Однако за этим плутократическим, неколебимым фасадом, делал вывод Ринг, скрывалась "измученная женщина, родившаяся в Балтиморе, в семье служащих, о которой некоторые из коллег отзывались как о терзаемой неуверенностью и постоянно стремящейся самоутвердиться". Пэт Харви, утверждал Ринг, была одержима манией величия. Она действовала иррационально - если не сказать, безумно - в случае угрозы или во время испытаний.
      Подход Ринга к другим убийствам, происшедшим в Вирджинии за последние три года, был столь же безжалостным. Он разоблачил опасения ЦРУ и ФБР, что убийцей мог оказаться кто-то из Кэмп Пири, и преподнес это откровение с таким диким вывертом, что каждый, кто имел отношение к этому делу, выглядел не с лучшей стороны.
      ЦРУ и Департамент юстиции всячески старались замолчать это дело, их паранойя достигла таких пределов, что они побуждали следователей скрывать информацию друг от друга. Поставляли фальшивые свидетельства. Организовывали "утечку" дезинформации репортерам, высказывались подозрения, что некоторые из журналистов находились под их наблюдением. В то же время намекалось, что Пэт Харви была в курсе этого и, следовательно, ее негодование, проявленное в ходе позорной пресс-конференции, было лишено ореола праведного возмущения. Миссис Харви использовала совершенно секретную информацию, чтобы инкриминировать и поставить в неловкое положение эти федеральные министерства, с которыми у нее не сложились отношения из-за проводимой ею кампании, направленной против мошеннических благотворительных программ, таких, как АСТМАД.
      Последняя часть этого ядовитого сочинения касалась меня. Я якобы огородилась стеной и скрывала информацию по делам по требованию ФБР, пока в судебном порядке от меня не потребовали представить отчеты о вскрытиях родственникам. Я отказалась давать интервью. Поскольку формально я неподотчетна ФБР, Клиффорд Ринг выдвинул предположение, что на мое поведение оказала влияние моя личная жизнь. "Согласно источникам, близким к главному медицинскому эксперту Вирджинии, - утверждалось в статье, - доктор Скарпетта на протяжении последних двух лет имела романтическую связь со специальным агентом ФБР, часто посещавшим Квантико, и находилась в дружеских отношениях с персоналом академии, включая Бентона Уэсли, имеющего отношение к этим делам".
      Я подумала, сколько читателей придут к заключению, что у меня был роман и с Уэсли.
      Наряду с честностью и моральным обликом, сомнению подвергалась и моя профессиональная компетентность как судебного патологоанатома. В десяти случаях я не смогла установить причину смерти, за исключением одного, а обнаружив порез на одной из кистей Деборы, я, по утверждению Ринга, настолько разволновалась, что для того, чтобы убедиться, что не поранила ли ее сама своим скальпелем, "погрузила останки Харви и Чини в багажник своего "мерседеса" и, несмотря на снег, кинулась в Вашингтон для консультации у судебного антрополога, работающего в Смитовском Национальном музее естественной истории.
      В статье утверждалось, что, подобно Пэт Харви, я "консультировалась у психиатра", будто бы я обвинила следователей, что они трогали останки Фреда Чини и Деборы Харви на месте происшествия, а затем вернулась в лесную зону искать гильзы, поскольку не верила, что полиция сможет их обнаружить. Я также взвалила на себя работу по опросу свидетелей, включая служащую бара в "Семь-одиннадцать", где в последний раз Фреда и Дебору видели живыми. Я курила, пила спиртное, имела лицензию на пистолет 38-го калибра, несколько раз "была почти убита", разведена и родом из Майами. Последнее обстоятельство, казалось, должно было объяснить читателям все, о чем шла речь раньше.
      Клиффорд Ринг преподнес материал таким образом, что я представала невежественной, дикой, любящей оружие женщиной, которая, придя в судебную медицину, ни черта в ней не смыслит.
      "Эбби", - подумала я, торопясь домой по залитым дождем улицам, где меня ждал Марино. Не это ли она имела в виду, говоря вчера о допущенных ею ошибках? Думаю, что ради статьи она продаст мать родную. Да, но она работает над большой книгой. Нет смысла делиться информацией с конкурентами, особенно с тех пор, как она, как говорится, послала "Пост" куда подальше. Часть информации, несомненно, исходит от нее..
      Мне трудно было в это поверить. В частности, в отношении служащей в баре "Семь-одиннадцать".
      - Мы с Эбби были вдвоем в ту ночь. И ей известно о Марке, - сказала я.
      - Откуда? - Марино с любопытством смотрел на меня.
      - Я рассказывала ей.
      Он только покачал головой. Отпивая кофе маленькими глотками, я смотрела на дождь. Эбби дважды пыталась поговорить со мной по телефону с тех пор, как я вернулась из аптеки. Стоя около автоответчика, я слушала ее напряженный голос. Я не была готова к разговору с ней. Мне было страшно от того, что я могла бы наговорить.
      - Как отреагирует Марк? - спросил Марино.
      - К счастью, в статье не упоминается его имя.
      Я ощутила новую волну беспокойства. Как все агенты ФБР, особенно те, кто проработал долгие годы под глубоким прикрытием, Марк был скрытен в своей личной жизни. Упоминание в газете о наших отношениях, как мне казалось, должно было серьезно расстроить его. Нужно ему позвонить. Или, может быть, не нужно. Я не знала, что делать.
      - Часть информации, мне кажется, исходит от Мореля, - продолжала я размышлять вслух.
      Марино молчал.
      - Уэсли, должно быть, тоже что-то рассказал. Или, по крайней мере, кто-то из Смитовского музея, - сказала я. - Но как, черт возьми, Ринг узнал, что мы ездили к Хильде Озимек?
      Поставив чашку на блюдце, Марино наклонился вперед и посмотрел мне в глаза.
      - Моя очередь дать совет.
      Я чувствовала себя ребенком, которого собирались распекать.
      - Это подобно несущемуся с горы грузовику, груженному цементом, у которого отказали тормоза. Тебе его не остановить, док. Единственное, что можно сделать, - отойти в сторону.
      - Будь добр, переведи, - нетерпеливо попросила я.
      - Просто продолжай работать и забудь обо всем. Если к тебе начнут приставать с расспросами, а я в этом не сомневаюсь, скажи, что ты никогда не беседовала с Клиффордом Рингом и не имеешь ни малейшего понятия об этом. Другими словами, не обращай внимания. Если начнешь состязаться с прессой, то кончишь, как Пэт Харви, - идиоткой.
      Марино был прав.
      - И, если у тебя остался разум, не говори в ближайшее время с Эбби.
      Я кивнула. Он встал.
      - Мне нужно кое-что завершить. Если выгорит, дам тебе знать.
      Его слова напомнили мне о делах. Взяв записную книжку, я достала листок с номером автомобиля, который записала Эбби.
      - Хотелось бы проверить его по учетам. "Линкольн" седьмой модели, темно-серый. Посмотри.
      - Кто-то преследует тебя? - Он засунул листок в карман.
      - Не знаю. Водитель остановился спросить, как проехать. Не думаю, чтобы он действительно заблудился.
      - Где? - спросил он, пока я провожала его до дверей.
      - В Вильямсбурге. Он сидел в машине на пустой стоянке. Было около десяти тридцати или одиннадцати вечера на Торговой площади. Я садилась в машину, когда он неожиданно включил фары, подъехал ближе и спросил, как добраться до Шестьдесят четвертой улицы.
      - Хм, - коротко проговорил Марино. - Возможно, это детектив, работающий под прикрытием, скучающий, поджидающий, что кто-то проедет на красный свет или сделает запрещенный U-разворот. Может быть, он просто хотел попытать счастья с тобой. Порядочная женщина, вечером, одна, не садится в "мерседес".
      Я не сказала, что Эбби была со мной. Не хотелось выслушивать еще одну нотацию.
      - Не знала, что детективы разъезжают в новых "линкольнах", - сказала я.
      - Ты посмотри, какой дождь. Чертова погода, - выругался он и побежал к своей машине.
      * * *
      Филдинг, заместитель шефа, никогда не был озабочен или занят настолько, чтобы упустить малейшую возможность взглянуть на любой отражающий предмет, мимо которого ему доводилось проходить. Это в равной степени относилось к затемненным стеклам, экранам компьютеров, к пуленепробиваемым перегородкам, отделявшим фойе от внутренних помещений. Когда я вышла из кабины лифта на первом этаже, то заметила, как он остановился около дверцы из нержавеющей стали установленного в морге холодильника и пригладил зачесанные назад волосы.
      - Они стали немного длинными на ушах, - сказала я.
      - А твои стали немного седыми, - усмехнулся он.
      - Пепельными. У блондинок они становятся пепельными, а не седыми.
      - Правильно.
      Он рассеянно затянул завязки хирургического зеленого халата, при этом его бицепсы вздулись как грейпфруты. Филдинг не мог даже моргнуть, чтобы картинно не изогнуть какую-нибудь часть своего тела. Его склоненная над микроскопом фигура напоминала мне стероидную версию скульптуры Родена "Мыслитель".
      - Джексона отправили около двадцати минут назад, - сказал он, имея в виду один из утренних случаев. - Так, но у нас уже готов другой случай на завтра. Парень, которому искусственно поддерживали жизнь после ранения, полученного в выходные.
      - Что у тебя сегодня на оставшуюся часть дня? - спросила я. Вспомнила, тебе, кажется, надо быть на суде в Питсбурге.
      - Потребовал обвиняемый. - Он посмотрел на часы. - Около часа назад.
      - Должно быть, он узнал, что приедешь ты.
      - Необработанных образцов накопилось до потолка. Таковы мои планы на оставшуюся часть дня. Или, по крайней мере, были таковыми.
      При этом он вопросительно посмотрел на меня.
      - У меня возникло затруднение, надеюсь, ты сможешь помочь мне. Мне нужно разыскать рецепт, который, возможно, был выписан в Ричмонде восемь или около того лет назад.
      - В какой аптеке?
      - Если бы я знала, - ответила я, пока мы поднимались в лифте на третий этаж, - тогда было бы все куда проще. Придется, образно говоря, организовать телефонный марафон. Собрать как можно больше людей и обзвонить все аптеки в Ричмонде.
      - О, Господи! Кей, да их, должно быть, не меньше сотни.
      - Сто тридцать три. Я уже сосчитала. Вполне можно управиться. Ты можешь мне помочь?
      - Разумеется. - Он выглядел подавленным.
      В помощь Филдингу я подключила к этой работе своего администратора Розу, еще одного секретаря и анализатора-компьютерщицу. Мы собрались в конференц-зале со списком аптек. Инструкции были предельно ясны. Никому ни слова о том, чем мы заняты, - ни членам семьи, ни друзьям, ни полиции.
      Так как рецепт был восьмилетней давности, а Джилл погибла, была надежда, что рецепты находились не в действующем, а в старом томе дела. Я советовала всем просить фармацевтов проверить по архивным материалам: Если кто-нибудь из них будет уклоняться от выполнения этой просьбы или от выдачи информации, советовала переадресовать разговор с ними ко мне.
      Мы разошлись по своим кабинетам. Два часа спустя к моему столу подошла Роза, нежно массируя свое правое ухо.
      Она протянула мне листок, не в силах скрыть торжествующей улыбки.
      - Аптека на Бульварди-Брод. Там, на имя Джилл Харрингтон, хранятся два закрытых рецепта на либриум.
      Она назвала мне даты. - Имя врача?
      - Доктор Анна Зеннер, - ответила она. Боже мой!
      Скрывая удивление, я поздравила ее.
      - Ты бесподобна, Роза. Возьми отгул на вторую половину дня.
      - Я в любом случае ухожу в четыре тридцать, а сейчас уже опаздываю.
      - Тогда возьми отгул завтра с утра на полдня.
      Мне хотелось обнять ее.
      - И скажи остальным, что работа закончена. Могут перестать звонить.
      - Была ли доктор Зеннер не так давно президентом Ричмондской Академии медицины? - спросила Poза, задумчиво останавливаясь в дверях моего кабинета. - Похоже, я что-то читала о ней. О да. Она еще и музыкант.
      - До позапрошлого года она была президентом Академии. И она играет на скрипке в Ричмондском симфоническом оркестре. Тогда ты ее знаешь.
      Роза выглядела пораженной.
      "Все слишком хорошо", - подумала я, поднимая телефонную трубку.
      В тот же вечер мне домой позвонила Анна Зеннер.
      - Как видно из газет, ты была занята в последнее время, Кей, - сказала она. - Ты заявляешь о себе?
      Интересно, читала ли она "Пост"? В утренней статье было интервью с Хильдой Озимек и ее фотография с подписью "Ясновидящая знала, что все они мертвы". Приводились высказывания родственников и друзей убитых, половину страницы занимала цветная диаграмма, показывающая места, где были найдены машины и тела. Кэмп Пири зловеще обозначался в центре этого участка черепом с перекрещенными костями, словно на пиратской карте.
      - У меня все нормально, - ответила я. - Но может стать еще лучше, если ты мне поможешь.
      Я объяснила, что меня интересовало.
      - Завтра я направлю факсом официальный запрос с указанием статей закона, позволяющих мне затребовать материалы в отношении Джилл.
      Это была проформа. Тем не менее, мне казалось неудобным напоминать ей о предоставленных мне законом правах.
      - Можешь принести запрос сама. Обедаем в четверг в семь часов?
      - Тебе совсем не обязательно беспокоиться...
      - Никакого беспокойства, Кей, - мягко перебила она, - я соскучилась по тебе.
      Глава 13
      Пастельные тона жилых кварталов напомнили мне о Майами-Бич. Дома были окрашены в розовый, желтый, голубой цвета, с отполированными бронзовыми ручками на входных дверях и развевающимися самодельными флагами, вид которых под дождем, перешедшим в снег, казался нелепым.
      Движение в час "пик" было ужасным. Мне пришлось дважды объехать квартал, прежде чем я нашла место для стоянки на приемлемом расстоянии от моего любимого винного магазинчика. Я выбрала четыре бутылки вина, две красного и две белого.
      Затем поехала вдоль Монумент-авеню, где статуи восседающих на конях генералов Конфедерации нависали над машинами, двигавшимися в призрачно-молочном месиве снега. Летом, посещая Анну, я проезжала по этому маршруту раз в неделю, постепенно мои визиты стали нерегулярными осенью и совершенно прекратились зимой.
      Приемный кабинет располагался в доме - приятном старом строении, выкрашенном в белый цвет. Улица была вымощена булыжником, а с наступлением темноты зажигались газовые лампы. Позвонив в дверь и уведомив ее о своем появлении, как делали ее пациенты, я прошла в фойе, ведущее в комнату ожидания. Кожаная мебель стояла вокруг кофейного столика, на котором лежали журналы, старый восточный ковер покрывал паркетный пол. В шкафу, в углу, красовались игрушки для маленьких пациентов. У стены стоял письменный стол, на нем кофеварка, а чуть подальше от стола был камин. В конце длинного коридора распрлагалась кухня, где что-то готовилось, и я вспомнила, что сегодня пропустила ленч.
      - Кей, это ты?
      Послышался незабываемый голос с сильным немецким акцентом и спешащие мне навстречу торопливые шаги. Затем появилась Анна, которая, вытерев руки о фартук, заключила меня в объятия.
      - Ты закрыла за собой дверь?
      - Да, ты сама закрываешь дверь после ухода последнего посетителя, Анна, - привыкла говорить я всякий раз.
      - Ты мой последний пациент. Я прошла за ней на кухню.
      - И все твои пациенты приносят вино?
      - Я бы этого не позволила. Но я не готовлю для них. Ради тебя я нарушаю все мои правила.
      - Да, - со вздохом сказала я, - смогу ли я отблагодарить тебя?
      - Только, конечно же, не своими услугами, надеюсь. - Она поставила пакет на разделочный стол.
      - Обещаю быть очень нежной.
      - Я буду очень голой и очень мертвой, и мне будет совершенно наплевать, насколько нежно ты будешь обращаться со мной. Ты надеешься меня напоить, или ты занялась продажей вин?
      - Забыла поинтересоваться, что будет на обед, - объяснила я, - не знала, какое принести вино, красное или белое. Чтобы не ошибиться, захватила по две бутылки каждого.
      - Напомни, чтобы я впредь никогда не говорила тебе, что буду готовить. Боже мой, Кей! - Она выставила бутылки. - Потрясающий вид. Налить стаканчик сейчас или сначала предпочитаешь чего-нибудь покрепче?
      - Определенно чего-нибудь покрепче.
      - Как обычно?
      - Пожалуйста.
      Глядя на большой горшок, булькающий в духовке, я добавила:
      - Надеюсь, это то, что я думаю. Анна замечательно готовила перец.
      - Следует подогреться. Я положила туда зеленый перец и томаты, которые ты в последний раз привезла из Майами. Я сберегла их. В духовке хлеб и тушеная капуста. Кстати, как твоя семья?
      - Люси неожиданно стала проявлять интерес к мальчикам и машинам, но не думаю, чтобы это серьезно, поскольку она до сих пор отдает предпочтение своему компьютеру, - сказала я. - Сестра подготовила к выпуску в следующем месяце еще одну детскую книгу, но у нее нет никаких идей относительно ребенка, которого, как подразумевается, она растит. Что касается моей матери, то, за исключением обычных сетований на то, что стало с Майами, где больше никто не говорит по-английски, все в порядке.
      - Ты ездила к ним на Рождество?
      - Нет.
      - Твоя мать простила тебя?
      - Нет еще, - ответила я.
      - Не могу сказать, чтобы я ее осуждала. На Рождество семья должна собираться вместе.
      Я ничего не ответила.
      - Но это хорошо. - Она удивила меня, сказав: - Тебе не хотелось поехать в Майами, поэтому ты не поехала. Я говорила тебе, что женщины должны быть эгоистичны. Возможно, ты учишься быть самолюбивой?
      - Думаю, эгоизм довольно легко прививается мне, Анна.
      - Когда ты не будешь больше страдать от этого, я буду знать, что излечилась.
      - Я все еще испытываю чувство вины, поэтому, думаю, еще не вылечилась. Ты права.
      - Да. Пожалуй.
      Я наблюдала, как она откупорила бутылку с характерным звуком - рукава белой хлопковой блузки закатаны до локтей, предплечья сильные и уверенные, как у женщины моложе ее вдвое. Не знаю, как выглядела Анна молодой, но и сейчас, когда ей было почти семьдесят лет, она обращала на себя внимание своими ярко выраженными тевтонскими чертами лица: короткими белыми волосами и светлыми голубыми глазами. Открыв буфет, Анна достала бутылки и через мгновение вручила мне скотч с содовой, а себе приготовила "манхэттен".
      - Что нового, с тех пор как я в последний раз виделась с тобой, Кей?
      Мы перенесли наши напитки на кухню и поставили на стол.
      - Это было до Дня благодарения? Да, мы потом говорили по телефону. Ты беспокоишься насчет книги?
      - Да, ты знаешь о книге Эбби, по крайней мере, столько, сколько и я. Слышала об убийствах. Тебе также известно о Пэт Харви и о расследовании. Я вынула сигареты.
      - Да, я слежу за событиями по новостям. Ты неплохо выглядишь. Хотя немного уставшая. И, возможно, слишком похудевшая.
      - Нельзя быть слишком похудевшей, - сказала я.
      - Были моменты, когда ты выглядела гораздо хуже, с моей точки зрения. Думаю, ты научилась справляться со стрессом от твоей работы.
      - В какие-то дни лучше, в какие-то хуже.
      Анна сделала небольшой глоток своего "манхэттена" и задумчиво уставилась на духовку.
      - А Марк?
      - Я виделась с ним, - сказала я. - Мы говорили по телефону. Он все еще не уверен. Думаю, я тоже. Поэтому, наверное, ничего нового.
      - Ты виделась с ним, это уже новость.
      - Я все еще люблю его.
      - Это не новость.
      - Все это так трудно, Анна. Всегда было трудно. Не знаю, почему не могу покончить с этим.
      - Потому что чувства слишком сильные, но оба вы боитесь обязательств. Вы оба ищете радости и общения, но хотите идти каждый своим путем. Я обратила внимание - на него намекали в газете.
      - Знаю.
      - И?..
      - Еще не разговаривала с ним.
      - Не думаю, что нужно это делать. Если он не видел газеты, наверняка кто-нибудь из Бюро сообщил ему. Если он разочарован, то ты об этом услышишь, не так ли?
      - Ты права, - облегченно сказала я, - услышу.
      - По крайней мере, вы созваниваетесь. Чувствуешь себя счастливее?
      - Чувствовала.
      - У тебя есть надежды?
      - Хочу увидеть, что произойдет, - ответила я. - Но не уверена, что получится.
      - Никто ни в чем не может быть уверен.
      - Да, такова печальная правда, - сказала я. - Ни в чем не могу быть уверена. Знаю только то, что чувствую.
      - Значит, ты пока впереди своры.
      - Что бы ни представляла собой свора, если я впереди нее, тогда это еще одна печальная правда, - согласилась я.
      Анна поднялась, чтобы вынуть хлеб из печи. Я наблюдала, как она раскладывает по тарелкам перец, тушеную капусту, наливает вино. Вспомнив о запросе, который я принесла с собой, я достала его из записной книжки и положила на стол. Анна не взглянула на него до тех пор, пока не накрыла на стол и не села и только затем спросила:
      - Ты намерена продолжить нашу беседу?
      Я достаточно хорошо знала Анну и была уверена, что она не записывала в карту детали доверительных бесед с пациентами. Люди, занимающие должности, подобные моей, имеют предоставленные законом права затребовать медицинские записи, и эти документы в конце кондов могут оказаться в суде. Люди, подобные Анне, слишком щепетильны и никогда не фиксируют конфиденциальные разговоры на бумаге.
      - Почему бы не сделать выводы, - предложила я.
      - Я поставила диагноз, что у нее было устранимое нервное расстройство, - проговорила она.
      Это было равносильно тому, если бы я сказала, что смерть Джилл последовала в результате остановки сердца и прекращения дыхания. Независимо от того, застрелен человек или его сбил поезд, смерть наступает от прекращения дыхания и остановки сердца. Диагноз нервного расстройства был самым всеохватывающим из диагнозов, указанных в Диагностическом и статистическом учебнике психических расстройств. Этот диагноз предоставлял возможность пациенту получить лечение по страховке, не раскрывая ни на йоту сути заболевания или историю его возникновения.
      - Вся человеческая раса страдает нервным расстройством, - сказала я Анне.
      Она улыбнулась.
      - Я уважаю твою приверженность профессиональной этике, - проговорила я, - и у меня нет желания вносить исправления в имеющиеся у меня справки или дополнять их информацией, которую ты считаешь конфиденциальной. Но мне чрезвычайно важно знать о Джилл все, что хоть как-то может пролить свет на ее убийство. Если это относится, например, к образу жизни, то, возможно, из-за этого она оказалась в опасной ситуации.
      - Я также уважаю твою профессиональную этику.
      - Спасибо. Теперь, когда мы выразили взаимное восхищение нашей искренностью и честностью, может быть, отложим формальности в сторону и продолжим беседу?
      - Конечно, Кей, - мягко проговорила она. - Я очень хорошо помню Джилл. Трудно не помнить необычного человека, особенно если он был убит.
      - Что в ней было необычного?
      - Необычного? - Она печально улыбнулась. - Очень красивая, внушающая любовь молодая женщина. Все говорило в ее пользу. Я с нетерпением ждала встреч с нею. Не будь она моей пациенткой, я хотела бы с ней дружить.
      - Сколько времени она посещала тебя?
      - Три-четыре раза в месяц более года.
      - Почему именно тебя, Анна? - спросила я. - Почему не кого-то поблизости в Вильямсбурге, кого-нибудь ближе к дому?
      - У меня много пациентов из других мест. Некоторые приезжают даже из Филадельфии.
      - Потому что они не желают, чтобы их знакомым стало известно о посещениях психиатра?
      Она кивнула.
      - К сожалению, многие приходят в ужас при одной мысли, что об их визитах станет известно. Ты удивишься, узнав, сколько людей, находившихся в этом кабинете, покидают его через заднюю дверь.
      Я сама никому не говорила, что посещала психиатра, и если бы Анна не отказалась брать с меня плату, платила бы ей наличными. Менее всего мне хотелось, чтобы, узнав об этих визитах, кто-то пустил слух среди сотрудников Департамента здоровья и обслуживания населения.
      - Очевидно, Джилл не хотела, чтобы было известно о ее визитах к психиатру, - сказала я. - Возможно, именно поэтому она получила либриум по рецептам в Ричмонде.
      - До твоего звонка я не знала, что она купила либриум в Ричмонде. Но я не удивлена. - Анна взяла свой бокал.
      Перец был совершенно бесподобным, но настолько острым, что на глазах невольно навернулись слезы. Лучшее творение Анны, я так ей и сказала. Затем объяснила то, о чем она, возможно, догадалась.
      - Возможно, Джилл и ее подруга были убиты тем же индивидуумом, который совершил убийства и других пар, - сказала я. - По крайней мере, имеется много общего. Это и объясняет мою заинтересованность.
      - Меня не интересует информация о делах, которыми ты сейчас занимаешься, если, конечно, не считаешь, что мне это необходимо знать. Поэтому задавай вопросы, а я постараюсь вспомнить все, что смогу, о жизни Джилл.
      - Почему она так беспокоилась, что о ее визитах к психиатру может стать известно? Что она скрывала?
      - Джилл родом из состоятельной семьи в Кентукки, и одобрение родителей играло для нее большую роль. Она посещала подобающую ее положению школу, хорошо училась, обещала стать преуспевающим адвокатом. В семье ею гордились. Но не знали.
      - Не знали о чем? Что она посещала психиатра?
      - Да, этого они не знали, - сказала Анна. - Но гораздо важнее, они не знали, что Джилл была вовлечена в гомосексуальные отношения.
      - Элизабет?
      Я знала ответ до того, как задавала вопрос. Подобная возможность уже приходила мне в голову.
      - Да. Джилл и Элизабет стали подругами, когда Джилл училась на первом курсе юридической школы. Затем они стали любовницами. Связь оказалась очень страстной, очень трудной, изобилующей конфликтами. Первой для обеих - так, по крайней мере, мне рассказала Джилл. Ты должна иметь в виду, что я ни разу не видела Элизабет и не слышала ее мнения. Джилл обратилась ко мне, потому что хотела измениться. Она не хотела быть гомосексуальной и надеялась, что терапия поможет ей восстановить гетеросексуальность.
      - Были основания для таких надежд? - спросила я.
      - Не знаю, что могло бы произойти со временем, - сказала Анна. - Все, что я могу тебе сообщить, основано на рассказанном мне самой Джилл. Ее связь с Элизабет была достаточно сильной. У меня сложилось впечатление, что Элизабет воспринимала гораздо спокойнее отношения с Джилл, которая не могла принять их разумом, но не имела сил отказаться от них эмоционально.
      - Должно быть, она переживала сильные душевные страдания.
      - В последние несколько посещений я заметила, что ее переживания стали острее. Она закончила юридическую школу. Перед ней лежало прекрасное будущее. Пришло время принимать решение. У нее начали появляться спазматические колики. Тогда-то я прописала ей либриум.
      - Упоминала ли Джилл в беседах с тобой такое, что бы дало хоть какой-то намек на человека, который мог сделать с ними нечто подобное?
      - Я раздумывала над этим, внимательно изучала все, что знала, после происшедшего. Я виделась с Джилл зa три дня до убийства. Трудно описать, как упорно я анализировала все, что она мне говорила. Надеялась, что удастся что-нибудь вспомнить, какую-нибудь деталь, которая сможет помочь. Но - ничего.
      - Они обе скрывали свою связь от окружающих?
      - Да.
      - Были ли у них парни, с которыми Джилл или Элизабет встречались время от времени? Хотя бы для отвода глаз?
      - Ни одна из них ни с кем не встречалась, так мне сказала Джилл. Никакой ревности, если, конечно, не было чего-то, о чем я не знаю.
      Она посмотрела на мою пустую тарелку.
      - Еще перцу?
      - Спасибо.
      Она встала, поставила посуду в посудомоечную машину. Некоторое время мы молчали. Анна сняла фартук и повесила его на крючок в небольшом шкафчике. Взяв бокалы с вином, мы перешли в ее рабочий кабинет.
      Это была моя любимая комната. Книжные полки занимали две стены, посередине третьей было окно с фонарем, через которое, сидя за столом, можно было видеть, как снег засыпает небольшой дворик. Из этого окна я когда-то наблюдала, как цветут бело-лимонные магнолии, смотрела на последние искры уходящей осени. Сейчас мы беседовали с Анной о моей семье, о разводе и о Марке. Говорили о страданиях и о смерти. Сидя в потертом кресле, я, стесняясь, вела Анну по своей жизни так же, как Джилл Харрингтон.
      Они были любовницами. Это обстоятельство связывало их с другими парами, так что версия о "добром мистере из бара" становилась менее правдоподобной. Об этом я сказала Анне.
      - Согласна, - ответила она.
      - В последний раз их видели в гриль-баре "Якорь". Джилл рассказывала тебе об этом месте?
      - Она не называла. Но упоминала бар, куда они иногда ходили и где разговаривали. Изредка они посещали небольшие ресторанчики, расположенные в стороне от дорог, посетители которых не знали их. Иногда они выезжали на экскурсии на машине. Обычно эти поездки происходили, когда они усиленно спорили о своих взаимоотношениях.
      - Если подобная беседа имела место в ту пятницу в "Якоре", вероятно, одна из них была расстроена, а другая, чувствуя себя отвергнутой, рассержена, - сказала я. - Возможно, что Джилл или Элизабет могли бы подцепить мужчину, пофлиртовать с ним, чтобы заставить другую поволноваться.
      - Не сказала бы, что это невозможно, - ответила Анна. - Но, честно говоря, подобное поведение меня сильно удивило бы. У меня не было впечатления, что Джилл и Элизабет разыгрывали друг друга. Я более склонна предположить, что, когда они разговаривали в тот вечер, их беседа была бурной и, возможно, занятые друг другом, они не обращали внимания на происходившее вокруг.
      - Кто-нибудь, наблюдая за ними, мог подслушать?
      - Да, такая опасность существует, если вести на людях личные разговоры, я говорила об этом Джилл.
      - Если она опасалась, что могут возникнуть подозрения об их связи, то к чему этот риск?
      - Ее решимость не была твердой, Кей. - Анна взяла бокал с вином. Когда они с Элизабет оказывались вдвоем, то довольно легко восстанавливали интимность отношений, обнимая, успокаивая, плача и не приходя ни к какому решению.