Свет из окна лился на асфальтированную дорогу. Подъехала "скорая", из нее вылезли двое санитаров с носилками. Скучать не приходилось и по ночам – всех, кто умер насильственной смертью, или внезапно, или в той или иной степени подозрительно, отправляли к нам, не дожидаясь, когда наступит утро или кончатся выходные.

Санитары явно не рассчитывали увидеть меня в такую рань. Я распахнула дверь холла.

– Что это вы ни свет ни заря на работе? – поздоровался один.

Другой кивнул на труп на носилках:

– Самоубийство в Мекленбурге. Парень бросился под поезд. Запарились его с рельсов соскребать.

– Остались от козлика рожки да ножки...

Они пошли по коридору. Кровь еще капала с изуродованного тела, причем прямо на чистый пол.

Отвратительный запах смерти ничем не выведешь – ни хлоркой, ни освежителями воздуха, ни открытыми окнами: я и с завязанными глазами поняла бы, что это за место. Но по утрам вонь казалась еще невыносимее, чем в остальное время суток. Санитары загнали труп в морозильник и с грохотом, только подчеркнувшим мертвую пустоту коридоров, захлопнули дверцу.

Я прошла в кабинет, где Фред, охранник, прихлебывая кофе, дожидался, пока санитары зарегистрируют тело в журнале и уберутся. Фред уселся на краю стола таким образом, чтобы случайно не увидеть носилки. Он, наверное, и под дулом пистолета не пошел бы в морозильную камеру отслеживать, правильно ли обращаются с телом. Особенный ужас у нашего "стража" вызывали почему-то номерки, болтающиеся на пальцах ног у покойников.

Фред бросил тоскливый взгляд на часы – до конца его смены оставались считанные минуты.

– Еще одну женщину задушили, – попыталась я его подбодрить.

– Боже! – воскликнул Фред. – Какой же изувер это делает! Бедняжки! – Он еще ниже опустил голову.

– Ее привезут с минуты на минуту. Уж будь добр, проследи, чтобы дверь заперли и чтобы никто не имел доступа к телу. Репортеры слетятся как мухи на мед, но смотри никого на пушечный выстрел не подпускай к моргу. Понял? – Наверное, помягче надо было с ним – он такой впечатлительный, – да уж как смогла.

– Так точно, мэм, – отрапортовал Фред. – Не волнуйтесь, я все сделаю.

Я зажгла сигарету и стала звонить домой.

После второго гудка трубку сняла заспанная Берта.

– Берта, я просто проверяю, все ли в порядке.

– Да, доктор Кей. Когда я вошла, Люси даже не шевельнулась. Спит как сурок.

– Огромное спасибо, Берта. Просто не знаю, как вас благодарить. И еще я не знаю, когда приду.

– Не волнуйтесь, доктор Кей, я вас дождусь.

Берте тоже не было ни сна ни отдыха. Если меня поднимали среди ночи, я тут же звонила ей. Я дала Берте ключи и показала, как снимать дом с сигнализации. Она, видимо, прикатила сразу после моего отъезда. Я курила и думала о том, как огорчится Люси, когда утром вместо тети Кей увидит в кухне Берту.

Мы с Люси собирались сегодня в Монтиселло...

На хирургическом столике стоял прибор, внешне похожий на микроволновку, но поменьше, с ярко-зелеными лампочками на передней панели. В кромешной тьме лаборатории он казался неким космическим объектом вроде летающей тарелки. Витой шнур соединял его со светящимся шпателем, наполненным морской водой.

Эта конструкция (довольно простая) была не чем иным, как лазером, который наша лаборатория получила прошлой зимой.

В обычных условиях молекулы и атомы излучают свет независимо друг от друга и на волнах разной длины. Однако если на атом воздействовать теплом и если с ним столкнется световая волна определенной длины, атом станет излучать свет фазированно.

– Сейчас-сейчас. – Нейлз Вандер колдовал над лазером. – Что-то он сегодня тормозит. Да и я не лучше, – добавил он мрачно.

Я наблюдала за манипуляциями Нейлза сквозь желтые защитные очки. Прямо передо мной лежало то, что недавно было Лори Петерсен. Я совершенно успокоилась и сосредоточилась. Твердой рукой я откинула простыню. Тело еще не остыло – Лори испустила дух так недавно, что он, казалось, витал над оболочкой, как едва уловимый запах.

Наконец Вандер сказал: "Готово!" – и щелкнул выключателем.

И тотчас синхронизированный свет выхватил из темноты стол. Словно жидкий хризоберилл разлился в лаборатории и не рассеял тьму, а поглотил ее. Свет не сиял, а будто плескался на столе. Нейлз, облаченный в белый халат, тоже светящийся, стал водить шпателем по голове убитой.

Мы исследовали тело сантиметр за сантиметром. Тончайшие волокна вспыхивали под лучом лазера, и я собирала их пинцетом. Казалось, это никогда не кончится, я так и буду ходить туда-сюда, от залитого светом стола с телом к контейнерам с вещдоками. Лазер выхватывал то уголок рта, то кровоподтек на скуле, то кончик носа – убитая представлялась какой-то мозаикой, пазлом. Впрочем, я и пальцы свои воспринимала отдельно от себя.

Быстрая смена света и темноты вызывала головокружение: чтобы не упасть, я старалась сосредоточиться на каждой операции, настроить движения и мысли на одну волну.

– Санитар сказал, что она, – Вандер кивнул на тело, – проходила стажировку в хирургии.

– Угу.

– Вы были знакомы?

Странный вопрос. А я-то чего напряглась? Ну да, я читала лекции на медицинском факультете, но там таких студенток и стажерок человек триста. Разве всех упомнишь?

Разговор я не поддерживала, только давала Вандеру указания: "Посвети сюда", "Правее". Вандер тормозил и от этого нервничал. Я тоже была на пределе. Мы оба замучились – от лазера толку оказалось не больше, чем от пылесоса. Я уже смотреть не могла на волокна.

Мы и раньше часто использовали лазер, хотя реально он помог нам всего пару раз. Лазер высвечивает незаметные пылинки и волокна, а также может выявлять частички пота – под лучом они фосфоресцируют. Теоретически отпечаток пальца на коже способен светиться, и за счет этого его можно идентифицировать, если магнитный порошок и другие способы не годятся. Однако в моей практике был только один случай обнаружения отпечатков пальцев на коже – женщину убили в солярии, и преступник вляпался в крем для загара. Вряд ли нам с Вандером снова так повезет.

И вдруг мы увидели кое-что интересное.

Прямо над правой ключицей Лори Петерсен высветились три размазанных отпечатка, да так ярко, точно у преступника пальцы были в фосфоре. Вандер присвистнул, а у меня вспотела спина.

Вандер обработал ключицу магнитным порошком, и отпечатки стали еще заметнее.

Я уже и надеяться боялась.

– Ну что?

– Отпечатки частично смазаны, – отозвался Вандер и стал фотографировать плечо "Поляроидом". – Но то, что осталось, прекрасно видно. Думаю, мы сможем их идентифицировать. Я прямо сейчас посмотрю.

– Кажется, мы имеем дело с тем же веществом, – рассуждала я вслух, – которое находили прежде.

Маньяк снова оставил автограф. Нет, не могло нам так повезти. Не стоило и рассчитывать обнаружить отпечатки – это было бы слишком хорошо.

– Да, очень похоже. Но на этот раз у него, кажется, все руки были в этой дряни.

Прежде убийца не оставлял отпечатков, зато светящееся вещество, "блестки", как мы его назвали, находилось постоянно, так что мы не удивились. Только на этот раз "блесток" было гораздо больше. Вандер нашел их и на шее – в темноте "блестки" сверкали, как пресловутое горлышко бутылки. Вандер отложил шпатель, я потянулась за стерильной тканью.

Количество "блесток" возрастало от жертвы к жертве. На теле первой "блесток" было совсем чуть-чуть, четвертая же просто фосфоресцировала. Мы, конечно, отослали образцы на экспертизу, да их пока не удалось идентифицировать. Эксперты уверяли только, что "блестки" неорганического происхождения.

У нас уже имелся длинный список веществ, которыми "блестки" оказаться не могли, но легче от этого не было. В течение последних недель мы с Вандером только и делали, что тестировали все подряд – от маргарина до лосьонов для тела, причем мазались этим сами. Кое-какие вещества светились – мы и предполагали, что они будут светиться, – однако до неопознанных "блесток" им было далеко.

Я осторожно просунула палец под удавку и ощупала ссадину на шее. Края ссадины были неярко выраженные – значит, удушение происходило медленнее, чем я предполагала. Видимо, маньяк несколько раз затягивал и ослаблял петлю, пока наконец не затянул окончательно и бесповоротно. На удавке оказалась еще пара "блесток". Все. Нам, похоже, больше ничего не светило. Я велела Вандеру проверить провод на лодыжках.

Мы продолжали осмотр. Ниже на теле Лори Петерсен тоже обнаружилось несколько светлых "блесток", гораздо меньше, чем на шее. На лице, на волосах и на ногах, например, их не было вовсе. Немного "блесток" имелось на предплечьях, а плечи и грудь сияли не хуже Млечного Пути. Шнур, стягивавший запястья, мерцал, как лунная дорожка. "Блестки" угодили и на распоротую ночную сорочку.

Итак, восстановим ход событий, а сигарета нам поможет.

Руки преступника были в "блестках"; последние оставались на телах жертв. Сорвав с Лори Петерсен сорочку, маньяк схватил ее за плечо и оставил отпечатки пальцев на ключице. Совершенно ясно, что он прикоснулся сначала к плечу – там концентрация "блесток" оказалась самой высокой.

Вот это-то и было странно.

Прежде я думала, что преступник сначала запугивал жертву, возможно, приставив ей к горлу нож, затем связывал ее, а уж потом распарывал одежду и действовал согласно сценарию. Естественно, с каждым новым прикосновением "блесток" у него на руках убывало. Почему же их так много на ключице? Может, ключицы миссис Петерсен были обнажены? Вряд ли: ночная сорочка у нее из плотного хлопка, по фасону как закрытая футболка с длинными рукавами, без молний и пуговиц. Как мог убийца оставить "блестки" на ключице жертвы, одетой в такую броню? И вообще, почему на ключице столько "блесток"? В таких количествах они нам с Вандером еще не встречались.

Я вышла в холл и велела полицейским, подпиравшим стены, прекратить травить анекдоты, связаться с Марино и попросить его как можно скорее мне позвонить. Детектив ответил по рации, но мой номер набирать не спешил. Я ходила взад-вперед по анатомичке, стуча каблуками по кафельному полу. В полутьме поблескивали столы из нержавейки, с каталок скалились скальпели, где-то подтекал кран. Гнусно пахло дезинфектором, но другие запахи, которые он не мог перебить, были еще гнуснее. Телефон молчал, будто поддразнивая. Ну, не телефон, конечно, дразнил, а Марино – он знал, что я жду, и наслаждался, чувствуя себя хозяином положения.

Я забыла о трупе и думала теперь только о Марино – я всегда о нем думала, когда нервничала. Почему у нас с ним не получалось нормально сотрудничать? Что ему во мне не нравилось? Уж я, кажется, все предприняла для того, чтобы наладить деловые отношения. При первой встрече я поздоровалась с Марино за руку, вложив в рукопожатие все свое уважение к его заслугам. А он? Он смерил меня презрительным взглядом.

И позвонил – я засекла – ровно через двадцать минут.

Марино все еще торчал в доме Петерсенов – допрашивал мужа. Последний, по словам доблестного сержанта, оказался тупым, как дерево.

Я рассказала Марино о "блестках", повторив свои прежние соображения: возможно, "блестки" – это какой-нибудь порошок для чистки плиты или что-то в этом роде, раз мы обнаруживали их на телах всех четырех жертв; возможно, маньяк в своем безумном мозгу разработал целый ритуал убийства, и "блестки" – обязательный компонент этого ритуала.

Мы уже протестировали все вещества, которые люди держат в доме, – начиная с талька и заканчивая стиральным порошком. Если "блестки" не используются в хозяйстве – а интуиция подсказывала мне, что не используются, – значит, убийца подцепил их у себя дома или на работе и, может быть, сам не заметил как. В этом случае мы могли бы напасть на его след.

– Я думал об этом, – перебил Марино. – Только у меня имеются и собственные соображения.

– Какие?

– Этот муженек – он ведь актер, верно? У него репетиции каждую пятницу, вот он и приезжает домой поздно. Провалиться мне на этом месте, если актеры не пользуются гримом! – Марино выдержал паузу. – Что скажете?

– Скажу, что актеры гримируются только для генеральных репетиций и для спектаклей.

– Верно. – Сержант медлил, собираясь, видимо, поразить меня силой мысли. – Все верно. А Петерсен говорит, что именно вчера у него была генеральная репетиция и именно с этой репетиции он якобы вернулся и якобы нашел свою жену мертвой. Короче, мой внутренний голос подсказывает...

– А вы взяли у Петерсена отпечатки пальцев? – невежливо перебила я.

– Нет, блин, я тут всю дорогу спектаклем наслаждался!

– Пожалуйста, положите образец в пластиковый пакет и, как только подъедете, передайте мне.

Марино не понял, куда я клоню.

Я не стала объяснять – не то настроение было.

На прощание Марино сказал:

– Не знаю, когда смогу заехать. Работы вагон. Чувствую, проторчу тут целый день.

Все ясно: до понедельника ни Марино (бог с ним), ни отпечатков (а это уже хуже) мне увидеть не светило. Сержант напал на след – на этот след нападают все полицейские, не обремененные интеллектом. Будь муж погибшей хоть святым Антонием, находись он хоть в другом полушарии на момент убийства, для колов он первый (хорошо, если не единственный) подозреваемый.

Конечно, случается, что мужья отравляют, забивают до смерти, режут кухонными ножами или застреливают из именного оружия своих жен, но вряд ли найдется муж, который, желая избавиться от жены, станет ее связывать, насиловать и медленно душить.

Голова у меня совсем не варила.

Неудивительно – с полтретьего ночи я была на ногах, а уже пробило шесть вечера. Полицейские давно уехали. Вандер свалил еще в обед. Почти одновременно с ним ушел Винго, один из моих помощников в анатомичке. Я осталась в морге одна.

Вообще-то я не выношу шума, но сейчас тишина, в прямом смысле мертвая, действовала мне на нервы. Меня трясло, пальцы были как лед, ногти посинели. Я подпрыгивала от каждого телефонного звонка.

Охранники в морг всегда выделялись по остаточному принципу, и никого, кроме меня, это не волновало. На мои жалобы не реагировали. В морге, рассуждали чиновники, красть нечего: даже если устроить день открытых дверей, сюда никого на веревке не затащишь. Покойники сами себе охрана, и надпись "Морг" действует эффективнее, чем плакат "Не влезай – убьет!" или "Осторожно, злая собака".

Покойников я не боюсь – чего их бояться. Живые – вот с кем надо быть начеку.

Несколько месяцев назад какой-то тип с ружьем ворвался в приемную терапевта и выпустил в пациентов целую обойму. После этого я перестала ждать милостей от природы и купила за свои деньги цепь и висячий замок. И когда я забаррикадировала застекленные двери главного входа, мне сразу же полегчало.

Внезапно кто-то с такой силой затряс входную дверь, что, когда я прибежала на грохот, цепь еще раскачивалась, хотя людей поблизости не наблюдалось. Вообще-то, бывало, бомжи пытались воспользоваться нашим туалетом...

Я вернулась за рабочий стол, но думать уже больше ни о чем не могла. Услышав, что в холле открылись двери лифта, я взяла большие ножницы и приготовилась к обороне. Но это оказался охранник – он пришел сменить прежнего.

– Случайно, не ты только что ломился в застекленную дверь?

Тот покосился на ножницы и сказал, что нет. Вопрос, конечно, прозвучал глупо – охранник прекрасно знал, что застекленная дверь на цепи, и у него имелись ключи от остальных дверей. Зачем ему главный вход?

Я пыталась надиктовать на пленку отчет о вскрытии. Однако звуки собственного голоса странно раздражали и даже пугали. До меня постепенно доходило: никто, даже Роза, моя секретарша, не должен знать о том, что нам с Вандером удалось выяснить в ходе экспертизы, – ни о "блестках", ни об остатках спермы, ни об отпечатках пальцев, ни о следах от удавки, ни, самое главное, о том, что убийца еще и садист. Ведь если информация просочится в газеты или новости, маньяк озвереет окончательно.

Ему, выродку, было уже недостаточно насиловать и убивать. Да-да, я это поняла, когда сделала несколько надрезов в подозрительно красных местах на коже последней жертвы и прощупала пальцы в местах переломов. Именно тогда – жаль, что не раньше! – мне стада ясна картина преступления.

Повреждения еще не успели превратиться в кровоподтеки и гематомы, заметные невооруженным глазом, но вскрытие показало и то, что сосуды были порваны во многих местах, и то, что миссис Петерсен ударили тупым предметом или коленом. Слева были сломаны три ребра подряд; так же маньяк поступил с пальцами рук. Во рту, в основном на языке, обнаружились волокна – значит, убийца воспользовался кляпом.

Я вспомнила о скрипке и медицинских журналах. Преступник, вероятно, понял, что руки – самое ценное, что есть у жертвы. Он связал миссис Петерсен и переломал ей пальцы. Один за другим.

Я выключила диктофон – все равно ведь молчу, – села за компьютер и начала сама печатать отчет о вскрытии.

В записи, сделанные в процессе вскрытия, я не заглядывала – помнила их наизусть. Мне не давала покоя фраза "в норме". Все-то у погибшей было в норме – и сердце, и легкие, и печень. Лори Петерсен умерла здоровой. Я увлеклась и не слышала, как к двери подошел Фред. Лишь случайно подняв глаза, я увидела, что он стоит в дверном проеме и смотрит на меня.

Ничего себе заработалась! Фред успел смениться и снова заступить на дежурство, а я все сижу. С момента, когда я последний раз видела Фреда, будто прошла целая вечность – так бывает в дурных тягостных снах.

– Вы все еще здесь? – Бесстрашный охранник колебался, не зная, можно ли меня отвлечь. – Там приехали родственники парня, которого привезли утром. Аж из Мекленбурга. А где Винго? Я его обыскался. Они тело не могут найти...

– Винго давно ушел. Что за парень?

– Какой-то Робертс. Он бросился под поезд.

Робертс, Робертс. Кроме Лори Петерсен, сегодня было еще шесть трупов. Под поезд, ну да, конечно.

– Так он в морозильнике.

– Они говорят, что не могут его опознать.

Я сняла очки и потерла глаза.

– А ты для чего?

Фред состроил дурацкую мину и поежился.

– Доктор Скарпетта, вы ж знаете. Я боюсь покойников.