видимо, пряталась от пожарника.
      - Смотри, Борода, баба крутится - подлезь к ней, - говорю я ему. Только много не пей.
      Борода хмыкнул в ответ. А я понял вдруг, что женщина ему давно не нужна. Для него это непреодолимый барьер, за который он уже не переступит. И даже если у него еще что-то шевелится, сделать шаг к "этому" он не способен. Аплодисменты сорвать, как стареющая женщина - это он может. А вот пойти дальше просто неспособен.
      Страхи, комплексы, которые принесла ему его вторая жена, окончательно "выбили его из седла".
      Даже если ему привести путану и хорошо заплатить ей. Толку не будет. После этого Борода будет мечтать о той, которая его поймет и оценит. И так, с завышенной меркой, и помрет, живя без женщин.
      Затем все развивалось, как я и предчувствовал. Борода "пошел в разнос" и начал грубить Татьяне.
      - У нее есть пожарник. Что ей еще надо?- говорил он мне так, чтобы слышала Татьяна.
      После чего Татьяна с Машей принялись мыть посуду. А мы отправились с Бородой в комнату.
      - Сдрейфил ты, Борода, - говорю я ему.- Тебе не даст даже Татьяна.
      - У нее есть пожарник, - отвечает он.
      - У всех у нас есть пожарник, который отвечает в городе за пожары, говорю я.
      И Борода начинает куда-то собираться. Через какое-то время подходит ко мне и требовательно просит денег."Да пускай нажирается хоть до усрачки", подумал я. И отсчитал ему, сколько он попросил.
      - Только пить будешь один, - сказал я ему. - И давай без ночных визитов в мою комнату сегодня.
      - Да насрать мне на вас на всех! - своим коронным выражением ответил Борода. И, перепутав левый ботинок с правым, ушел за бутылкой.
      Уже ночью, не знаю когда, я просыпаюсь от того, что на меня кто-то смотрит. Открываю глаза - и вижу Бороду, стоящим около кровати словно привидение.
      Рядом со мной лежит Маша и крепко спит. Ноги и грудь ее оголены, лишь живот и бедра, как она любит, прикрыты одеялом.
      - Что тебе надо? - спрашиваю я его. И прикрываю Машу одеялом.
      Он молчит. Потом, плохо выговаривая слова, произносит:
      - Пойдем, выпьем водки.
      - Какая водка, Борода, - говорю я ему.- Ты что, не видишь, что я с девушкой?- И замечаю в этот момент, что он, оказывается, все это время держит руку в штанах, на члене.
      - Ты что, Борода, решил "вздрачнуть"? - спросонья спрашиваю я его.
      Он ни капли не смущаясь, истерично хохочет мне в ответ. Затем садится, как в прошлый раз, на краешек моей кровати - cлава Богу, убрал руку - и начинает говорить мне, несколько раз повторяя одно и то же, что с Машей он договорился.
      - О чем ты с Машей договорился? - не на шутку "заводясь", спрашиваю я.
      Он продолжает то же самое:
      - Кухня... мы были на кухне... мы с ней договорились. Я женюсь на ней.
      И тут я соскакиваю с кровати и начинаю дубасить его. Он сразу же падает на пол, на спину. И взгляд его трезвеет. Вразумительным голосом он сначала кричит: "Не бей меня!", а потом истошным: "На помощь!".
      Сначала просыпается Маша и пытается, закрываясь простыней, удержать меня. А потом в дверях вырастает напуганная Татьяна в ночнушке. Я в последний раз наношу пинок ему в живот и чувствую, что гнев отпустил меня.
      - Уползай отсюда, гад!- говорю я ему.
      Он отползает к ногам Татьяны.
      - Забирай его отсюда, - говорю я ей.