Глава 16

Дни превращались в недели беспокойного ожидания. От Марино не было никаких вестей с тех пор, как я передала ему информацию о «Торговой палате». Ни от кого не было вестей. С каждым часом тишина становилась громче и более гнетущей.

В первый день весны я вынырнула из зала заседаний, где провела три часа с адвокатами. Роза передала, что мне звонили.

— Кей? Это Бентон.

— Добрый день, — ответила я, почти физически ощущая рост содержания адреналина в крови.

— Можешь приехать завтра в Квантико?

Я открыла свой деловой календарь. Роза отметила на нем совещание. Совещание можно перенести.

— В какое время?

— В десять, если удобно. Я уже говорил с Марино. Прежде чем я успела задать вопрос, он заявил, что сейчас не имеет возможности разговаривать и введет меня в курс дела при встрече. Было уже шесть часов вечера, когда я покинула свой кабинет. Солнце зашло, в воздухе чувствовалась прохлада. Подъезжая к дому, я заметила включенный свет: Эбби уже вернулась.

В последнее время мы виделись очень мало, обе то приходили, то уходили, говорили редко. Она никогда не ходила в магазин за продуктами, просто время от времени оставляла на холодильнике пятидесятидолларовую банкноту, что более чем покрывало расходы на наше скромное питание. Когда виски или вино подходили к концу, я находила под бутылкой двадцатидолларовую бумажку. Несколько дней назад я обнаружила пять долларов в ванной на коробочке из-под мыла. Хождение по комнатам в моем доме стало своеобразной охотой за «мусором».

Когда я открывала входную дверь, в прихожей так неожиданно появилась Эбби, что я вздрогнула.

— Извини, — сказала она. — Я слышала, как ты подъехала. Не хотела пугать тебя.

Я чувствовала себя глупо. С момента ее появления в доме я становилась все более нервной. Наверное, не могла привыкнуть к нарушению моего уединения.

— Приготовить выпить? — спросила она. Эбби выглядела очень усталой.

— Спасибо, — ответила я, расстегивая плащ, окидывая взглядом гостиную. На кофейном столике, рядом с пепельницей, полной окурков, стоял бокал и лежало несколько репортерских блокнотов.

На ходу снимая плащ и перчатки, я поднялась наверх и бросила их на кровать, выждав довольно долгое время, прежде чем прослушать сообщения автоответчика. Мать пыталась дозвониться до меня. Мне обещали подарок, если я наберу определенный номер в восемь часов, звонил Марино предупредить, во сколько заедет ко мне. Марк и я продолжали скучать друг по другу и обменивались посланиями через автоответчики.

— Завтра мне нужно ехать в Квантико, — сказала я Эбби, входя в гостиную.

Она указала мне на бокал, стоящий на кофейном столике.

— Марино и я встречаемся с Бентоном, — пояснила я. Она взяла сигареты.

— Не знаю, в чем дело, — продолжила я. — Может быть, тебе известно?

— Откуда мне знать?

— Ты почти не бываешь дома. И я не знаю, чем ты занята.

— Когда ты в офисе, я тоже не знаю, чем ты занята.

— Я не делаю ничего примечательного. Что бы тебе хотелось знать? — спросила я, стараясь отделаться от напряжения.

— Я не спрашиваю, потому что знаю, как скрытна ты, когда дело касается твоей работы. Просто не хочу быть любопытной.

Я сделала вывод, что, интересуясь ее делами, я, очевидно, совала нос куда не следует, и она деликатно дала мне это почувствовать.

— Эбби, в последние дни, мне кажется, ты отдаляешься.

— Я озабочена. Пожалуйста, не принимай это на свой счет.

Несомненно, ей нужно было о многом подумать. И о книге, которую она писала, и о своей дальнейшей жизни. Но я никогда не видела Эбби такой отрешенной.

— Я обеспокоена, вот и все.

— Ты не понимаешь меня, Кей. Когда я занята чем-нибудь, я целиком погружаюсь в это дело. Не могу переключить свои мысли на другое.

Она помолчала.

— Ты права, сказав, что книга — мой единственный шанс переделать себя. Так оно и есть.

— Рада слышать, Эбби. Зная тебя, я уверена, что получится бестселлер.

— Возможно. Но я не единственная, кто заинтересован в написании книги, посвященной этим убийствам. Мой издательский агент уже прослышал, что другие издатели интересуются этим делом. Я начала раньше, поэтому нужно работать еще быстрее.

— Меня беспокоит не твоя книга, меня волнуешь ты.

— Я тоже беспокоюсь за тебя, Кей, — сказала она. — Я высоко ценю то, что ты для меня сделала, позволив остаться у тебя. Я не пробуду здесь долго, обещаю.

— Можешь жить сколько тебе захочется. Она взяла свои блокноты и бокал.

— Скоро я начну писать, но я не могу писать без своей комнаты, своего компьютера.

— Ты собирала материал все эти дни?

— Да. Я обнаружила массу вещей, сама не зная, что я их ищу, — загадочно произнесла она, направляясь к себе в спальню.

Когда следующим утром впереди показался въезд в Квантико, машины на дороге неожиданно остановились. Наверное, произошел несчастный случай где-то к северу от нас, на дороге 1-95, поэтому все застыли на месте. Марино, включив сирену и мигалки, свернул на обочину, где мы пробирались вперед по камням, царапавшим днище машины, еще добрую сотню ярдов.

За последние два часа он дал мне подробный отчет о своих домашних делах, в то время как я пыталась догадаться, что Уэсли хотел рассказать нам, и продолжала тревожиться за Эбби.

— Никогда не думал, что венецианские жалюзи такая гадость, — жаловался Марино, когда мы проезжали мимо бараков морской полиции и тира. — Я побрызгал на них составом № 490, правильно? — Он посмотрел в мою сторону. — Мне потребовалось около минуты, чтобы отчистить одну-единственную полоску, я завалил изорванными бумажными полотенцами всю комнату. Наконец мне пришла мысль снять эту чертову шкуру с окна и сунуть в ванну, залить ее горячей водой и всыпать стирального порошка. Отмылись как миленькие.

— Великолепно, — пробормотала я.

— Кроме того, я сейчас занят тем, что обрываю обои на кухне. Они уже были наклеены, когда мы приобрели дом, и никогда не нравились Дорис.

— Вопрос о том, нравятся ли они тебе. Ведь в доме теперь живешь ты.

Он пожал плечами.

— Никогда не обращал внимания, если сказать по правде. Но помню, как Дорис сказала, что они ужасные, наверное, так оно и есть. Мы, бывало, планировали поставить навес над двориком и установить большую ванну, огромную, как бассейн. Наконец у меня дошли руки. Нужно закончить все к лету.

— Будь осторожен, Марино, — мягко проговорила я. — Убедись, что делаешь все это для себя.

Он ничего не ответил.

— Не строй свое будущее на надежде, которая может не сбыться.

— От этого никто не пострадает, — наконец сказал он. — Даже если она никогда не вернется, хуже не станет, если все будет выглядеть как новое.

— Как-нибудь ты должен показать мне свой дом, — предложила я.

— Да. Все время я приходил к тебе, а ты не была у меня ни разу.

Он припарковал машину, и мы вышли. Академия ФБР, подобно метастазам, продолжала разрастаться за пределы базы Морской полиции США. Главное здание с фонтаном и флагштоками превратилось в административный корпус, а центр активности был перенесен в здание из темного кирпича, стоявшее рядом. Оно выглядело как еще одна казарма, возведенная за время, прошедшее с моего прошлого визита. Орудийные выстрелы, доносившиеся издалека, напоминали разрывы хлопушек.

Марино предъявил при входе свой пистолет 38-го калибра, мы расписались в журнале и прикололи гостевые пропуска. Затем он повел меня по другой цепи коридора и переходов, избегая кирпично-стеклянных шахт, напоминающих норы тушканчиков. Я прошла за Марино через дверь, ведущую из здания, и потом через погрузочный док и какую-то кухню. Наконец из черного хода мы вынырнули прямо в магазин подарков, который Марино пересек напрямик, не глядя на молоденькую продавщицу, державшую в руках стопку свитеров. Ее губы изобразили немой протест, когда она увидела нас. Выйдя из магазина и завернув за угол, мы зашли в гриль-бар под вывеской «Харчевня», где за столом в углу зала нас уже поджидал Уэсли.

Не теряя зря времени на приветствия, он приступил к делу.

Владельцем «Торговой палаты» является Стивен Спурриер. Уэсли описал его так: «Белый, тридцати четырех лет, волосы черные, глаза карие. Пять футов одиннадцать дюймов, сто шестьдесят фунтов». Спурриера пока не задерживали и с ним не беседовали, но он находится под непрерывным наблюдением. То, что удалось зафиксировать, не совсем укладывалось в рамки нормального поведения.

Несколько раз он покидал свой двухэтажный кирпичный дом поздно вечером и направлялся к двум барам и автостоянке для отдыха. Он не задерживался подолгу ни в одном месте. Всегда был один. На прошлой неделе он приблизился к молодой паре, вышедшей из бара под названием «Том-Том». По-видимому, спросил, как добраться до какого-то места. Ничего не произошло. Пара села в свою машину и уехала. Спурриер сел в свой «линкольн» и направился домой. Номерные знаки оставались неизменно на своем месте.

— У нас есть проблемы с доказательствами, — сказал Уэсли, глядя на меня сквозь очки. Выражение лица его было суровым. — В лаборатории лежит гильза. У вас есть пуля, извлеченная из тела Деборы Харви в Ричмонде.

— У меня нет этой пули, — ответила я. — Она находится в Бюро судебной экспертизы. Как я полагаю, вы проводите анализ крови, обнаруженной в машине Элизабет Мотт.

— Да, на это уйдет еще неделя или две.

Я кивнула. Для проведения анализа лаборатория ФБР использовала пять полиморфологических проб. Каждая проба должна была около недели находиться в специальном гамма-инкубаторе. Примерно неделю назад я написала Уэсли письмо с предложением взять образцы крови из вещественных доказательств, хранившихся у Монтаны, и незамедлительно сделать анализ.

— Анализ ни черта не даст, если у нас не будет образца крови подозреваемого, — напомнил Марино.

— Мы работаем над этим, — ответил Уэсли. В его голосе чувствовалась уверенность.

— Да, похоже, мы можем зацепить Спурриера в связи с номерными знаками. Спросить и посмотреть, как эта задница объяснит, что несколько недель назад разъезжала с номерами Араноффа.

— Мы не можем доказать, что он разъезжал с этими номерами. У нас есть лишь заявление Кей и Эбби.

— Нам нужно лишь, чтобы магистрат подписал ордер. Тогда мы начнем копать. Может быть, заодно раскопаем и десять пар обуви, — сказал Марино. — Может быть, «Узи», патроны «гидра-шок», кто знает, что еще мы сможем обнаружить?

— Мы планируем добиться согласия магистрата, — продолжил Уэсли. — Но всему свое время.

Он поднялся из-за стола, чтобы налить еще кофе. Марино, захватив и мою чашечку, последовал за ним. В «Харчевне» не было посетителей. Я оглядела пустые столы, стоящий в углу телевизор и попыталась представить, что здесь должно твориться по вечерам. В процессе подготовки к работе агенты жили, как монахи. Лица противоположного пола не допускались, спиртные напитки и сигареты в спальнях не разрешались, а двери в спальни не закрывались. В «Харчевне» продавалось и пиво, и вино. Когда случались раздоры, столкновения, они, как правило, происходили здесь. Я вспомнила, как Марк рассказывал, что как-то отмечал здесь окончание школы, когда молодой агент ФБР, выполняя домашнее задание, зашел слишком далеко и попытался «арестовать» сидевших за столом нескольких агентов-ветеранов. В итоге на полу повсюду валялись сломанные столы, пиво и коробочки попкорна.

Уэсли и Марино возвратились к столу. Поставив кофе, Уэсли снял свой серый, с жемчужным отливом, пиджак и аккуратно повесил на спинку стула. На его белой рубашке не было почти ни единой складки. Я обратила внимание, что его галстук с белыми прожилками, имел синеватый оттенок, на Уэсли были синие подтяжки. Марино служил отличным контрастным фоном своему напарнику. Большой живот Марино вряд ли украсил бы даже самый элегантный костюм, но нужно отдать ему должное: в эти дни он старался.

— Что известно о прошлом Спурриера? — спросила я. Уэсли делал кое-какие пометки для себя, Марино просматривал дело — они, казалось, забыли, что с ними за столом сидел третий человек.

— Его прошлое как будто бы ничем не запятнано, — ответил Уэсли, подняв глаза кверху. — Никогда не подвергался аресту, самое большое — штрафовался за превышение скорости. Приобрел «линкольн» в феврале 1990 года у одного торговца в Вирджинии, заплатил наличными.

— У него, похоже, есть деньги, — заметил Марино.

— Водит дорогую машину, живет в шикарной хибаре.

Трудно поверить, что он столько получает от своего книжного магазина.

— Он столько не получает, — сказал Уэсли. — Согласно декларации, заполненной им в прошлом году, он потратил около тридцати тысяч долларов. Но у него есть вклады на полмиллиона, деньги вложены в ценные бумаги, в недвижимость на побережье, в акции.

— Да-а. — Марино покачал головой.

— Есть кто-нибудь на содержании? — спросила я.

— Нет, — ответил Уэсли. — Не женат и не был, родители умерли. Отец, довольно успешно занимавшийся операциями с недвижимостью в Нозерн Неке, умер, когда Стивену было около двадцати лет. Думаю, деньги достались ему в наследство.

— А мать? — поинтересовалась я.

— Умерла примерно год спустя после смерти отца. Рак. Стивен родился поздно, матери было тогда сорок два года. Единственный из близких родственников — брат, Гордон. Он живет в Техасе, женат, четверо детей.

Полистав свои записи, Уэсли добавил: — Спурриер родился в Глоусестере, учился в университете в Вирджинии, где получил степень бакалавра по английскому языку. После этого поступил во флот, где прослужил менее четырех месяцев. Следующие одиннадцать месяцев проработал в типографии. Там его основным занятиям было поддержание оборудования в рабочем состоянии.

— Мне бы хотелось подробнее узнать о его службе во флоте, — сказал Марино.

— Тут мало интересного, — ответил Уэсли. — После зачисления во флот Спурриера направили в береговой лагерь на Великих озерах. В качестве основной специализации он избрал журналистику и был определен в школу защиты информации в форте имени Бенджамина Харрисона в Индианаполисе. Позднее был командирован в Штаб главнокомандующего Атлантическим флотом в Норфолке.

Уэсли еще раз взглянул на свои записи.

— Через месяц умирает его отец, Стивена увольняют в запас, чтобы он мог вернуться в Глоусестер и принять на себя заботу о матери, которая уже тогда болела раком.

— А его брат? — спросил Марино.

— Очевидно, он не мог бросить работу и семейные обязанности в Техасе. — Уэсли замолчал, посмотрев на нас. — Может быть, имелись другие причины. Отношения Стивена с родственниками — объект моего пристального внимания, но больше этого мне пока не узнать.

— Почему? — спросила я.

— Слишком опасно выходить на контакт с братом в настоящий момент. Я не хочу, чтобы он позвонил Стивену. Во всяком случае, маловероятно, что Гордон согласится помочь нам. Члены семьи в подобных ситуациях стараются держаться вместе, даже если они и не очень ладят между собой.

— Хорошо, ты же с кем-то беседовал, — сказал Марино.

— Да. С двумя офицерами с флота и с владельцами типографии.

— Что интересного они рассказали об этом типе?

— Одиночка, — ответил — Уэсли. — Посредственный журналист. Больше интересуется чтением, чем интервьюированием или написанием статей. Очевидно, типография устраивала его гораздо больше. Когда оборудование работало нормально, он держался в стороне, уткнув нос в книгу. Хозяин рассказал, что Стивену нравилось возиться с прессом, различными агрегатами, и он содержал их в безукоризненной чистоте. Случалось, он по нескольку дней ни с кем не разговаривал. Начальник характеризовал его как странного малого.

— Он приводил в доказательство какие-нибудь примеры?

— Несколько, — сказал Уэсли. — Однажды женщине, работавшей в типографии, резаком для бумаги отрезало палец. Стивен пришел в ярость оттого, что она забрызгала кровью оборудование, которое он перед этим вычистил. Ненормальной была и его реакция на смерть матери. Стивен читал во время перерыва, когда раздался звонок из госпиталя. Услышав эту печальную весть, он не проявил никаких эмоций, просто вернулся на место, сел и продолжил читать книгу.

— По-настоящему душевный парень, — сказал Марино.

— Никто не отзывался о нем как о душевном.

— Что произошло после смерти его матери? — спросила я.

— Тогда, как я полагаю, Стивен получил наследство. Он переехал в Вильямсбург, взял в аренду место на Торговой площади и открыл свою «Торговую палату». Это было девять лет назад.

— За год до убийства Джилл Харрингтон и Элизабет Мотт, — сказала я.

Уэсли кивнул.

— Тогда Стивен уже жил здесь. Он находился здесь и во время совершения остальных убийств, неотлучно работал в своем книжном магазинчике с момента его открытия, за исключением одного периода, длительностью около пяти месяцев, который имел место лет эдак семь назад. Все это время магазин был закрыт. Мы не знаем, почему и где в то время находился Спурриер.

— Он сам управляется в своем книжном магазине? — спросил Марино.

— Да. Дело небольшое. Никаких других служащих. Магазин закрыт по понедельникам. Отмечено: когда нет работы, он просто сидит за прилавком и читает. Если он уходит до закрытия магазина, то вешает табличку «Закрыто» или с указанием времени, когда вернется. У него есть автоответчик. Если вам потребуется какая-нибудь книга или что-нибудь иное из печатной продукции, можете оставить заявку на автоответчике.

— Интересно, такой некоммуникабельный человек открывает дело, требующее поддержания контактов с клиентами, даже если эти контакты весьма ограниченные, — сказала я.

— В действительности это очень удобно, — сказал Уэсли. — Книжный магазин служит отличным прикрытием для наблюдателя, который заинтересован в изучении людей, не вступая с ними в непосредственное общение. Замечено, что студенты часто посещают его магазин. Потому что у Спурриера есть книги, отличающиеся от традиционного набора, ограниченного популярной фантастикой и нефантастикой. У него богатый выбор шпионских романов и военных журналов, что привлекает к нему покупателей из близлежащей военной базы. Если он убийца, то вид молодых, привлекательных пар и военных, посещающих его магазин, способен пробудить в нем страсть к наблюдению и в то же время чувство неадекватности, разочарования, ярости. Не исключено, он ненавидит то, чему завидует, и завидует тому, что ненавидит.

— Интересно, испытывал ли он ощущение неудобства во время службы во флоте? — поинтересовалась я.

— Исходя из того, что мне известно, — да. По крайней мере, в некоторой степени. Сослуживцы считали Спурриера бесполезным человеком, неудачником. Начальники находили его невежественным, отлынивающим от работы, хотя претензий по дисциплине не было. Спурриер не пользовался успехом у женщин, был замкнут. Другие не считали его особенно привлекательным типом.

— Может быть, во флоте он приблизился к своей мечте — стать настоящим мужчиной, — сказал Марино, — являясь тем, кем хотел быть. Его отец умирает, и Спурриер должен принять заботы о больной матери. Он считает, что всю жизнь на него оказывали давление.

— Вполне возможно, — согласился Уэсли. — В любом случае убийца, с которым мы имеем дело, полагает, что в его несчастьях повинны другие. Он не несет никакой ответственности. Ему кажется, что им, его жизнью управляют другие, и именно поэтому желание руководить людьми превращается для него в навязчивую идею.

— Складывается впечатление, что он мстит миру, — сказал Марино.

— Убийца стремится показать, что у него есть сила, — сказал Уэсли. — Если военные аспекты присутствуют в его фантазиях, а я полагаю, что так и есть, то он считает себя непревзойденным солдатом. Он убивает и избегает поимки. Он обманывает врага, играет с ним и одерживает победу. Не исключено, что он намеренно действует так, чтобы следователи подумали, будто имеют дело с профессиональным солдатом, с кем-нибудь из Кэмп Пири.

— Это его своего рода собственная дезинформационная кампания, — заметила я.

— Он не может повредить армии, — добавил Уэсли, — но он может омрачить ее образ, подорвать и развенчать его.

— Да, и все это время он посмеивается в рукав, — сказал Марино.

— Думаю, суть в том, что деятельность убийцы является продуктом его неистовых сексуализированных фантазий, существовавших ранее в контексте его социальной изоляции. Он верит, что живет в несправедливом мире, и фантазии предоставляют ему важный выход. В фантазиях он может реализовать свои чувства и контролировать действия других человеческих существ, он может быть тем, кем пожелает, и может получить все, что угодно. Он наделяет себя правом решать вопросы жизни и смерти, наслаждается властью и возможностью наносить раны или убивать.

— К сожалению, Спурриер не ограничивался только фантазиями относительно нападения на пары, — сказал Марино. — Тогда нам не пришлось бы сидеть здесь втроем и вести эту беседу.

— Боюсь, механизм его действий несколько иной, — сказал Уэсли. — Если неистовое, агрессивное поведение доминирует в мышлении, то индивид начинает действовать так, чтобы максимально приблизиться к действительному выражению этих эмоций. Насилие генерирует еще более насильственные мысли, а подобные мысли толкают к большему насилию. Спустя некоторое время насилие и убийство становятся естественной частью повседневной жизни, словно иначе и быть не может. Я беседовал с некоторыми людьми, на совести которых смерти нескольких людей. Все они проникновенно заявляли, что, убивая, они наяву вершили то, что почти каждый человек совершал в мыслях.

— Горе тому, кто замышляет недоброе, — сказала я. И в этот момент я выложила им свою версию относительно сумочки Деборы.

— Я думаю, убийца знал, кем была Дебора, — сказала я. — Вероятно, не с первого момента похищения пары. Скорее всего, он узнал, когда убивал их.

— Пожалуйста, объясни, — : попросил Уэсли, глядя на меня с интересом.

— Вы, разумеется, знакомы с результатами дактилоскопической экспертизы?

— Да, знаком, — ответил Марино.

— Вам известно, что Вандер, исследуя сумочку Деборы, обнаружил элементы отпечатков пальцев и пятна грязи на кредитной карточке, но не нашел абсолютно ничего на ее водительском удостоверении.

— И?.. — Марино выглядел озадаченным.

— Содержимое сумочки хорошо — сохранилось, поскольку она изготовлена из водонепроницаемого материала. А кредитная карточка и водительское удостоверение находились внутри полиэтиленового кармашка, застегнутого на «молнию», таким образом они были защищены от элементов разложения тела. То, что Вандер не нашел вообще никаких отпечатков и следов грязи, заинтересовало меня. Он обнаружил следы на кредитной карточке, но не обнаружил на водительском удостоверении, тогда как мы доподлинно знаем, что Дебора вынимала свое водительское удостоверение в баре «Семь-одиннадцать», когда пыталась купить пиво. Более того, она вручила свое водительское удостоверение Элен Джордан, служащей бара, которая держала его в руках. Вот я и подумала: не держал ли убийца в своих руках удостоверение Деборы, а затем тщательно стер все следы?

— Зачем ему это надо? — спросил Марино.

— Не исключено, что, когда он находился внутри машины и угрожал им оружием, Дебора назвала себя, — ответила я.

— Интересно, — сказал Уэсли.

— Дебора могла быть скромной молодой девушкой, но она отлично знала, какое солидное положение в обществе занимает ее семья, и о влиянии матери, — продолжала я. — Она, скорее всего, сказала об этом убийце, надеясь, что тот передумает и решит, что причинять им вред слишком опасно. Вероятно, ее заявление поразило убийцу, и он мог потребовать доказательств. В этот момент он мог взять сумочку и посмотреть ее имя на водительском удостоверении.

— Тогда почему сумочка очутилась в лесу и почему он оставил в ней червонного валета? — спросил Марино.

— Может быть, чтобы выиграть немного времени, — сказала я. — Он не сомневался, что джип скоро обнаружат, и, зная, кем была Дебора, мог предположить, что половина сил, обеспечивающих порядок и законность, будет брошена на его поиски. Решил поиграть, будучи уверенным, что червонный валет не смогут сразу обнаружить. Положив карту в сумочку Деборы, он знал, что карту неминуемо обнаружат, но не сразу, а через некоторое время. Периодически он меняет правила игры, но все равно пока выигрывает.

— Неплохо. Что скажешь? — Марино посмотрел на Уэсли.

— Думаю, мы вряд ли узнаем, как обстояли дела на самом деле, — ответил тот. — Но меня не удивит, если Дебора поступила именно так, как предположила Кей. Одно определенно точно — неважно, что бы ни сказала Дебора, как бы она ни угрожала, убийца слишком многим рисковал, оставляя в живых ее и Фреда. Они могли наверняка идентифицировать его. Для собственной безопасности он предпочел их убить, но непредвиденное развитие событий вышибло его из обычной колеи, — сказал он, глядя на меня. — Вероятно, поэтому он изменил ритуал. Также может оказаться, что, положив в сумочку Деборы червонного валета, он таким способом выразил свое презрение к ней самой и тому клану, который она олицетворяла.

— Это твой вариант, — сказал Марино.

— Возможно, — ответил Уэсли.

Стивен Спурриер был арестован в следующую пятницу. Два агента ФБР и местный детектив, ведшие наблюдение целый день, проследовали за ним в аэропорт Ньюпорт-Ньюс.

Когда незадолго до наступления рассвета мне позвонил Марино, первой моей мыслью было: еще одна пара пропала. Мне потребовалось некоторое время, чтобы осознать, о чем он говорил по телефону.

— Они застукали его, когда он отвинчивал номера с машины, — продолжал он. — Ему предъявлено обвинение в мелком воровстве. Это самое большее, что удалось сделать. Во всяком случае, у нас есть шанс вывернуть его наизнанку.

— Опять «линкольн»? — спросила я.

— Да. На этот раз 1991 года выпуска, серебристо-серый. Сейчас Спурриер в камере, ожидает встречи с судьей, но его долго там не продержат. Может быть, удастся затянуть разбирательство. Затем его выпустят.

— Как насчет ордера на обыск?

— Его логово кишит полицейскими даже сейчас, в момент разговора. Они просматривают все: от журналов «Солдат удачи» до проспектов «Игрушки Тинкера».

— Полагаю, ты уже выезжаешь оттуда, — спросила я.

— Да. Скоро дам о себе знать.

Разумеется, больше я уже не могла уснуть. Набросив на плечи халат, спустилась вниз и включила лампу в комнате Эбби.

— Это Кей, — проговорила я, когда Эбби села в кровати, что-то бурча спросонок и закрывая глаза ладонью.

Я рассказала о происшедшем. Потом мы пошли на кухню выпить кофе.

— Дорого бы я дала, чтобы находиться сейчас там. Эбби была настолько взвинчена, что, казалось, готова сорвать дверь с петель.

Однако, к моему удивлению, весь день она провела дома, развив бурную деятельность. Навела порядок в своей комнате, помогла мне на кухне, даже подмела двор. Ей хотелось узнать, что же обнаружила полиция в доме Спурриера. Эбби отлично понимала, что поездка в Вильямсбург ей ничего не даст, ее попросту не пустят ни в квартиру Спурриера, ни в его книжный магазин.