Приключения Ричарда Шарпа - Рождество Шарпа

      Шарп переступил с ноги на ногу и подул на замерзшие руки. Когда же французы появятся? Не то чтобы он спешил с ними встретиться. Но чем больше они запаздывали, тем больше была вероятность, что ему придется простоять на этой дороге весь день. Однако солдатам (он чувствовал это) хотелось поскорее покончить с этим кровавым делом. Кровавым для французов, которым Шарп расставил ловушку.
      По ту сторону границы дорога, извиваясь, ныряла в небольшой овраг, постепенно переходящий в долину — там и ночевали французы. А в овраге, куда едва заглянул рассвет, стояла 21 бочка с вином. Бочки были сгруппированы по три и начисто перекрывали путь французам.
      Над бочками, укрывшись в скалах, неприятеля поджидали 15 стрелков. Французы стрелков ненавидели. Сами они не использовали винтовки, полагая, что их слишком долго приходится заряжать, но Шарп научился любить это оружие. Возможно, оно не обеспечивало достаточной скорострельности, но по убойной силе винтовка намного превосходила гладкоствольный мушкет, и Шарп не раз видел, как горстка стрелков решала исход сражения.
      Шарп обернулся и посмотрел на юг. Он не мог видеть Ирати, до деревни было больше мили, а пикет располагался еще полумилей дальше. Внезапно он забеспокоился, что не услышит предупреждающих выстрелов капитана Смита. Но было уже поздно что-либо менять. Хватит об этом думать, сказал он себе. Не стоит беспокоиться о том, чего нельзя изменить.
      — Неприятель, сэр, — тихо сказал Харпер, и Шарп, развернувшись, взглянул на дорогу.
      Французы приближались. Их было не слишком много, всего лишь пол-роты гренадеров, отборные подразделения вражеской пехоты. Они носили высокие медвежьи шапки с медной бляхой. Но никто из них, как видел Шарп в подзорную трубу, не щеголял высокими красными плюмажами на киверах. Французские гренадеры трепетно относились к своим плюмажам, и во время походов предпочитали хранить их в кожаных футлярах, прикрепленных к перевязи.
      — Тридцать, — Шарп считал людей, как только они появлялись в поле зрения. — Сорок, сорок пять. И все гренадеры, Пат.
      — Послали вперед лучших, что у них есть, верно?
      — Они нас боятся, — сказал Шарп.
      Увидев бочки, гренадеры остановились. Некоторые взглянули вверх, на отвесные склоны холма, но Добровольцы Принца Уэльского хорошо спрятались, а Шарп и Харпер были надежно укрыты за пограничной пирамидой из камней.
      Возглавляющий шеренгу гренадеров офицер с минуту смотрел на бочки, потом пожал плечами и двинулся вперед.
      — У него сегодня удачный день, — сказал Шарп.
      Командир приблизился к странному препятствию. Гренадеры замерли в нерешительности. Офицер был осторожен, как любой человек на испанской границе, но бочки выглядели вполне невинно.
      Приблизившись, он остановился, понюхал затычку, потом вытащил саблю и кончиком лезвия подковырнул пробку. Ослабив затычку, он наклонился и понюхал снова.
      — Он нашел вино, — сказал Шарп.
      — Надеюсь, они остановятся и выпьют его, сэр.
      Гренадеры, уверенные, что только бочки с дешевым испанским вином преграждают им путь, ринулись вперед. Часть солдат только сейчас перевалила через гребень холма, и они тоже присоединились к изучению неожиданной добычи. Они опрокинули первые три бочки и принялись вскрывать их штыками, а гренадеры тем временем добрались до второго ряда бочек.
      — Сейчас они получат то, что искали, — сказал Шарп.
      В двух из трех бочек во втором ряду были только камни. Третья же, средняя бочка, была наполовину заполнена порохом из запасного боезапаса Шарпа. Порох был смешан с мелкими, острыми камнями, а поверх пороха, на палке, тщательно прибитой стрелком Хэгменом, был укреплен запал.
      Никто из гренадеров не замечал маленьких дырочек, просверленных в бочке, чтобы к запалу поступал воздух. Они лишь чуяли вино и поэтому вовсю колотили по бочке.
      Шарп уже подумал, что ловушка не сработает, как вдруг узкая долина наполнилась клубами серо-белого порохового дыма, в которых виднелись языки пламени.
      Дым клубился в маленьком овраге, скрывая ущерб, нанесенный взрывом. Потом влажный ветер начал уносить его к северу, а по холмам прокатился звук. Он походил на удар грома, усиленный эхом, отразившимся от противоположной стороны долины. Когда эхо утихло, над холмами повисла странная тишина.
      — Несчастные ублюдки, — сказал Харпер, когда дым рассеялся и он увидел тела, лежащие на дороге. Кто-то уже затих, кто-то пытался слепо ползти, кто-то лишь подергивался. А потом заговорили винтовки. Стрелки Шарпа на столь близком расстоянии не промахивались. Они стреляли с высоты с обоих строн маленькой долины. Для начала они уничтожили уцелевших офицеров, потом сержантов. После двух залпов французов в долине не осталось. Они бежали, оставив позади дюжину убитых и множество раненых. Битва за Ирати началась.

* * *

      С одной стороны, удача было на стороне Жана Гюдена — ни один партизан не доставил колонне неприятностей во время ночного перехода. Но, с другой стороны, его обычное невезенье преобладало.
      Во первых, одна из лошадей споткнулась о мерзлый корень на дороге и сломала ногу. Само по себе это было не так уж страшно, и бедное животное достаточно быстро избавили от страданий, но поднявшаяся в темноте суматоха надолго задержала колонну. Тушу в конце концов оттащили на обочину, и гарнизон двинулся дальше, но через несколько километров передовой отряд драгун свернул не туда.
      Разумеется, Гюден был в этом не виноват. Во всяком случае, не больше, чем в гибели лошади, но эти события ясно демонстрировали, насколько он, Гюден, «удачлив». Почти рассвело, когда колонна развернулась и отыскала правильный путь, ведущий к горному перевалу. Позже Гюден уступил свою лошадь одному из лейтенантов: тот страдал от лихорадки и едва мог идти.
      Задержки раздражали полковника Келлу. Никогда за всю свою бытность солдатом он не видел подобной беспомощности. Полоумный и то справился бы лучше полковника Гюдена.
      — Мы планировали достичь ущелья в полдень, — кипятился он. — Нам повезет, если бы будем там к ночи!
      Гюден не обращал внимания на слова полковника. Ничего нельзя было поделать, только поторапливаться и благодарить Бога, что партизаны спят в своих постелях. Через три дня, размышлял Гюден, мы, возможно, уже будем на сборном пункте во Франции, в безопасности. И пока британские войска не ждут на границе, он должен спасти Орла Келлу и присоединиться к бригаде.
      Следующая неприятность случилась сразу после рассвета. Колонну сопровождали две повозки. На одной ехала беременная Мария. На другую погрузили имущество гарнизона, которое удалось вывезти из форта, у нее-то и переломилась ось колеса. Гюден вздохнул. Ничего не оставалось, как бросить повозку со всем содержимым — нехитрой собственностью людей, и без того имевших немного.
      Он позволил своим стрелкам взять то, что можно было унести, а Келлу все это время проклинал его и говорил, что это пустая трата времени. Гюден знал, что это правда. Как только все тюки были разобраны, он приказал столкнуть повозку с дороги. Вместе с ней на обочине остались его книги. Их было не так много, но они были дороги Гюдену. Там были и его индийские дневники: скрупулезная летопись тех долгих, жарких лет, когда он думал, что может прогнать англичан из Мисора. Но красные мундиры победили, и с тех пор все в жизни полковника Гюдена было не так.
      Гюден часто думал об Индии. Он скучал по ней; по ее запахам, жаре, ее краскам, по ее таинственности. Скучал по пышным доспехам марширующей индийской армии, по солнцу и ужасающим сезонным муссонам. В Индии, думал он, у меня было будущее, после нее — нет.
      Иногда, когда ему становилось особенно жаль себя, он обвинял в своих неудачах одного молодого человека, англичанина по имени Шарп. Именно Шарп стал причиной его первого крупного поражения. Но Гюден никогда не винил его в этом, признавая, что Шарп просто исполнял свой долг. Да, рядовой Ричард Шарп был настоящим солдатом. Он, невероятно удачливый, понравился бы Императору.
      Здесь он слыхал о другом Шарпе, офицере, который воевал в Испании. Его имя часто упоминали французы, и Гюдену иногда очень хотелось узнать, о том ли человеке идет речь. Это казалось маловероятным — немногие британские офицеры происходили из рядовых. К тому же, испанский Шарп был стрелком, а Шарп Гюдена носил красный пехотный мундир. Но Гюден все же надеялся, что этот тот самый человек. Молодой Ричард Шарп нравился ему. Правда, он полагал, что тот давно погиб. Немногим европейцам удалось живыми вернуться из Индии. Тех, кого не убивали враги, косила лихорадка.
      Гюден шел вперед, прочь от своих дневников. Он вспоминал Индию и старался не замечать оскорблений полковника Келлу. Беременная девушка плакала, и гарнизонный хирург (утонченный парижанин, всем сердцем ненавидящий службу в Пиренеях) утверждал, что без его вмешательства она умрет.
      — Ребенок лежит боком, — объяснял он Гюдену. — А должен — головой вперед.
      — От вашего вмешательства она умрет, — сказал Гюден.
      — И что? — хирург презирал солдатских жен. — Она умрет, если я ничего не предприму.
      — Постарайтесь, чтобы она живой добралась до Ирати, — сказал Гюден. — Там вы сможете прооперировать ее.
      — Если она до этого доживет, — пробормотал хирург, и в этот момент с гор впереди донесся неясный грохот. Он был похож на далекий гром, но над пиками не было грозовых облаков, а секунду спустя ветер донес треск мушкетных выстрелов.
      — Видите, — Келлу появился рядом с видом злобного торжества. — Впереди враг.
      — Мы этого не знаем, — возразил Гюден. — Звук мог докатиться издалека.
      — Они ждут нас, — сказал Келлу, указывая на холмы, — Если бы мы бросили женщин, то были бы уже там. Это ваших рук дело, Гюден. Если мой Орел попадет в руки врага, я скажу Императору, кто в этом виноват!
      — Говорите Императору что хотите, — покорно сказал Гюден.
      — Так бросьте их теперь, — настаивал Келлу. — Вперед, полковник, в бой, и мы доберемся туда засветло.
      — Я не брошу женщин, — сказал Гюден. — Не брошу. Мы будем в Ирати до темноты. Это не так уж далеко.
      Полковник Гюден вздохнул, продолжая идти. Его пятки покрылись волдырями, но он и не подумал потребовать лошадь назад — лейтенант нуждался в ней больше. И он не собирался оставлять женщин. Он продолжал идти, пытаясь отгородиться от недовольного голоса Келлу и от ужасных, пронзительных криков беременной женщины.
      Он не был набожным человеком, но, приближаясь к месту боя, Гюден молился. Он просил Бога послать им победу, маленькую победу, чтобы его карьера не закончилась поражением или увольнением. Он молил о рождественском чуде, крошечном чуде в противовес жизни, полной поражений.

* * *

      Генерал Максимилиан Пикар пробрался сквозь строй своих впавших в панику солдат и остановился в устье маленькой долины. Он видел тела погибших гренадеров, разбитые и уцелевшие бочки. Пуля из винтовки просвистела мимо его головы, но Пикар не обратил внимания на опасность. Он стоял, словно околдованный, потрясенный удачливость противника, удачливостью, которой не мог похвастаться никто на его памяти.
      — Сантон! — позвал он.
      — Сэр? — майор Сантон с трудом подавил в себе желание согнуться в поклоне.
      — Одну роту — сюда. Пускай уничтожат бочки. Стрелять беглым огнем, вам ясно?
      — Да, сэр.
      — А пока они это делают, пошлите вольтижеров осмотреть склоны.
      Генерал махнул рукой в направлении клубов белого дыма, выдававших позицию стрелков. Он не знал, что это стрелки, а иначе вел бы себя осторожнее. Однако он был уверен, что имеет дело с партизанской засадой. Да и кто бы они не были, скоро легкая французская пехота выгонит нападающих из укрытия.
      — Выполняйте немедленно! — рявкнул он. — Мы не можем ждать целый день.
      Он отвернулся, и пуля, зацепив плащ, развернула его, как ветер разворачивает флаг. Пикар оглянулся, отыскал взглядом новый дымок мушкетного выстрела, и указал на него пальцем.
      — Ублюдки, — сказал он и отступил назад. — Ублюдки!
      Он собирался преподать им рождественский урок.

* * *

      — Горнист! — позвал Шарп, и тринадцатилетний мальчишка отделился от батальона и предстал перед своим майором. — Труби отход, — приказал Шарп и увидел, как Харпер насмешливо поднял бровь. — Лягушатники отправят вольтижеров осмотреть скалы, — объяснил Шарп. — Нет смысла держать там стрелков. Ребята и так им здорово насолили.
      Горнист глубоко вздохнул и резко протрубил. Сигнал состоял из девяти нот: первые восемь слились в одну, а последняя была гаммой выше. Звук горна отразился от далеких холмов и Шарп, глядя в подзорную трубу, увидел, как обернулся французский генерал.
      — Еще раз, парень, — сказал Шарп горнисту.
      Звук горна сыграл двоякую роль. Он отдал приказ стрелкам покинуть позиции и вернуться обратно на гребень холма и одновременно дал понять неприятелю, что его ожидает более грозный противник, нежели партизаны. Французы уже сталкивались с обученной пехотой — отрядами-ветеранами. Убедившись, что француз посмотрел вверх в надежде отыскать взглядом горниста, Шарп обернулся и крикнул, обращаясь к Добровольцам Принца Уэльского:
      — Батальон! Направо! Вперед… — он сделал паузу, — марш!
      Они зашагали вперед в безупречном порядке, две шеренги людей под знаменем полка.
      — Батальон! — крикнул Шарп, когда отряд достиг вершины холма. — Стой! Надеть штыки!
      Шарп был у французов как на ладони. Враги понесли потери, они и без того были в панике, а теперь им предстояло подняться по высокому, крутому, скользкому склону холма, где их уже ждали, сверкая на солнце, английские семнадцатидюймовые штыки.
      Знаменосец Николс подошел и встал рядом с Шарпом.
      — Что мы делаем, сэр?
      — Дразним лягушатников, мистер Николс. Смотрим, достанет ли у них храбрости подняться наверх и сыграть в эту игру.
      — И они поднимутся?
      — Сомневаюсь, парень, — ответил Шарп. — Сомневаюсь.
      — Почему, сэр?
      — Потому что мы собираемся им кое-что продемонстрировать, вот почему. Старший сержант?
      — Сэр? — отозвался Харпер.
      — Три залпа, старший сержант, беглым огнем.
      — Да, сэр.
      Расстояние было слишком большим для гладкоствольных ружей, но Шарп и не собирался больше никого убивать. Он и так уже убил слишком многих — больше, чем хотелось бы. Рождество должно нести мир, а не смерть. А потому он собирался дать французам четкое представление о том, что ждет их на вершине холма. Он хотел показать, что на этот раз они столкнулись с ветеранами, которые могут стрелять из ружей быстрее, чем кто-либо на земле, и подняться на холм означает ступить на дорогу в ад. И, если удача будет на его стороне, они откажутся от этой идеи.
      — Отойдите назад, мистер Николс, — сказал Шарп и отправил знаменосца за шеренги готовых к бою солдат. — Давай, сержант!
      Харпер приказал снять штыки и зарядить мушкеты. Когда приказ был выполнен, он глубоко он набрал полную грудь воздуха и крикнул.
      — Четвертая рота! Пятая рота! Огонь!
      Две центральные роты выстрелили одновременно. Мушкеты врезались им в плечи, и над холмом поднялся серый пороховой дым.
      Больше команд он не отдавал, но как только центральные роты стреляли, соседние отряды взводили курки. Каждая рота была разбита на два взвода, и каждый взвод ждал, чтобы выстрелил соседний, прежде чем стрелять самому. Для французов это должно было выглядеть как волна дыма и пламени, бегущая вдоль шеренги солдат.
      Любой отряд может стрелять подобным образом. Что испугало французов, так это скорость, с которой один выстрел следовал за другим. Шарп с одобрением заметил, что роты в центре успели перезарядить мушкеты, прежде чем очередь стрелять дошла до крайних флангов батальона. Наконец выстрелили и они. По рядам вновь прокатилась рябь — солдаты в центре опустили тяжелые приклады на каменистую землю и откусили верхушки нового патрона.
      Грянул второй залп (пули вновь ушли в «молоко»), пауза — и раздался третий. Демонстрация силы удалась. Лучшее пехотное подразделение показало, что оно действительно лучшее. Ничто не могло яснее убедить врага повременить с наступлением.
      Но Пикар был не из тех, кто прислушивается к предупреждениям. Шарп, стоя на вершине холма, увидел, что французы снова готовятся наступать.
      И в этот же момент далеко на юге, где пикет охранял дорогу, ведущую в Испанию, раздались выстрелы. Шарп стремительно развернулся. Он понял — приближается еще один враг.

Часть II

      — Капитан д'Алемборд! — закричал Шарп.
      — Сэр?
      — Вы остаетесь здесь, Дэйли, — сказал Шарп. — Я возьму вашу лошадь.
      Французская бригада между тем выстраивалась в колонну. Это могло означать только одно — они собираются идти в атаку прямо на холм. Но прежде чем двинуться вперед, первая шеренга дала мушкетный залп по пятнадцати бочкам, по-прежнему стоящим на дороге — остаткам изобретательной и смертельной ловушки, подстроенной Шарпом.
      В бочках больше не было пороха (у Шарпа был ограниченный запас), но французы этого не знали. Их залпы расчистили дорогу. Тем временем часть солдат карабкалась на склоны по обеим сторонам маленькой долины, преследуя отступивших стрелков. Потребуется еще час, прикинул Шарп, прежде чем французы смогут начать наступление. И когда они выступят, то вряд ли будут полны энтузиазма — они ведь видели, что их ожидает.
      Однако с юга двигалась еще тысяча французов, и они собирались предпринять отчаянную попытку покинуть Испанию. Они знали: чтобы попасть домой, им придется с боем прорываться через ущелье. Тысяча отчаявшихся людей может быть более опасна, чем бригада. И теперь Шарп гнал лошадь по деревне, туда, где оставил пикет.
      — Они еще далеко, сэр, — возбужденно доложил капитан Смит. Он беспокоился, что слишком рано поднял тревогу.
      — Вы все сделали правильно, — заверил его Шарп, доставая подзорную трубу.
      — Что происходит там, позади, сэр? — спросил Смит.
      — Мы показали лягушатникам пару фокусов, но они, кажется, все еще хотят сражаться. Не беспокойся, им не удасться встретить Рождество здесь.
      Теперь он увидел французских беженцев. Впереди — драгуны, за ними пехота, одна телега. Никаких пушек, а в середине — толпа женщин и детей.
      — Отлично, — тихо сказал Шарп.
      — Отлично, сэр? — переспросил Смит.
      — С ними женщины, капитан, и они не захотят, чтобы им причинили вред, верно? Возможно, это убедит их сдаться. — Шарп замолчал, заметив металлический блеск над темными киверами пехотинцев. — И возможно, у батальона будет прекрасный подарок на Рождество. Французский Орел! Можно было догадаться!
      Он сложил подзорную трубу и прикинул, сколько у него времени. Колонна еще в добрых двух часах ходьбы, этого должно хватить.
      — Продолжайте наблюдение, — сказал он Смиту, вновь вскочил в седло д'Алемборда и поскакал назад, к границе. Теперь все решало время.
      Если бригада начнет атаку в тот же самый момент, когда гарнизон подойдет к деревне, мы влипли, думал Шарп. Но, вернувшись к отряду, он с облегчением увидел, что неприятель уже расчистил себе дорогу, а вольтижеры расположились на склоне, готовые к нападению. Задача вольтижеров заключалась в том, чтобы двигаться свободным строем и беспокоить англичан прицельным ружейным огнем. Чтобы предотвратить это, Шарп послал в сражение своих собственных стрелков.
      — Мистер д'Алемборд! Рота! Стреляйте в вольтижеров!
      Французы храбры, думал Шарп, но и глупы. Они знают, что их ждет залп мушкетного огня, но их генерал не желает отступить, не пролив побольше крови. Что ж, Шарп был готов пойти ему навстречу. Он уже догадался, что противник неопытен: вольтижеры не атаковали, а наоборот, пытались остаться вне досягаемости винтовок. Дети, думал он, со сборного пункта их бросили прямо в бой. Это жестоко.
      Французская колонна двигалась вслед за вольтижерами. Она выглядела угрожающе, но колонны всегда выглядят именно так. В этой было тридцать рядов в ширину и шестьдесят в глубину: большая и сплоченная группа людей, которой приказали штурмовать неприступную высоту под ураганным огнем. Это было убийство, а не война, а убийцей был французский командир. Шарп вызвал своих стрелков и отправил их на юг, к пикету Смита. Если впереди гарнизона будут скакать драгуны, их встретит огонь винтовок.
      — Вы остаетесь здесь, — сказал Шарп д'Алемборду. — У меня для вас есть задание.
      Колонна утратила стройность, пытаясь срезать угол на извилистой дороге. Теперь французы приближались, противников разделяла не более чем сотня шагов, и Шарп видел: несмотря на холод, французы вспотели. Они устали, и всякий раз, когда они смотрели вверх, то видели лишь офицеров на гребне холма. Шеренга солдат в красных мундиров была скрыта от глаз французов, и Шарп не собирался выдвигать ее вперед до последнего момента.
      — Отличное время для залпа, — заметил д'Алемборд.
      — Еще минуту, — ответил Шарп. Он уже слышал грохот барабанов в центре колонны. И хотя барабанщики исправно делали паузы, давая бригаде возможность выкрикивать «Vive l'Empereur!», голоса солдат были едва слышны. Эти люди были напуганы, истощены и очень осмотрительны. Осталось пятьдесят шагов.
      — Сейчас, сержант! — сказал Шарп. Он отступил назад, уступая дорогу шеренгам, и постарался забыть о жалости к французам, которых собирался убить.
      — Огонь! — закричал Харпер, и вся шеренга выстрелила в унисон, так что пули, найдя цель, слились в один смертельный удар. — Взвод, огонь! — вновь крикнул Харпер, не дожидаясь, когда затихнет эхо первого залпа. — От центра!
      Теперь Шарп не мог видеть врага: поле битвы заволокло серым пороховым дымом. Но он мог представить себе тот ужас, что творился там. Возможно, все французы в первой шеренге были убиты или умирали, и большинство во второй — тоже. Те, что шли позади, подталкивали впереди идущих, которые спотыкались о своих мертвых или раненых товарищей. И едва они оправились от первого залпа, огонь возобновился.
      — Целься ниже! — кричал Харпер. — Целься ниже!
      Воздух наполнился удушливым запахом пороховой гари. Лица солдат были в крапинках пороха, а бумажные оболочки патронов, выбрасываемые из ружей после каждого выстрела, тлели в траве. Снова и снова гремели залпы, люди палили вслепую, ничего не видя в дыму, сея вокруг смерть. Снова и снова они заряжали, забивали и стреляли, и Шарп не видел, чтобы хоть один из его полка упал. Он даже не слышал свиста французских пуль. Старая история: английские войска разбили французскую колонну. Английские мушкеты сокрушили голову колонны и ее фланги, утопили ее центр в крови.
      Шарп отправил человека, чтобы тот обошел дымовую завесу и взглянул на поле битвы.
      — Они бегут, сэр! Они бегут! — возбужденно выкрикнул тот. — Бегут, черт побери!
      — Прекратить огонь! — рявкнул Шарп. — Прекратить огонь!
      Дым медленно рассеивался, открывая взору жуткую картину: кровь, ужас, искалеченные тела. Колонна встретилась с шеренгой. Шарп обернулся.
      — Мистер д'Алемборд!
      — Сэр?
      — Возьмите белый флаг и скачите на юг. Найдите командира гарнизона. Скажите ему, что мы разбили французскую бригаду, и точно также разобъем их, если они не сдадутся.
      — Сэр! Сэр! Пожалуйста, сэр! — знаменосец Николс подпрыгивал на месте позади д'Алемборда. — Можно я пойду с ним, сэр? Пожалуйста, сэр. Я никогда не видел лягушатников. Во всяком случа вблизи, сэр.
      — У них рога и копыта, — сказал д'Алемборд и улыбнулся, заметив замешательство Николса.
      — Если ты отыщешь лошадь, — сказал Шарп знаменосцу, — то поезжай. Но помалкивай! Говорить будет д'Алемборд.
      — Да, сэр, — сказал Николс и убежал, счастливый, а Шарп вновь развернулся и взглянул на север. Французы были побеждены, бежали и вряд ли вернутся, но Шарпу не хотелось заботиться о раненых врагах. У него не было для этого ни людей, ни медикаментов. Кому-то необходимо было отправиться к французам под белым флагом и предложить им исправить то, что они сотворили.
      Как раз под Рождество.

* * *

      Полковник Келлу увидел двух приближающихся всадников в красно-белых мундирах под белым флагом, и почувствовал, как внутри него поднимается волна гнева. Гюден сдастся, наверняка. И когда это случится, он, Келлу, потеряет Орла, которого вручил 75-му полку сам Император.
      Он не мог допустить, чтобы это произошло. Обуреваемый яростью, он пришпорил коня и поскакал за Гюденом.
      Гюден услышал, как он приближается, повернулся и махнул рукой, призывая его не вмешиваться. Но Келлу не послушался. Вместо этого он достал пистолет.
      — Возвращайтесь! — крикнул он по-английски приближающимся офицерам. — Возвращайтесь назад!
      Д'Алемборд придержал лошадь.
      — Вы — командир, месье? — по-французски обратился он к Келлу.
      — Назад! — гневно крикнул Келлу. — Мы не согласны на перемирие! Слышите? Мы не признаем ваш белый флаг! Возвращайтесь!
      Он направил пистолет на младшего офицера, который держал флаг — белый носовой платок, повязанный на шомпол.
      — Убирайтесь! — снова крикнул Келлу и, пришпорив коня, вернулся к Гюдену.
      — Все в порядке, Чарли, — сказал д'Алемборд. — Он не станет стрелять. Мы под белым флагом.
      Он оглянулся на Келлу.
      — Месье? Я настаиваю на своем вопросе: здесь командуете вы?
      — Убирайтесь! — крикнул Келлу. В этот момент лошадь Николса шагнула вперед и Келлу, обуреваемый гневом и стыдом за предстоящую капитуляцию, спустил курок.
      Белый флаг стал медленно клониться вниз. Николс с удивлением смотрел на Келлу, потом в замешательстве обернулся к д'Алемборду. Тот протянул руку, но знаменосец уже падал. Пуля пробила один из золотых галунов, вышитых матерью на его мундире, и попала в сердце.
      Келлу, казалось, впал в шок, как будто только сейчас осознал чудовищность своего преступления. Он открыл рот, чтобы заговорить, но слова не шли. Вместо слов раздался еще один выстрел, и Келлу, как и Николс, мертвым упал с лошади.
      Полковник Гюден убрал пистолет в кобуру.
      — Здесь командую я, — ответил он д'Алемборду по-английски. — К моему стыду, сэр. Командую я. Вы пришли предложить условия?
      — Я пришел принять вашу капитуляцию, сэр, — ответил д'Алемборд, и понял по лицу Гюдена, что капитуляция состоялась. Битва была окончена.

* * *

      Шарп услышал о смерти Николса, когда наблюдал, как французы уносят своих мертвых с северного склона холма. Он выругался, услышав эту новость, и пошел к деревне, борясь с желанием совершить кровавое убийство.
      Группа разоруженных французских солдат стояла у таверны. Он сердито растолкал их и пинком открыл дверь.
      — Какой французский ублюдок посмел убить моего офицера? — заорал он, врываясь в комнату. Его рука сжимала эфес тяжелой кавалерийской сабли.
      Высокий, седой французский офицер, встал ему навстречу.
      — Тот, кто убил вашего человека, уже мертв, — сказал француз. — Я застрелил его.
      Шарп остановился и во все глаза уставился на француза. Его рука соскользнула с рукоятки меча, а рот открылся. Секунду он, кажется, не мог заговорить, но потом вновь обрел дар речи.
      — Полковник Гюден? — спросил он изумленно.
      — Да, капитан Шарп, — улыбнулся Гюден.
      — Я теперь майор, сэр, — сказал Шарп и шагнул вперед, протягивая руку. Но Гюден вместо рукопожатия крепко обнял Шарпа и расцеловал в обе щеки. Д'Алемборд с улыбкой наблюдал за ними.
      — Я так и знал, что это вы, — сказал Гюден. Его руки все еще лежали на плечах у Шарпа. — Я горжусь вами, Шарп. Очень горжусь. — На глазах полковника показались слезы. — Мне очень жаль, что ваш офицер погиб. Я ничего не мог поделать.
      Дверь на кухню распахнулась и в комнату заглянул Дэниэл Хэгмен.
      — Нужны еще полотенца, — сказал он д'Алемборду.
      — Что ты там, черт побери, делаешь, Дэн? — спросил Шарп.
      — Принимаю ребенка, сэр, — ответил Хэгмен таким тоном, словно это было самое обычное занятие для стрелка в канун Рождества. — Я не в первый раз это делаю, сэр. Доктор-лягушатник хотел ее разрезать. Это могло бы убить ее. Но я уверен, что она поправится. Это не труднее, чем помочь появиться на свет ягненку. Спасибо, сэр, — он взял у д'Алемборда тряпки и вновь нырнул в кухню, освещенную пламенем свечей.
      Шарп сел. Д'Алемборд и Гюден как раз собирались пить вино. Шарп тоже плеснул себе в кружку и сделал большой глоток.
      — Ну и что мне с вами делать? — спросил он старого полковника.
      Гюден развел руками.
      — Я мог бы выбрать сражение, но тогда, полагаю, я бы проиграл. А раз так, боюсь, я снова ваш пленник. — Полковник взглянул на д'Алемборда. — Он взял меня в плен в Индии, когда был еще капралом.
      — Это было очень давно, сэр, очень, — Шарп налил себе еще вина и подтолкнул бурдюк к полковнику. — Как вам жилось с тех пор, сэр?
      — Не слишком хорошо, Шарп, не слишком, — признался Гюден. — Как видите, я все еще полковник. Кажется, после Серингапатама я ни в чем не преуспел.
      — Уверен, что это неправда, сэр. Вы были лучшим офицером, с которым я служил.
      Гюден улыбнулся комплименту.
      — Но удача отвернулась от меня, Шарп. С тех пор я не одержал ни одной победы.
      — Расскажите мне об этом, сэр. Впереди целая ночь перед Рождеством, подходит для длинных историй. Расскажите мне.
      И Гюден стал рассказывать.

* * *

      У генерала Максимилиана Пикара было плохое настроение. Он сидел у небольшого костра в глубокой, холодной долине, слушал стоны раненых и понимал, что его хорошо поколотили.
      Он учуял запах поражения в тот момент, когда увидел демонстрационный залп англичан. Но Пикар всегда думал, что он счастливчик, и понадеялся, что удача спасет его и на этот раз, поможет колонне взобраться на холм и пройти сквозь шеренгу англичан. Но колонна была разбита, а его новобранцы, вместо того, чтобы ощутить вкус победы, были теперь напуганы еще больше.
      Он глотнул брэнди из фляжки. Было три часа утра, наступило Рождество, но он не мог спать. Небеса были чисты, ярко светили рождественские звезды, но генерал Пикар не ощущал ничего, кроме уныния.
      — Проклятый Гюден, — сказал он начальнику штаба, майору Сантону. — Если мы не в силах разбить этих ублюдков, что нам остается?