Глава 25

Я никогда еще не сидела за рулем мариновского пикапа «додж-рэм», и не попади я в столь стесненные обстоятельства, сама мысль управлять этой громадиной показалась бы мне уморительной. Человек я не крупный, едва дотягиваю до пяти футов пяти дюймов, отнюдь не выпендрежница и не экстремалка. Конечно, иногда ношу джинсы, но не сегодня. Думаю, я все-таки одеваюсь, как полагается руководителю и юристу. По обыкновению, использую либо строгий костюм с юбкой, либо фланелевые брюки с блейзером, если, конечно, не выезжаю на местность. У меня светлые волосы, короткая стрижка, чуть-чуть подкрашиваюсь, а об украшениях, если не считать часов и неизменного обручального кольца, к которому теперь уже нет пары, забываю. Татуировок нет. Одним словом, я совсем не выгляжу как человек, который будет нестись по дороге в ревущем монструозном джипе, выкрашенном в темно-синий цвет, прошитый тонкими контрастными полосками, с хромом, брызговиками и большими раскачивающимися антеннами радиосвязи.

Решила вернуться в Ричмонд по шестьдесят четвертому — так быстрее: уж очень много внимания поглощает такое вождение, нелегко управляться с мариновской махиной одной рукой. У меня еще не было подобного сочельника, и чем больше я в этом убеждаюсь, тем грустнее становится. Обычно к этому времени уже набиты холодильник и морозилка, я наготовила соусов, супчиков и украсила дом. А сейчас чувствую себя совсем бесприютной: мчусь в машине Марино по межштатке и не знаю, где сегодня буду ночевать. Вроде бы можно к Анне заехать, но пугают недоговоренность, отчуждение, возникшие между нами; утром мы с ней даже не виделись. На меня накатывает чувство беспомощной безысходности, еще глубже вжимающее в сиденье. Набираю Люси.

— С завтрашнего дня придется въехать к себе, — говорю ей по телефону.

— А может, с нами пока побудешь? Тиун будет рада, — предлагает она.

— Не лучше ли вам у меня погостить? — Так трудно попросить об одолжении, в котором действительно нуждаешься. Очень. И тому есть масса причин.

— Когда ты нас ждешь?

— Справим с утра Рождество.

— Спозаранок. — Еще не было рождественского утра, чтобы Люси к шести не вскочила.

— Прибуду в город, вместе и пойдем, — говорю ей.

Двадцать четвертое декабря. День самый короткий в году, и долго еще ждать, пока солнечный свет начнет мало-помалу проглядывать на небе, выжигая угрюмое беспокойство, которое в последнее время все больше мною овладевает. В центр Ричмонда я въехала в полной темноте, в пять минут седьмого подрулила к дому Анны и увидела, что там уже поджидает Бергер в своем джипе. Машина Анны исчезла. Анны дома нет. Это меня добило окончательно. Не знаю почему. Разве что я заподозрила, будто хозяйка каким-то образом прознала о визите прокурора и нарочно исчезла. Подобные обстоятельства лишний раз наводят на мысль, что подруга уже с кем только не разговаривала, и не исключено, что однажды ее просто вынудят выложить мои минутные откровения.

Бергер выходит из машины: ее, кажется, немало изумило средство передвижения, хотя показывать она этого не стала.

— Вам что-нибудь потребуется забрать в доме, прежде чем мы уедем? — спрашивает моя спутница.

— Секундное дело, — говорю ей. — Когда вы прибыли, Зеннер уже не было на месте?

Вижу, она немного напряглась.

— Я приехала за пару минут до вас.

Увиливает, думаю я, поднимаясь на крыльцо. Отпираю дверь и отключаю сигнализацию. В холле темно: и гирлянды на елке выключены, и огромная люстра не горит. Оставляю записку, в которой благодарю радушную хозяйку за гостеприимство и дружеское отношение. Завтра вернусь домой, и, я знаю, Анна поймет: это вынужденная необходимость. Главным образом хочу ее заверить, что она меня вовсе не расстроила и я прекрасно понимаю, что и Анна, подобно мне, в этой ситуации лишь жертва обстоятельств. Я говорю «обстоятельств», потому что теперь уже не знаю, кто держит револьвер у ее виска и заставляет выбалтывать мои личные откровения. Вполне возможно, в списке лидирует Рокки Каджиано, если только мне не предъявят обвинения. А если дойдет до такого, то я уже не фигура на суде над Шандонне.

Оставляю конверт на безупречно заправленной бидермайеровской постели Анны. Управившись, подсаживаюсь к Бергер в машину и начинаю рассказ о поездке в округ Джеймс-Сити, об оставленной палатке и длинных бесцветных волосах. Та внимательно слушает и ведет машину с таким знанием дела, точно всю жизнь провела в Ричмонде.

— Мы можем доказать, что они принадлежат Шандонне? — наконец спрашивает прокурор. — При условии, что, как обычно, у нас нет луковиц. Ведь найденные на местах преступления волосы были тоже без корня, так? На ваших местах преступления, где убили Льонг и Брэй.

— Без корней, — соглашаюсь я, хотя мне очень не по вкусу пришлось, что преступления оказывают «моими». Не мои они, безмолвно протестую. — Волосы выпадали сами, значит, без корней, — говорю Бергер. — Есть способ определить митохондриальную ДНК по стволам. В общем, да, можно с определенностью сказать, принадлежат ли ему волосы из палаточного лагеря.

— Вы не могли бы поподробнее, — просит собеседница. — Я не эксперт по митохондриальным ДНК. И в волосах не разбираюсь, раз уж на то пошло, особенно в таких.

ДНК — трудная тема. И объяснять человеческую жизнь с точки зрения ее молекулярного устройства... Не все способны или хотят объять это разумом. Копы и прокуроры обожают прибегать к ДНК-экспертизе, зато терпеть не могут рассуждать об этом с научной точки зрения. Очень мало кто понимает, как все устроено. Большинство даже произнести правильно не способны: дезоксирибонуклеиновая кислота. Я объясняю, что ядерная ДНК — то, что мы получаем, располагая клетками с ядром, такими как клетки крови, мягких тканей, семенной жидкости и корней волос. Она наследуется в равной степени от обоих родителей, поэтому, если взять пробу, мы в состоянии «прочесть» человека, фигурально выражаясь, сравнить его личный профиль с любым другим биологическим образцом, который он оставил, к примеру, на другом месте преступления.

— А разве нельзя попросту взять волосы из палаточного лагеря и под микроскопом сравнить их с найденными на местах преступлений? — недоумевает Бергер.

— С переменным успехом, — отвечаю. — Изучение микроскопических характеристик в данном случае мало что даст, поскольку образцы не пигментированы. Самое большее — можно будет подтвердить, что морфологически они совпадают или имеют много общего.

— Присяжных не убедит, — вслух размышляет прокурор.

— Ни в коей мере.

— Однако если мы не произведем микроскопического сравнения, защита поднимет этот вопрос, — рассуждает Бергер. — Они поинтересуются: «А по какой причине вы не сделали анализ?»

— В общем-то, если надо, мы можем провести микроскопическое сопоставление.

— Тех, что обнаружены на теле Сьюзан Плесс, и волос из ваших дел.

— Если надо, — повторяю я.

— Объясните про стволы. Как в их случае работает ДНК?

Рассказываю, что митохондриальные ДНК находятся в стенках клеток волос, ногтей, зубов и костей и представляют собой молекулы — так сказать, составляют наш фундамент, камень с цементом. К сожалению, такая молекула наследуется только по женской линии. Привожу аналогию с яйцом. Представим, что митохондриальная ДНК — белок, а ядерная — желток. Нельзя сравнить одно с другим. Но если вы заполучили ДНК из клетки крови, тогда считайте, что имеете в своем распоряжении целое яйцо и можете сравнивать митохондриальные ДНК с им подобными, белок с белком. Кровь у нас есть, поскольку Шандонне пойман. В больнице ему делали анализы. Так что мы располагаем полным профилем и готовы сравнить митохондриальную ДНК неизвестного волоса с той же молекулой из его крови.

Бергер внимательно слушает, не перебивая. Она впитывает все, что я говорю, и, похоже, успешно вникает в суть. Опять же никаких пометок. Затем спрашивает:

— У вас в доме его волосы остались?

— Не знаю, нашла ли что-нибудь полиция.

— Учитывая, что с него сыплется в изобилии, думаю, обязательно должно было что-то остаться. Или у вас в доме, или во дворе, когда он катался в снегу.

— Что ж, резонно.

— Я читала об оборотнях. — Бергер неожиданно перескакивает на другую тему. — По всей видимости, в истории действительно существовали люди, которые искренне считали себя оборотнями. Ведь есть ведовство, черная магия, сатанистские культы. Верят в укус оборотня, пьют чужую кровь. Думаете, возможно, чтобы Шандонне действительно считал себя нежитью?

— И, таким образом, не мог быть признан виновным ввиду невменяемости, — отвечаю я, сообразив, что защита вполне способна прибегнуть к такому трюку.

— В начале шестнадцатого века в Венгрии жила некая Алжбета Батори-Надасди, известная под прозвищем Кровавая Графиня, — продолжает Бергер. — Предполагают, что она пытками уморила около шестисот молодых женщин. Купалась в их крови, считая, что таким образом навсегда сохранит молодость и красоту. Припоминаете?

— Смутно.

— Согласно легенде, графиня держала молоденьких женщин в подземной темнице, откармливала их, потом пускала несчастным кровь и купалась в ней, а затем заставляла других пленниц слизывать ее со своего тела. Как многие полагают, она считала полотенца слишком жесткими для своей нежной кожи... Летописцы упустили очевидное. На мой взгляд, тут явно присутствует эротический момент. Убийства на почве вожделения. Даже если преступник действительно верит в магические силы крови, все равно многое замешано на власти и сексе. Будь то красавица графиня или какая-нибудь генетическая аномалия, взращенная в подземельях французского особняка.

Сворачиваем на Кентербери-роуд, въезжаем в лесистый зажиточный район Виндзор-фармс, на самом отшибе которого, отгородившись от шумной скоростной трассы высоченной стеной, жила Диана Брэй.

— Дала бы правую руку на отсечение, лишь взглянуть на библиотеку Шандонне, — говорит Бергер. — Уж очень хочется знать, на каких он воспитывался книгах — не считая исторической и научно-популярной литературы, которой якобы пичкал его отец. Болтун. Интересно, кстати сказать, знает ли он про Кровавую Графиню? Что, если наш приятель обмазывался кровью в надежде на волшебное исцеление?

— Есть версия, что он купался в Сене, а потом, уже здесь, в реке Джеймс, — отвечаю я. — Возможно, по той же самой причине.

— Что-то библейское, не находите?

— Вполне вероятно.

— Наверное, он и Библии начитался, — предполагает моя собеседница. — Не почерпнул ли Шандонне вдохновение у французского серийного убийцы? Был такой Жиль Гарниер; убивал мальчиков, съедал их и выл на луну. В средние века во Франции вообще много было так называемых оборотней. В общей сложности обвинили тридцать тысяч человек, можете себе представить? — Бергер провела серьезные изыскания, сразу чувствуется. — И еще одна чудная мыслишка, — продолжает она. — В фольклоре отмечено, будто от укуса оборотня человек становится таким же. Что, если Шандонне пытался превратить жертв в себе подобных? Хотел подыскать себе что-то вроде невесты Франкенштейна, пару, так сказать?

Столь необычные рассуждения в целом начинают составлять довольно ясную картину, куда более прозаичную, чем могло бы показаться на первый взгляд. Бергер просчитывает наперед, что в подобной ситуации станет делать защита. Первая и самая простая уловка — отвлечь присяжных от зверского характера преступлений, переключив их внимание на физические дефекты Шандонне, навести на мысль, что он якобы страдает психическим расстройством и в целом существо из ряда вон выходящее. Если удачно аргументировать мысль, что он истинно верит в свое сверхъестественное происхождение, считает себя оборотнем, чудовищем, присяжные вряд ли признают его виновным и осудят на пожизненное заключение.

— Защита серебряной пулей, — ссылается на расхожее суеверие Бергер. — У нас горы улик, как и в тот раз, когда мы проиграли дело... Для стороны защиты серебряной пулей будет то, что Шандонне безумен и жалок.

Дом Дианы Брэй — белый с мансардной крышей. Полицейские зачистили место преступления, даже Бергер не может войти сюда без разрешения владельца — того, в чье распоряжение переходит собственность покойной. Сидим в машине на подъездной дорожке к дому и ждем, когда появится брат Дианы Брэй, Эрик, с ключом от дома.

— Вы, возможно, обратили на него внимание на заупокойной службе. — Бергер напоминает, что Эрик — тот самый человек, который нес урну с прахом. — Вот объясните мне, каким образом Шандонне удалось вынудить опытного сотрудника полиции открыть ему дверь. — Моя собеседница запросто переключается от событий средневековой Франции к весьма реальному кровопролитию, свершившемуся буквально у нас на глазах.

— Это несколько выходит за рамки моей компетенции, миссис Бергер. Не лучше ли четко придерживаться специфики и полученных данных?

— Сейчас речь уже не идет о четких границах. Существуют только вопросы.

— Не потому ли, что я, на ваш взгляд, в суде не предстану? Во всяком случае, не предстану в Нью-Йорке, поскольку свидетель из меня теперь никуда не годный? — смело поднимаю наболевший вопрос. — По правде говоря, у меня сейчас так запятнана репутация, что хуже не бывает.

Умолкаю: жду, что она ответит. Бергер безмолвствует, я спрашиваю ее напрямик:

— Неужели Райтер и словом не обмолвился, что я могу не оказаться вам полезной? Против меня возбуждено расследование специальной комиссии, потому что кое-кто вбил себе в голову, будто я имею какое-то отношение к смерти Брэй.

— Не просто обмолвился, а даже наоборот, — тихо отвечает собеседница, глядя на темную громаду опустевшего дома. — Мы с Марино на эту тему уже переговорили.

— Вот тебе и секретное расследование, — язвительно замечаю я.

— Да, правила таковы, что из комнаты, где заседает специальное жюри присяжных, не должно выйти ни слова. И пока ни слова не вышло. На данный момент происходит вот что: Райтер всеми правдами и неправдами пытается с помощью комиссии получить ключ к управлению всем, что вас касается. Телефонные счета, банковский баланс, слухи и репутация. Вы знаете, как это работает. Уверена, что и сами вы внесли свою лепту в слушания спецкомиссии.

Это звучит в ее подаче настолько буднично, словно ничего из ряда вон выходящего и не происходит. Во мне закипает негодование — и тут же выливается через край в словесной форме.

— Знаете что, у меня тоже есть чувства, — говорю я. — Может, для вас обвинения в убийстве — обычное дело, а вот для меня — отнюдь. Незапятнанная репутация — единственное, что у меня осталось, и я не могу себе позволить ее потерять. Подумать только! Обвинить меня в том самом, против чего я выступаю каждую минуту своей жизни. Никогда я не превышала служебных полномочий. Никогда. Я ни за что сознательно не причиню человеку боль. И не собираюсь потакать такому безумию, миссис Бергер. Худшего со мной просто не может произойти. Просто не может.

— Хотите совет? — Она смотрит на меня.

— Всегда готова выслушать дельное предложение.

— Для начала: пресса так и так обо всем пронюхает. И вы сами это прекрасно понимаете. Я бы разгромила их всухую, собрав не откладывая в долгий ящик пресс-конференцию. У нас есть один плюс: вас не уволили. Вы не потеряли поддержку людей, распоряжающихся вашей профессиональной жизнью. Это чудо, черт побери. Непостижимое происшествие. Обычно политики сразу суют голову в песок, но здешний губернатор о вас очень высокого мнения. Он не верит, что вы убили Диану Брэй.

И если Митчелл выступит по вашему поводу с официальным заявлением, то все будет в полном порядке. При условии, если особая комиссия не выставит утвержденный проект обвинительного акта.

— Вы общались на эту тему с губернатором Митчеллом? — спрашиваю ее.

— Контактировали в прошлом. Мы знакомы. Вместе работали над одним делом, еще в его бытность генеральным прокурором.

— Наслышана. — И опять же я спрашивала не об этом.

Молчание. Она глядит на дом Брэй. Внутри темно, свет не горит, и я вслух замечаю, что в обычае Шандонне выкручивать лампочку на крыльце или перерезать провода, чтобы, когда жертва откроет дверь, он был скрыт во мраке.

— Хотелось бы знать, что думаете вы, — говорит Бергер. — Уверена, у вас уже сложилось собственное мнение. Вы очень наблюдательный и опытный следователь. И знаете, что преступник с вами сделал: вы знакомы с его модус операнди лучше всех ныне живущих.

По уху резанул ее намек на покушение. Пусть эта женщина всего лишь делает свою работу и вполне объективна, меня ее прямота оскорбляет. И еще действует на нервы ее уклончивость. Мне не нравится, что она решает, о чем мы будем говорить, когда и сколько. Ничего не могу поделать — я живой человек. Всегда ждешь от себе подобных хотя бы попытки сопереживать.

— Сегодня утром кто-то позвонил в морг и назвался Бентоном Уэсли, — преподношу ей очередную новость. — Рокки Марино-Каджиано еще не объявлялся? Что он затевает? — Голос стал резким от злости и страха.

— Ну, в ближайшее время он и не объявится, — говорит Бергер тоном знатока. — Не в его стиле. Но не удивлюсь, если он снова примется запугивать, причинять боль, оскорблять. Бьет по старым болячкам, чтобы предупредить — это самое невинное из его ассортимента. Вряд ли подлец будет контактировать с вами напрямую, по крайней мере до суда. Если вы вообще когда-нибудь увидитесь. Такова его мерзкая натура. Закулисные махинации.

На миг воцарилось безмолвие.

— Итак, мое мнение, — наконец говорю я. — Вы этого хотите? Прекрасно.

— Вот именно, я жду. Из вас получилась бы очень неплохая правая рука. — Намек на второго окружного прокурора, который будет адвокатом-консультантом, ее партнером на суде. Так что Бергер либо только что сделала мне комплимент, либо просто иронизирует.

— У Дианы Брэй была подруга, которая довольно часто к ней наведывалась. — Сбросив с себя путы сомнений, предпринимаю первый шаг. — Детектив Андерсон. Она была помешана на своей властной подруге. Та ее не в шутку поддевала. Не исключено, что преступник подсматривал за Брэй и собирал информацию. Периодические визиты Андерсон не стали для него секретом. В ночь убийства он дождался, когда гостья покинет дом, — подчеркиваю сказанное многозначительным взглядом, — подошел к крыльцу, выкрутил лампочку над входом и постучал в дверь. Хозяйка решила, что вернулась ее недавняя посетительница, желая продолжить спор, помириться или по какой-то иной причине.

— Потому что у них вышла размолвка. Они постоянно ссорились, — подхватывает собеседница.

— Судя по всему, их отношения были отнюдь не безоблачны, — углубляюсь в зону, так сказать, ограниченного доступа; не мое дело влезать в эту часть расследования, но я все-таки продолжаю: — И прежде случалось, что Андерсон в пылу гнева выскакивала из дома, а потом возвращалась.

— Вы присутствовали на допросе подруги покойной, когда было обнаружено тело. — Бергер хорошо осведомлена: кто-то ей рассказал. Видимо, Марино.

— Да, я все слышала.

— И рассказ о том, что случилось той ночью, пока гостья ела пиццу и пила пиво в доме Брэй?

— По словам подруги, они поспорили. Поэтому она разозлилась и ушла. И скоро последовал стук в дверь, в точности так, как делала ее подруга. Заявившись ко мне, Шандонне тоже изображал полицейского...

— Продемонстрируйте. — Бергер выжидающе на меня смотрит.

Стучу по консоли между передними сиденьями. Три раза, громко.

— А она всегда стучала? Звонком не пользовалась?

— Вы достаточно общаетесь с полицейскими: они редко когда пользуются звонком. Наша братия привыкла работать в кварталах, где о такой вещи, как звонок, знают лишь понаслышке.

— Интересно, что Андерсон не вернулась, — замечает Бергер. — А если бы она пришла? Как думаете, Жан-Батист каким-то образом просек, что посетительница не вернется?

— Меня это тоже здорово занимает.

— Может, он просто уловил нечто в ее поведении? Или настолько потерял контроль над собой, что забыл про осторожность? — размышляет Бергер. — Желание оказалось сильнее опасений, что его застанут.

— Вероятно, он заметил одну важную деталь, — говорю я. — У Андерсон не было ключа от дома Брэй. Та неизменно открывала сама.

— Верно, но когда на следующее утро приятельница вернулась и обнаружила убитую, дверь была не заперта, не так ли?

— Только это не значит, что, проникнув в дом, он не заперся. Ведь в случае с Ким Льонг, с которой наш приятель расправился в дежурном магазине, он догадался вывесить табличку «Закрыто» и запереть дверь.

— Однако наверняка сказать невозможно, был ли закрыт дом, когда он убивал Брэй, — повторяет Бергер.

— Да, наверняка не скажешь.

— И вполне возможно, Шандонне не заперся, — копает она. — Не исключено, что сразу, как он к ней ворвался, началась погоня. И вот он глумится в спальне над несчастной, а дверь все это время открыта.

— Значит, он вышел из себя и сильно рисковал.

— Хм, мне бы не хотелось слишком напирать на то, что он якобы был не в себе. — Кажется, что собеседница рассуждает сама с собой.

— Не в себе еще не значит невменяемый, — напоминаю я. — Каждый, кто совершает убийство, выходит из себя.

— Браво, браво, — кивает она. — Итак, хозяйка открыла, на крыльце темно, и он выскочил из мрака.

— Та же схема и с доктором Ствон из Парижа. Там тоже убивали женщин, один и тот же почерк, а в ряде случаев преступник оставлял на месте записки.

— Тут и всплыло Le Loup-garou, — вставляет Бергер.

— И еще он написал это на ящике в грузовом контейнере, где обнаружили тело его брата, Томаса. Да, — говорю я, — когда Жан-Батист начал убивать в Париже, то так и подписывался: «Оборотень». Однажды ночью он объявляется у двери доктора Ствон, не подозревая, что ее муж, работающий шеф-поваром в ночную смену, приболел и в тот день неожиданно остался дома, слава Богу. Женщина открывает, и тут Шандонне слышит, как из соседней комнаты зовет муж, и потому убегает.

— Она сумела его рассмотреть?

Припоминаю, что рассказывала мне доктор Ствон.

— Было темно. У нее сложилось впечатление, что одет он хорошо, в длинном темном пальто, с шарфом, руки держал в карманах. И говорил грамотно, как приличный человек. Сослался на то, что у него сломалась машина и ему надо позвонить.

— Еще ваша коллега что-нибудь запомнила?

— От него пахло. Сильный мускусный запах, как будто псиной разило.

Услышав это, Бергер издает чудной звук. Я уже потихоньку овладеваю языком ее тонких манер: при упоминании какой-то особенно дикой или отвратительной подробности она втягивает в себя щеки и издает тихий скрежещущий писк, будто птичка.

— Значит, сначала он пришел за главным парижским судмедэкспертом, а теперь ему понадобился здешний. Вы, — добавляет она для пущей ясности. — Зачем? — Развернулась вполоборота на сиденье и, опустив локоть на руль, смотрит на меня.

— Зачем? — удивляюсь я, словно на этот вопрос не могу дать ответа и о таком она вообще не должна бы спрашивать. — Кто бы мне объяснил? — Чувствую, на меня снова находит злоба.

— Умысел, — отвечает она. — Невменяемые преступники не планируют с такого рода тщательностью. Выбрать главного судмедэксперта в Париже, а теперь и здесь. Обе женщины. Обе вскрывали его жертв и, следовательно, неким извращенным образом вступили с ним в близость. Может, даже большую, чем у любовников, потому что вы, в некотором смысле, наблюдали. Вы видели, где он бил и кусал. Ваши руки касались того же тела. В каком-то смысле вы знали, как он занимается любовью, поскольку Жан-Батист Шандонне представляет себе любовь с женщиной именно так.

— Омерзительная мысль!.. — Ее психологическая интерпретация лично для меня глубоко противна.

— Схема. План. Никакого допуска на случайность. Нам очень важно понять его схему, Кей. Причем без антипатий и личной неприязни. — Она выжидающе молчит. — Вам придется взглянуть на Жан-Батиста беспристрастно. Ненависть теперь — непозволительная роскошь.

— Знаете, сложно не испытывать отрицательных эмоций к такому, как он.

— Просто когда мы искренне кого-то не приемлем или ненавидим, трудно перевести все внимание на него, как если бы он действительно заслуживал интереса. Сейчас наш долг — рассмотреть Шандонне под лупой. Мне очень нужно, чтобы для вас он на какое-то время стал самым важным человеком в жизни.