В жизни ее, как в жизни каждой женщины, определенное место занимали мужчины. Да, я знаю, что между отцом и мамой были непростые отношения. Было все, что бывает в браках, и не в самых худших. "И дай мне Бог, - почему-то подумал я в этот вечер, - найти такую же близость, какую нашли друг в друге мои родители".
      Ну, а утром мама проснулась в хорошем настроении. Обещанная дедом магнитная буря прошла мимо нее, и она встала помолодевшей лет на десять. Кое-как заставил ее позавтракать - ох, уж это поколение! - и она тут же, чтоб не быть в тягость, убежала домой.
      После двухмесячного почти тотального безделья появилась работа. Поступил заказ на фирму, и мне надо сегодня выглядеть, как прежде, "с иголочки". "Где моя почти "сукинсыновская" уверенность в себе?" - думаю я, примеряя костюм. Делаю серьезные физиономии перед зеркалом, и что-то мне подсказывает, что у меня сегодня все получится.
      На улице стоит странная погода. Прошел теплый проливной дождь. Хотя еще вчера было холодно, и никаких признаков "бабьего лета" не было и в помине.
      Дождь залил все вокруг, в том числе и дорогу, по которой я иду в гараж. И когда я, наконец, добираюсь до него, то вижу что сохранить ноги сухими, а брюки чистыми мне так и не удалось.
      - Ну, и хрен с ними, - думаю я, пока открываю замок гаража. - Стихии сегодня нам будут только на пользу. Они объединяют людей, и мы используем их для психологического контакта с клиентом.
      "Клянусь своей коллекцией, - говорю я себе, - что накручу клиенту на смету за мои грязные штаны", - и подмигиваю Ленину на портрете, что висит у меня сразу же у входа в гараж.
      Я подобрал этот портрет, кем-то выброшенный, около одного семейного общежития. Не поленился, помнится, и притащил сюда.
      С того времени и началась моя гаражная коллекция - портретов, табличек, планшетов и вывесок, которые я с некоторых пор собираю.
      Есть у меня портрет Феликса Эдмундовича Дзержинского, простреленный настоящими пулями. Это менты по пьянке развлекались, стреляя из табельного оружия по своему "пахану". А мой друг, работающий в этом же учреждении телефонистом, зная о моей коллекции, принес мне его.
      Есть и планшет с застольной речью Сталина по случаю празднования Дня Победы, чудом сохранившийся до сих пор, с текстом: "Я пью за русский народ, ибо у него есть характер, ясный ум и совесть...". Этот планшет я увидел над козырьком проходной рыбного завода. И непонятно было, на заре перестройки, кто мог повесить его туда?
      Может, конечно, "сталинист" какой объявился, - подумал я тогда.- А скорее всего - заводской художник от скуки решил "приколоться", откопав планшет в загашниках мастерской.
      Несколько дней мы с Шушариным, помнится, облизывались, глядя на такой антиквариат. И вот в одно из воскресений, пока никого не было на проходной, сподобились.
      Планшет оказался огромным - три метра длиной и метр шириной, - добротно оббитым жестью. И пока мы несли его, все, кто встречался нам по пути, оглядывались вслед.
      Особенное удивление мы вызвали, когда проходили по территории Клуба собаководства, где владельцы собак, привязав своих "меньших братьев" к трибунам, играли в футбол.
      Увидев нас, они остановились, видимо, подумали, что планшет предназначен для нужд клуба, и очень удивились, когда мы прошли сначала мимо них, а потом скрылись за железнодорожным полотном.
      Есть у меня, тоже редкая в своем роде, табличка, которую я "увел" с одной небольшой церквушки, что находится при больнице. На толстом картоне написано от руки: "Храм закрыт. Не стучите". Особенно мне нравится вторая часть текста, стреляющая по каждому кто прошел время очередей, скандалезная - "Не стучите".
      Планшет "Окно ГАИ" с фотографиями моих бывших жен в разделе "Нарушители".
      Но жемчужиной моей коллекции будет считаться еще не снятая, но уже присмотренная мною в том же Клубе собаководства вывеска "Гостиница "Мухтар"".
      Как-то я шел из гаража, как всегда мимо Клуба собаководства. Взгляд мой привычно блуждал по знакомым предметам, встречающимся ежедневно на моем пути - прогнившая трибуна, футбольные ворота, площадка с препятствиями. И вот неожиданно мой взгляд натыкается на неприметное одноэтажное здание, что стояло немного поодаль, но на территории клуба. А наверху этого здания, под самым козырьком, - веселая вывеска: "Гостиница "Мухтар"", мимо которой я столько раз проходил, но почему-то не замечал ее.
      "Почему, интересно, гостиница "Мухтар""? - подумал я тогда. Хотел, было у кого-нибудь спросить. Но никого поблизости не было; лишь группа из людей и собак, копошилась на одной из дальних площадок.
      И так размышлял я, пока шел домой: "Следуя логике названия, получается, что гостиница эта - для приезжих собак? Где же тогда проживают люди... их "двуногие братья", пока собаки "прохлаждаются" по гостиницам? Надо будет спросить у кого-нибудь из местных старожилов", - подумал я. И через пару дней имел полную информацию об этом заведении.
      Оказывается, здание предназначалось для случки собак. Как уж эти случки там происходили, не знаю. Со временем здание превратилось в распивочную, где гуляла "головка" клубного руководства. И поговаривали, что гуляла буйно, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
      Сейчас здание "на клюшке", на огромном замке, и окна зарешечены. Говорят, там хранится теперь всякий клубный хлам, и вскоре его должны сдать в аренду.
      "Надо снять вывеску, - подумал я. - Все равно она используется не по назначению. А вот в моей "гаражной коллекции" может появиться новый, и, может быть, лучший экземпляр".
      С кражей, вернее, со снятием вывески, все задержалось на полгода. Сначала все не было времени, а потом анекдот с вывеской как бы потерял свою актуальность. Но мой тринадцатилетний сын, который обожает подобные истории, напомнил мне об этом. И, чтобы не прослыть "трепачом" в его глазах, я и решил вместе с ним и Мишей спроворить это мероприятие.
      Был выбран день. Дело происходило поздней осенью. Ночами, помнится, тогда выпадал обильный мокрый снег, а днем он таял.
      За день до назначенного срока мы сходили в разведку. И осмотрели все возможные подходы к зданию. Особое внимание уделили сторожевой собаке. Которая на деле оказалась глупой, необученной овчаркой, хоть это и был Клуб собаководства. Дело, правда, осложнялось тем, что на территории клуба находился пункт приема цветных металлов и парковалось несколько не очень новых импортных машин.
      Словом, план был такой: мы вдвоем с Мишей минуем светящееся окошко, где, по нашим расчетам, должен находиться сторож. И по пожарной лестнице забираемся на крышу административного здания. Оттуда - благо здание невысокое, в один этаж - прыгаем на территорию клуба. И находим около дальнего забора лестницу, стоящую здесь с незапамятных времен, будто бы кем-то специально для нас приготовленную. Далее с помощью этой лестницы мы снимаем вывеску. И с помощью этой же лестницы возвращаемся на крышу того же здания, откуда и совершили наши преступные прыжки. Потом опять же по пожарной лестнице спускаемся. Где нас поджидает в специально отведенном месте мой сын, стоящий на "шухере" с фонариком в руках и планом отступления в случае срыва операции.
      В двенадцать часов ночи мы легли спать. Ну, а в полтретьего проснулись от звона будильника. Наскоро попили чаю. И я надел на Артема два толстых свитера под куртку. Взяли с собой необходимый инструмент.
      И пожалели, когда вышли на улицу, что сами с Мишей не оделись по погоде. Потому что на улице дул сильный ветер со снегом. Начиналась настоящая метель.
      Мы кутались в наши куртки и немного "мандражировали" перед неизвестностью. Для нас для всех это была первая кража, не считая мопеда, сворованного Шушариным в детстве.
      Но вот скоро мы оказались у цели, и сначала все шло по плану. Мы незаметно, как чингачгуки, миновали светящееся окно и по пожарной лестнице забрались на крышу. Оттуда, повиснув на руках, чтобы сократить высоту нашего полета, прыгаем в темноту друг за другом. Оба оказываемся на карачках; меня так кидануло в кустарник, но ноги целы. И затихаем на время, прислушиваясь, не наделали ли мы шума своими прыжками.
      Все в порядке - шума мы не наделали. И мы пробираемся к лестнице мимо старой "бээмвешки" и груженого непонятно чем "уазика". В этот момент я налетаю на какую-то тележку, которую не заметил в темноте. И сильно ударяюсь ногою об нее. Раздается глухое "б...!", и Шушарин падает на землю, увлекая меня за собой. Ему показалось, что в административном здании началось какое-то "брожение". И действительно, в скором времени загорается тусклый свет - должно быть, где-то в коридоре.
      "Неужели так глупо погорим? - подумал я.- И, чтобы не быть покусанными собакой, нам придется сейчас перемахивать через ворота, единственное место здесь, не огороженное колючей проволокой? А еще хуже, если сторож вытащит "берданку", да еще сдуру пальнет по нам". Но через пару минут свет выключился, и мы поняли, что опасность миновала.
      - Что, Юрок, "забздел"?- шепотом говорит мне Шушарин, и хитрая ухмылочка проползла по его лицу.
      - Забздел, забздел, - отвечаю я ему.
      - Ну, тогда пойдем дальше, - говорит мне Шушарин и продолжает пробираться в сторону лестницы.
      Если сначала я управлял ситуацией, то сейчас "бразды правления" перешли к Мишке. Он мельзаводской парень, лучше меня ориентируется в таких делах.
      - Держи лестницу, - говорит он мне. И вот он уже наверху.
      Но поперечные перекладины, сначала одна, потом вторая, с треском ломаются, и Миша, обхватив лестницу руками, виснет на ней, как мешок. Тут прихожу к нему на подмогу я. И держу его за зад на вытянутой руке, пока он не находит ногою целую перекладину, и не группируется в удобном положении.
      Затем достает плоскогубцы. И педантично начинает выдергивать гвоздик за гвоздиком из основания вывески.
      Но гвоздиков так много, а времени мало; и я шиплю Мишке: "Давай, срывай эту табличку, и валим отсюда на хер!".
      Он сперва не обращает внимания на мои реплики. Но в какой-то момент не выдерживает и начинает остервенело отдирать табличку. С третьей попытки ему это удается. И вот она уже у него в руках. Но тут еще одна гнилая перекладинка ломается под ним, и Мишка падает с лестницы вместе с вывеской, устроив настоящий "гвалт" во дворе.
      Свет теперь загорается рядом с нами, в окошках напротив. Ну, и самое страшное мы слышим лай собаки, оттуда, из "недр" помещения.
      - Уходим! - кричу я Шушарину. - Бросаем все на хер, и уходим!
      Но тем не менее, почему-то хватаю табличку и "на всех парах" несусь с нею к спасительным воротам.
      Следом за мною, чуть прихрамывая, мчится и Мишка. И мы вдвоем, взявшись за разные концы вывески, перекидываем ее через ворота. Сами с трудом перемахиваем через них, потому что они "ходуном ходят".
      Только спускаемся на землю, как видим в метре от себя собачий оскал в проеме под воротами.
      Я хватаю с земли вывеску и ее концом пытаюсь ударить собаку. Мне, кажется, это удается, потому что сначала я слышу собачий визг, а потом еще более остервенелый лай но по ту сторону ворот. И потом трель свистка сторожа.
      - Все, уходим! - кричу я Артему. И мы бежим. Бежим втроем на всех парах, минуя тротуары и дороги.
      Снег крупными хлопьями бьет нам в лицо. Началась настоящая метель. Но мы зачем-то продолжаем бежать, хотя давно понимаем, что погони за нами не было и нет. Через какое-то время останавливаемся, потому что силы уже на исходе. И Шушарин забирает у меня эту увесистую вывеску, оторванную, как оказалось, вместе с большим куском фанеры.
      - Артем, помоги дяде Мише, - с трудом переводя дыхание, прошу я его. И Артем по-мальчишески импульсивно хватает вывеску за другой конец. И мы, теперь уже не спеша, продолжаем свой путь к дому.
      Около дома я говорю Мише:
      - Эту вывеску мы могли купить у сторожа за "пузырь" водки.
      - Но это было бы уже не то, - отвечает Шушарин.- А так будет что вспомнить. Правда, Артем!?
      И Артем соглашается.
      Конечно, это не приключение в Африке с дикими зверями. Самой страшной здесь была глупая сторожевая собака.
      Но эта настроенность на авантюру, здоровый, если хотите, адреналин, дают хороший импульс не закиснуть в этой жизни человеку.
      Так что вперед, ребята! На штурм иррациональных высот!
      Состариться, растолстеть и обуржуазиться вы всегда успеете.
      ГЛАВА 3
      Похмелье. Будто бы на Луне высадились. Остров. Здесь хорошо прятать трупы.
      Новые и старые сюжеты.
      Только еще начало рассветать, а мы уже ранними птахами шляемся с Машей по квартире. Похмельный маршрут: чайник, диван, очко, чайник, диван. И вновь то же самое, только в обратном направлении.
      Время от времени мы пересекаемся. Маше необходимо прижаться ко мне так она легче переносит похмелье. Мне хочется спрятаться в своей комнате.
      Неприятный осадок остался от вчерашнего посещения Миши и Вики. Что-то такое зудит, что отравляет и без того нелегкое похмельное состояние.
      - Все с тобой ясно, - говорю я себе.- Ты хотел по своей давней привычке понравиться Вике - новому человеку для нашей компании. А не получилось. Образ рассказчика и острослова, который так тебе нравится, не состоялся. Тебя, тщеславного, это задело. Вот и вся причина твоего... ненастроения.
      Через какое-то время уже другие мысли закрутились в голове.
      Ну, а Шушарин что же? И мне вспомнилась его унылая вчерашняя физия. Весь вечер просидел истуканом, будто бы и не к другу пришел в гости. Все боялся, что его оконфузят. Как-нибудь не так подшутят над ним. И все это в присутствии Вики.
      Сразу же "рухнет" тот образ, что он создал для нее. Я то уж знаю - что он только не нагородит, когда у него появляется новая женщина.
      "Да, я бываю невоздержан на язык, - продолжают одолевать меня все те же похмельные мысли. - Люблю, что там скрывать, пройтись иногда по самолюбию Миши. Но в этом он сам порою бывает виновен... Ну что я с собою могу поделать? Так уж сложились наши отношения. Но я всегда знаю, когда можно не церемониться, а когда нельзя этого делать, как это было вчера".
      "Так что, надо треснуть пивка? - подумал я. - И скорее забыть все это. На работу сегодня можно не ходить. В девять позвоню Светке-секретутке. И придумаю какую-нибудь командировку".
      Вскоре раздается звонок в дверь. Пришел Шушарин.
      Чудо, которого я ожидал, но боялся признаться себе в этом, свершилось. Шушарин весь обложен пивом. Сколько мог унести в руках; из всех мыслимых и немыслимых карманов торчат горлышки бутылок.
      - Давай свое пиво, - говорю я ему.
      И принимаю от него первую партию пива.
      - Не урони только, - отвечает Шушарин и здоровается с Машей, которая сразу же приободрилась.
      - Ну что Вы, что Вы. Уронить похмел... Маша меня не поймет.
      - Ой, ой, ой - парирует Маша. - Сам только о пиве и думал. Я ж тебя знаю.
      - Кто, я? - деланно возмущаюсь я, - Ну, в общем-то... да.
      - И толкает меня на этот шаг мой непьющий компаньон, - и показываю на Мишу.
      - Давай сходим на работу, - предлагает Шушарин.
      - Ну, это ты совсем плохо придумал, - отвечаю я.
      Открываю одну из бутылок. И делаю первый добротный глоток пива, сразу же приходя в чувство.
      Тут подползает и Маша, причесанная уже.
      Шушарин шарит в холодильнике и выставляет на стол все, что, по его мнению, можно считать съедобным после вчерашней пьянки. Не брезгует даже подсохшим сыром.
      - Давай, свежий порежу, - предлагает ему Маша.
      - Не надо, этот вкуснее, - с полным ртом отвечает он, одновременно поедая и салат, и селедку, и сыр.
      Через какое-то время, когда Миша утолил первый приступ голода, спрашиваю его:
      - Что же ты вчера зажатый такой сидел? Будто бы и не к друзьям пришел в гости?
      - Да что-то не знаю, - отвечает Шушарин.
      - А я знаю, - говорю я.
      - А я знаю, что ты знаешь, - отвечает Шушарин с некоторой, не присущей ему, развязностью.
      - Заметь, - тем не менее продолжаю я.- Мы, не сговариваясь с Машей, решили не касаться тебя, такого нежного, своими шуточками. Оцени благородство.
      - Оценил, - довольно сухо отвечает Шушарин.
      И я понимаю, что начинаю не шутку заводиться.
      - Что же ты сидел надутый, точно гусак? - едва не срываясь на крик, говорю я ему. - Все боялся, что мы тебя высмеем? На каждую мою остроту самого невинного свойства отвечал, как дебил: "сам дурак".
      Но тут встревает Маша - и очень вовремя.
      - Ну, хватит вам уже собачиться, - говорит она.- Пойдемте-ка лучше в другую комнату.
      Я как-то сразу же понимаю, что заводиться не стоит. Мишу не переделаешь. С каждой новой бабой он начинает новую жизнь. И делает это очень серьезно.
      - Ладно, я тебя прощаю, - примирительно говорю я. - Пиво - это компенсация за твое хреновое поведение.
      - Все перевернет, - ворчливо отвечает Шушарин.
      И мы перемещаем все наше питейное хозяйство в большую комнату. Мы с Машей оккупируем диван, Миша - кресло. Время от времени он обслуживает нас, разливая пиво по бокалам.
      - Что еще нужно твоей похмельной жопе? - спрашивает он.
      - Еще, братец, пива, - отвечаю я ему.
      - Только холодненького, - просит Маша уже не таким несчастным, как утром, голосом.
      В какой-то момент я подумал: откуда это у него - услужливость, не услужливость? Не знаю, как это назвать. Шестеркой он никогда не был. Может, желание сделать приятное людям сидит в нем? И проявляется, как порыв души?
      А может, причину надо искать в детстве... - Ну, где же еще!? А что, эгоистичная мать, которую он пытался ублажать таким образом, по-детски любя ее.
      А может быть во мне сидят издержки дворового воспитания? Когда в "падло" что-то сделать для друга - допустим, принести пива. Но этот человек - во всем перебор.
      Человек-перебор. В любом из своих проявлений.
      Ну какому человеку могло прийти в голову купить сразу же четыре портмоне фирмы "Piteke"? Четыре разнокалиберных бумажника - гомонка, начиная с самого маленького и заканчивая "лопатником", который ни в один карман не засунуть.
      Вы скажете - страсть коллекционера? Или причуда богатого?
      Ни фига. У Миши есть более насущные проблемы: квартира, машина, о которой он давно мечтает.
      Другие работники нашей фирмы, получая примерно те же деньги, давно все это купили.
      Миша приобрел только пристрастье к алкоголю. И теперь пытается бороться с этой напастью.
      Одна история с ювелирным магазином чего стоит. Когда Миша купил две большие "печатки", золотой крест и цeпочку толщиной в полпальца.
      Кто-то, не помню, кто, из моих знакомых, рассказывал, что видел Шушарина во время его покупок. И что Шушарин производил впечатление спятившего человека, крутя золотые вещицы в руках. Что сам он себе казался чем-то вроде властелина мира.
      И у меня нет основания не верить этим рассказам, потому что что-то подобное я и сам замечал за Мишей.
      Ну, а после посещения магазина, как потом выяснилось, Миша напился. Поймал тачку и поехал кататься по ночному городу. Заметим, его ночному городу, только его, - по которому он любил бродить в дни своей одинокой юности.
      К утру честно расплатился с шофером - цeпочкой и крестом в придачу. Потому что, как объяснил потом Миша, "шеф" ностальгировал вместе с ним.
      Опохмелился в колхозном поселке, у какой-то немыслимой "синевы". И, конечно, лишился там остатков своего золотого запаса.
      Не прошло и двух дней после зарплаты, прибегает ко мне: "Юрок! Дай взаймы!".
      Я его спрашиваю: "А где твои?".
      "Нет", - говорит он и прячет глаза. И я понимаю, что он в очередной раз все пропил.
      Но тут с ним происходит следующая, типично шушаринская, метаморфоза. Швыряние денег на ветер перерастает в другую крайность - Миша начинает экономить каждую копейку, отказывая себе буквально во всем.
      Ест супы из пакетов. Курит самые дешевые и вонючие сигареты, отравляя все помещения офиса.
      - Ты что, не можешь купить нормальные сигареты? - спрашиваю я у него. Будто наказываешь себя таким образом.
      - Я таких денег еще не заработал, - на полном серьезе отвечает он.
      Дома в каждом углу у него есть "нычки", то есть места, где он прячет сам от себя вещи.
      Вот он пошарил рукой на шифоньере и обнаружил там, скажем, пачку "Мальборо" и обрадовался этому событию.
      Перебрал книги на книжной полке и нашел сдачу, "закуркованную" им после одного из посещений магазина. И опять себе сюрприз сделал.
      Как-то я спросил у него:
      - Что значат твои "нычки"? Откуда у тебя эта страсть к ним? Знаю, что в твоем загашнике имеется история по этому поводу.
      Миша, помнится, тогда пристально посмотрел на меня. Понял, что я смеяться не буду. И рассказал мне свою историю.
      - Я сам задумывался, откуда это во мне. И, в конце концов, понял. Все началось с куклы, которая у меня была в детстве.
      - А почему с куклы? Ты же рос мальчиком, - деликатно, чтобы не "спугнуть" Шушарина, спросил я.
      - Не знаю, - ответил он.- Но кукла была моей любимой игрушкой. Я ставил ее в ворота, когда играл дома в хоккей. Стрелял в нее из самострела. У нее не было волос на голове. И вся она была измазана чернилами.
      И вот однажды родители решили мне купить новую куклу, раз уж моей любимой игрушкой была кукла. У нее, помнится, закрывались и открывались глаза. Но мне она не нравилась.
      Я, конечно, сделал вид, что доволен подарком. Но все было не так. Новая кукла была неживая, холодная. Мне хотелось играть со старой. Потом, чтобы не злить мать, унес старую куклу и спрятал ее в поленницу. И когда никого не было дома, приносил ее и играл с ней, как со старым дружком.
      - А почему в поленнице прятал куклу? - спросил я тогда у него.
      - Вот об этом я тебе и рассказываю, - отвечал Шушарин.- Там отец мой, тогда он еще с нами жил, прятал от матери выпивку.
      Он любил делать поделки руками. Строгал, пилил, кстати, сделал мне целую флотилию из сосновой коры. Время от времени отрывался от своих занятий, подходил к поленнице и, засунув руку в тайник, доставал оттуда фуфырик.
      Как сейчас помню - оглядывался по сторонам, потому что мать была тот еще сыщик. И наливал себе всегда ровно полстакана, как в награду. Так что, думаю, что "нычки" у меня оттуда пошли. "Светлый образ" отца ассоциируется с "нычками" и "фуфыриками".
      Вскоре уже пришло время обеда. И мы, как это было ни тяжело, встали с Машей. Извлекли с антресолей большую кастрюлю- литров на пять, - и начали варить суп.
      - Идем на рекорд, - шепнул я Маше. И мы почикали с ней в два ножа курицу. Килограмма на два.
      - Неужели съест? - тайком от Шушарина спросила Маша.
      - Съест, - предложил я ей пари.
      После пятой большущей тарелки похмельного супа, заправленного очень густо, как это любит Миша, и была шестая. И Миша справился и с ней, и с вареной курицей.
      От седьмой, было, отказался, но Маша уговорила его под предлогом помыть кастрюлю.
      - Как ты относишься к такой концепции, - спрашиваю я у него, - что человек - это машина по переработке дерьма?
      - Концепция как концепция, - расстегивая ремень на штанах, вполне серьезно отвечает Миша.
      И только потом начинает понимать, что спектакль с супом разыгран нами ради прикола.
      После ухода Шушарина плотские удовольствия, которым мы предавались все утро, приняли сексуальные формы. Маша так долго елозила около меня, что мы согрешили.
      Чуть позже оделись и выползли на улицу. И первое, что сказала Маша, выходя из подъезда:
      - Будто на Луне высадились.
      Действительно, целое воскресенье мы принимали гостей, а сегодня все утро опохмелялись.
      Оказывается, на улице давно уже осень, а мы про это забыли.
      Пошли шляться на остров, что рядом с нашим микрорайоном находится. Тридцать лет назад на этом месте был еще поселок "Кирсарай".
      Два рукава реки, а между ними остров. И соединен был этот остров с сушею только двумя деревянными мостами на бетонных сваях, что стоят и поныне.
      Вдоль обоих берегов налеплены были кривобокие домики, встречались даже землянки. Около каждого из тех, что стояли у воды, - маленькая гавань с лодкой и деревянным мостком, где женщины полоскали свое белье.
      Баловались местные тайком от участкового сетишками, бреднями.
      Дневал и ночевал в поселке криминал. В каждой семье, - а семьи были большие - кто-то "сидел", а кто-то возвращался "оттуда". Остров считался владениями местной пацанвы, каждый уголок которого был ими обихожен. Не дай Бог заглянуть сюда чистому мальчугану из города. Это все равно что пересечь линию фронта и оказаться на вражеской территории. В лучшем случае у тебя будут вывернуты карманы, в худшем - порвана одежда и разбито лицо.
      Нас с моим школьным другом Андреем Гребенкиным иногда заносило сюда. Как это в детстве бывает: не хотели, но почему-то попадали сюда. Хотя... несколько раз мы, помнится, специально выбирали опасные маршруты.
      За каждым углом мог вырасти кирсараевец с обкусанными ногтями и классовым огоньком ненависти в глазах.
      Но нам хотелось опасности.
      Зато какой кайф испытывали мы, если целехонькие возвращались домой. Даже если остаток пути, последнюю сотню метров, нам приходилось бежать из последних сил, преследуемыми собаками.
      Собаки здесь были и то по-особенному злые. Самые разные по габаритам, они собирались в собачьи шалманы и могли наброситься на тебя.
      В жизни каждого человека есть постыдные странички биографии. С "Кирсараем" у меня связанно одно из них.
      Ладно, встретили тебя кирсарайские, вывернули карманы, пнули под зад, если денег не оказалось. Но однажды я сам отдал деньги одному из своих тиранов. Он как раз поджидал таких, как я, в одном безлюдном переулке. Я хотел было проскользнуть мимо него, потому что он чистил карманы какому-то шкету еще меньше меня. Но раздумал.
      Видимо, я так боялся мига, когда он мне скомандует: "Стоять! Иди сюда! Показывай, что в карманах", что сам подошел к нему, выгреб всю мелочь, какая была у меня, и отдал ему. Помню, он похвалил меня, и улыбочка мерзкая поползла по его лицу. Ну а после я шел домой, и мне хотелось плакать от злобы.
      Я понимал, хоть был еще маленьким, что это уже другая ступень моего падения. Много большая, нежели просто позволять шарить по своим карманам.
      Так идем мы с Машей по острову и глазеем по сторонам. Остров изменился с тех пор, кривобокие домики давно снесены. Деревья подросли аж на тридцать лет. И мне вспомнилось, как по осени мы сюда приходили с классом, с нашей первой учительницей Анной Евгеньевной. Собирали свои огненно-желтые гербарии из осенних листьев.
      А однажды, оторвавшись от общей группы, мы с Андреем Гребенкиным - два неразлучных друга - напоролись на совсем еще свежий труп собаки, повешенный на дереве. Как сейчас помню тело собаки, неестественно вытянувшееся на веревке. А неподалеку висели полуразложившиеся трупики двух кошек, видимо, повешенных ранее.
      Следы от ночного костра с тлеющими еще угольками. Скорее всего, это было то самое место, где протекала та самая жизнь, о которой не знали учителя и родители.
      Сейчас на острове все изменилось. Вырублен мелкий кустарник, замысловатые дорожки посыпаны гравием. На дорожках можно увидеть следы от копыт лошадей. Коневодческая, или как там ее, секция проводит здесь свои тренировки.
      По праву также остров этот можно назвать собачим. Всех собак нашего микрорайона - только теперь они все больше породистые - выгуливают здесь.
      Любители выпить, у кого побольше фантазии, наведываются иногда сюда, особенно в летний период. Здесь не бывает милиции: она не рискует ездить по прогнившему мостку. Поэтому, по выражению одного моего знакомого: "это свободная от "мусоров" зона".
      Все равно сегодняшний остров остается для меня и тем островом тоже. Окутанный детским и немножко даже зловещим воспоминанием", - подумал я.
      Вот где-то невдалеке послышалось карканье ворон - здесь обитает много воронья, - и подсознание сразу же среагировало тревогой. В другом бы месте я быть может не заметил этого. Здесь по моей спине пробежал холодок с мурашками.
      - Слушай, Маша, - говорю я, - здесь хорошо прятать трупы.
      - Хватит пугать меня, - отвечает она и прижимается ближе ко мне. - Мне и так уже за каждым кустом мнятся грабители после твоих рассказов.
      Скоро начинает темнеть, и мы двигаемся в сторону дома.
      Впереди нас идет мальчик с огромным догом, нет, догиней. И противно свистит в свой свисток.
      Свист очень громкий и очень усердный. Видимо, то, что не позволяется ему дома, позволяет он себе здесь. Здесь он может оторваться. Делать, что хочет, как душа того просит.
      И никаких таких мрачных ассоциаций по поводу острова у мальчика не возникает.
      Конечно, "Кирсарай" - это зараза, которую нужно было снести, и которую снесли. Но и там жили люди. Много судеб человеческих. Были поломанные судьбы, были всякие судьбы. Многих из бывших "кирсарайских" я знаю, и монстрами они сейчас не выглядят.
      Так или иначе, по мере приближения к дому у меня возникает мысль о бутылке. Теми же желаниями томится и Маша. Но только не высказывает этих мыслей вслух.
      Уже в магазине мы встречаем старых знакомых, Наташу и Владика. Они возвращаются из гостей, где пробыли два дня. И направляются по тому же маршруту, что и мы - в магазин.
      Сначала решено было взять одну похмельную бутылку, но потом с полдороги возвращаемся и берем еще одну. Похмельное, какое-то особенное настроение засверкало еще одной гранью. Нам хочется продолжения вечера.
      Пока вызываем лифт, видим в темной бойлерной соседку-шизофреничку с веником и совком в руках. Наш "санитар" подъезда уберет окурки за пацанами, превратившими бойлерную в курилку. И скороговоркой тарабанит детские матерные стишочки с очень знакомым текстом, который я никак не могу вспомнить.
      Когда нас увидела - ожила, голос ее стал бодрее, а стишочки забористее.
      Мы рассмеялись, мы были в смешливом настроении, и, видимо, зря это сделали. Сначала в темноте сверкнуло лезвие ножа, и не понятно было, откуда взялся он. Затем она юзом выкатилась прямо на нас и лишь в последний момент притормозила.
      Мы с Владиком отпрянули от нее, девчонки замерли в неестественных позах. И лишь мгновением позже я понял, но не был уверен, что нож для нее скорее был средством защиты, нежели нападения.