Огромные знания Питера Бауэра о бумаге включают в себя и информацию о водяных знаках. Он считает, что знаки фирмы «Пири и сыновья» и «Джойнсон Суперфайн» являются «не самыми распространенными». Еще более редкими являются водяные знаки «Монктонз Суперфайн». Фирма «Монктонз» изготавливала также бумагу для рисования и акварели.

Совпадение водяных знаков еще не означает, что листы бумаги брали из одной и той же пачки. Сикерт и Потрошитель, по мнению Бауэра, никогда не писали писем на листах из одной и той же пачки. Бауэр провел долгое время, изучая архивы Сикерта и Потрошителя и анализируя бумагу с помощью тридцатикратной лупы. Когда бумага производилась машинным способом, а именно так изготавливали ее в фирмах «Пири и сыновья», «Джойнсон» и «Монктонз», то листы в одной пачке нарезались из одного и того же роля. В другой пачке собирались листы с теми же водяными знаками и с тем же содержанием волокон, но размер листов мог слегка отличаться из-за скорости сушки или нарезки.

Эти характеристики — размеры и расстояния между валками при изготовлении бумаги — создают профиль бумаги. Если профили разных листов абсолютно совпадают, значит, они взяты из одной пачки. Бауэр говорит, что вполне обычным было получать бумагу из разных пачек. Даже если бумагу заказывали у производителя, он мог комплектовать партию из разных пачек, хотя водяные знаки и тиснение были одними и теми же. Расхождения в письмах Сикерта и Потрошителя относятся и к их размерам. Например, письмо доктору Опеншоу с водяными знаками «Пири и сыновья» написано на той же бумаге, что и письмо Потрошителя от 22 ноября, отправленное из Лондона. Однако письмо Потрошителя от 22 ноября, отправленное из Манчестера, с теми же водяными знаками написано на бумаге из другой пачки. Очевидно, что у Потрошителя была под рукой бумага из разных пачек с одними и теми же водяными знаками, если только не предположить, что 22 ноября письма от имени Потрошителя на бумаге одного типа и цвета написали два разных человека.

Различия в размерах бумаги могут объясняться условиями хранения. Когда бумагу нагревают путем наложения защитной пленки, она слегка съеживается. Еще более вероятно различие в размерах можно объяснить повторными заказами от поставщика. В конце 80-х годов XIX века личную бумагу обычно заказывали дестями, то есть по двадцать четыре листа, включая незапечатанные вторые листы. Повторный заказ аналогичной личной бумаги на том же типе с теми же водяными знаками вполне мог поступить из другой пачки. А может быть, поставщик использовал различные стандартные размеры, например «пост кварто» — семь на девять дюймов, «коммершиал ноте» — восемь на пять дюймов или «октаво ноте» — семь на четыре с половиной дюйма.

Примеры расхождений в размере бумаги мы видим в письмах Потрошителя с водяными знаками «Джойнсон Суперфайн», отправленных в полицию лондонского Сити. Оторванная половина сложенного листа имеет размеры 6 15/16 на 9 9/10 дюймов. Другое письмо Потрошителя, написанное на такой же бумаге с теми же водяными знаками и отправленное в столичную полицию, имеет размер «коммершиал ноте», то есть восемь на пять дюймов. Письмо Сикерта на бумаге «Монктонз Суперфайн», которое мы исследовали в Глазго, имеет размеры 7 1/8 на 9 дюймов. Письмо Потрошителя, отосланное в полицию лондонского Сити, на бумаге с водяными знаками «Монктонз Суперфайн» имеет размеры 7 1/8 на 8 9/10 дюйма. Естественно, что это свидетельствует о том, что бумага была взята из различных пачек, но не доказывает, что письма были написаны разными людьми.

Я так подробно остановилась на вопросе разных пачек бумаги только потому, что точно так же поступил бы на моем месте любой адвокат. Бумага одного типа и с одинаковыми водяными знаками, но полученная из разных пачек, не может служить доказательством. Как указывал Бауэр, изучая бумагу, используемую разными художниками, он всегда сталкивался с подобными отклонениями. Бауэр обнаружил среди писем Потрошителя и такие, что были написаны на одинаковой бумаге. Поскольку на них не было водяных знаков, на них вообще не обратили внимания. Два письма Потрошителя в столичную полицию и одно в полицию лондонского Сити написаны на очень дешевой бледно-голубой бумаге — причем все три на листах из одной и той же пачки, что убедительно доказывает тот факт, что они были написаны одним человеком. Впрочем, совпадение водяных знаков, особенно совпадение трех разных типов водяных знаков, тоже трудно считать простым совпадением.

Обнаружение совпадения водяных знаков вдохновило всех, кто работал вместе со мной над делом Потрошителя. Однако я должна признать, что в нашем расследовании был и не столь радостный опыт работы с водяными знаками. Руководитель отдела консервации документов в Лондонском архиве Марио Алеппо связался со мной и сообщил, что его сотрудники обнаружили массу других водяных знаков фирмы «Пири и сыновья». Он предложил мне посмотреть документы. Я немедленно вернулась в Лондон и, к своему ужасу, обнаружила, что водяные знаки «Пири и сыновья» встречаются не только на письмах Потрошителя, но и на бумаге, которая в тот период использовалась в столичной полиции. Я была в шоке. Какое-то время я не могла прийти в себя. Мне казалось, что вся моя стройная теория рушится буквально на глазах. Теория о том, что Джек Потрошитель был полицейским, бытовала уже давно.

Водяные знаки «Пири и сыновья» на бумаге столичной полиции были единственными знаками этой фирмы, встречающимися в документах, не принадлежащих Сикерту или Потрошителю. Но, к моей радости, я обнаружила, что бумага полиции отличается от той, что использовали Сикерт и Потрошитель. На водяных знаках полицейской бумаги не было даты, а также присутствовали буквы «Лд» и слово «Регистр». Бумага отличалась по качеству и цвету. Ее размер составлял восемь на одиннадцать дюймов. Кроме того, она не складывалась как открытка. Кроме различий в тексте и дизайне водяных знаков, бумага, используемая в полиции, была плетеной, а бумага Сикерта и Потрошителя прессованной.

Фирма «Александр Пири и сыновья» начала изготавливать бумагу в 1770 году в Абердине. Фирма динамично развивалась и пользовалась хорошей репутацией. Ей принадлежали хлопковые фабрики, плантации и заводы в Лондоне, Глазго, Дублине, Париже, Нью-Йорке, Санкт-Петербурге и Бухаресте. Вплоть до 1864 года Пири не использовал названия своей фирмы в водяных знаках. Однако записи, сохранившиеся в Абердине, не говорят о том, когда точно название фирмы появилось на водяных знаках. В 1882 году Пири создал компанию с ограниченной ответственностью, в 1922 году соединился с другой фирмой и в 50-е годы XX века прекратил свою деятельность.

Записи фирмы «Пири и сыновья» хранятся в Абердине. Осознавая свою некомпетентность в области производства бумаги, я попросила эксперта Джо Джеймсона поехать со мной и изучить тысячи записей фирмы. Два холодных дождливых дня мы с ним провели, разбирая коробки, вникая в скучные детали, связанные с расходом извести, кипячением тряпья, устройством бумагоделательных машин, заказом соды, очисткой речной воды, владельцами, торговыми марками, типами бумаги. Мы могли узнать все о том, как изготавливалась бумага с конца XVIII века и до 50-х годов века XX.

В период расцвета фирмы тонны бумаги «Пири и сыновья» отправлялись в Лондон и другие части света. Эта компания дорожила своей репутацией и немедленно возбуждала дело, если какой-то другой производитель пытался ввести покупателей в заблуждение, утверждая, что его бумага произведена «Пири и сыновья». У меня возник совершенно естественный вопрос, который я и задала Питеру Бауэру. Насколько необычно то, что водяной знак «Пири» появился на трех письмах Потрошителя и на восьми письмах Сикерта?

После тщательного изучения документов компании я могу с уверенностью сказать только то, что хотя бумага эта была довольно распространенной, использовали ее в качестве личной немногие. Похоже, что эта бумага по большей части использовалась для печатания банковских и других деловых учетных книг, ведения деловой документации, печати без водяных знаков и литографической печати. Я не знаю, в каком магазине Уолтер или Эллен заказали себе бумагу с голубой каймой фирмы «Пири и сыновья». Этот магазин мог вообще находиться не в Лондоне, и его документы вряд ли сохранились. Я не могу сказать, насколько уникальным был водяной знак Сикертов, но в списке пятидесяти шести торговых марок фирмы я такого не нашла.

Однако это можно объяснить тем, что записи, хранящиеся в Абердине, являются неполными. Я знаю, что в единственном каталоге фирмы «Пири и сыновья», который мне доводилось держать в руках, в списке их товаров содержится двадцать три торговые марки и интересующего меня знака среди них нет. Этот каталог относится к 1900 году.

Уолтер Сикерт многое знал о водяных знаках. Он многое знал о бумаге. Трудно предположить, что он писал письма Потрошителя и не догадывался о том, что на бумаге остались водяные знаки. Трудно предположить, что он не знал, какой тип бумаги использует, — ведь письма написаны на хорошей, дорогой бумаге «Пири», «Джойнсон» и «Монктонз». Сикерт мог использовать личную бумагу только потому, что был уверен — даже если полицейские обратят внимание на часть водяного знака, они никогда не свяжут его с обаятельным джентльменом, художником Уолтером Сикертом. Его никогда и никто не подозревал. Можно только догадываться, что бы произошло, если бы полиция опубликовала рисунок водяного знака и расклеила плакаты с его изображением.

Впрочем, скорее всего, ничего. Если бы друзья Сикерта или его жена узнали водяной знак, они все равно не связали бы художника с Джеком Потрошителем. Меня больше всего удивляет то, что я не нашла никаких свидетельств о том, что полиция вообще обратила на водяные знаки какое-то внимание. А должна была обратить. Более десяти процентов писем Потрошителя, хранящихся в Лондонском архиве (а их там 211), написано на бумаге с водяными знаками или с частью водяных знаков. Не вся бумага с водяными знаками была дорогой. Но вряд ли полуграмотный обитатель Ист-Энда мог написать свои послания на подобной бумаге, хотя и полиция, и пресса считали Джека Потрошителя именно таким человеком.

Сикерт был страстным собирателем бумаги. Он не тратил ее попусту. Когда у него кончалась бумага, он писал на клочках, какие только мог найти, и посылал записки, напоминающие настоящую головоломку. В нескольких письмах к Уистлеру Сикерт сообщает: «В доме нет бумаги». Это вполне объяснимо, особенно если ученик просил у мастера денег.

«Извините за бумагу, не могу позволить себе купить, дорогой шеф», — написал Джек Потрошитель 15 ноября 1888 года.

Сикерт делал наброски на самых разных клочках — от грубой коричневой туалетной до роскошной веленевой бумаги. В 1888 году криминалисты, — проводя уголовные и гражданские расследования, уже обращали внимание на тип бумаги и водяные знаки. Почему никто из полицейских и детективов не обратил внимания на то, на чем были написаны многие письма Джека Потрошителя, для меня остается загадкой. Так или иначе, это был досадный и непростительный промах. Кто-нибудь должен был обратить внимание на то, что «чернила» были на самом деле краской, а «ручки» — кистями или карандашами для рисования с широкими грифелями. Для того чтобы это заметить, не нужны были ни микроскопы, ни инфракрасные спектрофотометры, ни рентгеновские установки.

Единственным объяснением этой поразительной близорукости может служить то, что письма Потрошителя всегда считали розыгрышем. Фотокопии и фотографии — не лучший способ заметить тонкие следы кисточек и восхитительное сочетание фиолетовых, синих, винно-красных, оранжевых, желтых красок, использованных для написания слов и рисунков на письмах, написанных так называемым неграмотным лунатиком. Искусствовед мог бы сразу определить, что на письмах мы видим не кровь, а гравировальную основу. Если бы доктор Феррара не использовал монохромный источник переменного света и различные фильтры, мы бы не смогли выделить реальный почерк преступника под толстым слоем черных чернил.

В одном письме Джек Потрошитель дает полиции возможность узнать свое имя и адрес, но, как всегда, утаивает самую ценную информацию, закрасив написанное черными прямоугольниками и изображением гробов. Это еще одно «ха-ха». Под черными чернилами современная установка смогла различить «ха» и еле видимую подпись «Потрошитель». Такая дьявольская хитрость типична для человека, который хочет своими головоломками вывести полицию из себя. Еще одна уловка Потрошителя: он использовал конверты с наклеенной полоской бумаги на передней стороне, чтобы создавалось впечатление, что конверт уже использовали и под наклейкой находится адрес получателя.

Доктор Феррара проделал кропотливую работу, отделяя эту полоску. Под ней ничего не оказалось. Но произошло это только в XXI веке. Все уловки Потрошителя пропали даром. Не сохранилось никаких сведений о том, что кто-то интересовался, не написано ли что-нибудь под этой полоской, до доктора Феррары. Полиция и не пыталась увидеть что-либо под черными чернилами.

Не стоит забывать, что в 1888 году Уолтер Сикерт не входил в список подозреваемых, что в Скотланд-Ярде не работали такие специалисты, как Питер и Салли Бауэр, искусствовед и специалист по творчеству Сикерта доктор Анна Грейцнер Робинс, специалист по сохранению бумаги Анна Кеннетт и куратор архива Сикерта Вада Харт. Требовалась кропотливая интеллектуальная работа для того, чтобы обнаружить на письмах Потрошителя реальные следы руки Сикерта. В некоторых случаях письма были написаны несколькими цветами или оттенками, по меньшей мере двумя пишущими инструментами, в том числе цветными карандашами, мелками для литографии и кистями.

Одно из писем Потрошителя, полученное полицией 18 октября 1889 года, написано на листе голубой прессованной писчей бумаги размером 11 на 14 дюймов. Письмо сначала было написано карандашом, а затем великолепно разрисовано ярко-красной краской. Никто не подумал, что безграмотный лунатик или шутник вряд ли стал бы разрисовывать подобный текст:

«Дорогой сэр,

Я буду в Уайтчепеле 20 числа этого месяца — и начну очень деликатную работу около полуночи на улице, где я произвел третье исследование человеческого тела.

Ваш до гробовой доски

Джек Потрошитель.

Поймайте меня, если сможете.

P.S. (постскриптум находится в самом верху страницы) Надеюсь, вы сможете прочесть то, что я написал, и поместите это в газеты целиком, а не одну только половину. Если вы не сможете чего-то разобрать, сообщите мне, и в следующий раз я напишу крупнее».

В слове «крупнее» отправитель сознательно допустил грамматическую ошибку, пропустив одну букву («biger» вместе «bigger»). Я уверена в том, что он сделал это намеренно. Сикерт разыгрывал одну из своих маленьких игр и хотел убедиться, что полицейские действительно такие «дураки». Внимательный следователь обязательно должен был задаться вопросом о том, почему такие сложные слова, как «деликатный» или «исследование» написаны совершенно правильно, а в очень простом слове допущена ошибка. Но детали, которые кажутся очевидными для нас, доступны только криминалистам и искусствоведам. Единственным художником, видевшим письма Потрошителя, был художник, их написавший. Многие его письма — и не письма вовсе, а профессиональные произведения искусства, которые можно поместить в рамку и выставить в художественной галерее.

Сикерт должен был считать, что у него нет оснований опасаться полиции. Полицейские действительно не обратили внимания на рисунки в его издевательских, жестоких и непристойных письмах. А может быть, он предполагал, что, если умный следователь вроде инспектора Эбберлайна и заметит уникальность некоторых писем, расследование никогда не приведет его в дом 54 по Бродхерст-гарденз. Ведь в полиции служат одни «идиоты». Большинство людей глупы и скучны, и Сикерт часто говорил об этом.

Никто не может сравниться с блестящим, умным, хитрым, ослепительным Уолтером Сикертом. Даже Уистлер и Оскар Уайльд меркнут перед этим человеком. Он часто соревновался в остроумии с этими великими людьми за обедом или на приемах. Сикерт мог и не привлекать к себе внимания, если ему этого не хотелось. Он не отрицал того, что остается «снобом». Сикерт делил всех людей на две категории: тех, кто интересовал его, и тех, кто не представлял для него интереса. Сикерт, как типично для психопата, полагал, что ни один следователь не может с ним сравниться. Безжалостные, жестокие, не знающие раскаяния психопаты часто оставляют более заметные следы, чем намеревались.

Отдаленные города, откуда пришли некоторые письма Потрошителя, только доказали, что большинство писем является розыгрышем. У полиции не было оснований полагать, что убийца из Ист-Энда сегодня может быть в одном городе, а завтра уже в другом. Никто не интересовался тем, что Потрошитель вполне мог переезжать из города в город. Никто не искал связи между городами.

Многое проясняет расписание гастролей труппы Генри Ирвинга, которое ежедневно печаталось в газетах. Каждую весну и осень труппа Ирвинга гастролировала по крупнейшим городам, таким, как Глазго, Эдинбург, Манчестер, Ливерпуль, Брэдфорд, Лидс, Ноттингем, Ньюкасл и Плимут. Эллен Терри часто приходилось совершать изматывающие поездки. «Я поеду поездом из Ньюкасла в Лидс», — уныло писала она во время таких гастролей. Даже сейчас мы чувствуем ее усталость и тоску.

В большинстве этих городов были ипподромы. В нескольких письмах Потрошителя упоминаются скачки и даются полезные советы относительно ставок. Сикерт часто рисовал скачки и много знал об этом виде спорта. 19 марта 1914 года в литературном журнале «Нью Эйдж» он опубликовал статью, в которой использовал сленг жокеев и завсегдатаев ипподромов. На ипподроме Сикерт всегда мог затеряться в толпе, особенно если он использовал грим и переодевание, а скачки проходили в городе, где его никто не знал. На скачках всегда собиралось множество проституток.

Скачки, азартные игры в казино и бокс всегда интересовали Сикерта, хотя в книгах и статьях о нем, которые мне попадались, об этом пишут очень мало. Когда Потрошитель советует: «Откажитесь от губки», указывает ли это на личность Сикерта или он просто бездумно использует клише? Можно ли считать саморазоблачением мрачный автопортрет, написанный Сикертом в 1908 году, на котором за ним стоит нечто, что можно принять за гипсовый торс боксера, но точно так же и за обезглавленное и расчлененное тело женщины? Есть ли какой-то смысл в указанном на одном из писем Потрошителя адресе «Бангор-стрит» — ведь в Лондоне нет такой улицы, зато в Уэльсе есть такой ипподром?

У меня нет свидетельств о том, что Сикерт играл на скачках. Но нет доказательств и того, что он этого не делал. Игра могла быть его тайным пристрастием. Если это так, то становится ясно, почему у него так быстро кончались деньги. К моменту, когда он и прижимистая Эллен развелись, она была на грани финансовой катастрофы, от которой так и не оправилась. Организованный мозг Сикерта изменял ему, когда дело касалось финансов. Он, не задумываясь, нанимал кеб и пользовался им целый день. Он раздавал свои картины — зачастую совершенно незнакомым людям. Порой холсты просто гнили у него в студии. Он никогда не зарабатывал много денег, но имел доступ к средствам Эллен, даже после их развода. А потом его снабжали деньгами другие женщины, которые заботились о нем, в том числе и две его жены.

Сикерт был очень щедр в отношении своего брата Бернхарда, неудачливого художника. Он снимал просторные студии, покупал художественные принадлежности, читал множество газет каждый день, имел огромный гардероб, позволяющий ему маскироваться по своему выбору, был завсегдатаем театров и мюзик-холлов, много путешествовал. Но все, что он покупал и снимал, было по большей части довольно дешевым. Он никогда не покупал дорогих билетов и не ездил первым классом. Я не знаю, сколько он промотал, но после развода Эллен написала: «Давать ему деньги — все равно что давать их ребенку, чтобы тот бросил их в костер».

Она считала мужа настолько финансово безответственным, что после развода договорилась с Жак-Эмилем Бланшем, чтобы тот покупал картины Сикерта. Бланш начал их приобретать, а Эллен тайком присылала ему деньги. Сикерт «не должен никогда, никогда догадаться, что деньги исходят от меня», — писала Эллен Бланшу. Она не говорила об этом никому, даже своей сестре Джейни, с которой была очень близка. Эллен знала, что думала о Сикерте и о его жизни сестра. Она также понимала, что, помогая бывшему мужу, не приносит ему благо. Сколько бы он ни получал, ему всегда было мало. Но она не могла удержаться, чтобы не оказывать ему помощь.

«Он никогда не выходит у меня из головы, ни днем, ни ночью, — писала Эллен Бланшу в 1899 году. — Вы знаете, какой он, — сущее дитя, когда дело касается денег. Не будете ли вы снова так добры и не купите ли одну из картин Уолтера, когда он будет сильнее всего нуждаться? И не забудьте, что в этом поступке не будет никакой пользы, если вы не настоите на том, чтобы он израсходовал эти деньги соответствующим образом. Он занял 600 фунтов у своего шурина (довольно бедного человека) и должен уплатить ему проценты с этой суммы. Но я не могу».

В семье Сикерта всегда существовала зависимость от алкоголя и наркотиков. У него была наследственная предрасположенность к этому, поэтому-то он и воздерживался от алкоголя в юности. Было бы неправомерно говорить о том, что у Сикерта были проблемы с азартными играми. Но стоило ему коснуться денег, как они утекали у него сквозь пальцы. Хотя упоминания городов, в которых были ипподромы, в письмах Потрошителя нельзя считать «доказательством», эти детали не могут не возбудить нашего любопытства.

Сикерт мог много работать, когда у него было настроение. Его карьера не требовала от него работы в заранее определенные часы. Он не должен был ни перед кем отчитываться, особенно когда закончился период ученичества у Уистлера и Сикерту больше не приходилось поступать так, как этого требовал мастер. Осенью 1888 года Уистлер уехал из Лондона на медовый месяц, и никто не знает, как Сикерт проводил это время. Эллен и Джейни оставались в Ирландии. Впрочем, и в присутствии Эллен Сикерт часто исчезал на ночь или на неделю. Исчезнуть в Великобритании довольно просто, особенно с появлением поездов. Можно было с легкостью пересечь Ла-Манш утром и вечером уже ужинать во Франции.

Что бы ни послужило причиной хронической «финансовой неразберихи» Сикерта, по выражению Эллен, она была достаточно серьезна, чтобы бывшая жена продолжала тайком посылать ему деньги даже после развода по причине неверности и измены. Причина эта была настолько серьезна, что когда в 1942 году Сикерт умер, на его счету было всего 135 фунтов.