Глава 9

На следующее утро Марино приехал в морг как раз в тот момент, когда я делала Y-образный разрез на теле Кери Харпера.

Я удалила пластрон ребер и вытащила из грудной клетки блок органов, тогда как Марино молча смотрел на то, как я это делаю. В раковине барабанила вода, гремели и щелкали хирургические инструменты, в соседней комнате служащий морга точил нож, и длинное лезвие скрежетало о точильный камень. Сегодня на утро было запланировано четыре вскрытия, и все хирургические столы из нержавеющей стали были заняты.

Поскольку Марино, казалось, не собирается сам ни о чем говорить, я взяла инициативу на себя.

— Что вам удалось выяснить о Джебе Прайсе? — спросила я.

— Проверка показала, что за ним ничего нет, — ответил он, глядя в сторону, — никаких предшествующих арестов, никаких особых судебных распоряжений, ничего. Он также не «поет» для полиции. А если бы и «пел», то после того, что ты с ним сотворила, у него прорежется сопрано. Перед тем как спуститься сюда, я заглянул в отдел расследований. Они занимаются пленкой из его фотоаппарата. Я занесу фотографии, как только они будут готовы.

— Ты их уже видел?

— Лишь негативы.

— И?..

— Там кадры, отснятые в холодильнике, — тела Харперов, — ответил Марино.

Именно этого я и ожидала.

— Надеюсь, это не журналист из какой-нибудь бульварной газетенки? — поинтересовалась я в шутку.

— Ага, как же. Размечталась.

Я подняла глаза на Марино. Он явно был не в настроении. Более растрепанный, чем обычно, с красными воспаленными глазами, он дважды порезался при бритье.

— Большинство репортеров, которых я знаю, не таскают с собой девятый калибр, заряженный «глазерами», — сказал он, — и они, если у них за спиной есть поддержка, имеют обыкновение скулить и просить полицию позвонить адвокату газеты. Этот парень даже не пискнул — настоящий профессионал. Он выбрал вторую половину дня понедельника, праздничного дня, когда маловероятно, что кто-то окажется поблизости, и, чтобы забраться внутрь, открыл замок отмычкой. Его автомобиль мы нашли в трех кварталах отсюда на стоянке «Фам Фреш». Машина взята напрокат и оборудована телефоном сотовой связи. В ее багажнике оказалось достаточно обойм и магазинов, чтобы остановить маленькую армию, плюс пистолет-пулемет «Мак Тен» и жилет «Кевлар». Он не репортер.

— Но я не уверена и в том, что он профессионал, — прокомментировала я, снаряжая скальпель новым лезвием, — глупо было оставить в холодильнике пустую коробку от фотопленки. И если он действительно хотел сделать все чисто, то должен был бы залезть в два-три часа утра, а не среди бела дня.

— Ты права, коробка от фотопленки была ошибкой, — согласился Марино, — но я могу понять, почему он вломился именно в это время. Скажем, похоронное бюро или полицейские доставляют очередное тело как раз, когда Прайс — в холодильнике, так? В середине дня ему удастся сделать вид, что он здесь работает, и у него есть законная причина находиться в здании. Но давай представим себе, что он нагрянул в два часа утра. Ему никак не объяснить свое присутствие в такое время.

В любом случае, подумала я, у Джеба Прайса были серьезные намерения. Патроны «глазер» — паршивая штука. Они заполняются дробью, которая при столкновении разлетается в разные стороны, разрывая плоть и органы, как свинцовый град. Что же касается пистолета-пулемета «Мак Тен», то это любимое оружие террористов и мафиози, которое можно купить довольно дешево в Центральной Америке, на Ближнем Востоке и в моем родном городе Майами.

— Вам нужно подумать о том, чтобы поставить замок на холодильник, — добавил Марино.

— Я уже предупредила внутреннюю и наружную охрану, — сказала я.

Эту меру предосторожности я откладывала много лет. Похоронное бюро и полиция должны иметь возможность попадать в холодильник в нерабочее время. Нужно будет дать ключи охранникам, моим местным медицинским экспертам, работающим по вызову. Возникнут возражения, проблемы. Черт побери, я так устала от проблем!

Марино переключил свое внимание на тело Харпера. Чтобы определить причину смерти, не требовалось ни вскрытия, ни гениального патологоанатома.

— У него множественные переломы черепа и повреждения мозга, — объяснила я.

— Его горло было перерезано в последнюю очередь, как и в случае с Берил?

— Яремные вены и сонные артерии рассечены, и все же внутренние органы не особенно бледные, — ответила я. — Он бы потерял достаточно крови, чтобы умереть в течение нескольких минут, если бы у него было кровяное давление. Другими словами, потеря крови не была причиной его смерти. К тому времени, как его горло перерезали, он уже умер, или умирал, от ранений головы.

— А как насчет оборонительных ранений? — спросил Марино.

— Никаких. — Я отложила скальпель, чтобы показать ему безвольные пальцы Харпера, отгибая их один за другим. — Нет сломанных ногтей, порезов или ушибов. Он не пытался отвести удары.

— Харпер так никогда и не узнал, чем его долбанули, — прокомментировал Марино. — Он приехал, когда уже стемнело. Негодяй поджидал его, возможно, прятался в кустах. Харпер запарковался, вылез из своего «роллс-ройса». Он как раз закрывал дверь, когда парень подошел к нему сзади и ударил по затылку...

— У него двадцатипроцентный стеноз артерий малого круга, — подумала я вслух, разыскивая свой карандаш.

— Харпер тут же свалился, а псих все бил и бил, — продолжал Марино.

— Тридцать процентов в правом коронаре. — Я нацарапала цифры на пустом пакете от перчаток. — Никаких рубцов от старых инфарктов. Сердце здоровое, но слегка увеличено. И у него кальцинирована аорта, атеросклероз первой степени.

— Затем парень перерезал Харперу горло, может быть, для твердой уверенности, что он мертв.

Я подняла взгляд на Марино.

— Кто бы это ни был, он хотел убедиться, что Харпер мертв, — повторил он.

— Не думаю, что нападающий мыслил столь рационально, — откликнулась я. — Взгляни сюда, Марино.

Я отвела скальп с черепа, который был разбит, как яйцо, сваренное вкрутую. Показывая линии переломов, я стала объяснять:

— Его ударили по крайней мере семь раз, причем с такой силой, что любая из ран не оставила бы ему надежды на выживание. Затем ему перерезали горло. Это сверхубийство, так же, как и в случае Берил.

— О'кей. Сверхубийство. Я не спорю, — ответил он. — Я просто говорю — убийца хотел убедиться, что Берил и Харпер мертвы. Ты почти отрезаешь кому-нибудь его проклятую голову и можешь быть уверен, что твоя жертва не собирается воскреснуть и заговорить.

Когда я принялась опустошать желудок в картонный контейнер, Марино скорчил гримасу:

— Не возись. Я могу рассказать тебе, что он ел, — я же сидел там рядом с ним: орешки к пиву и два мартини.

Эти орешки только начали перевариваться, когда Харпер умер. Больше там ничего не было, кроме коричневой жидкости, и я чувствовала запах алкоголя.

Я спросила Марино:

— Что ты из него вытянул?

— Совершенно ничего.

Я взглянула на него, помечая контейнер.

— Я сижу в баре, пью тоник и лайм, — начал Марино, — примерно с четверть часа. Харпер появляется почти в пять.

— Как ты узнал, что это он?

Почки были прекрасно гранулированы. Я положила их на весы и записала показания шкалы.

— Его невозможно спутать ни с кем — с этой гривой белых волос, — ответил Марино. — Он соответствовал описанию Поутита, и я узнал его в ту же секунду, когда он вошел. Он садится за столик и никому ничего не говорит, просто заказывает свое «обычное» и ест орешки к пиву, пока ждет. Я наблюдаю за ним какое-то время, затем подхожу, пододвигаю стул и представляюсь. Он заявляет, что ничем не может мне помочь, и не хочет об этом говорить. Я давлю на него, говорю, что Берил много месяцев угрожали, и спрашиваю, знал ли он об этом. Он раздражается и говорит, что не знал.

— Думаешь, он говорил правду?

А про себя я подумала, в чем заключается правда об отношении Харпера к спиртному? Его печень была увеличена.

— Теперь это уже не выяснить, — сказал Марино, стряхивая на пол пепел с сигареты. — Потом я спрашиваю его, где он был в ту ночь, когда ее убили, и он говорит, что был в баре в обычное время, а затем поехал домой. Когда я спрашиваю, может ли его сестра подтвердить это, он отвечает, что ее не было дома.

Я взглянула на него с удивлением, скальпель застыл на полпути:

— Где же она была?

— Ее не было в городе.

— Он тебе не сказал, где именно?

— Нет. Он сказал, цитирую: «Это ее дело. Не спрашивайте меня».

Глаза Марино презрительно остановились на частях печени, которую я препарировала. Он добавил:

— Моим любимым блюдом была печень с луком. Можешь в это поверить? Я не знаю ни одного полицейского, который видел бы вскрытие и после этого все еще любил бы печень...

Пила «Страйкер», с помощью которой я принялась за череп Харпера, вынудила Марино сдаться, и, когда костяная пыль поплыла в едком воздухе, он отошел подальше. Тела на вскрытии плохо пахнут, даже если они в хорошем состоянии. Да и само зрелище не вызывает положительных эмоций. Надо отдать должное Марино — каким бы ужасным ни было дело, он всегда приходил в морг.

Мозг Харпера был дряблым, с множеством рваных повреждений. Очень малое кровоизлияние подтверждало, что после удара по голове он жил недолго. По крайней мере, смерть его была милосердно быстрой. В отличие от Берил, у Харпера не было времени осознать ужас или боль, или просить о пощаде. И еще несколько особенностей различали эти два убийства. Харпер не получал угроз, по крайней мере, насколько нам известно. В его убийстве отсутствовали сексуальные мотивы. Он был забит, а не заколот. И никакие предметы одежды не пропали.

— Я насчитала сто шестьдесят восемь долларов в его бумажнике, — сказала я Марино. — Его наручные часы и кольцо с печаткой тоже не пропали и оприходованы.

— А как насчет того, что висело у него на шее?

Я понятия не имела, о чем он говорит.

— У него на шее висела такая толстая золотая цепь с медалью, что-то типа геральдического герба, — объяснил Марино, — я обратил внимание в баре.

— С ним ничего подобного не доставили, и я не помню, чтобы видела эту цепь на нем на месте преступления... — Я хотела сказать «прошлой ночью», но это было не прошлой ночью. Харпер умер в ночь с субботы на воскресенье. А сегодня был уже вторник. Я совершенно потеряла ощущение времени. Последние два дня казались нереальными. Если бы сегодня утром я еще раз не прослушала сообщение Марка, то сомневалась бы, что этот звонок мне не приснился.

— Так, может быть, псих ее взял? Очередной сувенир, — сказал Марино.

— В этом нет никакого смысла, — ответила я. — Можно понять, почему убийца Берил, если он имеет к ней непреодолимое сексуальное влечение, берет себе на память сувенир. Но зачем брать что-то у Харпера?

— Может быть, трофеи? — предположил Марино. — Добыча охотника. Если это, например, наемный убийца, которому нравится оставлять себе что-нибудь на память о своей работе.

— Мне кажется, наемный убийца должен быть осторожным, и это не его поступок, — возразила я.

— Это ты так думаешь. Точно так же, как ты думала, что Джеб Прайс не должен был бы оставлять в холодильнике коробочку от фотопленки, — иронично заметил Марино.

Стащив перчатки, я закончила помечать пробирки и другие образцы, собрала свои бумаги и отправилась наверх, в свой кабинет. Марино последовал за мной.

Роза оставила дневную газету поверх моего еженедельника. Первая полоса была посвящена убийству Харпера и внезапной смерти его сестры. А колонка сбоку совершенно испортила мне день:

ГЛАВНЫЙ МЕДИЦИНСКИЙ ЭКСПЕРТ ОБВИНЯЕТСЯ В «ПОТЕРЕ» СКАНДАЛЬНОЙ РУКОПИСИ

В информационной строке стояло: Ассошиэйтед Пресс, Нью-Йорк, и за аннотацией следовал рассказ о том, как я «вывела из строя» человека по имени Джеб Прайс после того, как застала его за «обыском» своего кабинета вчера днем. Измышления о рукописи, должно быть, исходят от Спарацино, раздраженно подумала я. Маленький кусочек о Джебе Прайсе скорее всего взят из полицейского отчета. Перебирая листки с телефонными сообщениями, я заметила, что звонили по большей части репортеры.

— Ты проверял ее компьютерные диски? — спросила я, кидая газету Марино.

— О, да, — откликнулся он. — Я их просмотрел.

— Ну, и ты нашел ту книгу, из-за которой весь сыр-бор?

Погрузившись в первый лист газеты, он пробормотал:

— Нет.

— Ее там нет? — Я вконец расстроилась. — Нет на дисках? Как это может быть, если Берил писала ее на своем компьютере?

— Не спрашивай меня, — сказал Марино. — Я просто говорю, что просмотрел с дюжину дисков, и на них нет ничего нового. Похоже, там всякое старье, знаешь, эти ее романы. Ничего нет ни о ней, ни о Харпере. Нашел несколько старых писем, в том числе два деловых письма к Спарацино. Они меня не заинтересовали.

— Может быть, она положила диски куда-то в безопасное место, прежде, чем уехать на Ки Уэст, — предположила я.

— Может быть и так. Но мы их не нашли.

В этот момент вошел Филдинг. Из коротких рукавов его хирургического халата свисали руки орангутанга, мускулистые кисти которых были слегка присыпаны тальком и одеты в резиновые перчатки. Филдинг сам по себе представлял произведение искусства — Бог знает, сколько часов в неделю он проводил в зале тренажеров, занимаясь накачиванием мышц. У меня даже сложилось такое мнение, что его отношение к работе обратно пропорционально увлеченности бодибилдингом. Компетентный заместитель начальника, он работал в отделе чуть больше года, и уже были заметны признаки того, что он начал выдыхаться. Чем больше он разочаровывался в профессии, тем больше становился в размерах. По моим прогнозам, не пройдет и двух лет, как он сменит наш отдел на более опрятный и доходный мир патологоанатомин больницы или унаследует лавры Арнольда Шварценеггера.

— Я собираюсь отложить Стерлинг Харпер, — сказал Филдинг, нетерпеливо зависая над краем моего стола. — Ее показатель алкоголя всего лишь три сотые, содержимое желудка мало о чем говорит. Никаких кровотечений, никаких необычных запахов. Сердце в хорошем состоянии, нет следов перенесенных инфарктов, коронары чистые. Мозг в порядке. И все же с ней что-то не так. Печень увеличена — примерно двадцать пять сотен грамм, и селезенка — около тысячи, с уплотненной оболочкой. Кроме того, изменения в лимфатических узлах.

— Какие-нибудь метастазы? — спросила я.

— Явных нет.

— Посмотри под микроскопом, — сказала я ему.

Филдинг кивнул и быстро вышел.

Марино вопросительно посмотрел на меня.

— Это может быть и лейкемия, и лимфома или одно из множества коллагенных заболеваний — ответила я на его немой вопрос. — Некоторые из них доброкачественные, некоторые — нет. Селезенка и лимфатические узлы реагируют как часть иммунной системы, другими словами, селезенка откликается на любое заболевание крови. Что же касается увеличенной печени, то она мало помогает нам поставить диагноз. Я ничего не пойму до тех пор, пока не увижу гистологические изменения под микроскопом.

— Не хочешь ли ты для разнообразия поговорить на простом человеческом языке? — Марино зажег сигарету. — Расскажи мне простыми словами, что обнаружил доктор Шварценеггер.

— Ее имунная система реагировала на что-то, — сказала я, — она была больна.

— Больна достаточно для того, чтобы отключиться у себя на диване?

— Так внезапно? Навряд ли.

— А как насчет каких-нибудь специфических лекарств? — предположил он. — Скажем, она берет все таблетки, какие есть, принимает их, а пластиковый пузырек кидает в огонь. Это может объяснить происхождение расплавленного пластика, который ты нашла в камине, а так же то, что мы не обнаружили в доме никаких пузырьков с таблетками, и вообще — ничего, кроме всякой ерунды, какую можно купить в свободной продаже.

Передозировка лекарств, конечно, была первой в моем списке, но пока я ничего сказать не могла — несмотря на мою мольбу, на заверения, что расследование смерти Стерлинг Харпер имеет высший приоритет, результаты токсикологического анализа будут готовы только через много дней, возможно, недель.

Что же касается убийства ее брата, то на этот счет у меня была теория:

— Я думаю, что Кери Харпера ударили самодельной дубинкой, — сказала я, — например, куском металлической трубы, заполненной для тяжести дробью. Чтобы дробь не высыпалась, трубка была заткнута чем-то вроде пластилина, который после нескольких ударов вылетел, и дробь рассыпалась.

Марино задумчиво стряхнул пепел.

— Это никак не вяжется с тем дерьмом «солдата удачи», которое мы нашли в багажнике автомобиля Прайса, и уж тем более с манерами старой леди Харпер.

— Полагаю, в ее доме ты не нашел ничего похожего на пластилин или дробь.

Он покачал головой.

— Нет, черт побери.

Мой телефон звонил не переставая весь остаток дня.

Телеграфные агентства передали отчеты о моей предполагаемой роли в исчезновении «таинственной и ценной» рукописи и несколько преувеличенные описания того, как я «вывела из строя незваного гостя», вломившегося в мой кабинет. Другие репортеры пытались нажиться на этой сенсационной новости. Некоторые из них прокрадывались на стоянку отдела медицинской экспертизы или появлялись в вестибюле со своими микрофонами и фотоаппаратами наперевес. Один особенно непочтительный диск-жокей выдал в эфир, что я единственная женщина-начальник в стране, которая носит «золотые перчатки вместо резиновых». Ситуация быстро выходила из-под контроля, и я начала относиться к предупреждениям Марка несколько серьезнее. Спарацино вполне был способен испортить мне жизнь.

Когда Томасу Итриджу IV приходило что-нибудь в голову, он звонил мне по прямой линии, минуя Розу, поэтому его звонок совершенно не удивил меня, пожалуй, я даже испытала облегчение.

Был конец рабочего дня, и мы сидели в его кабинете. По возрасту Итридж вполне годился мне в отцы и относился к той породе людей, чья непритязательность в юности к старости отливается в нечто монументальное, становится характером. Он обладал лицом Уинстона Черчилля, лицом, которому место в парламенте или в заполненной дымом сигары гостиной. Мы всегда прекрасно ладили с Итриджем.

— Рекламный трюк? Думаешь, кто-то в это поверит, Кей? — спросил главный прокурор штата, рассеянно покручивая пальцем золотую цепочку часов, петлей свисавшую из кармашка его жилета.

— У меня такое ощущение, что тымне не веришь, — сказала я. В ответ он достал толстую черную авторучку «Монблан» и медленно свинтил колпачок.

— Вряд ли у меня будет возможность кому-нибудь что-нибудь объяснить, — вяло добавила я. — Мои подозрения не основываются на чем-нибудь конкретном, Том. Я выдвигаю подобные обвинения для того, чтобы противостоять деятельности Спарацино, а он собирается развлекаться дальше.

— Ты чувствуешь себя очень изолированной, не так ли, Кей?

— Да. Потому что так оно и есть. Том.

— Ситуации, подобные этой, обычно начинают жить своей собственной жизнью, — задумчиво сказал он. — Пресечь шумиху в зародыше, не привлекая еще большего внимания, — вот проблема.

Он потер усталые глаза за очками в роговой оправе, взял чистый лист бумаги и расчертил его по вертикали на две части: преимущества с одной стороны, недостатки — с другой. О каких именно преимуществах и недостатках шла речь, я понятия не имела. Итридж заполнил записями примерно пол-листа, при этом одна колонка получилась существенно длиннее другой. Он откинулся на стуле, поднял глаза и нахмурился.

— Кей, — сказал он, — тебе никогда не приходило в голову, что со стороны ты кажешься гораздо более, чем твои предшественники, вовлеченной в те дела, которыми занимаешься?

— Я не знала ни одного из своих предшественников, — ответила я.

Он слегка улыбнулся:

— Это не ответ на мой вопрос.

— Клянусь, я никогда не думала на эту тему.

— Я так и полагал, — удивил он меня. — Ты чертовски сосредоточена, Кей. Это как раз и была одна из причин, по которой я твердо поддерживал твое назначение. Ты обладаешь замечательным качеством ничего не пропускать, ты — чертовски хороший патологоанатом, и это в дополнение к тому, что ты прекрасный администратор. А твоей отрицательной стороной является склонность при случае подвергать себя опасности. Например, эти удушения около года назад. Если бы не ты, возможно, эти преступления так никогда и не были бы раскрыты, и погибло бы еще немало женщин. Но твой энтузиазм чуть не стоил тебе жизни.

Итридж немного помолчал и продолжил:

— Теперь этот вчерашний инцидент. — Он покачал головой и засмеялся. — Хотя, должен признать, ты произвела на меня сильное впечатление. Я сегодня утром слышал по радио, что ты «свалила его с ног». Это действительнотак?

— Ну, не совсем, — ответила я неловко.

— Вы знаете, кто он? Чего искал?

— Мы не уверены, — сказала я, — но он забрался в холодильник морга и сделал несколько снимков — фотографии тел Стерлинг и Кери Харперов. Дела, в которых он копался, когда я его застукала, ни о чем мне не говорят.

— Они разложены по алфавиту?

— Он рылся в ящике М — Н, — сказала я.

— М, например, Медисон?

— Возможно, — согласилась я, — но ее дело заперто в другом помещении. В моих архивных шкафчиках о ней ничего нет.

После длительного молчания он постучал указательным пальцем по стопке бумаги и сказал:

— Я выписал все, что знаю об этих последних смертях: Берил Медисон, Кери Харпер, Стерлинг Харпер. В них есть все внешние атрибуты таинственного романа, не так ли? А теперь еще эта интрига с пропавшей рукописью, в которую, якобы, замешан отдел медицинской экспертизы. Я хочу кое-что сказать тебе, Кей. Во-первых, если кто-нибудь еще позвонит по поводу рукописи, то ты значительно облегчишь себе жизнь, переадресовав заинтересованную сторону ко мне. Я вполне могу ожидать, что последуют кое-какие сфабрикованные судебные разбирательства. Теперь я подключу свой аппарат, посмотрим, сможем ли мы в столь критическом положении отвлечь внимание толпы. Во-вторых — и я очень тщательно взвесил эту мысль, — ты должна быть похожа на айсберг.

— Что ты имеешь в виду? — тревожно спросила я.

— Над поверхностью должна выступать всего лишь малая часть того, что есть на самом деле, — ответил он. — Это совсем не то же самое, что «не вылезать», хотя именно этим ты и будешь заниматься, то есть — минимум заявлений для прессы. И постарайся выдавать как можно меньше информации. — Он снова начал крутить цепочку часов. — А уровень твоей активности, или, если хочешь, вовлеченности, пусть будет обратно пропорционален твоей «незаметности».

— Моей вовлеченности? — воскликнула я протестующе. — Таким витиеватым способом ты хочешь сказать, чтобы я занималась только своей работой — ничем, кроме своей работы, — и поменьше привлекала внимание к своему отделу?

— И да, и нет. Да — в смысле «занимайся своей работой». А вот что касается «поменьше привлекать внимание к отделу медицинской экспертизы», то, боюсь, ты не сможешь это контролировать. — Он замолчал, сложив руки на столе. — Я в достаточной мере знаком с Робертом Спарацино.

— Ты встречался с ним? — спросила я.

— Я имел несчастье познакомиться с ним на юридическом факультете, — ответил Итридж.

Я недоверчиво взглянула на него.

— В Колумбийском университете, — продолжал Итридж. — Тучный, заносчивый молодой человек с серьезным дефектом характера. Притом, он был очень способным, мог бы окончить лучше всех в выпуске и получить должность секретаря главного юриста, если бы не я. — Итридж помолчал. — Я поехал в Вашингтон, довольный тем, что мне повезло работать на Хьюго Блека, а Роберт остался в Нью-Йорке.

— Он простил тебе это? — во мне зашевелились смутные подозрения. — Полагаю, тогда имела место серьезная конкуренция? Он когда-нибудь простил тебя за то, что ты обскакал его?

— Он никогда не забывал послать мне рождественскую открытку, — ответил Итридж бесстрастно, — компьютерную распечатку с факсимиле его подписи и без указания моего имени, достаточно безличную, чтобы быть оскорбительной.

Теперь стало более понятно, почему Итридж хотел, чтобы сражениями со Спарацино занимался офис главного прокурора.

— Ты не допускаешь, что он устроил мне все эти неприятности с единственной целью — достать тебя? — предположила я нерешительно.

— То есть? Ты хочешь сказать, что потерянная рукопись это только уловка? И он поднимает шум на весь штат, чтобы таким образом косвенно повредить моему престижу и добавить мне головной боли? — Итридж мрачно улыбнулся. — Маловероятно, что все дело только в этом.

— Но дополнительным стимулом это вполне может быть. Он должен знать, что любые юридические недоразумения и возможные тяжбы, в которых окажется замешан мой отдел, станут предметом разбирательства главного прокурора штата, а мне помнится, ты говорил, что он мстительный человек.

Пальцы Итриджа забарабанили по столу. Он заговорил глядя в сторону:

— Позволь рассказать тебе кое-что из того, что я слышал о Роберте Спарацино во времена нашего совместного пребывания в Колумбийском университете. Его родители развелись. Он жил со своей матерью, а его отец греб деньги лопатой на Уолл-Стрит. Очевидно, несколько раз в год ребенок посещал своего отца в Нью-Йорке. Мальчик рано развился, много читал и был увлечен миром литературы. Во время одного из визитов он сумел уговорить отца взять его с собой на ленч в «Алгонкин», в тот день, когда предполагалось присутствие Дороти Паркер с ее «круглым столом». Роберт, которому тогда было не больше девяти-десяти лет, спланировал все заранее. Согласно той истории, которую он рассказывал за выпивкой нескольким приятелям в Колумбийском университете, он собирался приблизиться к столику Дороти Паркер, подать ей руку и представиться следующим образом: «Мисс Паркер, какое наслаждение встретиться с вами», — и так далее. Когда же он подошел к ее столику, у него неожиданно вырвалось: «Мисс Паркер, какая встреча насладиться вами». И тогда Дороти посмеялась над ним так, как умела делать только она: «Я слышала это от многих мужчин, но никто из них не был столь молод, как ты». Грохнувший вслед за этим хохот уничтожил, унизил мальчика. И он никогда этого не забыл.

Образ маленького толстяка, протягивающего потную руку и произносящего эти слова, был настолько жалким, что я не засмеялась. Если бы я была унижена героиней своего детства, то тоже никогда бы этого не забыла.

— Надеюсь, Кей, теперь ты понимаешь, что представляет собой Спарацино, — сказал Итридж. — Рассказывая эту историю в Колумбийском университете, он был пьян и озлоблен. И он громогласно обещал, что отомстит, что покажет Дороти Паркер и прочей элите, как над ним смеяться. И что же теперь? — Итридж оценивающе взглянул на меня. — Теперь он один из самых могущественных адвокатов, специализирующихся по литературным делам в стране, свободно общается с редакторами, агентами, писателями, причем все они возможно, тайно ненавидят его и при этом боятся. Насколько мне известно, он регулярно завтракает в «Алгонкине», а также настаивает на том, чтобы все контракты по фильмам и книгам подписывались именно там. Не сомневаюсь, что при этом он в душе смеется над тенью Дороти Паркер. Ну, что, звучит надуманно?

— Вовсе нет. Тут не нужно быть психологом, — сказала я.

— Вот, что я собираюсь предложить, — сказал Итридж, глядя на меня в упор, — позволь мне заняться Спарацино. Я хочу, чтобы ты вообще, насколько это возможно, не контактировала с ним. Его нельзя недооценивать, Кей. Даже когда кажется, что ты почти ничего не сообщаешь ему, он читает между строк, и он мастер делать невероятно точные выводы. Я не знаю, в какой мере в действительности Спарацино был замешан в дела Берил Медисон и Харперов, и чем он собирается заниматься теперь. Возможно, различными сомнительными делишками, но я не хочу, чтобы он узнал об этих убийствах подробностей больше, чем уже знает.

— Он уже знает предостаточно, — сказала я. — Например, у него есть полицейский отчет по делу Медисон. Не спрашивай меня, откуда...

— Он очень изобретателен, — прервал меня Итридж. — Я советую тебе изъять из обращения все отчеты, отсылай их только туда, куда обязана. Ты должна повысить дисциплину в своем офисе, усилить охрану, каждое дело — под замок. Твои сотрудники не должны выдавать информацию, касающуюся этих дел кому бы то ни было, пока не убедятся, что тот, с кем они разговаривают, имеет право доступа. Спарацино использует для своей выгоды любую мелочь. Для него это игра. Многие люди могут оказаться задетыми, включая тебя. Не говоря уже о том, что может случиться, когда дела дойдут до суда. После любого из его типичных рекламных блицев, нам придется перевести дело в судебный округ.