Софья Владимировна Короленко
      Книга об отце
      Под редакцией доктора филологических наук А. В. Западова
      Примечания М. Л. Кривинской
      СОДЕРЖАНИЕ
      Предисловие 3
      Петербург и Полтава
      Переезд в Петербург. Болезнь 7
      Н. К. Михайловский 10
      Приостановка журнала "Русское богатство" 21
      Студенческие волнения. Суд чести над Сувориным 34
      Исторический роман. Поездка в Уральск 45
      Переезд в Полтаву. "Академический инцидент" 52
      Аграрное движение 1902 года. "Студент" на деревенском
      горизонте 66
      "Грабижка" 73
      Второе свидание с Л. Н. Толстым 78
      Смерть Эвелины Иосифовны Короленко.
      Кишиневский Погром 82
      Путешествие в Дивеево, Понетаевку, Саров 91
      Юбилеи 98
      Начало японской войны. Смерть Н. К. Михайловского 109
      Лето в Джанхоте. Поездка в Румынию 122
      Банкеты и съезды. Эпоха доверия 129
      9 января в Петербурге. Убийство великого князя
      Сергея Александровича 138
      Манифест и рескрипт. Военное поражение 140
      Путешествие на Светлояр 144
      1905 год. Погромная волна. Крестьянское движение 154
      Сорочинская трагедия 168
      Борьба за свободу печати. Вопрос о смертной казни в первой Думе 182
      Земельный вопрос в первой Думе. М. Я. Герценштейн 194
      Крестьянские выборы 198
      Деревня посылает черносотенных депутатов 202
      Путешествие за границу. У славян 207
      "История моего современника". "Бытовое явление" 215
      Последнее свидание с Л. Н. Толстым. После похорон 229
      Смерть близких. Суды 237
      Дело Бейлиса 246
      Война и революция
      Война 253
      Возвращение в Россию 270
      Революция 289
      Весна и лето 1917 года 289
      Начало гражданской войны 301
      Центральная рада и гетманщина 310
      Приход Красной Армии 327
      Добровольцы 333
      Последние годы 345
      Послесловие автора 361
      Примечания (список имен) 363
      ПРЕДИСЛОВИЕ
      В заметке "От автора", предпосланной книге "Десять лет в провинции" (Ижевск, издательство "Удмуртия", 1966), Софья Владимировна Короленко писала:
      "Почти до последних дней своей жизни, преодолевая тяжелую болезнь, мой отец В. Г. Короленко работал над книгой, в которой пытался запечатлеть историю свою и своего поколения, озаглавив ее "История моего современника". Перед смертью он мне сказал: "Пиши ты".
      Мысль о том, что книга, посвященная его жизни, должна быть дописана, овладела мной, когда мы начали работу в архиве отца, вчитываясь в наброски ранних художественных очерков, дневники, письма и записные книжки, в публицистические статьи и записи, сделанные слабой рукой перед смертью. Из этого источника почерпнуто содержание моей книги, ставящей своей целью собрать материалы к биографии В. Г. Короленко".
      Софья Владимировна Короленко (1886-1957) по профессии была учительница, работала в сельской школе. С 1905 года она приняла на себя обязанности помощника и секретаря своего отца, с которым была очень дружна, перед которым благоговела.
      На плечи Софьи Владимировны легла большая доля труда при подготовке первого полного собрания сочинений Короленко, выходившего в предреволюционные годы в издательстве А. Ф. Маркса. Во время гражданской войны она работала в "Лиге спасения детей" и других детских учреждениях Полтавы; вела переписку отца; ходила с ним по различным учреждениям, решавшим судьбу людей, которым стремился оказать помощь Короленко. {4} После кончины писателя Софья Владимировна разбирала его рукописи и бумаги; она приняла самое активное участие в посмертном - к сожалению, не законченном - издании сочинений Короленко в Госиздате Украины; была инициатором устройства в Полтаве мемориального музея Короленко, состояла его бессменным директором и в Великую Отечественную войну спасла драгоценные материалы музея.
      Свою книгу об отце Софья Владимировна начинает там, где прервал "Историю моего современника" Короленко, - с 1885 года, с приезда отца из сибирской ссылки в Нижний Новгород, где ему было разрешено поселиться. Опубликованная часть хроники - "Десять лет в провинции" - доводит изложение событий до переезда Короленко в Петербург весной 1896 года.
      Том, предлагаемый ныне вниманию читателя, является продолжением названной книги и содержит рассказ о деятельности писателя на посту редактора журнала "Русское богатство", о переселении в Полтаву и литературно-общественной работе в 1900-1914 годах, о последнем периоде его жизни (1915-1921). Публикация на страницах книги отрывков из неизданных произведений и писем Короленко придает ей в ряде случаев значение первоисточника.
      "То, что читатель найдет здесь,- предупреждала С. В. Короленко,- не является биографией в настоящем смысле этого слова; это и не воспоминания одного из членов семьи, не рассказ о моем отце и не взгляд на него со стороны. Моя работа - попытка продолжить историю В. Г. Короленко, не завершенную им лично, составляя ее черта за чертой из дневников, писем, печатных произведений, лишь иногда дополненных собственными воспоминаниями.
      Установленные точно, на основании документов, даты жизни и деятельности, биографические эпизоды, выясненные по архивным данным, предоставляли возможность проверки материалов даже в случае ошибки памяти отца. Я старалась выделить из массы записей, из множества фактов его жизни то, что лучше и больше всего выражало бы его образ". {5} Эту свою задачу С. В. Короленко выполнила с величайшей тщательностью, тактично и добросовестно, и пронизала книгу беззаветной любовью к отцу. Памятью о нем окрашены все страницы, и благородная фигура Короленко встает перед умственным взором читателя со своим сложным духовным миром и со многими противоречиями, присущими его необыкновенно богатой натуре.
      Как устанавливает современный исследователь, "основой общественно-политических воззрений Короленко был его демократизм. В них отразились сила и ограниченность общедемократического освободительного движения в период обострения не только противоречий полукрепостнического общественного уклада, но и противоречий империализма". Это, безусловно, правильное положение подтверждается мыслью А. В. Луначарского, высказанной им в статье "В зеркале Горького" (1931): "Во всяком случае, в идее, если бы человеческие фигуры были бессмертны; - начало, которое представлял Короленко в нашей общественной жизни, обязательно должно было в каком-то пункте прийти, по-роллановски, к слиянию с основной рекой революционной практики, которая вместе с тем есть величайший энтузиазм и величайший "практический идеализм", как говорит Энгельс" (П. С. Кapасев. Общественно-политические взгляды В. Г. Короленко в эпоху первой русской революции и его публицистика. - В кн.: Ученые записки Ленинградского государственного университета. (Серия филологических наук.) Вып. 57. Вопросы теории и истории журналистики. Издание ЛГУ, 1960, стр. 51-52.).
      "В идее", как осторожно и тонко замечает А. В. Луначарский, путь Короленко должен был привести его к слиянию с революционной практикой, но для этого требовалось время, которого у больного писателя уже не оставалось. В годы же революции он был еще далек от полного слияния. И когда в Полтаве одна за другой сменялись власти, -приходили и уходили гайдамаки, немецкие оккупанты, петлюровцы, анархисты, когда установилась Советская власть, но ненадолго, - большевикам пришлось уйти, чтобы затем утвердиться навсегда, Короленко, принципиальный противник {6} смертной казни, движимый чувством сострадания к ближнему, неустанно хлопотал за всех арестованных, испрашивал помилование осужденным. Классовое положение подзащитных, их отношение к советскому строю, место в революционной борьбе не интересовали писателя, он спасал человека. Это было очень характерно для Короленко.
      В. И. Ленин в письме к М. Горькому от 15 сентября 1919 года писал об ошибке Короленко, осуждая заступничество его за кадетов и "околокадетских" господ.
      С выходом настоящей книги труд В. Г. Короленко "История моего современника" обрел продолжение - и окончание.
      Приведенные в этой книге выписки из произведений Короленко, его дневников и писем сверены по авторитетным изданиям и рукописям, что указано в подстрочных примечаниях. Материалы из архива писателя сверены лишь по тем документам, что хранятся в Отделе рукописей Государственной библиотеки им. В. И. Ленина в Москве.
      В этой работе принимала участие Е. П. Соколова.
      Л. ЗАПАДОВ
      {7}
      ПЕТЕРБУРГ И ПОЛТАВА
      ПЕРЕЕЗД В ПЕТЕРБУРГ. БОЛЕЗНЬ
      Уезжая из Нижнего, отец был в подавленном состоянии. Правда, роль провинциального газетного работника предоставляла ему возможность непосредственной помощи людям, нуждавшимся в ней, но скоро она перестала удовлетворять отца. В наброске "Судьбина", относящемся еще к 1887 году, есть строки, которые передают настроение Короленко в то время.
      "...Я репортер. Мое дело состоит в том, что у меня нет вовсе собственного дела. Другие действуют, а я только отмечаю, другие страдают или заставляют страдать, борются с жизнью, защищаются или убивают. А я присутствую с карандашом и с листком бумаги в руках.
      Я не знаю, что буду делать завтра, и с трудом вспоминаю, что делал месяц назад, это потому, что моя жизнь отмечается чужими действиями. Это какой-то калейдоскоп, лишенный стройности и перспективы; это шумный поток лиц, событий, впечатлений, которые переливаются через меня и исчезают, уступая место {8} другим; и все это - чужие события, чужие лица и чужие впечатления...
      ... Меня считают хорошим репортером; может быть, это и правда. Секрет моего ремесла состоит в том, чтобы схватывать явление, крупное или мелкое, во всей его единовременной полноте и освобождаться от него тотчас же, как заметка сдана в типографию.
      ...И, однако... бывают у меня минуты подобные настоящей, минуты тяжелого раздвоения. Это случается, например, когда разрозненные воспоминания, полузабытые впечатления, давно и в разных местах виденные лица сходятся к одному месту, чтобы произвести какую-нибудь драму, подлежащую моей "отметке". Воображение тогда невольно развертывается, стараясь восстановить те дорожки, по которым они сходились в жизни; встают вопросы о жизни своей и чужой..." (Короленко В. Г. Полное собрание сочинений. Посмертное издание. Т. XV. Госиздат Украины, 1923, стр. 85-86.).
      Через десять лет, оглядываясь назад, он писал брату И. Г. Короленко 24 января 1897 года: "... Нужно многое изменить и в своей жизни и в своем отношении к жизни... Нужно также и жить, и присматриваться к жизни, и участвовать в ней. Мне стало страшно, когда я, оглянувшись, увидел, что целых десять лет я только сражался с мелочами и "описывал", почти совсем не живя. Это чисто репортерски-писательское отношение ко всему - ужасно. Я заменял жизнь суррогатами - инстинктивно кидаясь на боевую часть литературы, но это все-таки не замена..." (Отдел рукописей Государственной библиотеки им. В. И. Ленина, Кор./II, папка № 5, единица хранения 5. В дальнейшем сокращенно: ОРБЛ.).
      После мултанского дела отец испытывал огромное переутомление. Позднее доктор Черемшанский находил, {9} что в эту пору он был близок к шоку. Крайняя усталость и болезнь сказывались постоянными бессонницами, мучившими отца все четыре года его петербургской жизни. В дневнике 7 января 1898 года он записал:
      "Вспоминаю теперь, что болезнь начиналась еще раньше мултанского процесса: первый удар ее - была Америка, смерть Лели, неделя в вагоне от Парижа до Румынии... Потом ее питало постоянное недовольство собою в последние годы в Нижнем. Затем мултанский процесс, страшная работа над отчетом, потом 71/2 дней заседания, последние 3 ночи без сна и в это время смерть Оли. После 2-й речи мне подали телеграмму, из которой я понял, что все кончено... Затем осенью, после лета без отдыха, на первом же напряжении - наступила тяжелая болезнь. Я шел еще, как человек, у которого сломана нога. Сначала не чувствуешь. Но - еще шаг и человек падает.
      Я поседел и постарел за этот год борьбы с болезнью (острая бессонница). Кажется, теперь проходит, несмотря на то, что заботы по журналу, которые совпали с периодом болезни, прибавляли много нервного расстройства. Но все же я и благодарен журналу: приходилось перемогаться все-таки за делом, и в тяжелые минуты, когда казалось, что и голова и сердце пусты,- обязательная работа приходила, и за ней уходило время в сознании, что хоть что-нибудь делаешь.
      Так, в колебаниях, среди временного подъема и временных тяжелых припадков прошел этот год, самый тяжелый во всей моей жизни. До этого кризиса я был молод. Стареть начал с этого времени, которое провело резкую грань в моей жизни" (Короленко В. Г. Дневник. 1895-1898. Т. III. Госиздат Украины, 1927, стр. 335-336.).
      {10}
      H. К. МИХАЙЛОВСКИЙ
      С мая 1895 года, по приглашению Михайловского, Короленко стал вторым официальным издателем "Русского богатства".
      Четыре года пребывания отца в Петербурге (1896-1900) были отданы журнальной работе, и позднее, уехав в провинцию, он оставался одним из редакторов и руководителей журнала.
      В своих статьях, посвященных Михайловскому, отец характеризует его роль как публициста и общественного деятеля.
      "...Много условий соединилось в русской жизни для того, чтобы выработать тот тип журналиста, каким он сложился у нас, и тот тип журналиста, которого Николай Константинович Михайловский был одним из самых ярких и крупных представителей. За отсутствием парламентской и иной трибуны, с которой русское общество могло бы принимать участие "деятельным словом" в судьбах нашей родины, - у нас, естественно, в силу самой логики вещей сложился особый характер общественно-политической прессы, ярче всего выражаемый журналами. Русский ежемесячник не просто сборник статей, не складочное место, иной раз совершенно противоположных мнений, не обозрение во французском смысле. К какому бы направлению он ни принадлежал, - он стремится дать некоторое идейное целое, отражающее известную систему воззрений, единую и стройную...
      ...Для Николая, Константиновича Михайловского журнал всегда являлся своего рода идейным монолитом, и никто не умел так, как он, спаять все его отделы органическим единством известной цельной общественно-литературной системы... В другой стране, при других {11} условиях Михайловский, быть может, стал бы только ученым... У нас, и в наше время, это был ученый, мыслитель, публицист, беллетрист и редактор журнала".
      Той "цельной общественно-литературной системой", выразителем которой являлся журнал "Русское богатство", было народничество.
      "...Этим словом обозначалось настроение просвещенного общества, которое ставило интересы народа главным предметом своего внимания. И именно интересы простого народа: не государства, как такового, не его могущества по отношению к другим государствам, не его славу, не блеск и силу представляющего его правительства, не процветание в нем промышленности и искусства, даже не так называемое общенациональное богатство, а именно благо и процветание живущих в нем людей и, главным образом, того огромного, серого, безличного пока и темного большинства, которое привыкли понимать под словом "народ".
      Сначала в это слово вкладывали понятие о мужике, селянине, пахаре, недавно освобожденном от крепостной зависимости. "Великий грех рабства", так долго тяготевшего над Россией в то время, когда уже все европейские страны его не знали, - глубоко сознавался в большинстве просвещенными слоями русского общества и накладывал свой отпечаток на их отношение к освобожденному народу.
      Благо крестьянина, пахаря, жителя сел и деревень, разбросанных по всему простору России, "соломенной и деревянной", которую, по выражению поэта, "в рабском виде царь небесный исходил, благословляя", - интересы этого именно класса ставились в центре, признавались единственной основой народного благополучия. Земледельческий труд признавался самым праведным и самым нужным. Все остальное - только придаток для него, порой совершенно {12} излишний. Обрабатывающая промышленность была в эпоху освобождения очень мало развита и казалась только незначительным явлением. Фабрика, завод, даже город вообще с его жизнью, отрывающей от земли,- казались истому народнику только извращением праведной народной жизни. В литературе можно было встретить множество рассказов, в которых описывалось, как детски чистые и невинные деревенские юноши и девушки, попадая в город, портятся, заражаются дурными чувствами и дурными болезнями и погибают. Такого взгляда держался, между прочим, крупнейший из русских писателей Лев Николаевич Толстой до конца своей жизни.
      Что касается до фабрично-заводских рабочих, то они рассматривались лишь как крестьяне, которых бедность отрывает "на время" от земли, посылая на отхожие промыслы, в том числе и на фабрику. Согласно с таким взглядом, народничество считало главной задачей государства, когда оно захочет идти дальше по пути реформ, начатых уничтожением рабства, - наделение крестьян землей в размере, способном обеспечить всему народу труд на земле.
      Указать начало этого направления трудно. Оно, несомненно, явилось в общем виде еще до освобождения (уже в журнале "Современник" Чернышевского), но определилось главным образом в 70-х годах. Виднейшим его литературным органом были "Отечественные записки", издаваемые Некрасовым, в которых сотрудничали Щедрин, Некрасов, Елисеев, Михайловский, Успенский, Кривенко и еще много второстепенных сотрудников, проникнутых тем же духом. В этом органе сосредоточились все оттенки единого тогда народнического направления, которому впоследствии суждено было расколоться. {13} Направление "Отечественных записок" до известной степени было разлито и в других органах прессы. Между прочим, в еженедельнике "Неделя" работал одно время свой кружок, виднейшими сотрудниками которого были Каблиц (Юзов) и Червинский (П. Ч.).
      [...] Уже ранее в литературном народничестве обозначились два идейных течения. Различие их сказалось давно в настроении двух народнических писателей-художников - Успенского и Златовратского. Златовратский, написавший большой роман "Устои", во всех своих произведениях идеализировал основы крестьянского мировоззрения. Успенский, всю жизнь посвятивший изучению крестьянской жизни и написавший много замечательных статей, в которых яркие картины перемешивались с публицистическими размышлениями, приглашал в них русскую интеллигенцию никогда не терять из виду интересов мужицкой России. Он не прикрашивал, как Златовратский, народную среду. Человек с замечательным чутьем правды, проникнутый истинной любовью к родному народу, он горько скорбел о народной темноте, невежестве, предрассудках и пороках, обо всем том, что он со скорбной и суровой резкостью называл порой "мужицким свинством".
      - И все-таки, все-таки нам надо постоянно смотреть на мужика, повторял он до конца своей истинно подвижнической, трудовой жизни".
      Михайловский "тоже считал служение народу истинной задачей интеллигенции и склонялся к пониманию слова "народ" главным образом в смысле крестьянства. Но, не разделяя основных взглядов народа на вопросы общественного устройства и его преданности самодержавию, он не считал обязательным для себя эти народные взгляды. Убеждения, выработанные человеком в результате умственных и душевных исканий, он считал {14} его духовной святыней, и подчинять их взглядам какого бы то ни было класса, хотя бы всего народа, по его мнению, значило бы совершать грех против духа, своего рода идолопоклонство" (Короленко В. Г. Земли, земли! Наблюдения, размышления, заметки. - "Голос минувшего", 1922, № 1, стр. 22-24).
      "Он не создавал себе кумира ни из деревни, ни из мистических особенностей русского народного духа. В одном споре, приведя мнение противника, что если нам суждено услышать настоящее слово, то его скажут только люди деревни и никто другой, - он говорит: если вы хотите ждать, что скажут вам люди деревни, так и ждите, а я и здесь остаюсь "профаном". "У меня на столе стоит бюст Белинского, который мне очень дорог, вот шкаф с книгами, за которыми я провел много ночей. Если в мою комнату вломится "русская жизнь со всеми ее бытовыми особенностями" и разобьет бюст Белинского и сожжет мои книги, - я не покорюсь и людям деревни. Я буду драться, если у меня, разумеется, не будут связаны руки. И если бы даже меня осенил дух величайшей кротости и самоотвержения, я все-таки сказал бы по меньшей мере: прости им, Боже Истины и Справедливости, они не знают, что творят!
      Я все-таки, значит, протестовал бы. Я и сам сумею разбить бюст Белинского и сжечь свои книги, если когда-нибудь дойду до мысли, что их надо бить и жечь. Но пока они мне дороги, я ни для кого ими не поступлюсь. И не только не поступлюсь, а всю душу свою положу на то, чтобы дорогое для меня стало и другим дорого вопреки, если случится, их "бытовым особенностям" (Под бытовыми особенностями в данной полемике разумелся, между прочим, уклад деревенской жизни, община и т. д. Прим. В. Г. Kороленко. Kороленко В. Г. Николай Константинович Михайловский. - "Русское богатство", 1914, № 1, стр. 212.). {15} "В этом был узел идейных противоречий, на которых народничество, прежде единое, раскалывалось на два течения. Оба признавали интересы народа и преимущественно крестьянства главным предметом забот образованного класса. Но одно при этом считало себя вправе по-своему толковать эти интересы и критиковать народные взгляды с точки зрения правды и свободы (Михайловский и Успенский), другое признавало для себя обязательными и самые взгляды народной массы (Златовратский и "Неделя"). Последнее течение стояло перед опасным выводом. Наш народ в подавляющем большинстве признает самодержавие и возлагает все надежды на милость неограниченных монархов. Если мнение народа обязательно для служащей ему интеллигенции, то... интеллигенции приходится мириться с самодержавием.
      И действительно, можно отметить явный уклон в этом направлении в части народнической литературы того времени.
      [...] Пругавин написал целую книгу, в которой уже прямо мирился с самодержавным строем. Он рассуждал так: экономический строй - основа всей общественности. Основная ячейка русского экономического строя - община. Она - хороша, как идеальный зародыш будущего социализма. Остальное, - в том числе и самодержавие, - только надстройка на этом фундаменте. Основа хороша, - значит, и все хорошо. Народ правильно признает самодержавие своим строем, и мы должны, принять этот народный взгляд.
      Еще до выхода этой книги он обратился ко мне с изложением проводимых в ней взглядов и выражал уверенность, что наши общие товарищи примут их.
      - После выхода вашей книги - ваши товарищи будут лишь в "Московских ведомостях" и "Новом {16} времени", - сказал я. - Помните, что с прежними товарищами это разрыв.
      Он казался пораженным.
      - Но ведь я доказываю...- сказал он.
      - Никогда вы не докажете русской интеллигенции, что она должна примириться с самодержавием.
      И действительно, книгу его очень холодно встретила вся передовая литература, и приветствовали ее только "Новое время" и "Московские ведомости" и еще две-три ретроградные газеты помельче, хотя после разговора со мной он многое в ней смягчил. Это глубоко потрясло его и ускорило ход его болезни. Через некоторое время он очутился в лечебнице для душевнобольных. Уже больной, он одно время жил у меня. Не могу забыть, как однажды ночью он разбудил меня и мою жену и, со слезами обнимая нас, убеждал немедленно созвать прежних друзей и товарищей нашей юности, разделявших народнические убеждения, и всем вместе уйти "в деревню, к святой работе на земле, к здоровой крестьянской среде". Ему казалось, что только деревня и общая жизнь с народом может исцелить его.
      Но судьба этой больной интеллигентской души уже свершилась. Возврат к прежнему был невозможен, и выхода для него не было.
      Можно сказать, конечно, что Пругавин был уже ненормален, когда писал свою книгу. Но были проявления того же уклона гораздо более серьезные. Еще во время существования "Отечественных записок" велась полемика между "Неделей" (Червинский и Каблиц) и Михайловским. Этот спор начался с нападок "Недели" на Г. И. Успенского за его суровую правду о деревне и за непризнание народных взглядов.
      [...] Когда революционная интеллигенция, оставив хождение в народ, свернула на путь политической {16} борьбы за конституционное ограничение самодержавия, то "Неделя" написала ряд статей против конституции, которую называла "господско-правовым порядком". Газета доказывала, что такое ограничение самодержавия вредно для народа. Наконец, когда в России разразились позорные еврейские погромы, то та же газета заявила, что, конечно, русскому интеллигенту противно всякое национальное насилие, но раз народ так ясно выражает свой взгляд на еврейский вопрос, то... интеллигенции остается только подчинить свои застарелые привычки этому ясно выраженному народному взгляду.
      Таким образом, в народническом настроении, так долго и всецело владевшем умами русской интеллигенции, происходил глубокий внутренний кризис" (Короленко В. Г. Земли, земли! - "Голос минувшего", 1922, № 1, стр. 25-26.).
      "Я когда-то очень горячо в присутствии Успенского, Южакова, Михайловского доказывал, что самое слово "народничество" до того засижено "Неделей", Юзовыми, да даже и В.В., - что лучше было бы от него отказаться. Тогда С. Н. Южаков возражал, что слово хорошее и отдать его жалко, но Николай Константинович согласился и вскоре в заключение полемики с В. В. на страницах "Русского богатства" (Mиxaйлoвcкий Н. К. Русское отражение французского символизма. - "Русское богатство", 1893, № 2, стр. 162 второй пагинации.) заявил от имени своего, моего и Глеба Ивановича Успенского, что мы готовы лучше отступиться от клички, чем нести ответственность за благоглупости правого крыла "народничества"" (Письмо В. Г. Короленко А. В. Пешехонову от 1 сентября 1904 г.).
      "Стремительная атака марксизма, - пишет отец в статье "Н. К. Михайловский", - застигла его как раз в ту минуту, когда он начинал, вернее, продолжал борьбу {18} a outrance (Борьба не на жизнь, а на смерть (франц.).) с некоторыми очень распространенными течениями в самом народничестве. И если он не довел ее до логического конца, то лишь потому, что должен был повернуть фронт к другому противнику..." (Короленко В. Г. Николай Константинович Михайловский, - "Русское богатство", 1914, № 1, стр. 211-212.). "Теперь это - уже прошлое, но всякий, кто оглянется на это с беспристрастием историка, если не с любовью единомышленника и друга, должен будет признать, что Николай Константинович Михайловский и в это, якобы отрицавшее его, время стоял в самой середине идейной борьбы, что от него исходили и к нему направлялись все мысли даже самых страстных его противников..." (Короленко В. Г. Николай Константинович Михайловский. "Русское богатство", 1904, № 2, стр. IV.).
      "Новое течение, - говорит Короленко, - называлось марксизмом... Сущность этого нового течения состояла в том, что симпатии и внимание интеллигенции переносились с крестьянства на городской рабочий класс, на фабричных и заводских рабочих, так называемый пролетариат. Не интересы крестьянства, как доказывали народники, а исключительно интересы рабочего пролетариата должны привлекать деятельные симпатии русской интеллигенции. Крестьянство, наоборот, является элементом исключительно застоя. Закипел страстный спор двух направлений. Полемика велась на страницах журналов и газет, в книгах, брошюрах, ученых обществах и собраниях, наконец, в бесчисленных кружках. Всюду в то время кипели споры о крестьянстве и пролетариате, о значении фабрик и заводов, о роли капитала в прогрессе русской жизни.
      [...] Много при этом с обеих сторон было крайностей и увлечении. Марксисты с Туган-Барановским доказывали, что Россия уже теперь есть страна не {19} земледельческая, а промышленная, и интересы заводской промышленности определяют все ее будущее. Крестьянство представлялось им лишь "мелкой сельской буржуазией". Это - косная, темная масса, на которой держится отживший строй, которая только глушит в России всякий прогресс. Нет надобности стоять за наделение крестьянства землей, как этого требуют народники. Наоборот, чем скорее оно "пролетаризируется", т. е. лишится земли и оседлости, тем лучше. А так как этому сильно способствует капитализм, который вообще быстро претворяет Россию в страну пролетариата, то многие марксисты в то время пели хвалы капитализму, как орудию экономического прогресса, за которым должен последовать и прогресс социальный вообще.
      [...] Теперь этот спор с его крайностями уже назади, и можно видеть, в чем обе стороны были правы и в чем они ошибались. Марксизм указывал, совершенно справедливо, что Россия не может оставаться страной исключительно земледельческой, что одно наделение землей не решает всех ее жизненных вопросов, что промышленность ее растет, фабрики и заводы множатся, зародился уже и растет рабочий класс со своими интересами, далеко не общими у него с крестьянством. И в этом росте нельзя видеть только отрицательного явления, как на это смотрели народники. Россия наряду с земледелием должна развить у себя и обрабатывающую промышленность. Притом марксисты верно подметили в этом явлении черту, близкую русской интеллигенции, задыхающейся в атмосфере бесправия. Проповедь свободы находит более легкий доступ в рабочую среду, чем в крестьянскую массу, загипнотизированную самодержавной легендой" (Короленко В. Г. Земли, земли! "Голос минувшего". 1922, № 1, стр. 27-29.). {20} В полемике с марксизмом, ведшейся на страницах "Русского богатства", отец занимал примирительную позицию. Резкие полемические выпады товарищей по журналу огорчали его.
      В 1918 году, в связи с 25-летней годовщиной "Русского богатства", отец с большой теплотой вспоминал о сотрудниках журнала и о том, что соединяло их вокруг Михайловского.
      "Михайловский умел, - пишет он, - охватить основной жизненный нерв интеллигенции, определить ее право на самостоятельную роль и великое ее значение в общественной жизни - в сжатой форме противуполагавшей идеалы идолам. Теперь об этом приходится вспоминать особенно часто..." (Письмо В. Г. Короленко в редакцию "Русского богатства" от 30 января (12 февраля) 1918 г.).
      Несмотря на глубокие разногласия и страстную полемику с народниками, В. И. Ленин писал о Михайловском в связи с десятилетием со дня его смерти:
      "Великой исторической заслугой Михайловского в буржуазно-демократическом движении в пользу освобождения России было то, что он горячо сочувствовал угнетенному положению крестьян, энергично боролся против всех и всяких проявлений крепостнического гнета, отстаивал в легальной, открытой печати - хотя бы намеками сочувствие и уважение к "подполью", где действовали самые последовательные и решительные демократы разночинцы, и даже сам помогал прямо этому подполью" (Ленин В.