Глава 9

Следующие несколько часов провожу за письменным столом: диктую отчеты о вскрытии Джона Доу, перезваниваюсь с теми, с кем не удалось поговорить, оформляю входные документы, и с работы получается уехать уже ближе к вечеру.

Сквозь дыры в облаках нехотя проглядывает тусклое солнце, ветер срывает с деревьев пожухлую листву, и та, неторопливо порхая, опускается на землю. Снегопад прекратился, температура пошла на подъем, повсюду капель, а из-под колес брызжет слякоть.

Направляюсь на запад в серебристом «линкольне-навигаторе», принадлежащем Анне. Еду в сторону Третьей Чопт-роуд и слушаю новости. По радио беспрестанно передают, что Жан-Батиста Шандонне спецтранспортом отправляют из нашего города. Особенно замусолили тему химических ожогов и повязки на глазах. История о том, как я его искалечила, борясь за жизнь, набирает обороты. Репортеры сели на любимого конька: правосудие жестоко. Доктор Скарпетта осуществила на практике классический пример телесного наказания.

— Ослепить человека, — слышится голос в эфире. — Кого там у Шекспира ослепили? Помните, ему выкололи глаза? Видели фильм по «Королю Лиру»? Старик вставлял в глазницы сырые яйца и что-то в этом духе, чтобы боль унять. Жуть какая.

Выхожу на тротуар, направляюсь к двойным коричневым дверям церкви Святой Бригитты. Под ногами хлюпает талый от соли снег. На парковке — от силы машин двадцать. Марино в своих предсказаниях не ошибся: почетных полицейских патрулей не видно, никакой прессы. Наверное, непогода отбила охоту желающим присутствовать на похоронах, а может, причиной тому прижизненное поведение самой покойницы. Ну вот я, к примеру. Сегодня в эту готическую церковь меня привело отнюдь не почтение и не привязанность, и уж конечно, не боль утраты. Расстегиваю пальто и ступаю под священные своды, стараясь не смотреть в лицо непривлекательной правде: я терпеть не могла Диану Брэй и появилась здесь исключительно по велению совести: она занимала высокий пост в полицейском управлении, мы знали друг друга лично, и я обслуживала ее мертвое тело. На столе стоит большая фотография Дианы Брэй. В который раз поражаюсь ее самовлюбленной, царственной красоте: ни дорогая камера, ни уловки с освещением, ни опыт фотографа не способны скрыть жесткого, ледяного мерцания глаз. По каким-то не вполне понятным причинам Диана Брэй пылала ко мне лютой ненавистью. Она ревностно следила за моими успехами, мое положение в обществе не давало ей покоя. Мне, конечно, не взглянуть на себя ее взором. И когда начались эти нападки, я даже не сразу сообразила, что происходит: мне объявили неправдоподобно жестокую войну, кульминацией которой стало то, что Диана Брэй даже попыталась получить должность в правительстве штата.

Интриганка заранее все вычислила. Она помогла бы организовать перевод подразделения судмедэкспертизы из-под юрисдикции отдела здравоохранения под крылышко Управления госбезопасности, чтобы затем, если все пойдет по плану, манипуляциями заставить губернатора назначить ее секретарем сего органа. А уж там я стала бы лично держать перед ней ответ, и она даже смогла бы доставить себе удовольствие и уволить меня. Ради чего? Все пытаюсь выискать разумную на то причину и не нахожу ни одной удовлетворительной. В первый раз я услышала об этой женщине год назад, когда ее перевели в ричмондскую полицию. Однако новенькая, судя по всему, на тот момент определенно знала о моем существовании и приехала в наш замечательный город, вынашивая планы разоблачения доктора Скарпетты. Медленного и садистского разоблачения. Подстроив целую серию скандальных провалов и срывов, она чинила препятствия моей карьере. Все ее устремления сводились к тому, чтобы смешать меня с грязью. Думаю, в фантазиях в качестве итога своих хладнокровных махинаций Брэй видела следующее: меня с позором выгоняют с работы, и я накладываю на себя руки. А получилось наоборот: я здесь, а ее больше нет. Какая жестокая ирония судьбы, что именно мне выпало заниматься ее изуродованными останками.

Полицейские в парадных мундирах тихо переговариваются, а неподалеку от входа в святилище беседуют глава полицейского управления Родни Харрис и отец О'Коннор. Тут собрались и гражданские; среди прочих какие-то люди в штатском, совсем мне незнакомые. Стоят, растерянно озираются — сразу видно, приехали издалека.

Жду удобного случая перекинуться словцом с начальством и священником.

— Да-да, я понимаю, — говорит отец О'Коннор. На нем длинная светлая ряса, придающая ему безмятежный и величественный вид. Стоит, пальцы переплетены на животе. Я ощутила укол совести, ведь мы не виделись с самой Пасхи.

— Святой отец, я не могу согласиться, — повторяет Харрис. У него дряблое некрасивое лицо, рыжие редеющие волосы зализаны на макушку. Шеф полиции — невысокий человек с рыхлым телом, генетически запрограммированным на полноту, этакий поваренок Пиллсбери в синем пекарском комбинезоне. Харриса не назовешь милым человеком, он далеко не добр и терпеть не может властных женщин. Мне с самого начала было непонятно, почему он назначил своим замом Диану Брэй; могу лишь заподозрить не вполне праведные мотивы.

— Воля Господня непостижима, — говорит отец О'Коннор и тут замечает меня. — Доктор Скарпетта! — Он с улыбкой берет мою руку в свои ладони. — Замечательно, что вы пришли. Я был с вами в мыслях и молитвах. — Пожатие его пальцев и свет в глазах выдают осведомленность о том, что происходит в моей жизни, и сострадание. — Как рука? Может, выберете время и заглянете ко мне?

— Спасибо, святой отец. — Протягиваю руку Харрису. — Ваш отдел переживает не лучшие времена, — говорю ему. — И лично вы, в частности.

— Очень грустно, очень, — отвечает тот, посматривая на других пришедших и сухо, торопливо пожимая мне руку.

Последний раз мы с Харрисом виделись в доме Брэй, когда он вошел в ее спальню и его взгляду предстало чудовищное зрелище. С этого момента между нами будто стена выросла. Зря он туда явился. Для его визита не было особых причин, а видеть труп своей заместительницы в таком виде, униженной и растоптанной, некрасиво. Я испытываю особую неприязнь к людям, до которых не доходит, что к месту преступления надо относиться уважительно. Для Харриса взглянуть на мертвую Брэй было все равно что вытереть об нее ноги, показать, кто здесь главный, лицезреть униженного соперника. Я быстро просекла его натуру, и от него это не укрылось.

Прохожу к святилищу, спиной чувствуя на себе взгляд.

Трубы органа выдувают торжественный церковный гимн, на передних скамьях рассаживаются люди. Богатые витражи пылают ликами святых и сценами распятия, мерцают мраморные и латунные кресты. Скоро начинается служба. Торжественно одетые незнакомцы, которых я заметила чуть раньше, входят вместе со священником. Молодой крестоносец поднял большой серебряный крест, а какой-то мужчина в черном костюме — глазурованную золотую с красным урну с кремированными останками Дианы Брэй. Следом идет пожилая пара, держась за руки и утирая слезы.

Всех собравшихся приветствует отец О'Коннор, и я узнаю, что почтить память покойной приехали из Нью-Йорка, Делавэра и Вашингтона родители и два брата, которые очень любили Диану.

Служба прошла быстро и без особых премудростей. Отец О'Коннор окропляет урну святой водой. Произнести панегирик и слова прощания вызвался лишь один из присутствующих, Харрис, да и то его речь звучала сухо и косноязычно.

— Диана с радостью отдалась профессиональному долгу и не жалела себя во благо общества. — Он неловко застыл на кафедре и зачитывает по бумажке. — Каждый день она выходила на службу, зная, что подвергает свою жизнь опасности, ибо такова работа полиции. Мы учимся смотреть смерти в глаза и не бояться.

Мы знаем, каково быть одному, когда тебя ненавидят, и все равно нам не страшно...

Поскрипывают деревянные скамьи, присутствующие ерзают. Отец О'Коннор, склонив голову набок, с доброй улыбкой на устах слушает оратора. Я уже не обращаю на Харриса внимания, думаю о своем. Еще никогда мне не доводилось бывать на столь бесплодной службе, даже коробит. Сама литургия, хор, отпевание и молитвы как-то не звучат, исполнены без чувства, потому что Диана Брэй никого не любила, в том числе и себя. Отпущенное она прожила быстро и бурно, ничего не оставив в душах близких.

Мы молча расходимся в сырой темной ночи, разбредаемся по автомобилям, чтобы укатить прочь. По своему обыкновению, когда я не хочу лишних встреч и разговоров, я иду торопливо, уставившись под ноги. Вот и теперь стремлюсь скрыться, как вдруг спиной ощущаю чье-то присутствие. Оборачиваюсь, отпирая машину, и кто-то выходит из темноты мне навстречу.

— Доктор Скарпетта? — Неверный свет уличных фонарей подчеркивает изящные черты, глаза скрыты глубокой тенью. На женщине длинная шуба из норки, ее лицо как будто знакомо. — Честно говоря, не рассчитывала, что вы здесь появитесь, хотя, поверьте, очень тому рада, — добавляет она.

У нее нью-йоркский говор. И тут до меня доходит...

— Я — Хайме Бергер, — говорит она, протягивая мне руку в лайковой перчатке. — Хотелось бы с вами побеседовать.

— Вы разве были на службе? — сами собой вылетели слова. Я ее в церкви не приметила. Уж не поджидала ли меня приезжая прокурорша на парковке, пока шла служба? — Вы были знакомы с Дианой Брэй?

— Нет, только теперь начинаю узнавать. — Бергер поднимает воротник, изо рта клубами выходит пар. Бросает взгляд на часы, подталкивает винтик взвода. Люминесцентное табло загорается бледно-зеленым. — Вы сейчас не на работу?

— Вообще-то не собиралась, но если дело того требует, могу и заехать, — без особого энтузиазма сообщаю я. Она хочет поговорить об убийствах Ким Льонг и Дианы Брэй. И, разумеется, по поводу найденного в порту тела, предположительно брата Шандонне. Впрочем, если покойному и суждено узреть правосудие, то не в этой стране. Так она дает понять, что Томас Шандонне тоже пропал зазря. Ладно, забираюсь на водительское сиденье «навигатора».

— Как находите машину? — Вопрос прозвучал жутко нелепо при данных обстоятельствах. Такое чувство, что меня проверяют, примеряются ко мне. С первого взгляда ясно, что Бергер никогда ничего не делает без веской на то причины. Она с любопытством разглядывает внедорожник, который мне одолжила Анна, пока мой седан по странному стечению обстоятельств остается вне досягаемости.

— Я ее позаимствовала. Наверное, вам лучше следовать за мной, — говорю ей. — В некоторых кварталах в темное время нельзя теряться.

— Я тут хотела отыскать Пита Марино. — Она направляет дистанционный ключ на свой белый джип «Мерседес ML 430» с нью-йоркскими номерами. Мигают фары, щелкает дверной замок. — Пожалуй, лучше встретиться и переговорить сразу всем вместе.

Завожу мотор, поеживаясь от холода. Ночь выдалась сырая, с веток капает ледяная влага. Под гипс пробирается промозглый холод и, нащупав трещинки в моем несчастном локте, просачивается в самые нежные, чувствительные места, где обитают нервные окончания. Те начинают ныть, напоминая о себе болезненными раскатистыми толчками. Посылаю Марино сообщение на пейджер, и только сейчас до меня доходит, что я не знаю, какой номер телефона в машине Анны. Придерживая руль пальцами сломанной руки и поглядывая в зеркало заднего обзора, не потерялась ли Бергер, пытаюсь нашарить в ранце мобильник. Долгие минуты ожидания, и Марино перезванивает. Рассказываю ему о происшедшем, и тот реагирует со свойственным ему цинизмом, за которым, впрочем, угадывается некое более сильное чувство: злость или недоброе возбуждение.

— Ясненько. Ну, в совпадения я не верю, — рубит он сплеча. — Ты пошла на похороны Брэй, и как бы случайно там оказывается Бергер? Ее-то с какой стати туда занесло, хотелось бы знать?

— Понятия не имею. Только вот если бы я была на ее месте, в чужом городе, и понятия не имела, кто есть кто, тоже первым делом отправилась бы на похороны Брэй и посмотрела, кому местная знаменитость небезразлична, — делаю логическую выкладку. — А она разве тебя в известность не поставила? При личной встрече вчера вечером? — Выдаю как есть. Интересно, до чего они там договорились.

— И словом не обмолвилась, — отвечает он. — Других забот было по горло.

— Например? Или это тоже секрет? — с вызовом добавляю я.

Марино довольно долго безмолвствует. Наконец отвечает:

— Слушай, док, меня все это не касается. Проблемы нью-йоркские, я просто делаю, что велят — и все. Если тебя что-то волнует — спроси сама. Она как раз ждет. — Он говорит жестко, с обидой в голосе. — Знаешь, я сейчас в очаровательном местечке, Мосби-Корт, и у меня других дел по горло, кроме как бегать, поджав хвостик, за важной фифой!

Мосби-Корт — далеко не королевское предместье, а один из семи спальных районов города. Там стоят дома по новым проектам, четыре из которых названы в честь выдающихся жителей Виргинии: актера, просветителя, преуспевающего владельца табачной фабрики и героя Гражданской войны. Надеюсь, Марино занесло в район новостроек не из-за очередной перестрелки.

— Ты мне, случаем, не собираешься работенку подкинуть? — спрашиваю я.

— Опять понтового пришили. — Ничего смешного в этом зашифрованном послании не вижу. Циничные слова Марино означают, как правило, что на улице убили молодого чернокожего мужчину. Возможно, расстреляли в упор — из-за наркотиков или просто из-за того, что он посмел появиться в безлюдном месте в дорогом спортивном костюме и баскетбольных кроссовках. И как обычно, никто ничего не видел.

— Встретимся в терминале, — мрачно говорит Марино. — Через пяток минут подъеду.

Снегопад совсем прекратился, на улице довольно тепло — по крайней мере, город еще не заиндевел под слоем мерзлой слякотной жижи. Повсюду в центре развешаны праздничные украшения, над головой горят белые гирлянды, в которых щербинками проглядывают потухшие лампочки. Перед Джеймс-центром понаставили машин: любопытные созерцают светящуюся громаду вылепленного из огней оленя, а на Девятой сквозь голые ветви вековых деревьев выступает залитый светом округлый купол Капитолия; по соседству — нежно-желтый особняк, в каждом окне которого мягко мерцают свечи. Из стоящих у парадного подъезда машин выходят разодетые парочки в вечерних нарядах. И тут я, к своему ужасу, вспоминаю, что сегодня губернатор устраивает рождественский ужин для местного руководства. Я самолично, уже месяц с лишним назад, выслала ему визитку с подтверждением о прибытии. Боже ты мой. Губернатор Майк Митчелл и Эдит, его жена, непременно заметят мое отсутствие. Повинуясь мимолетному импульсу, я уже собралась было свернуть к особняку, но тут вспомнила про Бергер. Лучше не дергаться. Нет, не смогу заскочить даже на четверть часа. Куда мне Бергер девать? Не с собой же... Горестно улыбаюсь и качаю головой. Сидя в темной кабине, представляю, как на меня там посмотрят, а уж если пресса пронюхает — и подумать страшно.

Я всю свою жизнь работаю в государственной организации и потому прекрасно знаю: важность светского общения недооценивать нельзя. Телефон губернатора имеется в любом справочнике; платишь пятьдесят центов, и тебя автоматически соединяют с его обителью. Пара секунд, и я на проводе, говорю с человеком из службы охраны. Я всего-то хотела передать сообщение, а меня тут же соединяют с Самим. Через равные промежутки времени раздается гудок, как при платном соединении; интересно, у них, случайно, разговоры не прослушиваются? На другой стороне Брод-стрит более старую часть города сменяет новая империя «Биотех», здания из кирпича и стекла, где и расположен мой морг. Бросаю взгляд в зеркало заднего обзора: Бергер не отстает.

Упорно едет следом и беззвучно шевелит губами, беседуя с кем-то по телефону. Как-то не по себе, когда видишь разговор, а слов не разобрать.

— Кей? — неожиданно раздается голос губернатора Митчелла: у Анны в машине телефон с громкой связью.

Прерывистым от неожиданности голосом торопливо объясняю, что не собиралась его беспокоить и очень сожалею, однако прийти не смогу. Отвечать он не торопится, и уже по этой заминке понятно: губернатор считает отказ с моей стороны крупной ошибкой. Митчелл — человек, знающий цену случаю и умеющий им распорядиться. С его точки зрения, упускать возможность побыть в кругу властей предержащих — непростительная глупость, особенно в моем нынешнем положении.