Глава 4

В том, что Мэтт Петерсен прикасался к телу жены, ничего удивительного я не видела – вполне естественно, что человек, найдя возлюбленную мертвой, отказывается верить глазам, трясет ее, словно пытаясь разбудить. Странно было другое. Во-первых, отпечатки удалось выявить, потому что на пальцах того, кто прикасался к миссис Петерсен, оказались "блестки". Во-вторых, образцы отпечатков Мэтта Петерсена еще не доставили в лабораторию. Следовательно, они уже имелись в базе данных, раз компьютер их идентифицировал.

Не успела я попросить Вандера поискать в базе данных, в какое время и при каких обстоятельствах у Петерсена брали отпечатки пальцев, как ввалился Марино.

– Ваша секретарша сказала, что вы наверху, – буркнул детектив вместо "Здрасьте" – он, как всегда, был весьма любезен.

Доблестный сержант жевал глазированный пончик, явно прихваченный у Розы – та всегда по понедельникам приносила целую упаковку. Марино оглядел компьютеры и всучил мне конверт из грубой коричневой бумаги:

– Извини, Нейлз, но доктор Скарпетта первая их попросила.

Вандер с интересом наблюдал, как я открываю конверт. Внутри оказался пластиковый пакет с образцами отпечатков Мэтта Петерсена. Образцы следовало отправить в лабораторию, а не отдавать мне лично в руки – теперь Вандер мог решить, что я его подсиживаю. Марино не прочь втянуть меня в интригу – прекрасно. Ничего, я ему это припомню.

Я сразу придумала, что сказать Вандеру:

– Просто я не хотела, чтобы конверт валялся у тебя на столе без присмотра. Петерсен предположительно пользовался в тот вечер театральным гримом. Если у него на руках были остатки грима, они, возможно, окажутся и на карточке с отпечатками.

У Вандера округлились глаза. До него дошло.

– Мы сейчас же включим лазер.

Марино стал мрачнее тучи.

– А что у нас с походным ножом? – спросила я нежнейшим голоском.

Марино извлек из-за пазухи еще один конверт – у него их была целая пачка, судя по оттопыренной куртке.

– Вот. Как раз нес его Фрэнку.

– Давайте с ножа и начнем, – предложил Вандер.

Он сделал еще одну распечатку характеристик кандидата номер NIC112 и вручил ее Марино.

Тот аж присвистнул: дескать, а я что говорил! И смерил меня торжествующим взглядом. Я, впрочем, этого ожидала. В тусклых глазках Марино ясно читалось: "Ну что, госпожа начальница, съели? Я, может, университетов и не кончал, зато в таких делах смыслю побольше вашего".

Над Мэттом Петерсеном явно сгущались тучи, а ведь было ясно как день, что он не убивал ни своей жены, ни остальных женщин. Их убил некто, нам пока неизвестный.

Пятнадцать минут спустя Вандер, Марино и я сидели в темной комнате, смежной с лабораторией, и пытались найти следы грима или "блесток" на отпечатках пальцев Петерсена и на его ноже. Было темно хоть глаз выколи, да еще Марино терся своим пузом о мой локоть. Действительно, на "пальчиках" Мэтта оказались "блестки". Они обнаружились и на рукоятке ножа. Последняя была из каучука, материала слишком грубого, чтобы на нем оставались отпечатки.

На широком, идеально гладком лезвии ножа тоже оказалось несколько еле различимых, смазанных "пальчиков". Вандер посыпал их магнитным порошком, направил на них луч лазера, затем посмотрел на отпечатки на карточке. Вандер – профессионал, ему одного взгляда было достаточно, чтобы сличить что угодно с чем угодно.

– Несомненно, отпечатки на ноже принадлежат Петерсену, – провозгласил он.

Вандер выключил лазер, и на мгновение мы оказались в полной темноте. Зажегся верхний свет, и нас ослепили ярко-белые пластиковые панели.

Я надела защитные очки и попыталась урезонить Марино, пока Вандер возился с лазером.

– Поймите, отпечатки на ноже ничего не доказывают. Нож принадлежит Петерсену – ясно, что он время от времени берет его в руки. А насчет "блесток" – да, очевидно, что у Петерсена в ту ночь руки были в каком-то веществе, но мы пока не можем с уверенностью сказать, что именно это вещество находили на телах остальных жертв, да и на теле Лори Петерсен в других местах. Нам еще нужно рассмотреть образцы "блесток" и вещества с пальцев Петерсена под инфракрасным излучением и под микроскопом.

– Да ладно, – не поверил Марино. – Вы хотите сказать, что у Петерсена и маньяка руки были в разной дряни, а под лазером эта дрянь выглядит одинаково?

– Под лазером, к вашему сведению, почти все вещества выглядят очень похоже. Если вещество вообще реагирует на лазерный луч, оно наверняка будет светиться, как белые неоновые огни. – Я старалась не потерять терпения.

– Очень может быть. Но согласитесь, далеко не у всех руки намазаны черт-те чем.

Я согласилась.

– По-вашему выходит, что у Мэтта чисто случайно оказались на руках "блестки".

– Вы ведь сами говорили, что он вернулся с генеральной репетиции.

– Я только повторил его слова.

– Нужно взять пробы грима, которым Мэтт пользовался в пятницу.

Марино одарил меня полным презрения взглядом.

На втором этаже у нас имелось несколько персональных компьютеров, один из них в моем кабинете. Он соединялся с главным компьютером в холле, но на нем можно было работать, по крайней мере в "Ворде", даже если главный компьютер "зависал".

Марино принес две дискеты, обнаруженные в спальне Петерсенов. Сейчас мы с ним пытались их открыть.

На одной оказалась диссертация Мэтта Петерсена на тему "Теннесси Уильямс: секрет успеха пьес, в которых за показным аристократизмом и благородством героев скрывается их стремление к доминированию над другими посредством насилия, агрессии и грубого секса".

Довольный Марино, заглядывая мне через плечо, выдал:

– Что и требовалось доказать. Теперь понятно, почему он аж позеленел, когда я сказал, что забираю дискеты. Да сами посмотрите.

Я стала быстро "листать" страницы. Замелькали слова "гомосексуальность", "каннибализм", обрывки спорных трактовок этих явлений от лица Уильямса. Бросились в глаза ссылка на Стэнли Ковальски и упоминание жиголо-кастрата из "Сладкоголосой птицы юности". Однако не нужно было быть телепатом, чтобы прочитать мысли Марино, примитивные, как первая страница бульварной газеты. Он считал все эти высокие отношения не более чем сюжетом для порнофильма, учебным пособием для психопатов, вызывающим у них новые извращенные фантазии. Для Марино не существовало никакой разницы между улицей и сценой, каждый спектакль он воспринимал как очередное дело.

Ведь ясно же, что люди вроде Петерсена или самого Уильямса, интересующиеся грязными сторонами жизни, сами никогда ничего подобного не делают.

Я смерила Марино уничтожающим взглядом.

– А что бы вы сказали, если бы выяснилось, что Петерсен посещает воскресные службы?

Марино пожал плечами и посмотрел, по своему обыкновению, сквозь меня.

– Вряд ли в церкви читают проповеди о сексуальных извращениях.

– Об изнасилованиях, расчлененке и проституции там тоже не говорят. А что касается литературы... Даже Трумэн Капоте не был серийным убийцей. Не так ли, сержант?

Марино отвернулся от экрана и уселся на стул позади меня. Я крутанулась на компьютерном кресле, чтобы видеть его. Обычно Марино, когда заходил ко мне в кабинет, ни за что не хотел садиться – ему больше нравилось стоять у меня над душой. Но теперь он почему-то сел, и мы могли беседовать, глядя друг другу в глаза. Наверное, Марино решил у меня задержаться.

– Давайте-ка распечатаем петерсеновскую диссертацию – будет что почитать на сон грядущий. – Марино неестественно улыбнулся. – А вдруг там есть выдержки из маркиза де Сада?

– Маркиз де Сад был француз.

– Какая разница?

Бывают же такие тупицы! Интересно, что бы сделал Марино, если бы убили жену какого-нибудь судмедэксперта? Полез бы шарить по книжным полкам, забитым томами по истории криминалистики? Уж там бы он нашел более чем достаточно доказательств вины мужа. Согласно его теории, конечно.

Не спуская с меня сузившихся глаз, Марино зажег сигарету и затянулся. Он держал паузу, выпуская в потолок длинную струйку дыма.

– Не могу понять, почему вы симпатизируете Петерсену. Признайтесь, все дело в том, что он актер и окончил университет?

– Никому я не симпатизирую. Мне ничего не известно о Петерсене, но я совершенно уверена, что он не душил ни свою жену, ни остальных женщин.

Марино сделал умное лицо.

– А вот я кое-что о нем знаю. Я его несколько часов допрашивал. – Сержант извлек из кармана своего клетчатого драпового пиджака две микрокассеты и положил их на стол.

Я тоже закурила.

– Вот послушайте, как все было. Мы с Беккером и Петерсеном торчим на кухне. Полицейская машина только что уехала. И не успела она отчалить вместе с телом, как – что бы вы думали? – Петерсена точно подменили. Он уже сидит прямо, говорит как по писаному да еще и жестикулирует, будто на сцене! Я просто обалдел! То у него скупая мужская слеза покажется, то голос задрожит, то он бледнеет, то краснеет. Ну, думаю, это уже не допрос, это спектакль!

Марино откинулся на спинку стула и ослабил свой знаменитый галстук.

– Смотрю я, значит, на Петерсена, а сам думаю: где я это видел? Уж очень похож он был на Джонни Андретти – я его допрашивал в Нью-Йорке. Тоже, бывало, сидит, весь из себя – костюм шелковый, сигареты импортные – элегантный, как рояль. До того, паршивец, обаятельный, что как-то упускаешь из виду, что он больше двадцати человек замочил. А то еще был такой Фил-Сутенер – тот колотил своих шлюшек вешалками и двух забил до смерти, а потом лил крокодильи слезы в своем ресторане – а ресторан-то только прикрытие для его бизнеса. Так переживал за своих "девочек", бедняга, все меня просил: "Пит, поймайте этого негодяя, это животное. Попробуйте наше кьянти, Пит. Вам понравится". Я к чему клоню: таких, как Петерсен, я уже немало повидал. И попомните мое слово: он нарочно стрелки переводит, как и Андретти, и Фил. Он думает, раз я в Гарварде не учился, так, значит, клюну на его паршивую комедию. Щас!

Не реагируя на тираду Марино, я вставила кассету в плейер.

Детектив одобрительно кивнул.

– Акт первый, сцена первая. Кухня в доме Петерсенов. Главный герой – Мэтт. Роль – трагическая. Бледный, глаза запали. Он в ударе. Что делаю я? Я смотрю спектакль. Сроду не был в Бостоне и не отличу Гарвард от сортира, но, верите ли, тут прямо-таки воочию увидал всю его гребаную "альму-матер".

Марино замолчал, потому что раздался голос Петерсена. Сержант опоздал на несколько секунд включить диктофон, и первая часть фразы оказалась "съедена". Петерсен рассказывал о Гарварде, видимо, отвечая на вопрос, как они с Лори познакомились. Мне в свое время тоже приходилось проводить допросы, я знала, как это делается, но тут, кажется, чего-то не понимала. Какая разница, где и когда Петерсен познакомился со своей женой? Какое отношение к убийству имеют обстоятельства развития их романа? Однако внутренний голос подсказывал мне, что это действительно важно.

Марино тщательно взвешивал каждое слово Петерсена, Марино пытался найти хоть какую-то зацепку, хоть какой-то намек на его одержимость или склонность к извращениям, а еще лучше – доказательства того, что Петерсен – психопат.

Я закрыла дверь. Тихий голос на пленке продолжал:

"...я уже несколько раз видел ее в кампусе. Все время у нее была стопка учебников и отрешенный вид, и все время она торопилась.

Марино: Мэтт, а почему вы обратили внимание на Лори? Потому что она блондинка?

Петерсен: Конечно, нет. То есть не только поэтому... В ней, понимаете ли, было что-то загадочное, что привлекает на расстоянии. Это трудно объяснить. Может быть, все дело в том, что Лори постоянно была одна, постоянно торопилась и не обращала ни на кого внимания. Точно преследовала какую-то одной ей видимую цель. Она меня заинтриговала.

Марино: И часто с вами такое бывает? Я имею в виду, часто ли вас заинтриговывают на расстоянии привлекательные женщины?

Петерсен: Нет. То есть не чаще, чем всех остальных. Но с Лори все было иначе.

Марино: Ну-ну, продолжайте. Как вы с ней познакомились?

Петерсен: Это случилось весной, в начале мая. Мы вместе оказались на вечеринке, которую устраивал приятель моего соседа по комнате. Этот парень жил в самбм городе, а не в кампусе. Оказалось, что он и Лори вместе работают в лаборатории, поэтому она тоже была приглашена. Лори пришла примерно в девять – я как раз собирался уходить. Тим – ну, парень, с которым она работала, – открыл для нее пиво, и они стали разговаривать. А прежде я ни разу не слышал ее голоса. У Лори оказалось контральто, очень мягкое, очень приятное. Ее голос будто гладил по шерсти, если вы понимаете, о чем я. Услышав такой голос, сразу начинаешь искать, кому он принадлежит. Лори рассказывала какие-то байки об одном профессоре, и вокруг все смеялись. И так всегда бывало: стоило Лори открыть рот, как окружающие замолкали и слушали только ее.

Марино: Другими словами, с вечеринки вы не ушли. Вы увидели Лори и решили побыть еще.

Петерсен: Именно.

Марино: Расскажите, как Лори тогда выглядела.

Петерсен: Волосы у нее были длиннее, она их высоко закалывала, как балерина. Она была намного тоньше и очень, очень хороша собой.

Марино: Значит, вам нравятся стройные блондинки. Это ваш тип женщин.

Петерсен: Просто она казалась мне очень привлекательной. И дело не только во внешности. Лори была умница. Такую женщину не часто встретишь.

Марино: Ну-ну, продолжайте.

Петерсен: Что вы имеете в виду?

Марино: Просто хочу понять, что вас привлекло в Лори. (Пауза). Мне просто интересно.

Петерсен: Ну как вам объяснить? Любовь – это загадка. Никогда не знаешь, почему нравится один человек и не нравится другой. Вдруг встречаешь женщину, и в тебе все переворачивается. Не знаю почему. Думаю, человеку не дано этого знать – в этом-то вся суть.

Снова пауза, на сей раз длинная.

Марино: То есть вы хотите сказать, что Лори была из тех женщин, которые сразу привлекают внимание?

Петерсен: Именно. Причем в любой обстановке. Не важно, сидели мы с Лори в кафе или приходили на вечеринку к друзьям – она тут же оказывалась в центре внимания. Мне до нее было далеко. Но я не обижался. Наоборот: мне это нравилось. Я, бывало, помалкивал, смотрел на Лори и пытался понять, почему люди к ней тянутся. У нее была харизма. А харизма такая штука: она либо есть, либо нет.

Марино: Вы говорите, когда вы видели Лори в кампусе, она ни на кого не обращала внимания. А вообще она легко сходилась с людьми? Могла она сама заговорить с незнакомцем – например, в магазине или на заправке? Могла пригласить в дом посыльного или заболтаться с почтальоном?

Петерсен: Боже упаси. Лори никогда не разговаривала с незнакомыми людьми, никогда не впустила бы в дом ни посыльного, ни кого другого. Тем более одна, без меня. Одно время она жила в Бостоне и привыкла быть начеку. И еще Лори работала в хирургии, а туда такие экземпляры поступают, только держись. Она ни за что не открыла бы дверь незнакомцу. А когда начались эти убийства, Лори вообще покой потеряла. Вы бы видели, как мы расставались по воскресеньям! Лори чуть не плакала! Она и прежде не любила ночевать одна, а тут стала просто бояться.

Марино: Получается, она должна была проверять все замки, в том числе и на окнах, когда ложилась спать.

Петерсен: Я ей говорил. Наверное, она думала, что окно закрыто.

Марино: Но ведь это вы не заперли окно ванной!

Петерсен: Я не помню, запер его или не запер. Просто это единственное объяснение, какое приходит мне в голову.

Беккер: А Лори, случайно, не говорила, что кто-то ошивается около дома или что видела какого-нибудь подозрительного типа? Припомните, пожалуйста: любая мелочь может оказаться зацепкой. Может, она заметила на улице чужую машину. Может, к ней кто-то приставал.